Текст книги "Миля над землей"

19. Стиви

– Рози, девочка моя, когда же тебя удочерят?

Конечно, вопрос риторический, учитывая, что Рози – красивый, черный с подпалинами пятилетний доберман, и она не может мне ответить.

Я еще раз чешу ее за ушами, прежде чем запереть ее клетку на ночь, а большое тело Рози сворачивается калачиком на флисовом одеяле, которое я припасла для нее на прошлой неделе. Ей вполне комфортно в своей клетке. Она живет здесь уже целый год.

Я прожила в Чикаго всего несколько месяцев, но, судя по тому, что рассказала мне Шерил, владелица приюта, я у Рози любимица.

Большинство людей думают, что она устрашающая, но это снаружи, а внутри Рози милая и нежная, и у нее много любви, которую она готова подарить, если найдется правильный человек.

– В самом деле, забрала бы ты эту милую девочку к себе домой.

Шерил стоит позади меня, а я продолжаю сидеть перед клеткой Рози, наблюдая, как она засыпает.

– Если бы я только могла. У брата-близнеца аллергия.

– Эх. Думаю, я бы променяла брата на собаку.

– Иногда и я об этом подумываю, – поддразниваю я. – Хочешь, закрою сегодня вместо тебя?

Шерил отмахивается:

– Стиви, тебе двадцать шесть лет, и сегодня субботний вечер. Уверена, у тебя найдутся дела поважней, чем торчать здесь со старухой и старыми собаками.

Шерил, может, и вдова шестидесяти с лишним лет, но в ней нет ничего старого. Она по-прежнему бодра духом и работает в приюте безумное количество часов. И все потому, что она, как и я, любит это место и этих собак.

«Пожилые собаки Чикаго» – некоммерческая организация, которую основали Шерил и ее покойный муж, спасая собак из приютов для бездомных животных или подбирая брошенных животных, от которых семьи имели наглость отказаться, когда домашний питомец стал для них слишком стар.

Не заставляйте меня углубляться в эту тему. Я пла́чу не часто, но это случается каждый раз, когда хозяева под тем или иным благовидным предлогом бросают немолодую собаку.

Как можно оставить того, кто безоглядно тебя любил? С тех пор как скончался муж Шерил, здание начало постепенно приходить в упадок, и, к сожалению, большинство людей по-прежнему предпочитают покупать щенков, а не брать в дом животное постарше. Пожертвований практически нет, их едва хватает на то, чтобы поддерживать приют и наполнять собачьи миски.

Мой брат Райан – наш самый большой жертвователь, и я думаю, это потому, что он чувствует себя виноватым из-за того, что я не могу никого из них забрать домой.

Я бы проводила здесь все свое время, если бы могла, но, к сожалению, это не позволяет оплачивать счета. Не то чтобы у меня их было много, я даже не плачу за аренду. Но когда я все-таки съеду, мне нужно будет сохранить свою высокооплачиваемую работу, чтобы сводить концы с концами.

– Серьезно, Стиви, ступай развлекись! – Шерил усаживается за стойку регистрации, поправляет очки на носу и начинает разбирать стопку счетов, на которые, боюсь, у нее не хватит денег.

Может, стоит сказать Шерил, что мой вариант развлечения – надеть свои самые мягкие спортивные штаны и, свернувшись калачиком на диване, смотреть фильмы, пока Райан играет в выездной серии, а Инди пошла на свидание со своим парнем? Нет, придержу этот маленький факт при себе. Пусть думает, что она живет косвенно через меня, но, честно говоря, у Шерил, вероятно, жизнь более захватывающая.

Или это не так? Ведь всего неделю назад у меня был лучший секс в моей жизни с самым отъявленным засранцем в НХЛ.

– До завтра. – Я быстро машу Шерил рукой и выскакиваю в ночь.

Достав телефон и торопясь вернуться в квартиру, я проверяю счет матча «Рапторс». У них была редкая дневная игра, и я странным образом увлеклась хоккеем с тех пор, как менее двух месяцев назад стала сопровождать команду в перелетах.

Заголовок, который всплывает первым, – это победный счет 4: 2 в матче с «Анахаймом».

