Текст книги "Российский колокол № 5–6 (36) 2022"

 
Без денег был.
Цена его свободы.
Безгрешье и грехи держал в узде.
На фоне огненном был дух его народа.
К себе он шёл, как ливень шёл к воде.
 
 
Любил одну.
Не так, как люди ждали…
А так любил, как любится,
Как знал.
И зодиак, родной, неодичалый,
Казалось, в нём всю истину искал.
 
 
Кто будет с нами?
Что же будет с нами?
Звериный круг и ветер на глазах.
Знал души предков там, за воротами,
Посеченные в песнях и в полях.
 
 
И слава надоест.
Одни стихи врачуют.
Ничто не страшно.
Много счасть у нас.
Иуды в крылья демонов целуют.
Но сребреников им никто не даст.
 
 
Тонки дожди, как голосок у флейты,
Как тень моих печально-юных доль.
И Рождество пришло.
И лица наши бледны.
Высокий крик застыл на ноте соль.
 

 
С ролью мне опять не повезло
В чёрно-белом жизненном спектакле,
Чтобы различать добро и зло,
Меж которых кровь цветёт по капле
На стекле часов, живых песком
И как будто в капельницах белых,
Из Пути течёт так молоко
В черепа прапращуров оселых.
 
 
И зовут, вздыхая надо мной
(Будды мешковаты, будни бедны),
Издавна освяченной водой
И пасхальным запахом обедни.
 
 
Только материнка и полынь.
Только матери – не матерится.
И достойной не было войны,
Чтоб упасть в ней – как воды напиться.
 
 
Старою волчицей ходит страх,
Пустота – паяцем престарелым,
На берёзах красная кора
Вспоминает журавлей несмело.
 
 
Правда в маске.
Маска вся в грязи,
Как щетина хортицкого мачо.
Искренней ощеренности дни,
Где душа уж ничего не значит.
 
 
Вот пройдём, растаем в забытьи.
Облака над нами умирают.
Тает лёд в калиновой крови…
Мавки научились – и стреляют.
 

 
Звоните мне, когда захочется.
Я буду нежным, словно снег.
К солёной пасеке Пророчицы
Я возвращаюсь ото всех.
 
 
Мой первый путь как небо звёздное,
Второй – закончится крестом,
А третий – сеян ветра зёрнами.
Печалей – стихотворный том.
 
 
Они смеются, оголтелые,
И в чёрной дрожи бьётся плоть.
А я оставлю свету белому
Рябины сказочной тепло.
 
 
Под когтем вынесут журавлики
Мою отчизну в тёплый край.
Издалека пою куражливо
То ли «прости», то ли «прощай»…
 
 
Тоску оставлю терпко-кислую,
Немного шуток и грехов.
И променяю гору Лысую
Я на объятья поездов.
 
 
Кому-то вечно будет мариться
Любовь моя в глухих громах.
Лишь сердцу биться и не каяться…
А в прошлом корчится зима.
 
 
А позади просторы стелются,
И кровь свободная, как дух.
Я буду нежным, как метелица,
В эдемско-адовом саду.
 

 
…Бескрайняя убогость деревень —
Мелодия бездомности над нами.
И жить, и умирать – такая лень
В просторе между мамами и львами.
 
 
И города птенец, бетон села —
В моей слезе, что на Днепре разведена.
О судьбы, судьбы – капелька с весла.
Не люди, только судьбы есть поэтами.
 
 
А мы живём под небом просто так.
От истины – для рая – отрекаемся.
Разбойники по двум бокам Христа.
Кресты растут по всем углам бескрайности.
 

 
В гнезде качается птичья семья,
Ей майская ночь – спасенье.
Сияют звёзды лишь для себя.
Мне светят только деревья.
 
 
Далёко-далёко… в твоих очах
Костры догорают предков,
Смеётся оплавленная свеча
Над молодою соседкой.
 
 
В росе отражённый Чумацкий Путь…
Мечты позабыто тлеют.
И космодромам полей не вернуть…
Дожди нас небом засеют.
 

 
Речка засеяна цветом-снегом.
Стихи.
Поцелуи.
Мир…
Совсем недавно ещё я бегал
С папоротником в крови.
 
 
Бурю посеял.
Солнце катилось.
Осень пришла – не жаль.
Нежные вздохи… только не милой.
Зори как блеск ножа.
 
