Текст книги "Женщина-ягуар и мудрость дерева бабочек"

Глава 10. Лик земли

Источники

И необработанная кость…

Говорят, они возникли,

Словно череда холмов.

«Солнце – расплавленная масса»,

И потому погружается само в себя?

Действительность, слепое око,

Научившее нас пристально всматриваться…

Джордж Оппен, «Курс»

Ранним утром мы с Агнес отправились в пустыне по дороге, начинающейся за асьендой. Невысоко над горизонтом мягкой белизной сияло солнце. Я на ходу делала глотки чая из небольшой полой тыквы, которую осторожно удерживала перед собой обеими руками. Путь предстоял неблизкий, и я испытывала невероятное счастье. Все вокруг казалось чудесным, даже эта кружка из тыквы выглядела намного прекраснее обычной чашки. Несомненно, она содержала в себе не только горячую жидкость, но и саму жизнь.

Солнце поднялось выше, его тепло окутывало мои плечи и согревало утоптанную землю дороги. Как водится, ночью прошел легкий дождь, и теперь лужицы грязноватой воды медленно высыхали. Я видела фруктовые деревья и ощущала легкий запах костров, разведенных на полях мексиканской пеньки.

– Какое солнце! – сказала я. – Очень бодрит, правда?

– Свет, который ты ощущаешь сейчас, представляет собой ту жизнь, что некоторое время назад окончательно погибла для ее источника. Когда ты теряешь зуб или состригаешь волосы, эти частицы тела навечно становятся для тебя мертвыми. Разве солнце изменилось после этого? Разве ты чувствуешь какую-то разницу, когда состриженные волосы падают на пол?

– Нет, все остается прежним.

– Недавно ты предлагала мне поговорить о смерти, а для этой темы подходит любое время. Когда дух отделяется от тела, происходит то же самое – последняя жертва. Подобно солнцу, дух продолжает излучать свет и силу, он просто выбирает иной внешний облик. Вот и все, в этом и заключается смерть, понимаешь?

В вышине порхали и стремительно кружились пестрые птицы. Они держались на расстоянии, но продолжали оставаться в поле видимости.

– Понимаю, Агнес.

– Нет, ты не понимаешь, иначе никогда не боялась бы смерти.

– Хорошо. Я очень хотела бы это понять, – сказала я. Агнес повернулась ко мне и рассмеялась.

– Если бы ты понимала суть смерти, то была бы по-нас тоящему счастливой. Ты радовалась бы каждому человеку, всему, что видишь. Ты смотришь на полет чудесных птиц, и это делает тебя счастливой. Но что бы ты чувствовала, если бы на их месте оказались сеющие смерть бомбардировщики? Тебе это вряд ли понравилось бы. Однако скажу тебе честно, если бы сейчас над нами появились бомбардировщики, я испытывала бы такое же счастье, какое чувствуешь сейчасты, когда смотришь на эти крылатые создания.

– Агнес но это безумие!

– Нет, на самом деле безумна ты, потому что постоянно цепляешься за все вокруг, и в особенности за собственные страхи. Если бы ты понимала жизнь, то не чувствовала бы себя так скверно, теряя ее. Представь, что ты потеряла отца или свою собаку – Пышечка,[5]5
  Muffin.


[Закрыть] так ее зовут?

– Да.

– Впрочем, неважно. Все они – твои привязанности, но ты отказываешься понимать и это. Твои дети, твоя собака, машина, дом, платья и вещи – лишь состриженные ногти. Сущность жизни и любви невозможно потерять, потому что они – это ты.

Теперь щебечущие, чирикающие птицы парили прямо над нами, в каких-то пяти метрах над землей. Я не могла понять непоколебимой способности Агнес испытывать ликование перед лицом внезапной гибели, но чувствовала себя сейчас в какой-то очень тесной связи с землей. Окружающий пейзаж – покатые холмы с крошечными рощицами высоких деревьев под куполом ослепительно голубого неба – вызывал у меня восхищение. Грязная дорога, на которую мы вступили в начале пути, теперь петляла среди холмов мягкими изгибами. Мы с Агнес устало шли еще около получаса, после чего она предложила мне сделать остановку и передохнуть.

