Текст книги "Ангел Севера"

Глава 8

За ужином они не обменялись ни словом. Тася и Люк сидели в столовой, отделанной желтым итальянским мрамором. Потолок шестнадцатого века был расписан мифологическими картинами, венецианскую мебель украшала тонкая резьба. Хотя все блюда, как всегда, были очень вкусны, Тася с трудом проглотила несколько кусочков. Из-за продолжающегося молчания нервы натянулись, как струны.

Обычно время ужина было у нее самым любимым. Люк развлекал ее историями о местах, где бывал, и о людях, которых встречал. Он уговаривал ее рассказать о жизни в России. Иногда они обсуждали какой-нибудь вопрос, иногда несли чепуху и флиртовали. Однажды вечером Тася почти весь ужин просидела у него на коленях и учила его русскому, называя на родном языке блюда, которыми по ложечке, по кусочку кормила его.

– Яб-ло-ко, – старательно выговаривала она, поднося ломтик к его рту. – Гри-бы. У вас их называют «шампиньоны». А это ры-ба. – Она смеялась над его произношением и качала головой. – Вы, англичане, «р» говорите где-то в глубине рта, вот оно у вас и получается как рычание. Произноси его так, чтоб звук упирался в зубы, – «р-р-р».

– Ры-ба, – послушно повторял он, вызывая очередной взрыв ее смеха.

– Выпей вина, может, оно немножко расслабит твой язык. – Она поднесла стакан белого вина к его губам. – Это бе-ло-е ви-но. Выговаривай слова в передней части рта, у самых зубов. Чтобы хорошо говорить по-русски, представь, что ты выплевываешь свои зубы. И губы делай покруглее, вот так. – Она попыталась пальчиками придать им нужную форму в то время, когда он произносил слова, и оба покатывались со смеху, так что она чуть не свалилась с его коленей.

– Скажи мне, как по-русски «целоваться», – продолжал он, снова привлекая ее к себе.

– По-це-луй. – Она обвила его руками за шею и крепко прижалась к его губам.

Как хотелось Тасе повторить сейчас один из тех вечеров! Уже несколько часов прошло с начатого ею спора. Она осознавала, что была несправедлива к нему. Даже не могла понять, что вызвало эту вспышку. Слова извинения трепетали на ее губах, но гордость не давала ей произнести их вслух. Тем более что любящий ее муж куда-то исчез, а вместо него напротив сидел равнодушный незнакомец, холодно-безразличный и не проронивший ни слова за весь вечер.

Страдания Таси усиливались с каждой минутой. Она выпила три бокала красного вина, пытаясь хоть немного смягчить свою грусть, и наконец, извинившись, неровной походкой одна направилась в спальню. Отпустив горничную, она кое-как стащила с себя одежду, бросила ее на пол и нагая забралась в постель. От вина в голове стоял туман. Она провалилась в тяжелый сон и не пошевелилась, когда в середине ночи почувствовала, как прогнулся матрас под телом Люка.

Сны поглотили ее, затянули в черно-красное марево.

Она в церкви, вокруг горящие свечи, воздух наполнен сладковатым запахом курящегося ладана. Она не может дышать и, хватаясь за горло, опускается на пол. Поднимает глаза к золотому сиянию иконостаса. «Боже, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне…» Жалостливые лики икон расплываются, она чувствует, как ее поднимают и кладут в узкий ящик. Хватаясь за его бортики, она старается выбраться из него, но над ней возникает золотое лицо Николая Ангеловского. Своими волчьими желтыми и пустыми глазами он наблюдает за ее попытками, и зубы его оскалены в злобной ухмылке.

«Ты никогда отсюда не выберешься», – с издевкой говорит он и захлопывает крышку гроба. Стук молотка грохочет в ушах. Он заколачивает гроб гвоздями. Тася рыдает, бьется… и наконец заставляет голос подчиниться, закричать.

– Люк! Люк…

Он потряс ее за плечо, разбудил, склонился над мечущимся телом.

– Я здесь, – повторял он снова и снова, но она, вцепившись в него, задыхалась в рыданиях. – Тася, я здесь.

– Помоги мне…

– Все хорошо. Ты в безопасности.

