Текст книги "Российский колокол № 5–6 (36) 2022"

Прекрасно понимаю, что сегодня эти слова мои примут немногие. Но придёт завтра, и они станут тем камнем, который ныне отвергают строители, но сделается «главою угла» (Мк. 12:10) того НОВОГО мировоззрения (мира) и той НОВОЙ, ОБНОВЛЁННОЙ церкви, о чём мечтал Сам Спаситель. И тогда «воцарится величайшее просветление» (М. Нострадамус), ибо мир, разделённый надвое мраком невежества и убогости мышления, осветится новым Светом и станет ЕДИНЫМ и НЕДЕЛИМЫМ, МОНОЛИТНЫМ и НЕПОКОЛЕБИМЫМ, каков он и есть на самом деле. Я верю в это так же, как Сам Христос. Потому что верю в его правду не так, как этот мир, а как доносит её до меня Сам Учитель – СОЗНАТЕЛЬНО и ГЛУБИННО. Поэтому я и отстаиваю её с таким убеждением. И нет для меня иных научных авторитетов, иных рецензентов и оппонентов, кроме Христа, ибо я – «Ищущий», а «Судящий» – только Он, и более никто (Ин. 8:50)!

Отсюда вывод, сделанный мной для себя и своих последователей, которые есть у меня ныне и которые придут ко мне в будущем: если нас избрали и поставили, чтобы исполнить Его наказ – ИССЛЕДОВАТЬ ПИСАНИЯ, то иной дороги у нас нет. И нет другой веры, как только в того Христа, Который нам ближе, понятнее и роднее, то есть «как ОН есть» (1Ин. 3:2). Потому что под слоем вуали из метафор, притч и иносказаний в Его Завете не просто Информация и забавные чудеса, а НОВЕЙШИЕ ТЕХНОЛОГИИ, без которых путь в вечную жизнь, о чём Он говорил, будет практически невозможен. Это надо осознать глубинно – на уровне ответственности за судьбу всей земной цивилизации, а не только отдельно взятого государства, определённой нации или религии, так как, чтобы обрести их для практического воплощения, потребуются и интеллектуальная мощь, и технические усилия всего человечества. Потому что только Он, Христос, и является Спасителем, и более никто. И только Он мог сказать так, а более никто: «Мир Мой даю вам: не так, как мир даёт, Я даю вам» (Ин. 14:27).

Вот такие размышления о нашем Учителе и Наставнике – Иисусе Христе. Как вы думаете, коллеги, противоречит ли это канонам и устоям церкви, в частности РПЦ? Даже напротив – усиливает её духовное (информационное) значение среди прочих институтов образования и воспитания. В этом случае церковь становится продолжением светской школы, а школа – частью храма Божественного (информационного) устройства мира. И Христос здесь – ясный, понятный и доступный даже школьнику. Именно о такой церкви и мечтал Спаситель, и такую церковь должны приветствовать даже те, кто никогда не верил в Бога. Ибо только в этом случае перестаёт действовать вековое разделение единого устройства Вселенной на научное и религиозное. Наука и религия, СОВМЕЩАЯСЬ, создают новое направление научной мысли – НАУЧНЫЙ ТЕИЗМ, НАУЧНОЕ ХРИСТИАНСТВО, НАУЧНОЕ БОГОСЛОВИЕ – ИСТИННОЕ УЧЕНИЕ ХРИСТА.

Кстати, именно под таким названием я, как учитель и директор средней школы в недалёком прошлом, и рекомендовал бы внести в расписание школы данный предмет, интерес к которому может превзойти все наши ожидания. Ведь речь здесь о смене приоритетов в мировоззрении, а это в истории случается далеко не часто. Тем более что насыщенность Нового Завета научными подоплёками настолько высока, что работы хватит не одному поколению исследователей. Работы на века!

Литература:

Куклев Н. В. Введение в религию ДНК: основы научного теизма. – Москва: Амрита-Русь, 2009. – ISBN 978-5-9787-0333-7.