Мы улеглись в высокую траву у обочины; трава была спутана клубками, напоминающими самодельноегнездо. Агнес дала мне напиться из тыквы. Я сделала несколько глотков воды, протянула ей флягу, и в этот миг мне на палец опустилась желтая бабочка. Она не улетела даже после того, как Агнес забрала у меня флягу. Я подняла указательный палец к солнечному свету, рассматривая яркие крылышки цвета сливочного масла. Мне захотелось поцеловать бабочку, но тут она взлетела. Я следила за тем, как она парит и порхает в воздухе. По какой-то причине это существо вызвало в моей голове картину волнообразного дыхания океана, которая сменилась образом скачущих по степи лошадей.

Агнес наблюдала за выражением моего лица. В течение нескольких секунд она пристально всматривалась в меня, а затем сказала:

– Сегодня у тебя особенный день.

– Особенный?

– Ты можешь кое-чему научиться. Как знать…

– Я каждый день стараюсь чему-то научиться, – с оттенком негодования заявила я.

Агнес рассмеялась.

– Разве не так? – настаивала я.

Эти слова заставили ее расхохотаться по-настоящему, так, что на глаза навернулись слезы.

– Линн, Лини, перестань! Ты слишком возмущена. Учиться чему-нибудь не так важно, как тебе кажется. – Она смахнула с лица слезинки, но продолжала сидеть с улыбкой до ушей. Попытавшись заговорить, она снова прыснула со смеху:

– Важно не учиться, а знать.

– Не понимаю, как можно что-то знать, если сначала этому не научиться.

– Хорошее соображение, – откликнулась она.

Не знаю, как ей это удалось, но Агнес полностью испортила мне настроение. Я вновь окинула взглядом окружающий ландшафт, но теперь словно смотрела на него совсем другими глазами.

– Научи-ка меня чему-нибудь, – предложила Агнес. – Я стараюсь каждый день узнавать что-нибудь новое, не важно от кого. Я серьезно, Линн. Научи меня.

Она произнесла это так искренне, с таким жаром, что я ей поверила.

– Ладно, что ты хотела бы узнать, Агнес?

– Что-нибудь из того, что знаешь ты.

Агнес уже давно не играла со мной в подобные «кошки-мышки», и я немедленно решила рассказать ей нечто захватывающее. Я напрягала память, пытаясь отыскать в ней нечто такое, что не известно Агнес, но так и не смогла ничего придумать. Я знала, как нужно смешивать сухой мартини, но такой рассказ прозвучал бы просто глупо. Я знала, как приготовить потрясающее блюдо, тушенную в белом вине рыбу, но это казалось просто неуместным. Я была искусной наездницей, но в этом вопросе Агнес заставила бы меня чувствовать себя пустой хвастуньей. Я видела, как она вытворяет в седле настоящие чудеса, и понимала, что мне никогда не удастся их повторить.

– Я жду, – напомнила Агнес.

– Мне нужно подумать.

– Хватит думать. Временами это просто пустая трата времени. Вот что я тебе скажу: в ближайшие дни ты на время станешь наставником, а я – ученицей.

– Не думаю, что мне этого хочется, Агнес.

– Не говори глупостей. Я – ученица и надеюсь услышать от своего великого учителя Линн какой-нибудь мудрый совет. Я готова слопать любые крохи, которые ты захочешь бросить этому ненасытному разуму.

– Ты действительно хочешь быть моей ученицей, Агнес?

– Разумеется.

– И потом ты не станешь злиться на меня?

– Ты же сама знаешь, что нет.

– Что ж, это может быть довольно весело. Давай попробуем.

– Отлично! Пошли. Кстати, куда мы идем?

– Прогуляться.

На протяжении следующих четырех дней наш привычный распорядок полностью изменился. Я рассказывала Агнес все, что, по моим представлениям, было известно мне и о чем она не имела представления. Я говорила о Тибетской Книге Мертвых и об арабских скакунах, чья родословная берет начало в Египте. Следует признать, что она была прилежной ученицей. Агнес делала записи, неукоснительно отмечала в них все, о чем я рассказывала, и подвергала меня непрерывному граду вопросов. Она никогда не жаловалась на суровое обращение, когда я заставляла ее подмести комнату, прибрать постели или сбегать по какому-нибудь поручению. К концу четвертого дня я окончательно иссякла, так как не могла припомнить ни единой крупицы хоть сколько-нибудь полезных знаний, еще не известных Агнес.