Под вторым заголовком нарисовано лицо Зандерса, а рядом с ним потрясающая женщина, вместе с ним покидающая арену.

Это четвертая игра «Чикаго» с тех пор, как мы вернулись в город, и это четвертая женщина, с которой он сфотографирован.

Ничего удивительного.

Я знала, на что подписывалась, когда связалась с ним той ночью в Вашингтоне, и я совсем не ревную.

Ладно, это ложь. Я ревную, но только потому, что не могу перестать думать о той ночи. Было так хорошо, и я оказалась права – с тех пор мой вибратор совершенно не помогает.

Слова Зандерса звучали у меня в голове всю неделю. «Потому что одного раза мне чертовски мало». Я тоже не думаю, что для меня одного раза достаточно, но это не меняет того факта, что больше этому не бывать. Мне с ним не по пути. Я не знаю, зачем он вообще это предложил. В каждом городе, который мы посещаем, за этим парнем бегают девушки, и город, в котором мы живем, – явно не исключение.

Другие заголовки сообщают о Зандерсе и драке, в которую он ввязался сегодня днем во время игры, о штрафе, который ему назначили за то, что он ударил противника слишком сильно и слишком грязно, и еще больше – о его репутации, которая для него – как знак почета, репутации, которую я терпеть не могу.

Засовывая телефон в сумку, я молча поднимаюсь на лифте в свою квартиру. Здесь царит тишина, за вычетом клавиш пианино, поющих серенаду в металлической кабине. Я уверена, что соседи Райана не раз задавались вопросом, действительно ли я здесь живу, когда я, растрепанная, прихожу домой в своих мешковатых фланелевых брюках и не очень белых кроссовках, покрытая собачьей шерстью.

Придя домой, я нахожу висящий на входной двери Райана конверт с напечатанным снаружи номером нашей квартиры. Я снимаю скотч, отпираю дверь и бросаю ключи на консольный столик.

Скинув обувь, сажусь за кухонный стол и вскрываю конверт. В нем несколько забавных конфет в ярких обертках и письмо.

Привет, соседи,

У нас есть трехлетняя дочь, которая не смогла отпраздновать Хэллоуин со своим отцом, потому что он был в рабочей поездке. Мы собираемся компенсировать это сегодня вечером, обойдя все дома с угощениями.

Если вы готовы принять участие в вечеринке нашей дочери, пожалуйста, оставьте свет у своей входной двери включенным, и мы придем между 6 и 7 часами вечера. Если нет, ничего страшного! В этом случае надеемся, что вам понравятся конфеты!

Ваши соседи

Мэддисоны

Что ж, возможно, это самое трогательное, что я когда-либо слышала. В ночь на Хэллоуин мы летели из Филадельфии в Буффало, так что я точно знаю, о какой рабочей поездке идет речь в этом письме.

Отчасти мне хочется выключить наружный свет, потому что, насколько я знаю, Мэддисон не знает, что я живу в его доме, и, возможно, я могла бы еще немного помешать ему выяснить, кто мой брат. Но бо́льшая часть меня хочет, чтобы его дочь хорошо отпраздновала Хэллоуин, с большим количеством остановок, где можно будет угоститься.

Следующий час или около того я провожу на диване, бездумно выбирая, что бы такое посмотреть, и наконец слышу тихий стук. Быстро вскакивая с дивана, достаю из конверта конфету и открываю входную дверь.

За дверью стоит симпатичная маленькая девочка с яркими изумрудными глазами и растрепанными темными волосами. В руке у нее корзинка в форме тыквы. Ее пышное желтое платьице точно говорит мне, кто она такая, и роза, вышитая на ее атласных перчатках, это подтверждает.

– Кошелек или жизнь!

– Ты, должно быть, Белль. – Я наклоняюсь, чтобы оказаться на одном уровне с ней, наблюдая, как от улыбки глубоко посаженные ямочки на щечках еще глубже проступают на фарфоровой коже.

– Стиви?

Я вскидываю голову на голос Мэддисона и обнаруживаю, что коридор полон взрослых людей, в основном мужчин, одетых как диснеевские принцессы.

– Ты здесь живешь? – с неподдельным любопытством спрашивает Мэддисон.

На нем светло-голубое платье с пышными рукавами и черное колье-чокер, так что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться в ответ.