Куклев Н. В. Мир Христа – наука о Вселенной = The world of Christ – the science of the universe. – Москва: Спутник+, 2020. -ISBN 978-5-9973-5705-4.

Куклев Н. В. Новый Завет Христа – зашифрованное послание земной цивилизации будущего. – Москва: ИСП, 2019. -ISBN 978-5-00153-002-2.

Куклев Н. В. Новый Завет Христа – читаем между строк. – Москва: ИТРК, 2018. -ISBN 978-88010-521-2.

Куклев Н. В. Расшифрованный Христос: беседы о «научном» Боге. – Москва: Спутник+, 2015. – ISBN 978-5-9973-3477-2.

Куклев Н. В. Третья Тысяча Христа. – Москва: РИО Московской обл., 1993. -ISBN 5-207-00320-8.

Писатели дальнего зарубежья

Яков Канявский

Родился 23 октября 1937 года в городе Харькове. Во время войны был эвакуирован с семьёй в город Фрунзе. Там окончил семь классов, а затем индустриальный техникум. В 1956 году уехал по распределению работать в город Кировабад Азербайджанской ССР. В том же году пошёл служить в армию. После демобилизации в 1959 году уехал на Урал в город Златоуст Челябинской области, где поступил на вечернее отделение Челябинского политехнического института.

С 2001 года с семьёй живёт в Израиле.

Его перу принадлежат несколько крупных произведений, в числе которых: «Украденный век», «Зарубежный филиал», «Эпоха перемен», «Верховный правитель», «Столкновение», «Есть только миг». Книги основаны на фактическом материале и заставляют задуматься о дальнейшей судьбе России.

Кто мы?

Все люди – евреи, только некоторые

пока об этом не догадываются.

Михаил Светлов, российский писатель

Как-то в Израиле навстречу Аркадию шёл знакомый довольно пожилого возраста с глобусом в руках.

– Шалом, – обратился он к Аркадию. – Что? Вы спрашиваете, как дела? Вот, купил себе глобус. Зачем? Типичная еврейская история. Если у вас есть несколько минут, так я вам таки её расскажу.

Всем известно, что две тысячи лет евреев всё гоняли туда-сюда, а своего места у них не было. И вот наконец в России при императрице Екатерине Второй у евреев появилось место, и даже не одно. Ну, место – это, конечно, слишком громко сказано. Так, местечко. И евреев, которые там жили, так и называли – местечковыми. Вот и жили себе эти местечковые евреи тихо, никого не трогали.

Их, правда, иногда трогали. Погромами трогали. Не очень сильно, а так… Ворвётся в местечко пьяная толпа, убьёт десяток-другой евреев, разграбит несколько магазинчиков и успокоится. И опять тихо. До следующего раза…

Мой прадед по линии мамы (да будет светлой его память) жил в таком местечке, имел небольшую торговую лавку и как-то попал-таки в число этого десятка-другого. Он сидел у себя в лавке, когда начался погром. Ему проломили камнем голову и разграбили его лавку. Хотя и брать там было особенно нечего.

А прадед по линии отца был адвокатом. Он помогал многим, и не только евреям. И его не тронули. А после этого Октябрьского переворота в 1917 году наступили совсем другие времена. Настал период «пролетарского принуждения во всех своих формах, начиная от расстрелов». И это они считали «методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи»…

…Честно говоря, я долго размышлял над смыслом этой фразы и никак не мог понять: что можно выработать из человеческого материала путём расстрела?

Причём кандидатов на расстрел отбирали по трём параметрам: происхождение, воспитание, образование или профессия. Происхождение у прадеда было волне нормальное: родился в бедной еврейской семье. Воспитание тоже получил хорошее: трудовое. А вот на третьем вопросе погорел: имел несчастье в своё время попасть в пятипроцентную еврейскую квоту и поступить в университет.

Как ему, бедному, трудно было учиться! Нет, не потому, что плохо соображал. Соображал он как раз хорошо. А вот денег на учёбу не было. Родители не имели возможности ему помогать. Он перебивался частными уроками и всё равно часто ходил голодный. Но университет всё-таки окончил и позднее сумел устроиться адвокатом.