Тем вечером, прежде чем лечь спать, я заявила:

– Это слишком большая ответственность, Агнес.

– Да. Надеюсь, ты исчерпала себя полностью?

– Очень трудно быть учителем. Нужно очень тщательно упорядочивать свои знания.

– Отлично, ты наконец-то поняла это.

– Знаешь, Агнес, ты прекрасная ученица. Когда я просила повторить мои слова, ты просто повергала меня в смущение. Ты запоминаешь все слово в слово.

– Это приятно. Значит, ты поняла и то, что значит быть достойной ученицей?

– Несомненно. И все же я огорчена тем, что из меня не получился хороший учитель.

– Совсем наоборот! Ты чудесный наставник. Я была просто удивлена. – Она подмигнула мне. – До сих пор я даже представить себе не могла, что ты таишь такие глубины жизненного опыта и познаний. Я узнала очень много полезного, особенно на тот случай, если мне доведется побывать в Лос-Анджелесе. Если оценивать учителей по моим представлениям, я поставила бы тебе твердую «четверку».

– Спасибо, Агнес, – сказала я. – Давай вернемся к тому, как было раньше. Теперь я еще яснее понимаю, почему стала твоей ученицей.

– Все уже закончилось? – спросила Агнес. – Жаль, я как раз начинала по-настоящему наслаждаться происходящим.

– Нет, уже закончилось.

Послеэтих слов мы обнялись и отправились спать. Даже в темноте я видела мерцание глаз Агнес. Теперь пришел мой черед посмеяться и окончательно оценить всю глубину ее лукавого чувства юмора. Той ночью мне снилось много снов, и утром, когда Агнес разбудила меня, в мыслях не оставалось и тени сомнений в том, что она вновь приняла командование на себя.

– Доставай магический узелок и свою трубку, – потре бовала Агнес, едва мои глаза начали привыкать к яркому утреннему свету. – Нам предстоит кое-куда отправиться. Я хочу, чтобы мы выехали немедленно.

Я вскочила, размяла затекшие руки и ноги и быстро собралась в дорогу. Мы спустились вниз, наскоро перекусили и вскоре уже были в пути. Я подумала, что мы едем к Сойле, но дорога уводила в глубину джунглей.

– Останови машину, – попросила Агнес через несколь ко миль.

Я замедлила ход и свернула к обочине.

– Не забудь то, что взяла с собой.

Я достала с заднего сиденья пакет с узелками и трубкой и поспешила вслед за удалявшейся Агнес. Она быстро шла по уводящей в заросли тропинке, разводя руками листья папоротников и лианы. Мы пересекли небольшой ручей и продолжили путь по тропе. Вокруг постепенно сгущалась настоящая чаща. Агнес шла так быстро, что я за ней едвапоспевала. Наконец мы вышли на поляну, покрытую лоскутками огородов. Вдалеке показались пальмовые листья на крыше глинобитной хижины, и Агнес направилась прямо к ней.

– Что теперь? – спросила я.

Когда мы подошли к этому домику, день приближался к полудню. Распахнув деревянную дверь, мы вошли внутрь и увидели, что казавшаяся заброшенной хижина полна людей. Там были Сойла, Хосе и несколько женщин, которых я встречала на асьенде. Рядом с Сойлой и Хосе перед собравшимися стояли двое молодых людей. Их направили к остальным, и они сели. После этого уселись Сойла и Хосе. Агнес тут же присоединилась к собравшимся. Я испытывала смущение и гадала, что означает эта встреча.

Сойла поманила меня и жестом предложила сесть напротив нее на подстилку из травы. Собравшиеся переговаривались приглушенным шепотом, но, как только я села, вокруг воцарилась тишина. Я заметила, что участок земляного пола междумной и Сойлой выровнен и она разложила на большом куске кружевной ткани множество магических узелков. Заметив, что я чувствую себя неловко, Сойла ободряюще улыбнулась.