 
Так и не поняли мы друг друга.
Речка текла-текла…
Как журавлей провожаем.
Знаю:
Любовь настоящая… зла.
 

 
Вот иду я по прямой дороге,
В тихом свете дня судьбу пою.
И планета катится под ноги
Чистому и буйному коню.
 
 
Одинок я в трёх вселенных сразу…
Я у стал…
И что мне жизнь моя?
Золочёной огненной гримасой
Запеклась улыбка по краям.
 
 
Мне нездешний ветер задал трёпку.
Давнюю я вспомнил тишину.
Счастье перепробовал, как тропку
Как слепой, нащупывал струну.
 
 
Знаю, что не победил я Долю.
Но не победила и она…
Слышу я дыхание пистоля,
Из которого ромашка расцвела…
 

 
Ищет мир, кажись, в нас злую истину,
Странную, как тьма иль розы свет…
Нас – ветрами мёртвыми освистанных —
Во Вселенной нет…
 

Проза

Людмила Лазебная

Родилась в Пензенской области, живёт в Санкт-Петербурге.

Окончила факультет иностранных языков Пензенского педагогического университета. Специалист по немецкому и английскому языкам. В 2005 году защитила кандидатскую диссертацию, кандидат филологических наук. Победитель международного конкурса «Молодой литератор – 2006». Член Российского союза писателей, Международной гильдии писателей, Международной академии наук и искусств. Почётный работник общего образования России.

Поэтические сборники: «Родная земля», «Соки земли» – Пенза; «Сила родника» – Санкт-Петербург; «Навстречу ветру и судьбе» – Москва. Автор сборника рассказов для детей на английском, немецком, русском языках и иврите «Команда "рядом" другу не нужна» (Хехинген (Германия): STELLA-VERLAG, 2022).

Посвящается воинам-защитникам

Шёл второй день августа, с давних времён называемый в народе Ильиным днём. Погода, как неуравновешенная дама, металась то к дождю, то к ветру, наконец угомонилась в нежных солнечных объятиях и затихла. На высоком голубом небе зависли задумчивые облака-зефирки.

– Ну, ты с нами или как? – спросил Антон своего школьного товарища Вована, который сумел круче всех устроиться в жизни, хотя никакой поддержки, кроме пробивного и неунывающего характера и искренней улыбки, у него отродясь не было. Правда, с недавних пор Вован, как раньше, больше не улыбался. Пару лет назад в аварии на трассе Москва – Дон потерял он жену и дочку. С тех пор жизнь его превратилась в бесконечный сумрачный день, в котором не было радости и смеха, счастья и любви, пока не зарядит он дозу.

– Да я не знаю, может, ну её, эту затею? Что-то мне неспокойно, – ответил Вован товарищу, специально приехавшему за ним после работы с другого конца города.

Антон, в своё время отслужив положенные два года в воздушно-десантных войсках, всё ещё сохранял отличную физическую форму, тренировался три раза в неделю в качалке и увлекался всякими экстремальными занятиями. Как-то пару лет назад он организовал клуб и с тех пор приглашал школьных товарищей полетать на парапланах и дельтапланах над окрестностями города. Со временем его увлечение превратилось в неплохой бизнес. Много желающих словить адреналин и проверить себя на «слабо» приезжали в клуб полетать с инструктором или сами по себе, почувствовать вкус свободы и на какое-то время ощутить себя мощной птицей.

– Да хорош! Собирайся, это же круто: прикинь, летишь ты высоко в небе и ловишь себя на мысли, что жизнь прекрасна, и начинаешь верить в Бога и ценить каждую минуту! – убедительно пояснил Антон. – Собирайся, короче, я в машине тебя жду, а то тут у тебя жарко! – сказал он и побежал вниз по лестнице, слегка картинно амортизируя и играя мышцами всего тела.

– Не отвертеться, – тихо проговорил ему вслед Вован и начал торопливо собирать вещи в свою чуть потрёпанную фирменную сумку «Найк».

Дорога до площадки, с которой отправлялись к облакам все желающие, была недавно отремонтирована, и ехать по ней на Антохином паджерике было приятно. Хорошие машины делают японцы! Только всё равно по «россейским» дорогам более пригодный, проходимый и надёжный – русский «Патриот», обновлённая версия советского военного уазика – «козла».