Кошмар медленно покидал ее. Сотрясаясь отчаянной дрожью, Тася уткнулась ему в грудь залитым слезами лицом. Никогда она не чувствовала себя такой глупой и напуганной.

– Николай, – с трудом выговорила она. – Он положил меня в гроб. Я… я не могла выбраться.

Люк сел на постели и, взяв ее на руки, стал укачивать, как ребенка. В темноте она не могла ничего толком разглядеть, но его крепкие руки защищали ее, его низкий голос успокаивал:

– Это был просто сон. Николай далеко, а ты в безопасности, в моих объятиях.

– Он найдет меня. Он увезет меня в Россию.

Люк продолжал медленно укачивать ее.

– Милая моя, сладкая девочка, – шептал он. – Никто тебя не сможет отобрать у меня.

Тася старалась глубоко вздохнуть, чтобы остановить слезы.

– Я… Мне очень жаль, прости меня за сегодняшнее. Я не знаю, почему я тебе это наговорила…

– Ш-ш-ш… Все кончилось.

Внезапно она разразилась истерическим хохотом вперемежку с рыданиями.

– Я с ума сойду, если мне приснится еще раз такой кошмар. Но я не могу помешать этому сну возвращаться. Я боюсь засыпать.

Крепко прижав ее к себе, Люк уткнулся ей в волосы и шептал ласковые слова, бессмысленные фразы, стараясь ее успокоить. Его мощное плечо напряглось, как камень, под ее мокрой щекой. Вся содрогнувшись, Тася сокрушенно вздохнула, вобрав при этом в себя запах его кожи. Его рука лежала у нее на боку, большой палец касался изгиба груди.

– Не отпускай меня, – всхлипнула она, всем телом приникая к нему. Все ее существо, все тело жаждало его отчаянным голодом, пугавшим ее.

– Никогда! – Он поцеловал ее, и его язык ловко проник в ее рот и стал его обследовать. Одновременно рукой он накрыл ее бурно вздымающуюся грудь. Люк не дал ей ни говорить, ни думать, а, вытянув из кошмарного сна, заменил его сном, полным изысканных ласк и огненной страсти. Пальцы его скользнули по ее груди, легко тронули сосок, потянули, покрутили его, пока он не собрался в тугую пуговку. Накрыв ртом шелковистую грудь, он легкими движениями языка стал водить по ней, возбуждая, пробуждая… Голова Таси запрокинулась, жаркие волны прокатились по телу, и целебная теплота страсти охватила ее.

Он толкнул ее навзничь на постель. Тася, дрожа, повиновалась и стала ждать, чтобы его прикосновение, его тепло нахлынуло и обволокло ее. Стояла тишина. Глаза ее открылись, она напряглась, разыскивая его в темноте.

– Пожалуйста… – Она старалась вслепую нашарить его, но находила лишь воздух.

Затем она ощутила его губы на животе, они целовали, ласкали, медленно прокладывая путь от одного бока к другому. Мышцы ее сжались, и она простонала его имя. Однако его не поколебало ее нетерпение. Отводя ее мешающие руки, он наслаждался нежным телом, как гурман, вкушающий изысканное блюдо. Легонько провести языком вдоль груди, чуть дразня, куснуть кожу у талии, пройтись цепью поцелуев по внутренней стороне бедра… Доведенная этими ласками до бесстыдной разнузданности, она широко раскинула ноги. Он мягко рассмеялся и скользнул пальцами в нежное лоно. Она ахнула, ощутив внутри своего тела легкие прикосновения, поглаживание, бережную умелую ласку этого поиска ее женской сути.

Его дыхание жгло шелковистую долинку ее лона. Он зарылся ртом и носом в пушистые завитки, языком раздвигая душистую поросль. Ртом и пальцами он довел ее до грани удовлетворения и отступил в то мгновение, когда она уже готова была низвергнуться в пропасть наслаждения.

Тася тоненько вскрикнула, выгибаясь в пылком стремлении к нему, и он взметнулся над ней и устроился между ее ног. Плавным твердым выпадом он проник в нее. С криком наслаждения она содрогнулась, а он, стремясь сохранить контроль над собой, продолжал двигаться в мерном ритме, кожа его блестела от пота. Она обвила его руками, потерянная для мира, ощущая лишь тяжкие толчки его плоти в знойных глубинах своего тела. Еще одна чувственная волна нахлынула, нарастая, и снова она напряглась под ним. Жгучие слезы набухли в уголках глаз, заструились по щекам, и она неудержимо прорыдала, уткнувшись в его шею:

– Я люблю тебя.