Хосе встал и обратился к собравшимся на своем родном языке майя. Я ничего не понимала, но вскоре Хосе вызвал у всех присутствующих взрыв смеха. Он строил смешные рожи, размахивал руками, пожимал плечами и подмигивал. Судя по всему, это была какая-то комичная сценка.

Сойла обратила внимание на читавшиеся на моем лице понимание и изумление. Когда Хосе наступил на горящий копал и запрыгал по всей комнате на одной ноге, по-совиному ухая и обхватив другую так, словно получил ожог третьей степени, я расхохоталась громче всех.

Сойла очень мягко сказала мне:

– В этой комнате нужно следить за ритмом. То, что люди смеются, очень важно. Мы не начнем урок до тех пор, пока все не почувствуют себя счастливыми.

Хосе перевел взгляд на Сойлу и продемонстрировал в ее адрес ряд неприличных жестов. Она хихикнула. Он действительно был очень смешным комиком, и теперь я просто не могла удержаться от хохота, хотя меня по-прежнему интересовало, в чем цель этого собрания. Не было сомнений в том, что встреча проводится тайно, поскольку и Сойла, и я сама принесли с собой самые священные магические узелки. Наблюдая за устроенной Хосе клоунадой, я раздумывала о том, что поиски истины нередко становятся удручающе серьезными, а на прилежных и торжественных лицах приверженцев многих учений можно заметить чопорное самодовольство.

– Все эти люди – ученики, они в той или иной мере имеют отношение к нашей работе, – поясняла Сойла. – Я собрала их вместе, чтобы они сели рядом и поделились сво ими силами с плоским холмом, с маской, с ликом земли – так называют жертвенник. Из земли поднимется дерево с мно жеством ветвей. Думаю, если ты этого захочешь, в нем найдется кое-что и для тебя. – Она добавила что-то по-майян-ски, и все засмеялись.

– Что ты сказала, Сойла?

Она с усмешкой обернулась ко мне:

– Я сказала, что хочу показать им, какими глупыми бывают гринго.

Я тоже рассмеялась. Эти слова совсем не показались мне обидными. Я устроилась на своей подстилкепоудобнее. Сойла вынула заостренную палочку и начертила на земляном полу прямоугольник, затем перечеркнула его крестом, разделив на четыре треугольника, с общей вершиной в центре.

Сойла заговорила сначала по-майянски, а потом по-английски:

– Вот форма, которую повторяютмногие жертвенники. Обычно они используются нашими сестрами на Юге и Юго-востоке. Чаще всего, левая сторона означает смерть. Справа размещается жизнь. Жизнь и смерть можно понимать как положительное и отрицательное, доброе и злое. Все жертвенники похожи и все же отличаются друг от друга, потому что ни один шаман не похож на другого. У каждого из нас есть свои особенности.

Она указала палочкой на верхний треугольник:

– На этой, верхней площадке, находится собирающая пирамида. По существу, она вбирает в себя силу и удерживает ее. По этой причине сюда помещают предметы, похожие на антенны: свечи, посохи, перья, молитвенные палочки – все то, что вбирает энергию Вселенной и наших молитв.

Сойла перевела палочку ниже:

– Нижний треугольник представляет собой наш лич ный вклад силы в центр – то место, где соединяются, схо дятся пирамиды. Сюда кладут кристаллы и личные стрелы. В этот треугольник помещают самые могущественные источники силы.

Она опустила голову, указывая взглядом на центр:

– В центре любого плоского участка земли находится ваш переводчик, олицетворение силы гермафродита, или андрогина. Этот объект ни хорош, ни плох, он не оценивается как положительное или отрицательное.

Сойла подняла голову, и я потеряла сосредоточенность. Хосе снова взялся за свое. Он незаметно переоделся в одно их платьев Сойлы и теперь делал реверансы перед собравшимися, включая Агнес а затем попытался поцеловать какого-то парня. Его ужимки довели всех до гомерического хохота, и тогда он вдруг замер на месте в полной неподвижности.