– Приехали! – вдруг, остановившись на обочине, горько сказал Антон.

– Что такое? – вернувшись из своих мыслей, спросил Вован. – Колесо, кажись, пробил! – разглядывая переднее правое колесо и пиная его ногой, ответил расстроенный Антоха.

– А запаска есть?

– Есть, только я её как подвесил, так три года и не откручивал. Болты теперь заварились, хрен открутишь! – пояснил Антоха.

– Давай тогда аварийку вызовем? – предложил товарищ, отстегнув ремень безопасности и выходя из машины.

– Вот зараза! Полетали, блин! – Антоха явно начинал нервничать.

– В другой раз полетаем, чего теперь! – попытался успокоить друга Вован.

– Ладно, щас сейчас попробую снять запаску и переставить. Поможешь? Тащи домкрат из багажника.

Пока друзья возились с запасным колесом, которое и правда не хотело покидать насиженного своего места под днищем сзади, стало смеркаться. Со стороны леса и реки потянуло сыростью и прохладой.

– Ну всё, вроде нормально закрепил, – докручивая последний болт на диске, сказал весь вспотевший Антоха. – Ничё, Вован, щас доедем, полетаем, тут ехать-то хрен да маленько, – складывая инструменты, подбодрил товарища он.

– А может, не надо сёдня? Поздно уже, – попытался соскочить Вован.

– Да ты чё, в самом деле?! У меня до позднего вечера там народ тусит, девчонки летают и не пищат! А ты чего, сдрейфил, что ль?

– Ну как-то не задалось вроде… – продолжил осторожно Вован. – Вот и колесо это…

– Хорош тебе, нефиг притягивать и придумывать негатив, перестань мяться! Ты вот попробуешь разок – потом ещё просить будешь! Эх, Вовчик, не испытаешь страха – не оценишь жизнь! – заводя машину и переключая коробку передач, многозначительно сказал Антон.

– Ну ладно! – безвольно глядя на свои непривычные к физическому труду руки с аккуратно постриженными ногтями, сказал Вован.

По радио на всю мощь пел Виктор Цой: «Группа крови на рукаве…»

– Приве-е-ет, народ! – остановив машину поздоровался Антон со всеми, кто был на площадке.

– С праздником, братан! – обнимаясь и крепко хлопая друг друга по накачанным плечам, выделявшимся на фоне полосатых маек без рукавов, отвечали друзья-десантники.

– Ту сим, пацаны! – доставая из багажника два ящика пива и ящик водки, хлеб и мешки со всякой снедью, крикнул Антон.

– А как же полетать? – скромно спросил Вован, прикинув, что летать ему всё равно придётся, раз он тут. С Антоном не поспоришь. Так уж лучше это сделать сейчас, пока ещё все трезвые, чем позже, когда парни начнут «куролесить по-чёрному».

– О! Точняк! Пацаны, где там ваши подружки? Девчонки! – игриво позвал Антон. – А ну, готовь поляну, пока мужья «на бизонов охотиться будут»!

– Ну блин, Антоха, шебутной ты! – посмеивались парни, предвкушая весёлый вечер, помогали катить брёвна и чурбаки в центр поляны, где решено было устроить костёр и посиделки.

– Так, всё «заряжено». Пошли проходить курс молодого бойца! – серьёзно сказал Антон Вовчику. – А то как это так, вроде мужик с виду, а в армии не служил. Это непорядок, брат! Щас исправим! Пацаны, давайте сюда параплан, сегодня с него начнём. Не боись, Вован! Щас ты поймёшь, что такое полёт! Тебе понравится, – заверил Антон и, посмотрев на друга, добавил: – Наверное.

– Ну это потом увидим…

– Ага, почуем, когда приземлится… – пошутил кто-то из парней, готовивших параплан.

– Может, не надо? – теряя всякую надежду, по-детски спросил Вовчик.

– Надо, Вова, надо! Для тебя стараюсь. Мужчину из тебя делаю! – ответил Антоха серьёзно. Проверив правильность и надёжность оборудования, он сказал глухим и жутким голосом: – Ну прощай, друг!

– Первый пошё-о-о-ол! – крикнул инструктор – товарищ Антона, и параплан взлетел над землёй.