– Стиви? – переспрашивает его женщина, одетая как Ариэль. Судя по рыжим волосам и фотографиям, которые я видела в интернете, это его жена Логан. – Как… – Она разводит руки в стороны, как будто это крылья самолета, и Мэддисон многозначительно шевелит бровями, кивая в подтверждение. – О, понимаю, – добавляет Логан с понимающей улыбкой и еще более понимающим тоном.

Очевидно, Мэддисон рассказал ей обо мне и Зандерсе.

Кстати, насчет защитника ростом под два метра: все взгляды устремляются в тыл группы, где стоит огромный мужчина с черными татуировками и золотыми украшениями, одетый в светло-голубое блестящее платье и длинный светлый парик, заплетенный в косу.

– Привет, – улыбается Зандерс, пристально глядя на меня.

Я пытаюсь сдержать смех, честно пытаюсь, но этот мужчина, который известен как самый отъявленный плейбой в городе и, вероятно, имеет больше врагов, чем поклонников, одет в то, что должно быть платьем в пол, но с трудом прикрывает его колени.

Он таким образом проводит субботний вечер в середине ноября, чтобы убедиться, что дочь его лучшего друга хорошо отпразднует Хэллоуин.

И этот милый поступок – последнее, чего я ожидала от печально известного ненавистного хоккеиста.

– Ты живешь здесь все это время? – Вопрос Мэддисона возвращает меня к реальности, и я понимаю, что была права. Зандерс не сказал ему, что я его соседка.

– Я переехала в конце августа.

Логан поворачивается к Зандерсу:

– Так вот почему ты перестал пользоваться лифтом пентхауса.

– Ло… – вытаращив глаза, суровым голосом предупреждает Зандерс. Он пытается остановить жену лучшего друга, прежде чем она окончательно подставит его.

Мэддисон обеими руками обнимает жену сзади за плечи, они оба чрезвычайно забавляются, вместе посмеиваясь над другом.

– Так, значит, ты Белль? – Я возвращаю свое внимание к милой девчушке, которой на самом деле посвящен этот вечер.

– На самом деле я Элла.

– Элла? Красивое имя. Ты не захотела быть Золушкой? Заставила папу быть ею вместо себя?

В ответ на мой вопрос Элла начинает хихикать.

– Не захотела. – Она качает головой, гордо указывая на свою грудь. – Белль самая умная. Как и я.

– А-а-а. – Я понимающе смеюсь. – Что ж, я думаю, ты сделала правильный выбор. – Я прикладываю ладонь ко рту, шепча: – Вообще-то, Белль – моя любимица.

– А как же Эльза? – спрашивает низкий голос из задних рядов группы. Я поднимаю взгляд на Зандерса, и он пожимает плечами, как будто сейчас совсем не нуждается во внимании.

Игриво закатив глаза, я возвращаю свое внимание к Элле, беру конфеты, которые передали ее родители, и добавляю их в ее и без того изрядно наполненную корзинку.

– Что ж, Элла, я надеюсь, тебе и твоей семье сегодня вечером будет очень весело.

Она манит меня поближе своей маленькой ручонкой. Подносит ручку в атласной перчатке к моему уху и шепчет:

– Мне нравятся твои волосы.

Я делаю точно такое же движение в ответ.

– Мне тоже нравятся твои волосы.

Ее волосы выглядят такими же непокорными, как и мои. Мы, девушки с растрепанными волосами, должны держаться вместе.

– Что надо сказать, детка? – подает голос Мэддисон.

– Спасибо! – Элла машет рукой и направляется по коридору к двери соседней квартиры.

За ней следует мужчина пониже ростом, одетый как девушка из «Храброго сердца». Судя по подвижным рыжим бровям, кудрявый рыжий парик не слишком отличается от его естественного цвета волос. Далее идет загорелый парень с волосами средней длины, одетый как Жасмин, он несет новорожденного ребенка, полагаю, сына Мэддисонов, за ним следует крошечная девочка в белоснежном костюмчике, дополненном парой черных ботинок «Док Мартинс».

Мэддисон кладет подбородок на голову своей жены, напоминая маленького щенка, который нуждается в помощи. Они вместе с Зандерсом задерживаются у моей двери.