Он углубил свои выпады, они стучались в сердцевину ее лона, и она содрогалась в экстазе. Тело сжалось, плотно обхватывая его, делая невозможным продолжение этого страстного вторжения… И они слились в едином порыве, огненным вихрем опалившем каждый нерв, каждую жилку их соединившихся тел… Они еще долго оставались неразделенными, тяжело дыша, сплетясь в яростном нежелании оторваться друг от друга и закончить этот миг полной близости.

– Я люблю тебя, – снова повторила Тася, когда к ней вернулись силы и она смогла заговорить. Лицом она зарылась в волосы у него на груди. – Я боялась сказать это раньше.

Ласково гладя ее по волосам, он выдохнул:

– Почему? И почему говоришь сейчас?

– Я больше не могу жить, страшась того, что у меня в сердце. И я не хочу, чтобы между нами стояли какие-то тайны.

Люк коснулся губами ее лба, и она почувствовала, что он улыбается, шепча:

– Никаких тайн, никакой лжи и никакого страха… Никакого прошлого.

– Если завтра все это кончится, по крайней мере у нас останутся воспоминания об этих ночах. – Сон затягивал ее в свои глубины, томную, полную недавним наслаждением. – Я думаю, множество людей не испытало такой любви. Этого нам может хватить и на потом.

– Нам не хватит и целой жизни, – усмехнулся Люк, не выпуская ее из объятий, так что ее теплое дыхание щекотало ему шею и плечо. Ее волосы укрыли его шелковым покровом, темными струями скользя по коже, их руки и ноги переплелись.

Он ощущал одновременно ее хрупкость и ее выносливость и, хотя не был религиозным, вознес безмолвную молитву: «Благодарю тебя, Господи! Благодарю за то, что ты послал мне ее…» Чем он заслужил этот дар – ее присутствие в своей жизни? На этот вопрос ответа не было, и лучше было не думать: он не станет испытывать судьбу пустыми размышлениями.

За месяц, который они не виделись, Эмма, казалось, еще вытянулась. Разметав рыжие кудри, она ворвалась в лондонский дом и, заливаясь радостным смехом, кинулась к Тасе:

– Белль-мер! Я так скучала, я так хотела увидеть вас и папу!

– Я тоже скучала по тебе. – Тася крепко обняла ее. – Как поживает Самсон?

– Нам пришлось оставить его в деревне. – Эмма отступила на шаг и сморщилась. – Он ужасно плакал. Понадобились двое лакеев, чтобы его удержать: он хотел бежать за нашей каретой и выл так душераздирающе… – Она воспроизвела горестный собачий вой, заставив Тасю расхохотаться. – Но я объяснила ему, что скоро мы все вернемся.

– Ты продолжала уроки?

– Нет. Бабушка не заставляет меня учиться, только иногда она велит мне «пойти и почитать какую-нибудь большую книжку». А дедушка всегда занят – он ездит в гости к своим друзьям или слоняется по углам, пытаясь ущипнуть горничных.

– О Боже! – Удрученная этими словами Эммы, но продолжая улыбаться, Тася прошла с ней в холл, где задержалась герцогиня, чтобы сказать несколько слов Люку.

Ее светлость герцогиня Кингенстонская была высокой, стройной, импозантной женщиной с волосами, сверкающими серебром, и темными пронзительными глазами. Она была одета в жемчужно-серое с лиловым шелковое платье и необыкновенную высокую шляпку из соломки, называемую в просторечии цветочным горшком. На приспущенных полях шляпки красовались два птичьих чучела.

– Она сама их убила, – с каменным лицом объявила Эмма и радостно хихикнула, когда Тася, поверив ей, широко открыла глаза.

Люк стоял рядом с матерью и внимательно слушал ее подробный отчет о поведении Эммы.

– Ей больше подходит жить в лесу с дикими зверями, а не в цивилизованном доме, – заключила герцогиня. – К счастью, я оказываю на Эмму умиротворяющее действие. Ей всегда идет на пользу мое влияние. Ты сам убедишься, что ее манеры резко улучшились с того времени, как ты ее видел.