– Лети, брат! Пришла пора взлететь и расправить крылья! – проговорил Антоха, но услышали его только те, кто стоял рядом.

Вован, от страха закрыв глаза и чувствуя встречный ветер, молился, сам не понимая кому.

– Смотри, какая красота-а!.. – услышал он инструктора и открыл глаза.

Под ними были лес и река, овраги и бескрайнее поле, перерезанное автотрассой, словно лентой. Сердце Вовчика сжалось в комок и дрожало где-то на уровне глотки. Ноги отяжелели и были сами по себе…

Постепенно страх превратился в безысходность и затем в неописуемый восторг.

– Ну как ты, прочувствовал цену жизни? – спросил Антоха Вовчика, когда тот приземлился и, лёжа навзничь на тёплой земле, плакал от переполнявших его чувств.

– Понял, Тоха, всё понял!

– Вот, брат, запомни эти ощущения! Помни, что Бог тебе дал всё, что нужно: руки, ноги, голову, таланты, красоту, успех, деньги, любовь… Даже крылья можешь взять и летать как птица! Не моги больше, слышишь, не смей ширяться! Я теперь за тобой по пятам буду ходить, как тень! Сам подумай: зачем себя медленно убивать? Разве стоит что-то или кто-то твоей жизни? Перестань, брат! Давай, обдумай мои слова и идём к костру песни петь. Шашлык пожарили уже, пока ты к Богу поднимался.

Прошла осень, а за ней и холодная зима. Наступил март две тысячи двадцать второго года. Антон и многие его товарищи-десантники отправились добровольцами в Донбасс – спасать от остервенелой своры нацистов измученный братский народ Украины.

«Вовчик, когда своими глазами увидишь старуху в балахоне с косой, поймёшь, что она всегда рядом, всегда готова забрать любого. Вопрос в том, а надо ли спешить к ней самому? Столько на свете страдания, зачем самому себя губить по слабости своей? Надо найти себе дело по душе, чтобы польза для людей от тебя была и радость!» – вспоминал закадычный друг Вовчик слова Антона, геройски сложившего свою непокорную и разумную голову на украинской земле за освобождение Донбасса от нацистской чумы.

Каждые две недели готовит Вовчик гуманитарную помощь для братьев-украинцев и сам везёт до назначенного места, разгружает и вновь едет за следующей партией, забирая по пути раненых женщин и детей на «большую землю».

Бывает, посмотрит он в небо, будто надеясь увидеть летящего на параплане своего лучшего друга Антоху, сумевшего избавить его от вредной привычки, тоски и разрушения.

«Смотри!» – услыхал Володька голос Антона сквозь сладкую дремоту, очнулся, а навстречу ему сквозь дождь несётся фура. Увернулся он в последний момент.

«Я за тобой по пятам буду ходить!» – вспомнил он слова друга, остановил машину и, уткнувшись в руль, сказал:

– Прости меня, брат! Спасибо за всё!..

02.08.2022, Санкт-Петербург

Это был обычный промозглый ноябрьский вечер, как и множество других за последнее время. Моросил холодный дождь, подгоняемый северным ветром. Камин отсырел и остыл из-за попавшей в трубу влаги. Размокшая сажа, влажными хлопьями и комьями обваливаясь на колосники, шуршала, словно шептала о необходимости почистить дымоход и трубу.

– Подумать только, мы вдвоём никак не можем растопить камин! Как жаль, что отец отпустил прислугу. Но он редко когда ошибается, вероятно, это правильное решение в сложившихся обстоятельствах, – сказала, обращаясь к сидевшей в каминном кресле подруге, Анна Гринберг, усердно дуя в поддувало камина. Её надежды на то, что маленький огарок свечи, подсунутый ею под дрова, поможет им разгореться, оказались тщетны. – Во всём нужна сноровка, я понимаю, но ведь это примитивное, простое дело – развести огонь в очаге! – удивлялась она.

Анна – милая девушка, не блиставшая среди своих сверстниц в гимназии внешней красотой, но считавшаяся одной из самых одарённых в естественных науках гимназисток – проживала бо́льшую часть времени с отцом в Кронштадте. Как раз это и спасло её подругу Софью, бежавшую из Петрограда после революционного переворота. Семья Гринбергов любезно приняла её и разместила у себя.