– Она такая милая, – я наблюдаю, как каштановые волосы Эллы подпрыгивают в такт ее возбужденным шагам.

– Ей три года, скоро будет четыре, и мы все – ее большие поклонники. Кстати, меня зовут Логан. – Она протягивает мне руку с доброй улыбкой на губах. – Надеюсь, мальчики не слишком усложняют тебе работу.

– Этот – нет, – я указываю на обнявшего ее мужчину. – А вот этот, наоборот, немного примадонна. – Обращаясь к Зандерсу, я говорю с улыбкой, хотя это утверждение в высшей степени правдиво.

– Я не так уж плох, – скулит Зандерс.

– Да, он может быть настоящей занозой в заднице.

– Ого!

– Но мы все равно его любим. – Логан одаривает Зандерса самой милой улыбкой и снова поворачивается ко мне:

– Рада была познакомиться.

– Я тоже.

– Увидимся, Стиви, – прощается Мэддисон и уходит, держа жену под руку.

Когда друзья оказываются вне пределов слышимости, Зандерс несколько смущенно подходит к моей входной двери.

– Ты следишь за мной? – поддразниваю я.

Он понимающе пожимает плечами.

– Привет. – На его полных губах играет легкая улыбка.

– Привет. – Я окидываю его взглядом, не в силах сдержать улыбку.

– Чертовски сексуально, я знаю.

– Это один из способов описать твое… платье. Я знала, что ты хорошенький, но я не знала, что настолько. И эта царапина действительно подчеркивает внешность. – Я указываю на царапину на его правой щеке, которую, как я предполагаю, он заработал во время сегодняшней игры.

– Я говорил ему, чтобы он держал свою задницу подальше, но ты бы видела меня. – Зандерс выпрямляется, самодовольно проводя рукой по блестящей синей ткани на груди. – Он связался не с той ледяной королевой.

У меня вырывается смех, я склоняю голову набок.

– Почему ты – Эльза? Остальные твои друзья, по крайней мере, похожи на своих персонажей.

– Считаешь, светлый парик не идет к моему тону кожи? – хихикает Зандерс, и я в ответ приподнимаю бровь. – Наши костюмы выбрала Элла. Она сказала, что люди думают, что Эльза злая, точно так же, как люди думают, что я злой, но на самом деле мы оба очень милые. – Зандерс поднимает руки в знак защиты. – Это ее слова, не мои.

Чем больше я узнаю защитника «Чикаго», тем больше думаю, что Элла, возможно, права.

Она действительно самая умная.

– Я вижу, в последнее время ты уже лучше ходишь.

Закатывая глаза, я не удостаиваю его заявление ответом и пытаюсь скрыть румянец на щеках, засовывая в рот конец шнурка от толстовки и уставившись в пол.

– И я вижу, мы до сих пор не выбросили эти отвратительные спортивные штаны.

Приоткрыв рот в притворной обиде, я вскидываю голову, чтобы посмотреть на него.

– Если тебя так волнует моя одежда для отдыха, можешь купить мне новую.

– Не искушай меня.

– Не волнуйся. Скоро я их сниму. Собираюсь принять душ.

Ореховые глаза Зандерса затуманиваются.

– Ты действительно пытаешься меня завести, пока на мне чертово платье, милая?

– Тебя все заводит, – смеюсь я.

– Меня заводишь ты.

С трудом сглотнув, я отвожу от него взгляд.

– Как у тебя дела? – Зандерс спрашивает мягко и абсолютно искренне, и это застает меня врасплох.

– Хорошо. – Я хмурю брови в замешательстве, не понимая, почему его это волнует.

– Хорошо. Это хорошо. Это даже здорово. – Его слова звучат взволнованно, и я никогда раньше не видела этого уверенного в себе мужчину настолько взволнованным.

Оглядывая его с головы до ног, я задаюсь вопросом, почему заголовки газет никогда не освещают эту часть его жизни. Какая бы поднялась шумиха, если бы люди узнали, что чикагский плейбой провел свой субботний вечер в карнавальном платье, которое выбрала для него дочь его лучшего друга?