…Вот это образование его и подвело. Они посчитали, что раз он человек образованный, то, безусловно, враг советской власти. Из-за этого образования его и поставили к стенке…

А его сын, мой дед, был страстный революционер. Этот молодой парень участвовал в Гражданской войне на стороне большевиков и устанавливал диктатуру пролетариата, которая, по определению Ленина, «означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стеснённую, непосредственно на насилие опирающуюся власть»…

И пока он ездил по стране, выполняя грозные указания Ленина («Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты…»), его собственного отца у него на родине большевики тоже расстреляли без всякой волокиты… Втайне он долго переживал, но потом его несколько успокоил знаменитый лозунг: «Лес рубят – щепки летят». А в 1937 году его самого, как щепку, ликвидировали…

…Мой отец ещё до войны окончил медицинский институт и был хорошим хирургом. Во время войны ему иногда сутками приходилось стоять за операционным столом. Сколько людей ему удалось спасти! Как-то случайно ему выпало участвовать в боевой операции, и он, как тогда принято было писать, «проявил чудеса мужества и геройства».

Короче, представили его к званию «Герой Советского Союза», но дали только орден Ленина… С войны вернулся живым и продолжал работать по своей медицинской специальности. А когда началось «дело врачей», про него тоже не забыли. Обвинили в том, что якобы не так лечил. А что значит «не так», если люди выздоравливали? Выходит, что если бы они умирали, то лечение было бы правильным? Но кто тогда слушал, кому была нужна логика?

В общем, я стал сыном орденоносца – врага народа. Ну не парадокс? Но, слава богу, Сталин вовремя успел отправиться на тот свет, и дело закрыли. Но отец мой уже не намного пережил «отца народов»… Пребывание в застенках чекистов не проходит бесследно…

…Я сумел окончить институт и даже устроиться работать в «почтовый ящик» – так тогда называли закрытые предприятия. Закрытые не потому, что не работали. Они так и работали, будь здоров. Там делали такие вещи, что многим и не снилось. И всё, что там делалось, было засекречено.

И, что интересно, допускали меня к очень секретным материалам. А вот в должности особо расти не давали. Для евреев существовала определённая должностная планка, прыгнуть выше которой было почти невозможно, будь ты хоть семи пядей во лбу и защити хоть десять диссертаций.

Все об этом знали, привыкли, но всё равно было обидно. И чем мы им мешали? Чем отличались от остальных? Только физиономией, мозгами и соответствующей графой в паспорте. Причём мозгами – не в худшую сторону. Религией? Не смешите меня. Что мы знали о религии, живя в Советском Союзе? Спросите сейчас у какого-нибудь олима, так далеко не каждый знает, чем отличается хасид от ортодокса и, например, кто такой любавичский ребе…

Мой начальник, хороший человек, мне как-то откровенно сказал:

– Ты, меня, Семён, извини, что я тебя не выдвигаю на должность руководителя. Просто я знаю, что партийные власти не утвердят.

– Но почему? – спрашиваю я.

– Потому что пятая графа у тебя не та!

– Что значит «не та»?

– А то, что они считают тебя чужим.

– Как это чужим? Я, гражданин этой страны в десятом колене, для них чужой?! А где же тогда я свой?

– Они считают, что, наверное, в Израиле.

Меня тогда такое зло взяло:

– Так пусть отпустят меня в Израиль!

– Не отпустят.

– Почему?

– Ты много чего секретного знаешь.

– Так почему меня к секретам допускают, если я чужой?

– Они бы с удовольствием тебя не допускали, но им нужны умные еврейские головы…

…Так я и жил с обидой, что голова моя им нужна, а сам я им чужой. А когда этот Советский Союз благополучно развалился и всех стали выпускать, я тоже решил уехать туда, где буду свой.

…Но никто меня с цветами не встречал. Со временем стал замечать, что отношение ко мне слегка пренебрежительное. Я как-то не выдержал и спросил одного: «Почему?»

– Потому что ты русский.

– Ты это серьёзно? – удивился я.

– Бэтах[3]3
  Конечно.