– Это очень мило, – произнес Люк и подмигнул приближающейся к нему дочери. – А где отец?

Герцогиня нахмурилась:

– Уехал в связи с какой-то своей интрижкой. Он ловит этих глупых молодых девчонок, как старый котище птенчиков. Тебя должно радовать его отсутствие. В противном случае он бы бродил по дому за твоей молодой женой и строил ей глазки.

Люк усмехнулся и поцеловал мать в морщинистую щеку.

– С ним ничего не поделаешь. Разве только привязать его к тяжелому стулу.

– Тебе надо было много лет назад предложить это средство, – кислым тоном проговорила герцогиня, по-видимому, приберегая эту идею для дальнейшего размышления. Она повернулась к тактично ожидавшим в сторонке Тасе и Эмме и заговорила громче: – Я приехала посмотреть, что за женщина сумела привести моего сына к алтарю. Мне казалось, что это уже невозможно.

Люк с гордостью наблюдал, как выступила вперед Тася, приветствуя герцогиню.

– Ваша светлость, – мягко произнесла она и присела в изящном реверансе.

Герцогиня посмотрела на Люка, не пытаясь скрыть изумления. Она явно не ожидала, что встретит простую гувернантку с такой царственной осанкой.

В этот день Тася выглядела особенно красивой. Ее темные волосы были высоко зачесаны в шиньон и заколоты шпильками с бриллиантами, сквозь бледно-голубой газовый шарф светилась белоснежная шея. Прямое платье облегало тонкую талию и бедра. Юбка, изящно присборенная сзади в турнюр, переходила в небольшой шлейф. На ней почти не было драгоценностей, только шпильки, скромное обручальное кольцо и крестик на золотой шейной цепочке.

Люк попытался посмотреть на жену глазами матери. Тася держалась со скромным достоинством и самообладанием, которые были обычно свойственны воспитанницам монастыря. Глаза ее смотрели на мир с милой серьезностью ребенка, произносящего вечернюю молитву. Для Люка оставалось тайной, как может она сохранять этот невинный взгляд при его развращающем влиянии. Но мать должна ее одобрить, хотя считала Тасю просто бедной гувернанткой.

– Добро пожаловать в семью, – обратилась герцогиня к Тасе. – Хотя следует заметить, вы вошли в нее при весьма любопытных обстоятельствах.

– Ваша светлость? – вопросительно произнесла Тася, притворяясь, что не поняла ее намека.

Герцогиня нетерпеливо нахмурилась:

– Во всех уголках Англии сейчас сплетничают о вашем таинственном появлении и поспешном браке с моим сыном. Таком поспешном, что мы с герцогом не были приглашены.

Люк торопливо прервал ее:

– Мы решили ограничиться церемонией в узком кругу, мама.

– Похоже на то, – ледяным тоном заметила герцогиня.

Тася слегка качнула головой, вспомнив свой короткий разговор с Люком, когда они обсуждали, нужно ли приглашать его родителей. Люк сказал решительное «нет», опасаясь, что они будут вмешиваться во все и задавать при венчании ненужные вопросы. Ее легкое движение заставило закачаться крестик на длинной цепочке, и он привлек внимание старой женщины.

– Какой необычный! – сказала герцогиня. – Могу я посмотреть? – И, когда Тася разрешила, узловатыми пальцами поднесла филигранный крестик к глазам.

Это был русский православный крестик из золотой скани – кружева из золотой проволочки с золотыми же капельками. В центре его уютно сидели несколько кроваво-красных рубинов и маленький бриллиант чистой воды.

– Никогда не видела такой работы, – сказала герцогиня, отпуская крестик.

– Он принадлежал моей бабушке, – ответила Тася. – Она носила его на шее с крещения и до смерти. Она его очень берегла. – Поддавшись внезапному порыву, она сняла через голову цепочку и, взяв всю в синих жилках руку герцогини в свою нежную мягкую руку, вложила в нее крестик. – Мне хотелось бы, ваша светлость, чтобы он был у вас.

Герцогиня была ошеломлена этим жестом.

– Дитя мое, не хочу отнимать у вас памятные вещи.