И эта маленькая мысль заставляет меня задуматься, что еще они не публикуют в новостных статьях о нем. Он действительно сказал, что платит своей пиар-команде кругленькую сумму за продвижение желаемого сюжета, который явно не соответствует реальной версии.

Но зачем?

– Отсюда видна моя квартира. – Выходя из задумчивости, я следую за взглядом стоящего позади меня Зандерса к большим окнам моей квартиры. – Прямо напротив. Верхний этаж. – Его голос мягкий, губы так близко к моему уху. Наклонившись, он указывает в заднее окно на высокое здание на другой стороне улицы.

– Ты живешь через дорогу?

Отсюда мне видна вся его квартира, и, черт возьми, это так мило.

– Теперь ты знаешь, где меня найти, когда будешь готова повторить прошлый выходной.

Тот самый, уже привычно томный голос. Он буквально сочится сексом. Как это вообще возможно?

Поворачиваюсь к нему лицом. Зандерс не двигается, его губы греховно близки к моим. Его взгляд блуждает между моими губами и глазами, как и мой. Я отстраняюсь, создавая между нами некоторое пространство.

Каким-то образом, даже одетый в блестящее платье и платиновый парик, он все равно возбуждает меня.

Дурацкий превосходный член.

– Похоже, ты был очень занят на этой неделе, – парирую я, нуждаясь в том, чтобы хоть отчасти восстановить стены между нами. Но я не знаю, какого черта я это говорю. Зандерсу нравится его репутация. То, что я бросаю ему это в лицо, делает меня похожей на мелочную ревнивую дуру.

Вместо того чтобы изобразить злорадство, которое, как я предполагала, у него должно возникнуть, его лицо неожиданно вытягивается.

– Стиви, детка, не верь всему, что видишь в интернете.

Между нами повисает мгновение неловкого молчания, а потом мои губы растягиваются в извиняющейся улыбке.

В его взгляде отражается разочарование, он отворачивается от моей двери, ему нужно догонять друзей.

– Увидимся позже. – Он одаривает меня полуулыбкой, но в ней нет особой радости. Скорее печаль, напоминающая мне о том, что я – полная дура.

20. Зандерс

– Вы, ребята, в этом сезоне в отличной форме.

Откинувшись на спинку коричневого кожаного дивана, я закидываю руки за голову.

– Такое чувство, что у нас наконец-то есть все необходимое, чтобы по-настоящему взяться за дело.

– Прошлым вечером Элай забил победный гол, – начинает Эдди, наш командный психотерапевт. – Боже, это было красиво.

– Да, он позаботился о том, чтобы за выпивкой прошлой ночью несколько раз показать мне запись.

Мэддисон всегда играет дома лучше, чем на выезде, поэтому неудивительно, что он лидирует в лиге по очкам после двухнедельной домашней серии игр. Но Эдди знает Мэддисона так же хорошо, как я знаю своего лучшего друга, так что нет нужды объяснять это по буквам. Он всегда на высоте, когда на арене находится его семья.

Я, напротив, питаюсь ненавистью тех, кто приходит на стадионы. Я привык быть сам себе системой поддержки во всех аспектах своей жизни, включая хоккей.

– Как твое настроение к Рождеству?

Этот вопрос заставляет меня сделать паузу. Я стараюсь не думать о страшном семейном празднике, но, конечно, Эдди не мог не спросить. Он является моим психотерапевтом вот уже почти десять лет. Наши еженедельные сеансы, как правило, представляют собой просто беседу двух друзей, но Эдди – это Эдди, он всегда чувствует, когда нужно докопаться до сути происходящего. И он знает каждую грязную деталь истории моей семьи, так что неудивительно, что он об этом заговорил, когда Рождество не за горами.

Но восемь лет назад я дал обещание ему и себе, что на наших сеансах буду исключительно честен. Жестокая честность распространилась на все аспекты моей жизни, и, должен сказать, это невероятно освобождает. Это помогло мне справиться со множеством внутренних демонов, с которыми я боролся, когда был моложе.

– Я его чертовски боюсь. Даже не знаю, о чем мы будем говорить. Линдси не будет, чтобы выступить в роли буфера, и я бы хотел сбежать и придумать какое-нибудь оправдание.

– Зи, для тебя и твоего отца это может быть хорошим шансом пообщаться. Он явно прилагает для этого усилия, навещая тебя.