[Закрыть].

Что делать? Я себе на минуточку представил, что пошёл в российское консульство и говорю чиновнику:

– Понимаете, у меня тут получилось недоразумение. Я приехал сюда, думая, что я еврей. А тут говорят, что я русский. Так вот, раз уже это недоразумение обнаружилось и я на самом деле русский, то не могли бы вы на этом основании исправить мне документы и отправить обратно в Россию, чтоб я там жил как русский?

Этот чиновник мне бы ничего не сказал. Он ведь всё-таки дипломат! Но он на меня бы так посмотрел… Что я бы понял всё, что он хотел мне сказать. А взгляд его бы говорил мне: «Иди отсюда и не мешай работать, жидовская морда!»

Идти в российское консульство мне расхотелось, но такое меня опять зло взяло. Я пошёл куда надо и говорю израильскому чиновнику:

– Вы хотите иметь такие снаряды, которые пробивают броню любого танка? Так вам крупно повезло. Я как раз тот человек, что вам нужен. Мы там, в России, на своём «почтовом ящике» делали такие снаряды, которые проходят через броню, как нож через масло. Так что принимайте меня на работу, и я вас тоже научу делать такие снаряды.

А он мне отвечает:

– Какую тебе работу? Тут своих родственников и знакомых не знаешь, как пристроить, так ещё принимать какого-то русского!

По его возмущению я понял, что благополучие родственников и знакомых для него важнее обороноспособности страны. Давая понять, что разговор окончен, он произнёс:

– Лех абайта[4]4
  Иди домой.


[Закрыть].

Да, домой. А где он, наш дом? Когда мы сюда приехали, шло активное строительство поселений. Правительственные чиновники, и Ариэль Шарон в том числе, ездили, агитировали занимать землю и строить дома. Люди так и сделали. Вкладывали деньги, строили поселения, озеленяли всё вокруг… В общем, превратили пустыню в настоящий рай… А потом вдруг эти же чиновники заявляют, что эту землю надо отдать.

– Почему отдать?

– Потому что она не наша.

Конечно, все мы знаем, что чужое брать нехорошо. Но что, чиновники не знали, что земля эта чужая? А если знали, то зачем было её занимать, вкладывать столько сил и средств? И тут у меня опять возникает вопрос: неужели эти там, наверху, все раньше жили в Советском Союзе?

При чём здесь Советский Союз? Как раз при том. Это там была такая мода, что когда где-то освобождалась жилплощадь, то находились умники и занимали её без всякого ордера. И они знали, что на улицу всё равно не выкинут… А тут, наоборот, выкидывают. Притом с полицией и войсками. И войск нагонят столько, что если бы их пустить в настоящее дело, так можно было бы давно всех врагов Израиля уничтожить. Но с врагами им разбираться некогда. Их посылали разбираться с собственным народом. Даже специальные учения проводили. А боевые учения с резервистами им некогда было проводить аж шесть последних лет… Вот после этих выселений я и подумал: если страной рулят малограмотные чиновники, а наши учёные и инженеры метут улицы, если до нас вообще никому дела нет, значит, выходит, что эта страна не для нас? А где же тогда для нас? Вот я и купил этот глобус, чтобы найти наше место…

…Но вот сколько смотрю, никак не могу его найти. Придётся снова идти в магазин. Может, у них есть какой-нибудь другой глобус, так я поменяю… Только, боюсь, не найдётся у них для нас другого глобуса и не на что будет менять. Но если нет для нас другого места, то надо бороться за это и тут наводить порядок… Тем более что я здесь такой не один. Нас здесь таких, слава богу, больше миллиона. И если мы все вместе возьмёмся, то обязательно найдём, что предпринять… Что мы, не евреи? Или мы таки русские?

Жить вообще опасно

Когда-то, много лет назад, когда Витёк оканчивал школу, надо было выбирать профессию. Собственно говоря, для себя он уже выбрал. Сосед Генка «заразил» его электротехникой. Но когда он сказал об этом маме, та в ужасе заявила:

– Нет! Только не это!

– Почему?