Когда присутствовавшие успокоились, Сойла спросила (по-майянски, а затем по-английски):

– Как вам понравился Хосе? Кто он, мужчина или жен щина?

Я всмотрелась в него сквозь клубы дыма копала и готова была рассмеяться, но тут уголком глаза заметила, что сзади ко мне придвинулась Агнес. Она обхватила мою голову обеими руками и повернула ее так, что я могла видеть только Хосе. Я не знала, что должно было последовать за этим, но внимательно наблюдала за ним. Тем временем его внешний облик начал смягчаться, на мгновение расплылся, а затем вновь обрел резкость. Казалось, черты его лица движутся отдельно от самого Хосе: рот стал каким-то женоподобным, губы полными и чувственными, и тут я заметила, что у него появилась пышная грудь, талия утончилась, все тело приобрело соблазнительно изогнутые формы. Я старалась восстановить четкость зрения, но все попытки были безуспешны.

Агнес отпустила мою голову. Теперь Хосе стал настоящей женщиной, если я хоть что-то в этом понимаю. Он без стеснений заигрывал с одним из двух молодых людей, его глаза поблескивали наигранной скромностью, от чего выражение лица стало поразительно манящим. Юноша смотрел на него с обожанием. Происходящее выглядело невероятно убедительным, и у меня мелькнула мысль, что сейчас они оба бросятся в кусты. Остальные собравшиеся передавали по кругу сигареты и бутылку с соком.

Сойла дождалась тишины и продолжила:

– Гермафродит в центре жертвенника – это сердце. Его следует использовать для работы с возникающими положи тельными и отрицательными обстоятельствами. Он помога ет превращать энергию любого типа в полезную силу. Это центр сосредоточения, он отражает то, чем является каждый из нас, – самое сокровенное.

Один из молодых людей о чем-то спросил.

– Заданный вопрос, – пояснила Сойла, – связан с содержанием центра гермафродита. Этот парень хочет по нять подробности.

В течение нескольких минут она говорила по-майянски, а затем снова обратилась ко мне:

– Если бы ты была католичкой, твоим центром, вероятнее всего, стало бы распятие. Для тебя, Линн, им может оказаться твоя трубка или кристалл со священной горы – той вершины, которая наделяет тебя жизненной силой. Твой гермафродит должен уметь фокусировать самые сокровенные способности. В определенном смысле, он представляет собой все то, что ты собой представляешь.

– Я не могу понять, как можно использовать распятие и в положительных, и в отрицательных обстоятельствах, – сказала я.

– Если к тебе приходит человек, убежденный в том, что на него навели порчу, ты можешь применить распятие для сосредоточения внимания и силы на отрицательной стороне своего жертвенника, на стороне смерти.

– Но как?

– Распятие поможет тебе найти тот предмет – а их очень много, – который принесет нужный результат. Им может оказаться почечный камень, и его говорящая энергия позволит найти тот камень, который был вложен в этого человека ведьмой или, например, врагом. Тогда ты сможешь высосать из него этот камень, если, конечно, это соответствует твоим наклонностям. Однако это не твой путь. Ты посвятила себя исцелению разума и сердца, и потому будешь помогать такому человеку до или после излечения, чтобы он никогда больше не столкнулся с подобной проблемой. Это значит, что те предметы, которые ты будешь собирать для своего жертвенника, будут непосредственно связаны с видением: кусочки комет, кристаллы, предметы силы других шаманов и так далее.

Я кивнула, хотя поняла эти пояснения лишь отчасти.

В этот момент Хосе неожиданно схватил меня за плечо. Сначала я попыталась отбросить его руку, но потом перестала обращать на него внимание. Он по-прежнему оставался в платье Сойлы и принялся покусывать мое плечо. Все притворно охали и подбадривали его. Затем я ощутила, что в том месте под кожей, которое он посасывал, началось какое-то движение. Раздув щеки, Хосе вскочил на ноги и выплюнул на ладонь крошечный глиняный горшочек, как будто вынул его из-под моей кожи.