– Логан тоже так говорит.

– Да, правильно, – смеется Эдди. – Логан, вероятно, следует переосмыслить свою карьеру и присоединиться к моей области.

Со времен колледжа мы с Мэддисоном ходим к одному и тому же психотерапевту, и Эдди в шутку даже предлагал платить половину своей зарплаты Логан за то, чтобы она держала нас в тонусе за пределами его кабинета.

– Что удерживает тебя от честного разговора с отцом? Ты отлично справляешься с этим, когда речь идет об остальной твоей жизни.

– Я ни на кого в своей жизни не злюсь.

– Почему ты злишься на своего отца?

– Эдди, ты знаешь почему.

– Напомни.

Его любимая тактика. Он точно знает почему и не нуждается в напоминании. Он просто хочет проверить, помню ли я причину.

– Потому что он бросил меня так же, как моя мать. В то же проклятое время. С головой ушел в работу, и я остался один.

– Ты когда-нибудь спрашивал его, почему он это сделал?

– Мне не нужно спрашивать. Я знаю почему. Он не любил меня настолько, чтобы быть таким отцом, который мне был нужен.

Эдди глубоко и покорно вздыхает.

– Как думаешь, раз уж вы останетесь вдвоем на эти праздники, может, спросишь его о том, что произошло в те последние годы учебы в старших классах?

Быстро замотав головой, я говорю ему «нет».

– Мне уже все равно. Я дистанцировался от той ситуации, и я люблю себя настолько, что мне не нужна его любовь или чья-либо еще, если уж на то пошло.

– Зи, – Эдди откидывает голову на серый подголовник кресла, – ради всего святого, пожалуйста, скажи мне, что после восьми лет нашей совместной работы ты понимаешь, что это не так.

В безупречном кабинете психолога, который вот уже много лет является моим убежищем, воцаряется тишина.

– Ты не считаешь, что достоин любви? – Эдди сдвигает очки без оправы на переносицу, закидывает ногу на ногу и складывает руки вместе. Если бы вы открыли свой словарь на слове «психотерапевт», я почти уверен, что вы увидели бы фотографию Эдди в его чертовом вязаном жилете.

Я ожидаемо уклоняюсь от его вопроса.

– Ты не считаешь, что тебя любят? – перефразирует он.

– Я думаю, что несколько человек меня любят. Мэддисон, Логан, моя сестра. Но я не знаю, полюбил бы меня кто-нибудь еще, если бы увидел меня настоящего.

– А какой ты настоящий?

И снова Эдди знает ответ.

Закатывая глаза, я напоминаю ему:

– Тот, кто заботится о своих лучших друзьях. Тот, кто силен морально, потому что усердно работал ради этого. Тот, кто ввязывается в драки на льду только потому, что защищает своих ребят. Тот, кто на самом деле проводит больше времени в роли дяди, чем со всеми женщинами, с которыми, как думают, он встречается.

Эдди продолжает кивать, все время делая пометки в своем блокноте, точно так же, как он делал это последние восемь лет.

– Тот, кто боится потерять образ, который ему рисуют, потому что люди любят этого парня. Я не знаю, полюбят ли они настоящего парня, и я не знаю, хочу ли я это узнать.

– Ты всегда был моим самым честным клиентом, Зи, но ты лжешь всему миру о том, какой ты на самом деле. Для того, кто никогда не лжет, это чересчур.

– Эдди. – Я смеюсь от неловкости. – Сегодня утро среды. Для утра среды что-то становится тяжеловато.

– Это чертова терапия. А чего ты ожидал?

Конечно, он не позволит мне отшутиться. Он слишком хорошо меня знает.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Черт. Сегодня он задает сплошь трудные вопросы. Я для этого выпил недостаточно кофеина. Черт, для этого и виски было бы недостаточно.

– Я думаю, что давным-давно исключил для себя этот вариант.

– Зи, тебе двадцать восемь. Тебе может быть восемьдесят восемь, и все равно ты можешь захотеть изменить свою жизнь. Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Тишина.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Тихий офис наполняют уличные шумы, а я молчу.

– Зи, ты хочешь, чтобы тебя любили?

– Черт возьми, да!