– Прошу вас, – очень серьезно сказала Тася. – Вы сделали мне самый драгоценный на свете подарок – вашего сына. Я хотела дать вам хоть что-то взамен.

Герцогиня перевела взгляд с золотого крестика в руке на Люка, как бы прикидывая их относительную ценность.

– Возможно, придет день, когда вы решите, что вас обокрали, – с сарказмом проговорила герцогиня. – Тем не менее я принимаю этот подарок. Можете надеть мне его на шею, дорогая. – И, когда Тася застегнула на ней цепочку, улыбнулась: – Что ж, я одобряю выбор моего сына. Вы чем-то похожи на меня, на ту, какой я была, когда только-только вышла замуж. Позже я прочитаю Люку наставление о том, как быть почтительным и внимательным мужем.

– Он очень внимательный и почтительный муж, – уверила ее Тася, лукаво поглядывая на Люка. Он, казалось, остолбенел, услышав слова матери. Тася с трудом сдержала улыбку. – Ваша светлость, позвольте мне проводить вас в сиреневые комнаты. Я взяла на себя смелость приготовить их для вас.

– Да, конечно. Я люблю эти комнаты. Сиреневый мне к лицу.

Женщины удалились под руку, а Люк и Эмма, лишившись дара речи, остолбенело смотрели им вслед. Эмма пришла в себя первая и заговорила:

– Она сумела понравиться бабушке. Бабушке, которой не нравится никто!

– Знаю. – Люк внезапно расхохотался. – Может, она все-таки ведьма, а, Эмма? Но не говори ей, что я это сказал.

Следующие несколько дней прошли очень спокойно, хотя Тасю и огорчало, что Люка часто не бывало дома и возвращался он поздно ночью. Он весьма туманно объяснял, что его задержала обязательная деловая встреча, но от его одежды несло сигарным дымом, а дыхание отдавало портвейном.

– В этих деловых встречах участвуют только мужчины? – подозрительно осведомилась Тася, помогая снять сапоги устало сидевшему на постели Люку.

– Старые седые мужчины с большими животами и желтыми зубами.

Тася тщательно рассмотрела воротник его рубашки.

– Это утешает. Мне было бы неприятно каждый вечер проверять твою одежду в поисках следов помады и духов.

Слегка пьяный, Люк притянул ее к себе, радуясь, что наконец оказался с ней наедине.

– Пожалуйста, проверяй где хочешь. – Он уткнулся носом и ртом в ее душистые волосы. – Мне скрывать нечего. Посмотри здесь… и здесь. – Он перекатился с одного бока на другой и, заигрывая, подмял под себя смеющуюся жену.

Днем Тася с герцогиней и Эммой посещали магазины, чтобы купить какие-нибудь безделицы для убранства дома, наносили визиты. Герцогиня решила ввести Тасю в высшее общество Лондона. Старые светские львицы были очарованы неизменно хорошими манерами Таси. «Такая скромная, прекрасно воспитанная девушка. Она так отличается от легкомысленных современных девушек, которые не знают, как взять в руки нитку с иголкой, не носят, когда должно, перчаток и лишний раз не сделают реверанса», – одобрительно рассуждали они. Тасины манеры доставляли старым дамам бесконечное удовольствие, заставляя их объявлять всем и каждому, что их вера в будущее цивилизации восстановлена.

До обеда герцогиня отдыхала в своих комнатах, а Тася занималась уроками с Эммой. К восторгу Таси, Эмма начала писать пьесу. Однажды, когда они сидели втроем, Эмма заявила:

– Я собираюсь стать актрисой. Пойти на сцену. Вообразите меня на подмостках Королевского театра… Из меня выйдет самая великолепная леди Макбет на свете! – Она продемонстрировала свои актерские способности, изобразив сцену лунатизма из «Макбета» с таким энтузиазмом, что герцогиня схватилась за нюхательную соль.

Получив приглашение на прием, который давала леди Уолтфорд в честь дня рождения дочери, Эмма решительно сказала, что даже всемирная катастрофа не заставит ее пойти на этот прием.

– Я буду там самой высокой! Я буду выше всех мальчиков! И кто-нибудь обязательно будет смеяться над цветом моих волос, а мне придется дать в нос, и получится ужасный скандал. Я туда не пойду!