– Как здорово, что я успел вынуть его, пока не просо чился яд, – нахмурившись, заявил Хосе. – Как ты себя чувствуешь? – Он вытряхнул из горшочка клейкую субстан цию чернильного цвета и пробормотал: – Скверные дела…

Плечо болело у меня уже несколько дней, но теперь, подвигав им в разные стороны, я почувствовала облегчение. Хосе сел рядом, скрестив ноги, и сделал вид, что обрабатывает ногти пилочкой. По хижине прокатился хохот, все захлопали в ладоши.

– Сойла, у меня действительно болело плечо, но теперь нет никакой боли.

Сойла усмехнулась. Я посмотрела на Хосе, который исполнял сейчас сложный ритуал с воображаемой губной помадой. Я не могла поверить своим глазам – он выглядел невероятно грациозным. Я понимала, что он просто веселится за мой счет – впрочем, правда ли это? Его взгляд избегал меня, но затем Хосе вдруг посмотрел мне прямо в глаза. На какую-то долю секунды я почувствовала себя полностью парализованной. Это напоминало встречу тигра с волком, хотя мгновенное ощущение тут же исчезло. Сойла что-то говорила мне, но я уже не могла сосредоточиться. В плече чувствовалось приятное тепло. Сойла нежно положила ладонь на мою руку, и я внезапно поняла, что вся дрожу. Она предложила мне сделать глоток сока из тыквы-фляги.

– Так лучше? – спросила она.

Я боялась, что плечо снова заболит, но этого не случилось.

– Намного. – Я утвердительно кивнула. Сойла изучала мое лицо:

– Я, как и ты, имею дело с исцелением разума и серд ца, – сказала она. – Когда я работаю с тобой, за нами прис матривает Хосе. Он умеет замечать темные пятна, точки не подвижности жизненной силы. Он умеет видеть то, что вот кнули в тебя, те предметы, которые вложили в тебя дурные люди. Хосе заметил в твоем плече этот горшочек и просто высосал его. Вскоре яд просочился бы внутрь, и тебе стало бы по-настоящему плохо, но теперь бояться нечего.

– Откуда он взялся?

– Это сделал враг, женщина. Вообще говоря, это хороший враг. Будь твои глаза острее, ты заметила бы ее и смогла бы защититься.

Раздался очередной взрыв смеха. Хосе жонглировал горшочком, раскачивающимся на его носу, а потом, словно дрессированный тюлень, подбросил его вверх и поймал языком. Он повторил этот трюк еще раз и снова подхватил горшочек кончиком носа.

– Как враг может быть «хорошим»? Кто именно это сделал?

– Она умеет дуть, и ее союзник – темный ветер. Скорее всего, у нее острый, но маленький язык, ведь этот горшочек действительно совсем крошечный.

– Разве это поможет мне узнать ее?

– Конечно. Вполне вероятно, что в следующий раз ты ее узнаешь. Ею может оказаться та, кого ты считаешь подругой, хотя она просто обманывает тебя. Некоторые враги являются «хорошими», потому что они наносят удар, когда этого меньше всего ожидаешь, и бьют в самое уязвимое место. В твоем случае это чувствительность, эмоциональность. Тебе нужно стать крепче, а хороший враг помогает в этом. Она заставляет тебя полировать свои щиты.

Сойла замолчала, и я заметила сияние в ее безмятежных карих глазах. Несмотря на это спокойствие, в них виднелась какая-то жесткость. Не было сомнений в том, что это любящие глаза, но они отражали и непоколебимость. Я подумала, неэту ли особенность она пыталась мне описать. Я уже устала от постоянных напоминаний о том, что мне нужно становиться крепче, однако любая слабость действительно снова и снова оказывалась источником боли, и от этого я устала еще больше.

– Так что же мне делать, Сойла?

– Не расставайся со своим хорошим врагом до тех пор, пока она не изменится – или ты не станешь сильнее.

– Великолепно, – вздохнула я.

Возникший рядом Хосе бросил балансирующий на его носу горшочек в мою сторону. Я поймала его и с изумлением обнаружила, что горшочек холоден, словно кубик льда. Моя рука онемела, и я спешно отбросила его в сторону. Агнес прошептала мне в ухо, чтобы я внимательно наблюдала за тем, что сейчас произойдет. Я следила, как горшочек быстро тает и растворяется в земляном полу, пока он окончательно не исчез. Я была совершенно поражена.