Откинув голову на спинку дивана, я закрываю глаза и провожу ладонями по подбородку.

Эдди не типичный психотерапевт, по крайней мере, для меня. На данном этапе наших отношений он что-то вроде тренера по жизни, и это чертовски раздражает.

Но правда заключается в том, что я действительно хочу, чтобы меня любили, и признаться в этом страшно. Когда тебя никто не любит, гораздо легче сказать, что ты и не хочешь, чтобы тебя любили.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили за то, каков ты есть, или за то, кем тебя считают люди?

– За то, каков я есть.

– Тогда почему ты не даешь людям узнать, каков ты?

– Потому что я боюсь.

Вот оно. Корень всей проблемы. Я чертовски боюсь, что мои поклонники или кто-либо еще увидят меня настоящего. Маска, которую я носил последние семь лет в лиге, выписывала для меня огромные чеки. Я боюсь ее потерять. Боюсь потерять свой контракт. Боюсь, что от меня отвернутся команда и город, где живут мои лучшие друзья.

Мои родители не любили меня настоящего настолько, чтобы остаться рядом. Почему я должен ожидать этого от кого-то другого?

– Быть уязвимым и искренним – это страшно, чувак. Это ужасает. Но люди, которые важны для тебя, те, кому ты показал свое истинное «я», любят тебя безоговорочно. Почему бы не позволить другим тоже любить тебя безоговорочно? По крайней мере, дай им шанс.

Черт, у меня сжимается в груди. И это не «паническая атака», а «это обрушилось на меня, как тонна кирпичей» и «я знаю, что он прав».

– Ты прав.

– Боже, как приятно слышать. – На лице Эдди довольная улыбка. Самодовольный ублюдок. – Как насчет того, чтобы на этой неделе поработать над тем, чтобы стать самим собой, настоящим, уязвимым, с кем-то, кто знает только версию ЭЗа в СМИ, а не настоящего Зи? Может быть, с твоим отцом?

– Только не с отцом.

– Хорошо. – Эдди поднимает руки в знак капитуляции. – Но с кем-то. С кем-то, кто считает, что знает тебя настоящего, но не имеет ни малейшего понятия. Покажи им, кто ты на самом деле.

– А если я настоящий им не понравлюсь?

Эдди на мгновение задумывается.

– Тогда я удвою свое пожертвование в фонд «Активных умов» и буду проводить четыре сеанса в неделю для твоих детей вместо двух, которые я планировал.

– Договорились, – говорю я быстрее, чем он успевает взять свои слова обратно.

Если уязвимость перед кем-то даст мне шанс добавить еще четыре еженедельных сеанса к быстро растущему количеству часов, которые мы собрали у врачей и психотерапевтов по всему городу, я это сделаю.

Часы на дальней стене показывают десять минут первого.

– Мы снова задержались.

Эдди пожимает плечами:

– Ты можешь себе это позволить.

Мы встаем и обнимаем друг друга. Как я уже говорил, мы занимаемся этим дерьмом уже восемь лет. Эдди – неотъемлемая часть моей жизни и настоящий друг. Он член семьи, вот почему он называет меня именем, которым пользуются самые важные люди в моей жизни, а не тем, которое дали мне родители.

– Ты придешь на торжество в следующем месяце, верно?

Эдди провожает меня до двери кабинета, открывает ее.

– Конечно. Я не мог бы больше гордиться тобой и Элаем. Я хорошо помню, когда вы двое были просто парой высокомерных маленьких засранцев в колледже. А теперь посмотрите на себя.

– Ну, теперь мы – два высокомерных взрослых мужика.

– Я ни за что на свете не пропущу этот день.

– Не забудь про смокинг, – напоминаю я Эдди, обвиняюще тыча в него пальцем.

Дресс-код со смокингом был моей идеей. Но к черту все это. Я люблю, когда есть повод принарядиться. Не говоря уже о том, что я чертовски хорошо выгляжу в смокинге.

– Я пришлю тебе счет и за него.

Маленькое кафе под офисом Эдди – моя обычная остановка в среду утром. После наших сеансов я всегда чувствую себя опустошенным. Я беру свой обычный черный кофе с двумя кусочками сахара и продолжаю короткую прогулку обратно в свой жилой комплекс.