Отеческий разговор Люка с Эммой не произвел на нее никакого впечатления. Когда Тася расспрашивала его об этом разговоре, вид у него был озадаченный и несколько растерянный.

– Она не хочет туда идти, – коротко ответил он. – Заставлять ее – только делать несчастной.

Тася вздохнула:

– Не думаю, что ты понимаешь, в чем дело, милорд.

– Ты права, – мрачно отозвался он. – Несмотря на все мои усилия, я уже давно перестал понимать Эмму – с момента, когда ей исполнилось семь лет. Разбирайся с ней сама.

– Хорошо, Люк. – Она с трудом сдержала улыбку. Люк был преданнейшим отцом, но как быть с проблемами дочери, которые нельзя решить подарками или поцелуем, он не знал.

Тася направилась в комнату Эммы и осторожно постучалась в закрытую дверь. Ответа не последовало, и Тася толкнула дверь и заглянула внутрь. Эмма, лежа на полу, раскладывала по порядку своих многочисленных кукол. Выражение лица у нее было мятежным.

– Мне кажется, вы собираетесь сказать, что мне надо пойти на этот вечер, – пробормотала Эмма.

– Да. – Тася уселась на пол рядом с ней, юбки ее взметнулись и опали, окружив ее мерцающим зеленым озерком. – Там ты сможешь познакомиться и подружиться с девочками своего возраста.

– Мне не нужны подруги. У меня есть вы, и папа, и все в Саутгейт-Холле, и Самсон.

– И все мы тебя обожаем, – улыбнулась Тася. – Но, Эмма, этого недостаточно. Я знаю это по своему опыту. Я росла точно так же, как ты, вдали от всех, как и ты, и более того. У меня никогда не было подруг – моих ровесниц. Я не хочу, чтобы ты была такой же одинокой, как я.

Эмма нахмурилась:

– Я не знаю, как с ними разговаривать.

– Ты научишься, тебе нужно только немножко попрактиковаться.

– Папа сказал, что, если я не хочу идти, он не будет настаивать.

– Я настаиваю, – тихо проговорила Тася и, увидев, как удивилась девочка, поскорее продолжила, чтобы она не успела возразить: – Мы сошьем тебе новое платье. В салоне мистера Ходдинга я видела шелк прелестного персикового цвета. Он идеально подойдет к твоим волосам.

Эмма покачала головой:

– Белль-мер, я не смогу…

– Ты только попытайся, – уговаривала ее Тася. – Ну что такое плохое может с тобой случиться?

– Я ужасно проведу там время.

– Думаю, что один ужасный вечер ты выдержишь. Кроме того… возможно, тебе будет там интересно.

Эмма театрально застонала и продолжила выстраивать кукол по росту. Тася улыбнулась, зная, что молчание означает согласие пойти на вечер.

Люк с облегчением вздохнул. Закрытая дверь спальни как бы отгораживала от всего мира. Еще один день прошел впустую – совещания с банкирами, адвокатами, деловыми людьми. Бесконечные разговоры утомляли и раздражали его. Он был членом правления железнодорожной компании, пивоваренного завода, а недавно с неохотой принял директорство страховой конторы.

Он не любил мира финансов, ему была по сердцу роль землевладельца-джентльмена, которую успешно играли мужчины его семьи на протяжении многих поколений. Люка вдохновляли не акции и ценные бумаги, а распаханные поля, поднимающиеся посевы и добрая жатва. Но жить только на ренту, которую давало поместье, было уже невозможно. Ради своих арендаторов и своей семьи он вложил деньги в городскую недвижимость, фабрики, железные дороги. Это приносило ему достаточный доход, и он смог не поднимать арендную плату и вводить различные улучшения в собственные земли Стоукхерстов.

Старые мелкопоместные дворяне – джентри насмехались над Люком, осуждая его, как они говорили, за вульгарную погоню за деньгами, но он видел, как съеживаются их поместья, взлетает арендная плата на их землях, как разоряются арендаторы. Общество быстро преобразовывалось, аристократический образ жизни уходил в прошлое, поднимались промышленники. Многие благородные семейства, когда-то обладавшие несметными богатствами, нищали, не умея и не желая приспособиться к происходившим переменам. Люк не хотел, чтобы это случилось с близкими ему людьми. Его земли никогда не зарастут бурьяном. И его дочери не придется выходить замуж за кого-то ради денег. А поэтому приходилось заниматься не тем, чем хотелось, приходилось становиться деловым человеком, что, полагал Люк, было весьма малой платой за благополучие семьи.