Хозяин дома – известный в Кронштадте стоматолог Шимон Моисеевич Гринберг, еврей-ашкеназ – имел успешную частную практику и мог позволить себе двухэтажный дом с мезонином. Для удобства пациентов спереди и на торце первого этажа дома номер пять на «бархатной» стороне Николаевского проспекта красовалась вывеска в виде зуба с большими корнями, на которой было написано: «Шмн. Гринберг, дантист».

Давно зародившаяся дружба талантливого еврея-дантиста и градоначальника, главного командира порта и военного губернатора адмирала Вирена, позволила первому основательно обосноваться в Кронштадте и вести практику в этом удивительном и закрытом городе. В основном пациентами Гринберга были люди состоятельные: офицеры, немногочисленные чиновники и члены их семей. Шимон Моисеевич, или, как называли его другие евреи, Шимон бен Моше, несмотря на однообразие местного общества, полюбил Кронштадт, представлявший собой не просто красивый город, а сложное фортификационное сооружение, наполненное моряками и морскими офицерами.

– В моё отсутствие прошу вас, дорогие, дома не покидать! – говорил каждое утро перед уходом доктор Гринберг дочери и её приятельнице. – Ситуация в городе непредсказуемая и крайне опасная!

– Мы понимаем: никому не открывать, никого не впускать, – скороговоркой отвечала Анна, картаво произнося слова с коварной буквой «р».

– Вот и славно! – улыбался Шимон Моисеевич и спешно уходил на первый этаж своего дома вести приём пациентов.

– Знаешь, Соня, если бы оказалась одна, вот так, как ты, я не знаю, смогла бы спастись или нет… – задумчиво сказала Анна, глядя на пламя от разгоравшихся дров в камине.

– Смогла бы, обязательно смогла бы! – ответила подруга, внимательно смотревшая на огонь.

– Люблю смотреть на огонь. Так хочется, чтобы он забрал все обиды, переживания и страхи, – тихо сказала Анна.

– Обиды и переживания не самое опасное и тяжёлое, моя милая! Мне представляется, то, что сейчас происходит, в тысячи раз будет страшнее. Нам нужно либо бежать из страны, либо как-то приспособиться. Tertium поп datur![1]1
  Третьего не дано! (лат.)


[Закрыть]

– Я не верю, что всё так катастрофично, да и отец не говорит об отъезде из страны, – сказала Анна.

– Я видела всё своими глазами, что было в Петербурге той ночью. И никогда не смогу забыть тот ужас, который испытала. Ты совсем не бываешь на улице, а тем временем в городе произошли перемены, и они страшны по своим последствиям, – тихо возразила Софья.

– Я знаю больше, чем ты думаешь! Я не глупа! Жизнь здесь, в Кронштадте, не то что в Петербурге, конечно. Однако на протяжении последних лет уже несколько раз в городе и на флоте поднимались мятежи. Каждый раз находился выход, но теперь всё намного опаснее. Когда отец прочитал в местной газете, что мятежный дух, овладев революционно настроенными массами, захватил Петроград, что свергнуто правительство и установлена военно-революционная власть – власть большевиков, я была сама не своя. Что теперь будет, никто не знает! В Кронштадте революционный накал и эйфория были колоссальными, как цунами! Толпа моряков зверски растерзала адмирала Вирена и несколько дней не позволяла захоронить его тело… – не в силах сдержать нервную дрожь, Анна рассказывала подруге то, что пережила за эти дни.

– Нужно быть сильными. Надо найти в себе силы, иначе мы все погибнем! – обнимая подругу, сказала Софья.

– Отец говорит, что революционеры вымещают на всех и вся свою агрессию и накопившуюся злобу, крушат на своём пути всё, что раздражает их. Теперь нижние чины нагло разгуливают по восточной стороне Николаевского проспекта, по «бархатной», пересвистываясь со своими сослуживцами, которые привычно идут по противоположной, «ситцевой», и кричат непотребные разухабистые выражения, славящие революцию и хающие старорежимные порядки. А на Екатерининской улице у входов на бульвар поломали висевшие таблички с надписью: «Собак не водить, нижним чинам не заходить». Хамство и вандализм, разве так можно? Зачем же разрушать доброе, хорошее? – не унималась Анна, продолжая рассуждать о ситуации в городе.

– Они уничтожают то, что напоминает им об их тяжёлой доле, – спокойно и тихо сказала Софья. – Джинна выпустили из бутылки, дорогая Энн!