– Хосе растопил его своим юмором, – сказала Сойла. Комната заполнилась аплодисментами и восхищенны ми возгласами.

Я снова уселась на свой коврик, мои глаза были круглыми от удивления. Хосе протянул мне небольшой матерчатый мешочек.

– Возьми, – сказал он. – Набери земли с того места, где растаял горшочек, и положи ее в этот мешок.

С помощью тыковки, которую вручила мне Сойла, я соскребла с этого места немного земли, пересыпала ее в мешочек, перевязала его двумя шнурками и положила между колен.

Сойла резко вскочила на ноги и погналась за белым цыпленком, который случайно забрел внутрь. Вскоре она вернулась, снова села передо мной, положила мешочек с землей на ладонь, приподняла ее и сказала:

– Клади этот мешочек на отрицательную сторону сво его жертвенника. Если к тебе придет человек, пострадавший от сплетен или от козней злой тещи либо свекрови, используй в работе с ним эту землю. Она принесет тебе силу, и тогда ты поймешь, как лучше всего лечить этого человека.

Агнес и Хосе передавали по кругу тарелки с сушеными фруктами и семечками. Хосе закурил сигару и выдыхал дым в лицо собравшимся. Сойла наполняла тыквы-чашки вином и раздавала ихвсемприсутствующим. Один молодой человек принялся наигрывать на глиняной дудочке какую-то неуловимую мелодию, а другой начал подыгрывать ему, похлопывая ладонями по барабану, сделанному из выдолбленного обрубка дерева, который издавал раскатистые звуки. Вездесущий Хосе, чутко присматривающийся к настроению собравшихся, ударил в подвешенный к стропилам круглый плоский барабан. Он бил в него небольшой палочкой, и этот бой великолепно сочетался со звучанием первого барабана. Женщины начали напевать. Музыка была очень непривычной, но приятной.

Я жевала сушеный абрикос и рассматривала лежащий на земле барабан, сделанный из бревна. На одном его краю была вырезана змея, а на другом – орел. Заметив мой интерес, Хосе присел рядом.

– Это двойной барабан, – сказал он. – Его называют тепонацтли, а два изображения олицетворяют бракосочетание неба и земли. Мир уже позабыл звучание майянской культуры. Многие древние инструменты окончательно потеряны, но мой приятель Пацатль возрождает старинные песни. Говорят, что для того, чтобы услышать голоса природы, нужна скромность. Послушай, как проста эта музыка. Чтобы разразилась гроза, природе нужны всего три инструмента: молния, гром и дождь.

После этих слов он поднялся и приложил к моему уху длинную бамбуковую палку.

– Закрой глаза, – попросил он.

Музыка почти прекратилась, раздавались только тихое звучание дудочки и редкий, приглушенный бой барабана. Касающийся моего уха ствол бамбука издавал звук, похожий на журчание бегущей воды; сначала он был тихим, затем усилился, и вскоре мнеуже казалось, что сейчас меня понесет мощным потоком. Я открыла глаза и поняла, что бамбуковая палка была запечатана с обоих концов, а звук вызывает перекатывающаяся внутри нее галька.

– Все эти прелестные мелодии пробуждают духов, – сказала Сойла. – Они спят, дожидаясь того мгновения, когда мы явимся к ним и поможем проснуться. Вот почему я пою и рассказываю своим духам чудесные сказки. Точно так же я говорю приятное Хосе, чтобы понравиться ему.

Я перевела взгляд на Хосе, который уже переоделся и снова стал красивым мужчиной, и вновь посмотрела на Сойлу.

– Духи должны познакомиться с тобой, Линн, – продолжала она. – Нужно имя, чтобы они могли обратиться к тебе из своего мира. Большая часть духов живет в дереве капок, в воде и горах. Вот почему я обычно работаю на природе. Я верю в то, что мы действительно смогли тебе помочь, а теперь ты должна изучить пейзаж лика земли, который похож на обычную батарейку.

– На батарейку?