Люк улыбнулся, глядя на свою жену, сидящую на кровати в скромной белой ночной рубашке, отделанной у горла белым кружевом. Прекрасные волосы Таси были распущены и сбегали вниз сверкающим в свете лампы черным водопадом.

– Ты не ужинал, – строго произнесла она, поднимая голову от книги.

Ее голос звучал не так, как обычно, в нем слышалась какая-то напряженная нотка. Он подумал, не сердится ли она за то, что в последнее время он часто не бывает дома.

– Хотелось бы мне быть дома с тобой, – отозвался он. – А вместо этого я с кучкой мужчин обсуждал цены на пшеницу и достоинства разных биржевых маклеров.

– И к чему же вы пришли?

– Что старый порядок вещей уходит вместе с доходным сельским хозяйством. – Люк задумчиво сдвинул брови, снимая сюртук. – Я не смогу вести такую жизнь, как мои отец и дед. И уж точно у меня не будет праздного досуга. Отец всю свою жизнь гонялся за женщинами, охотился, иногда занимался политикой. Он считает, что я, занимаясь торговлей и промышленностью, роняю родовую честь.

Тася встала с кровати и подошла к нему, чтобы помочь раздеться. Пока он говорил, она расстегивала на нем рубашку.

– Но ведь ты делаешь это для блага семьи. – Широко распахнув его рубашку, она прижалась поцелуем к его твердой мускулистой груди.

– Да, – улыбнулся Люк, погружая пальцы в ее волосы и запрокидывая голову. – Но меня раздражает каждая минута, проведенная вдали от тебя.

Тася обняла его за талию.

– Меня тоже.

– Что тебя беспокоит? – спросил он. – Что последние дни я много времени провожу вне дома?

– Ничто меня не беспокоит. Все прекрасно.

– Никакой лжи, – тихо напомнил он ей, и она покраснела.

– Есть кое-что, что меня заботит… – Она немного помолчала, подбирая нужные слова. – Я опаздываю, – наконец произнесла она, и алый румянец залил ее лицо.

Люк озадаченно покрутил головой:

– Опаздываешь? Куда?

– Мои… мои месячные, – с трудом выговорила она. – Они должны были начаться неделю назад. У меня всегда это… не очень регулярно, но все равно… никогда не было такой задержки. Это ничего. Я уверена. На самом деле я не думаю, что это…

– Ребенок? – мягко подсказал он.

– Слишком рано говорить об этом. Я не ощущаю в себе никакой перемены, а если бы это было так, уверена, что какая-то перемена была бы.

Он затих, гладя ее по голове.

– Ты недоволен? – тоненьким голосом спросила Тася.

Люк неотрывно смотрел на нее, пока у нее не закружилась голова от пронзительной синевы его глаз.

– Это станет самой большой радостью в моей жизни. – Он прислонился к ней лбом. – Что бы ни случилось, мы встретим это вместе. Ладно?

Она кивнула.

– Значит, ты хочешь ребенка?

Он нахмурился, размышляя над ответом.

– Я об этом как-то не думал, – признался он. – Мне не приходило в голову, что у меня будут другие дети, кроме Эммы. Мысль о другом… – Он замолчал и усмехнулся. – Наполовину я, наполовину ты… Да, я хочу этого. Но я предпочел бы, чтобы мы еще какое-то время были только вдвоем, только ты и я, до того как мы заведем детей. Ты сама еще совсем ребенок. Мне хотелось бы, чтобы ты подольше оставалась юной и беззаботной, получила то, чего у тебя еще не было. Я хочу, чтобы ты забыла о том аде, через который прошла. Хочу сделать тебя счастливой.

Тася теснее прижалась к нему.

– Забери меня в постель, – еле слышно прошептала она. – Это сделает меня очень счастливой.

Он поднял бровь с деланным удивлением:

– Как, леди Стоукхерст? Вы сами проявляете ко мне такой интерес? Это впервые. Я потрясен и переполнен чувствами.

Она завозилась, расстегивая на нем брюки.

– Надеюсь, не слишком потрясен и переполнен.