– Потому что это опасная профессия. Током может убить!

Витёк некоторое время подумал и сказал:

– Вообще-то я с детства хотел стать моряком. Пойду в мореходку, после учёбы весь мир повидаю.

– Нет! Это опасно! Корабль может затонуть.

– С чего ты взяла? В морях и океанах ходят тысячи кораблей и не тонут.

– А «Титаник» затонул.

– Так это когда было!

– А теперь опять пираты появились. Они тебе нужны?

– Можно быть военным моряком. На военный корабль ни один пират не полезет.

– Зато такой корабль могут подбить в международных конфликтах. Нет, морская профессия слишком опасна.

– Ну хорошо. Могу пойти учиться на танкиста. Танк не потопят.

– Зато его подобьют ещё быстрее, чем корабль. И вообще, что это за несчастная офицерская жизнь?! Зашлют служить в какую-нибудь глушь. Ни постоянной квартиры, ни семьи порядочной. Ведь какая дура поедет жить в такую дыру? А ты можешь провести в такой дыре всю жизнь. Тебе это надо?

– Мне это не надо.

– Так выбери себе мирную профессию.

– Хорошо. Мне нравится строить. Могу пойти на строительный факультет.

– Нет! Только не это! Там постоянно что-то случается. То груз плохо закрепят и он срывается на людей, то вдруг сам кран упадёт, то кто-нибудь из строителей с высоты падает. Многие погибают, а кого и спасут, так часто остаются инвалидами. Нет, эта профессия не для тебя. Лучше иди в медицинский, будешь людей лечить.

Теперь уже Витёк в ужасе закричал:

– Нет! Только не это!

Дело в том, что Витёк терпеть не мог любые медицинские процедуры. Он вдруг вспомнил, как однажды у него брали кровь из вены. Инструменты тогда были не такие, как теперь, и кровь брали большим шприцем. Молодая сестричка воткнула шприц в вену. Витёк увидел, как набирается его кровь, и отключился… Приходить в себя он начал от какого-то людского шума. Голова его лежала на чём-то мягком – оказалось, что у сестрички на груди. Она, бедная, с перепугу обхватила его голову руками, чтобы он не упал на пол. С тех пор он старался с медициной никаких дел не иметь.

– Понимаешь, мама, в медицину надо идти по призванию, иметь соответствующую интуицию, проявлять внимание к больному. У меня ничего этого нет. А быть плохим врачом – это опасно для людей.

Мама сидела в задумчивости.

– Многие стремятся стать артистами. Профессия не опасная. Слух у тебя есть. Но музыке учиться ты не захотел, на певца ты не тянешь из-за голоса. Можно играть в театре, ты же в школе посещал драмкружок.

– И кого играть? Классический репертуар? Так он, наверное, уже надоел за многие десятилетия. Хорошие драматурги уже почти все ушли из жизни. Да и многие ли теперь посещают театр? Сейчас можно сидеть дома и смотреть по телевизору и интернету любые вещи по своему желанию. На сатирические выступления ещё ходят, так и пишущих сатириков тоже почти не осталось.

– Так попробуй писать сам.

– Чтобы писать, надо иметь определённое чувство юмора. Знаешь, как в притче: «И на восьмой день раздавал Бог чувство юмора. Пришли не все».

– Ну, у тебя с юмором вроде всё в порядке.

– Однако не настолько, чтоб зарабатывать этим себе на жизнь.

– Ну хорошо. А почему бы тебе не пойти на экономический? Спокойная и безопасная работа.

– И всю жизнь сидеть и считать чужие деньги? И, кроме того, не такая уж она безопасная. Если начальник совершает какие-то махинации, то посадят в первую очередь бухгалтера.

– Вот и иди в юридический, будешь таких жуликов разоблачать.

– Я могу пойти, работа, конечно, интересная. Но ты хорошо подумала? Оперативная работа связана с большой опасностью. Там ведь часто и перестрелки бывают…

– Но можно ведь пойти в адвокатуру!

– И защищать этих бандитов, на которых море крови. А если защита пройдёт неудачно, то в отместку и самого прирезать могут. Короче, мама, я понял, что жить вообще опасно.