Да, потому что он вырабатывает и накапливает силу жизни, и это зависит от могущества твоих узелков и от того, насколько хорошо ты умеешь фокусировать свою силу. Мой лик земли, мой жертвенник, отличается от этого. – Она протянула руку к своему рисунку на земле и стерла его ладонью, а затем нарисовала другой прямоугольник, почти квадрат. Потом Сойла начертила вокруг него окружность и пометила ее словами «Север», «Юг», «Восток» и «Запад», написав их по-английски. В завершение она перечеркнула четырехугольник большим крестом и каждую его вершину обвела небольшим квадратиком.

– Четыре линии креста символизируют весеннее, лет нее, осеннее и зимнее солнцестояния, – сказала она и нари совала небольшой кружочек в северной части жертвенника. – Это Северный Ветер. Он прямой, слепой, неприятный и самый сильный из всех ветров.

Она изобразила еще один кружок на юге:

– Это Южный Ветер, ветер-воин. Добрый ветер. Наконец она нарисовала сплошной круг в центре.

– Это зенит, место человека, который находится в самом центре. Он гермафродит. Он безумен и силен. Женщина знания, Ла Сабия, называет гермафродита Безумной Женщиной. Мы движемся по лику земли по часовой стрелке, вслед за Солнцем. Безумной Женщине свойственно совершенное равновесие гермафродита. Она обладает силой и проницательностью ометеотля, божественной двойственности. Знаешь, в Мезоамерике женщины были хозяйками воды. Небо мужского пола, а земля – женского. Юг, Запад и Север – сухие, женские. Север и Восток – влажные, мужские. Это может показаться странным противоречием, но так уж оно есть. Луна живет в океане, Солнце живет в океане, из него оно поднимается вверх и возвышается над горами. Солнце – ребенок, муж и отец Луны. Ты должна знать движение Солнца, Луны и звезд, время солнцестояний. Понимаешь, в мире шамана все начинается с зенита, и это особенно справедливо в отношении жертвенника и пирамид.

Я не успеваю за твоей мыслью, Сойла. Пожалуйста, помедленнее, я окончательно запуталась. Сойла заерзала на своем коврике. Она взглянула на Хосе, тот кивнул в ответ, и после этого всех собравшихся отпустили. Выходя из хижины, каждый благодарил Сойлу. Когда все разошлись, Хосе и Агнес сели рядом и следили за происходящим через плечо Сойлы. Участок земляного пола, где она рисовала свои схемы, озарился солнечным лучом, проникшим сквозь открытое окно под потолком. Мне захотелось повторить все сказанное про себя, указывая на различные части круга, и Сойла будто читала мои мысли.

– Нет, это летнее солнцестояние, – заметила она.

– Значит, это зимнее? – сказала я.

– Совершенно верно.

Мы снова склонились на рисунком, указывая на его части и жестикулируя. Закончив это довольно трудноеповторение, я перестала путаться в порядке смены времен года в этом странном мире, мире Ла Сабии – женщины знания. Самый большой интерес вызывали у меня зенит и идея гермафродита.

– Сойла, самое необычное в том, – сказала я, – что эта схема не похожа ни на что другое. Думаю, такая концепция божественной двойственности нравится мне больше всего.

– Это не концепция. У тебя есгь склонность мыслить принципами и концепциями. Пока это продолжается, ты будешь ощущать только внешние формы, но не сможешь понять практического применения. Гермафродит представляет собой равновесие всего этого, он похож на точку опоры рычага. Однако помни, что он тоже безумен, и потому способен придавать миру новые формы.

– В этом и заключается самая захватывающая часть этой… ну, не концепции, а всего этого.

Сойла рассмеялась:

– Я приведу тебе еще один пример, – сказала она. – У майянцев есть тринадцать священных деревьев, и централь ное дерево – самое слабое. Парадокс заключается в том, что оно одновременно является и самым могущественным. Муд рецы говорят, что величайшая мудрость кроется в глупости. Впрочем, может быть, так говорят глупцы? Агнес рассказы вала мне о традициях ее народа, и там все наоборот – там верят в священного шута. Шут безумен, он может быть неп ристойным и подвергать сомнению любые существующие правила и убеждения, проверять их подлинность и правди вость – и уничтожать их. Шут слаб, но в самой этой слабости кроется его сила.