Он расхохотался:

– Только не жалуйся, если я не дам тебе спать всю ночь!

– Я об этом только и мечтаю. – Она не смогла ничего добавить к этим словам – он накрыл ее губы своими.

– Как жалко, что папа не курит, – заметила Эмма, оглядывая предметы, выставленные на застекленном прилавке. – Это самый красивый портсигар, который я когда-нибудь видела.

– А я рада, что он не курит, – отозвалась Тася. – Я всегда считала, что табак – вещь очень противная.

Алисия, присоединившаяся к их экспедиции за покупками в «Харродз», окинула взглядом витрину.

– Как бы мне хотелось, чтобы Чарльз никогда не заводил этой привычки… Но ты права, Эмма, это очень элегантный портсигар.

Серебряный портсигар с золотой гравировкой был украшен топазами. К трем женщинам, увлеченно разглядывающим ценную вещицу, поспешно подошел продавец. Вощеные кончики его усов подергивались от рвения.

– Возможно, леди хотят рассмотреть его поближе? – неуверенно осведомился он.

Тася покачала головой:

– Я хотела бы купить подарок на день рождения мужу, но не это.

– Возможно, ему придутся по душе золотые ножнички для усов и расчесочка для них в кожаном футляре?

– Боюсь, что нет: он чисто выбрит.

– Тогда зонтик? С ручкой из слоновой кости или серебряной?

Тася снова покачала головой:

– Слишком практично.

– Коробка итальянских носовых платков?

– Очень безлично.

– Флакон французского одеколона?

– Чересчур пахуче, – вмешалась Эмма.

Тася рассмеялась, глядя на встревоженное лицо продавца.

– Может быть, мы походим и подумаем? – попыталась успокоить она его. – Уверена, что раньше или позже мы найдем что-нибудь подходящее.

– Да-да. – Разочарованный продавец перешел к другим покупателям.

Алисия подошла к столу, заваленному бисерными сумочками, корзинками с газовыми вышитыми шарфами, коробками с перчатками. Тася медленно двинулась в противоположном направлении. Ее притягивала к себе ярко раскрашенная лошадка-качалка. Она стояла на полу рядом с резными деревянными колыбелями. Тася осторожно подтолкнула лошадку ногой, и та плавно закачалась. Легкая улыбка тронула ее губы. С каждым днем она все больше убеждалась, что беременна. Она представляла себе, как будут выглядеть их дети: высокие, черноволосые, синеглазые…

– Белль-мер! – обратилась к ней следовавшая по пятам Эмма. Она тоже обратила внимание на игрушку. – Теперь, когда вы спите в папиной постели, у вас, наверное, будет ребенок?

– Когда-нибудь. Я надеюсь на это. – Тася положила тонкую руку на плечо Эммы. – Ты хочешь иметь братика или сестричку?

– Да, – с готовностью ответила девочка, – особенно братика. Если, конечно, мне разрешат помочь выбрать ему имя.

Тася улыбнулась:

– Как же ты хочешь его назвать?

– Как-нибудь по-особенному. Может быть, Леопольд. Или Квентин. Вам нравятся эти имена?

– Очень грандиозно. – Тася подобрала маленькую погремушку и попробовала потрясти.

– А может быть, Гидеон… – размышляла вслух Эмма. – Или Монтгомери… Да, Монтгомери Стоукхерст…

Тася, улыбаясь, слушала, как Эмма примеряет имена к будущему лорду Стоукхерсту. Но вдруг улыбка исчезла с лица Таси. Странный леденящий холод сковал ее, она оперлась руками на стол, чтобы не упасть. Она на какие-то секунды потеряла представление о том, где находится. Горький вкус страха наполнил рот. Что происходит? Что неладно?..

Она вскинула голову… У входа в магазин появилось страшное видение. Образ из ее ночных кошмаров, никогда ее не покидавший. Михаил… Нет, это все-таки не Михаил. Человек, которого она убила, был бледным и темноволосым, а у этого были золотистые волосы, загар и смертельная решимость во взгляде… Да, глаза были такие же – пустые, желтые, волчьи. Как зачарованная Тася наблюдала за золотой фигурой, медленно приближавшейся к ней. Красивый, неотвратимый, как ангел смерти. Это был не призрак, не видение.