На этом дискуссия закончилась. А Витёк втайне от мамы подал документы на электротехнический факультет.

Рецензии, критика, публицистика

Андрей Полонский

Осмысленная свобода

Из цикла «Русские вилы»

«Смысл». Один приятель, с которым мы давно уже гуляем отдельно друг от друга, несколько лет подряд издавал политический журнал под таким названием. Мы смеялись. Почему, спрашивается? Все вроде согласны что потеря смысла – главная проблема современного человека. Увы, смыслообразование едва ли сочетается с наблюдением за быстротекущими событиями, мелькающими за окном. По меньшей мере, такое искусство требует большей проницательности, чем самый одарённый журналист может себе позволить. К тому же политика должна стать историей, необходимо некоторое время, чтобы эпоха обнаружила свой стержень, внутреннюю пружину, заставляющую людей действовать определённым образом, так, а не иначе.

«Смысл», предложенный с газетного лотка, в лучшем случае превращался в упакованное в глянец моралите, в худшем – там просто не было никакого смысла, более или менее вменяемая аналитика на злободневную тему.

При всём при том смехотворность такого названия намекала на одну очень существенную и глубокую проблему, с которой мы часто сталкиваемся, но до конца не отдаём себе в ней отчёта. Я никогда не смогу передать другому своё ощущение, видение, понимание смысла. О бессмыслице и хаосе – сколько угодно, о пустоте и ничтожестве чьего-то индивидуального смыслополагания – три дня подряд, о поиске смысла – с вечера до утра и с утра до вечера, но о самом смысле – ни словечка.

Мы можем лишить нашего ближнего ощущения осмысленности, превратить его бытие в существование, но не способны совершить обратного. Ибо обретение смысла коренным образом связано с осуществлением личной свободы.

У Владимира Личутина в романе «Фармазон» (1) был отвратительный персонаж, своего рода коммунист-юродивый, который через каждые полфразы приговаривал: «Я жизнь на алтарь положил». И не прибавлял, чей это был алтарь и зачем он туда клал.

Ложный смысл оказывается опасен, потому что требует жертв. И пожирает отпущенное человеку время.

Но даже такое смыслополагание – своего рода дрожжи человеческих судеб. От Эхнатона до Сталина и Муссолини вереницы малосимпатичных и, вероятно, не слишком-то сложно устроенных (внутри самих себя) героев, навязав свою волю ближним, требуя жертв и получая их, вызвали мощные исторические течения и поглотили целые эпохи. Пусть отталкивание бывало здесь сильнее притяжения, но обоснование или подтверждение одних только их слов заняло тьму жизней.

«Ты что, говоришь о роли личности в истории?» – спрашиваю я сам у себя. Но нет. К этой истрёпанной теме всё вышесказанное не имеет ни малейшего отношения. Личностный выбор как раз совершали те, кого волновали образы Цинь Шихуанди, Торквемады, Калигулы, Мао и праведного халифа Али. А сами хрестоматийные праведники и злодеи для тех, кто узнаёт о них, вдохновляется или возмущается ими, волнуется, не может найти себе места из-за них – своего рода знаки, образы, указатели на дороге самоопределения.

«Герой – богоборец и отцеубийца» – я очень люблю вспоминать эту фразу Евгения Андреевича Авдеенко (2). Судьба героя остаётся вне контекста времени, она точно броское высказывание, взятое из книги на плакат, превратившееся в лозунг.

Конечно, во многом внимание к закаталогизированным образам прошлого – черта старой культуры, если угодно – школы. Наш современник волен (человек вообще волен) забыть опыт предшествующих поколений. И хочет забыть, многое для этого забвения делает. Но едва мы желаем вернуться, заглянуть немножко глубже, смутившись хотя бы быстрым исчезновением собственной юности, мы снова наталкиваемся на фигуры из гимназического учебника. На тех, кто дерзостно насиловал чужую волю.