Как только я выхожу на улицу, холод позднего ноября пробирает меня до костей, поэтому я натягиваю шапку поглубже, чтобы прикрыть уши. Улицы в центре Чикаго кишат людьми, которым нужно добраться из пункта А в пункт Б, и благодаря господу и тому, что я иду, не поднимая головы, а они слишком заняты, чтобы меня заметить, я остаюсь неузнанным.

Сворачивая за угол в двух кварталах от своего дома, я останавливаюсь как вкопанный, из-за чего людскому потоку приходится меня огибать, поскольку я занимаю много места на тротуаре.

И я застываю на месте, потому что прямо впереди – голова с каштановыми кудрями, впрочем, сегодня они собраны в пучок и обмотаны желтой банданой. Стиви сидит на холодном цементном бордюре, подтянув колени к груди и обхватив голову руками.

То, сколько места эта девушка в последнее время занимает в моей голове, немного напрягает. То, что, я думал, будет интрижкой на одну ночь, превратилось в бесконечную надежду на повторение, но последние несколько недель и несколько коротких поездок, которые у нас были с тех пор, как я увидел ее на наш отложенный Хэллоуин, Стиви держалась на расстоянии.

Это раздражает.

Даже с расстояния в квартал я вижу, как слегка вздрагивает ее спина, а потом она поднимает взгляд и лихорадочно вытирает щеку.

Нет, нет, нет. Я не утешаю плачущих. Поправка: я не утешаю плачущих девушек. Особенно тех, с кем я переспал. Утешение добавляет интимности, от которой я хотел бы держаться подальше, но, очевидно, никто не сказал об этом моим ногам, потому что они помимо моей воли несут меня прямо к сидящей на бордюре печальной стюардессе.

Стиви сидит, уткнувшись лицом в ладони, не зная, что я сижу рядом с ней и задумчиво смотрю в землю. Мои штаны стоят больше, чем недельная зарплата некоторых людей, но вот он я, протираю задницей отвратительный бордюр посреди отвратительного центра Чикаго.

– Ты следишь за мной? – Я толкаю ее плечом в плечо в надежде, что шутка все сгладит, что бы, черт возьми, сейчас ни происходило.

Но этого не происходит.

Стиви отрывает от сложенных на груди рук взгляд покрасневших глаз цвета морской волны. Веснушчатый нос припух и покраснел, а печаль на лице не может быть более очевидной.

– О боже. – Она отворачивается от меня, вытирая нос и щеки рукавом своей огромной фланелевой рубашки. – Уходи. Не нужно, чтобы ты это видел.

– Ты в порядке?

– Ага. – Она делает глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки, по-прежнему от меня отворачиваясь. – В полном порядке.

– Ну, слава богу. Потому что как бы тебе было неловко, если бы я застукал тебя плачущей на обочине.

Поднося к губам свой кофе, я прячу улыбку, а она поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и мы вдвоем смеемся. И ее смех так приятен. Он намного лучше, чем хлюпанье носом, которое она пыталась от меня скрыть.

На этот раз я толкаю ее коленом.

– Что случилось?

Она поправляет крошечное золотое колечко в носу, которое сдвинулось, когда она вытирала его рукавом рубашки.

– Умерла собака.

– Твоя собака? – Мое сердце немного замирает.

– Нет. – Она качает головой, указывая большим пальцем через плечо. Вытянув шею, я читаю вывеску на обветшалом здании позади нас. ПСЧ – «Пожилые собаки Чикаго».

– Я здесь работаю волонтером, и одна из наших собак умерла. Ей было двенадцать, и пришло время, но мне грустно, что она была здесь, а не дома с кем-то, кто бы ее любил.

О черт. Это нехорошо. Прозвище Стиви – ироничное, потому что она никогда не показывала свою милую сторону. Ни разу. И теперь, сидя на этом бордюре, она решает показать мне, что на самом деле она – действительно милая? Я не знаю, готов ли я к тому, чтобы это оказалось правдой.

– Ну а ты любила ее?

– Конечно. Но это не одно и то же. Она заслужила собственный дом с теплой лежанкой и любящего хозяина. Они просто хотят кого-нибудь безоговорочно любить, но вместо этого находятся здесь.