– Однажды в детстве я видела, как с цепи сорвался злой пёс, – подкладывая дрова в камин, продолжила Анна. – Это было жуткое зрелище!

– Я устала от этого всего, дорогая! Предлагаю заняться чем-то более полезным.

– Прости великодушно, но я не вижу ничего интересного, чем можно было бы сейчас себя занять. Во мне всё дрожит, будто я провалила все экзамены и не представляю, что мне с этим делать.

– Нужно взять себя в руки! Твой отец – врач. Он нужен при любом режиме. Зубы есть у всех, и они время от времени болят. Поэтому ты не должна нервничать. Постарайся быть ему полезной. Ты же была лучшая среди нас в биологии. Наверняка тебе пригодятся эти знания и ты сможешь быть ему ассистенткой, – рассуждала вслух Софья.

– Я совершенно не выношу запаха больных зубов. Я не смогу, Софи! Даже сейчас мне дурно от одной только этой мысли.

– Что же делать? Если в ближайшие месяцы ничего не изменится, придётся приноровиться.

– Боже мой, я представляю, как я рву зуб какому-нибудь комиссару. Знаешь, а в этом что-то есть!

– Вот-вот! – невольно улыбнувшись, сказала Софья.

– А как же ты? Что намерена делать ты?

– Я не могу оставаться в России! Я смогла взять с собой некоторые семейные драгоценности, что-то уже продано. Как раз об этом я собиралась поговорить с тобой и твоим отцом. Боюсь, что мне не удастся сохранить их при себе. Могу ли я просить об услуге: сохранить нашу семейную реликвию – шифр фрейлины Ея Императорского Величества, подаренный императрицей Александрой Фёдоровной, супругой императора Николая I, моей покойной бабушке?

– О, дорогая, это серьёзное дело! Давай дождёмся отца, и ты обратишься с нему с этой просьбой. Это большая честь, но и огромная ответственность!

– Хорошо. Дождёмся вечера, – улыбнувшись, ответила Софья.

Наконец согревшись и уняв внутреннюю дрожь, почувствовав уют, она задремала.

– Отец, Соня спит, а я хочу рассказать тебе о её просьбе до того, как ты узнаешь всё от неё.

– Что за просьба? – внимательно посмотрев на дочь, тихо спросил доктор Гринберг.

– Просьба сберечь их семейную реликвию – фрейлинский вензель её бабушки.

– Так-так, нужно подумать! Только и всего? Всего одну вещицу? – уточнил Шимон Моисеевич, суетливо отстукивая какой-то ритм пальцами по столу. – Если мне не изменяет память, императорский шифр – это же очень дорогая вещь!

– Да, отец, это золотой, усыпанный бриллиантами знак отличия придворных дам – фрейлин.

– Хорошо бы посмотреть на него, – заинтересованно сказал доктор Гринберг.

– Добрый вечер! Простите, давно так не спала, – входя в гостиную, улыбаясь сказала разрумянившаяся ото сна Софья.

– Соня, дорогая, я только что рассказала отцу о твоей просьбе. Не могла бы ты показать этот предмет и определить условия хранения?

– Да, конечно! Один момент. – Девушка поспешила вернуться в комнату, в которой отдыхала. – Вот! – сказала она, положив на стол перед отцом Анны золотую брошь в виде монограммы – заглавной буквы «А» на голубой Андреевской ленте.

– О, какая красота! – воскликнул доктор Гринберг. – Впервые вижу такое чудо! Не доводилось раньше, м-да… Да тут одних бриллиантов на целое состояние!

– Да, это всё, что у меня осталось, – тихо ответила Софья.

– Соня, дорогая, я сделаю всё возможное, чтобы сохранить, сберечь эту ценность, будь уверена! – убедительно сказал Шимон Моисеевич, положив свою сухую и горячую ладонь на руку девушки. – Завтра же я сделаю кое-что для этого.

Пройдут годы, десятилетия, мир изменится до неузнаваемости, но семейная реликвия будет сохранена.

Благодаря порядочности дантиста Шимона Гринберга ценная вещь – шифр императрицы Александры Фёдоровны – будет возвращена в семью наследницы фрейлины.

Так завершилась ещё одна маленькая история из большой истории семьи.