Мы вынуждены разобраться с ними, чтобы двигаться дальше…

Послание о возможной осмысленности отрезка от рождения до смерти или о вероятной бессмыслице его всегда обращено к человеку как вызов. Тут требуется именно соразмерный ответ, «да» или «нет», пережитое всем существом на телесном, душевном и духовном уровнях. Сказать «да» бытию, принять и постичь смысл отдельной жизни и истории – внутреннее движение, равновеликое обретению веры. Но оно высветляет природу, мир, проясняет даже самые тёмные стороны его. И наоборот, слепое подчинение чужому смыслополаганию лишает лица, превращает отдельного человека в атом толпы.

Все знают, как меняются люди в толпе. Все знают, как меняются идеи, став массовыми. Таковы плоды обретённого смысла, если только он не сопряжён со свободой.

Никто не живёт в одиночку. Любой поиск смысла начинается с предложенного извне представления о нём. В известной степени усвоить его, пережить – значит принять Творение, поверить в Слово. Но у смысла не такие уж и простые отношения с истиной.

Господь, источник Творения, альфа и омега бытия, един, явлен и есть – вне зависимости от человеческого сознания, восприятия, вне связи с судьбами тварного мира. Но смысл, который, возможно, тоже един, обретается лишь в сознании живущих. Как ноты ложатся в идеальную симфонию, так и представления о собственном назначении отдельных людей собираются в оправдание и цель истории. Личность слышит музыку целиком, живёт музыкой целиком, но на кончиках пальцев, доведённая до совершенства – только собственная партия (3).

Если продолжить тему, то люди, действующие под диктовку сторонней воли, могут быть уподоблены пьяной компании, развлекающейся в караоке-баре, исполняющей попсовую песенку дурными голосами под грубо сведённую фонограмму…

Но ведь вокруг нас обильное население, которое вообще не ищет никакого трансцендентного смысла. Существуют себе, день прошёл – и ладно. Я тут в Ялте плакат видел к 8 Марта: «Желаем вам любви и денег!» Фактически растиражирован знаменитый тост: чтоб… стоял и деньги были. Конечно, лозунг провинциально-наивен, однако прибавь к этому социальное положение, карьеру, и получится modus vivendi миллионов.

Не случайно такое распространение получили восточные религии: с начала 90-х половина офисов в Нью-Йорке освящается по даосскому обряду (4). Ни даосов, ни буддистов, ни шиваитов, ни кришнаитов, ни раджнишианцев не волнует оправдание Сущего. Они рассчитывают соскочить с колесницы или, в лучшем случае, создать внутри наличного существования комфортную ситуацию, чтоб ни о чём лишнем не беспокоиться. Время – всего лишь круг, а не стрела, пущенная в цель (5). История даже не закончилась, она оказалась отменена.

Здесь легко возразить. Смысл существует, не так ли? И зачем же искать то, что уже присутствует, что и так с нами – надо только остановиться и увидеть!

В таком предположении и большие возможности, и очевидная опасность. Говорят, всякая душа – христианка. Она чувствует свою неполноту хотя б из-за того, что смертно тело. Если о смерти забыть – ещё не обретёшь бессмертия. Правда, вечность таится за плечом (за правым или за левым?). Но это не вечность твоей личности, не предощущение возможности рая, нет, это вечность вообще: так ощущается вневременность Сущего. Можно в неё погрузиться, но для этого следует перестать быть собой. Прощание с собой (6) – секрет всех техник дзен и многих модных упражнений на тему психологического тренинга.

В логике подобного миропонимания исчезает не одна лишь свобода, растворяется «я». Человек превращается в умеренно сложное сочетание элементов бытия, которое не только не ищет самоидентичности, но, напротив, стремится расстаться с последними её остатками. Любые поиски смысла становятся ненужными, даже вредными.

Музыки тут нет. Поднимаются оркестранты на сцену, рассаживаются, сидят пятнадцать минут в тишине и удаляются за покрывало (7).

Можно научиться хорошо и без особых последствий медитировать над котировками валют. Молиться им несколько сложней. Это уже личный выбор.

Парадокс, но при этом индуистско-буддистское видение индивидуальности справедливо, существование индивидуума в высшей степени условно. Как раз эти-то условия и возникают в процессе творения, воздвигаются в истории и культуре. Для рождения личности необходимы усилие, страдание и восторг, поиск смысла и обретение его. Если ото всего этого отказаться, приходит состояние психологического комфорта, своего рода «элементарной гармонии», которое современный человек склонен принимать за «просветление».

Именно взаимоотношения человека со смыслом определяют образ участия действующих лиц в истории, его направление и знак.

Люди, воодушевлённые свободно избранной и духовно осмысленной целью, образуют соборную личность.

Персонажи, характер действия которых продиктован и навязан извне, собираются в толпы.

И, наконец, тем, кто, может быть, и свободно, но отверг поиск трансцендентного по отношению к их повседневности смысла, предназначен особый удел. Они становятся элементами социального механизма, могут потерять в себе не только «человека», но и «животное», в своём роде «овеществиться», утратить не одну лишь духовную или душевную природу, но и тело как таковое (самая грубая перспектива подобного разображения – в применении компьютерных имплантатов; более тонкие интерпретации – на острие современной мысли, например в романах и эссе Мишеля Уэльбека (8) и др.).

Впрочем, как это часто случается, в истории трудно найти беспримесный образ той или иной общественной силы. Но тем более драматична ситуация перехода от социального механизма или толпы к соборной личности. В ней есть всё, что необходимо для настоящей классической трагедии: завязка, катарсис, развязка, хор. Часто появляется deus ex machina. И именно в такие минуты «человеческое» раскрывается во всей его красоте, и можно даже дерзостно предположить, что Бог не только любит, но и любуется своим Творением. Вершится преображение, подобное взрыву сверхновой. За ним идёт мощнейшая волна творческой энергии.

Пример? Извольте. В России потрясения, пережитого во время Великой Отечественной войны, хватило на два, а то и на три поколения – от сверстников Куприна до ровесников Высоцкого.

Тем более печален обратный процесс, когда обретённые ценности превращаются в заученные формулы, мертвеют и соборная личность умирает в толпе или размалывается в социальном механизме. В эти дни культура чахнет, мысль деревенеет, а живые люди напоминают марионеток. Кажется, мир бесконечно состарился и никогда больше не станет юным. Однако преображение может произойти мгновенно. Необходим лишь достойный вызов (9).

По своей энтелехии человеческая история триедина. Бытие соборной личности покоится на глубоком равновесии и любовном союзе между обретённым смыслом и свободой.

Смыслообразующая свобода, о которой идёт речь, вовсе не обязана быть связана с «правами и свободами человека», закреплёнными в обществознании и праве Нового и Новейшего времени. В борьбе за вольности, декларированные масонами Франции и Северной Америки, растратила свой пыл западнохристианская цивилизация последних веков, чей путь возмужания можно условно, не претендуя на полноту исторической аналогии, окрестить «афинским» (10).

Бремена закона и гражданского долга «идеальный афинянин» возлагал на себя добровольно, видя в этих свободных узах основу для осмысления и оправдания собственного бытия. Современный же западный человек, в поисках равновесия между раскрепощением и самостеснением, не выдержал ответственности. Той ответственности, которая в ситуации множественного выбора и законодательно гарантированных возможностей для удовлетворения прихотей, похотей и причуд ложилась на него самого, на его общество и его культуру. В итоге исчезла возможность утверждать осмысленность бытия, а потом и само человеческое бытие как таковое. Восторжествовал последовательный нигилизм. Ницше начал: «Умер Бог». Кожев (11) закончил фразу: «И человек мёртв». Поначалу осталась одинокая вещь, но вскоре и она растворилась в контексте, который тоже теряет своё значение в дурной бесконечности умножающихся выборов и интерпретаций (12). Восторжествовал абсурд. Ничего ни о чём нельзя сказать, ничего всерьёз невозможно сделать, но при этом единственная работа, на которую решается дух и ориентируется мысль, – анализировать высказывания. И по всему миру отстаивать право на независимое и безнаказанное высказывание, только на него (13).