Текст книги "Роза на алтаре"

– Конечно! – воскликнула вмиг опьяненная грезами Элиана.

– Клянусь, любимая, – прошептал Бернар, – мы приносим друг другу удачу!

ГЛАВА VI

Большой белый бриг, похожий на крылатое сказочное животное, легко и почти бесшумно скользил по ярко-синей глади воды, держа курс в порт Аяччо, знаменитой корсиканской столицы.

Элиана поднялась на верхнюю палубу и, приложив ладонь ко лбу, обозревала беспредельное пространство замершего в безмолвии мира. Был слышен лишь тихий шепот ветерка и равномерный плеск волн, но эти звуки не нарушали казавшегося вечным покоя гигантской стихии. Это потрясающее ощущение всеобщего незыблемого спокойствия усыпляло все волнения и каким-то непостижимым образом освобождало душу. Элиана впервые по-настоящему осознала, что первозданная природа – одно из великих земных чистилищ, чистилищ не только для души, но и для сердца и ума. Здесь, среди безграничной синевы небес и моря лазури, она ощущала остроту мыслей, полет воображения, всплеск необычайно радостных эмоций. Все ее существо было полно безмятежности, окутано пленительной негой, открыто новым впечатлениям, счастью и любви.

Над палубой был натянут тент, но он не спасал от жары и сверкания ослепительного горячего солнца, как и легкий средиземноморский бриз, свежее дыхание которого овевало едва прикрытые тела путешественников.

Элиана недолго стояла одна – вскоре на палубе появился Бернар и, молча обняв жену, устремил взор в ту же синюю даль, из глубины которой постепенно вырастали очертания острова, издали казавшегося неприветливым, мрачным, а вблизи – таинственно-прекрасным, играющим изумительными оттенками красок, от бледно-голубого до кроваво-красного, почти багрового.

Первое, что сумела разглядеть Элиана, была огромная отвесная стена зубчатых утесов, бросавшая густую тень на сине-зеленую воду, выглядевшую еще темнее из-за водорослей, обильно покрывавших поверхность подводных скал и камней.

И тут же ее буквально оглушил, взял в плен поток ароматов диких растений, смешанный с могучим, терпким запахом моря.

Элиана с жадным любопытством вглядывалась в казавшийся диковатым и грозным лик неприступного острова с его глубокими оврагами, высокими сосновыми лесами, колючими кустарниками и тесными ущельями.

Бернар был прав, когда говорил, что Господь создал Корсику на самой заре мира, и оттого она полна первобытной суровости, сохранившейся до нынешних времен. Создатель окружил свое любимое детище морем и опоясал гранитной стеною скал, а живущих на острове людей наделил твердым характером и несгибаемой волей, с тех пор и поныне Корсику считают оплотом непокорности и свободы.

Молодая женщина верила, что любой человек, взобравшийся на один из этих утесов и глотнувший этого воздуха, может внезапно ощутить в себе силу титанов и услышать вкрадчивый шепот судьбы: «Ты должен совершить то, для чего предназначен, ты создан для того, чтобы победить!»

Судно обогнуло мыс, и взору открылся сверкающий белизной город, расположенный в глубине бухты, у подножья темных скал: казалось, огромный дракон распахнул усеянную белыми зубами пасть.

Вскоре путешественники сошли на берег и отправились по извилистым улочкам к главной площади Аяччо. Ролан бежал впереди, с восторженным интересом разглядывая все, что попадалось на пути, Бернар нес вещи, а Элиана взяла на руки Адель.

Они увидели жителей Корсики, позолоченных солнцем, с блестящими черными глазами, одетых очень просто, почти бедно и говорящих на странной смеси итальянского с французским.

Бернар не хотел останавливаться в гостинице, а потому договорился с одной пожилой корсиканкой о том, чтобы снять маленький домик на окраине городка.

Комнатки оказались похожими на монастырские кельи – всюду голый камень и почти никакой обстановки, но Бернар объяснил Элиане, что на острове все жилища такие. Впрочем, ее нисколько не удручала убогость жилья – ведь всего в двух шагах открывались потрясающе роскошные просторы дикой природы. У Элианы захватывало дух при виде оливковых, апельсиновых, каштановых рощ, виноградников, гигантских скал и чудесных пляжей.

В тот же день Бернар повел ее в город, но там почти нечего было осматривать: все выглядело на редкость безыскусным. Единственным, что по-настоящему восхитило Элиану, стала итальянская церковь с редкостной красотою форм и великолепной внутренней отделкой – мозаикой, тусклой позолотой, орнаментами, тонкой резьбой. Все было выполнено превосходно, но казалось необновленным, древним как мир, и потому воскрешало в памяти вышедшие из глубины веков предания и библейские сюжеты.

А затем потянулись дни, полные отдыха, купаний, развлечений, приключений, игр, и ночи с их бесконечной лавиной чувственных восторгов, ночи, принадлежавшие им двоим.

За время путешествия из Парижа в Марсель и жизни на Корсике Элиана и Бернар несказанно сблизились, и молодая женщина многое узнала о своем муже. По натуре он был человеком необычайно прямым, умел принимать решения, настаивать на своем, мог стать очень упрямым и даже вспылить, но она уже поняла, насколько сильно он ее любит, и знала, что он никогда не скажет ей ни единого резкого слова. Кроме того, Элиана видела, что лучшего отца для своих детей ей трудно было бы пожелать. Бернар превосходно ладил с Роланом, который буквально боготворил его, и успел привязаться к Адели. Он часто брал ее на руки, говорил и играл с нею, и вскоре девочка с радостной улыбкой тянулась к нему и смеялась, и что-то лепетала.

Бернар брал напрокат лошадей, и они с Элианой каждый день совершали верховые прогулки. Кругом простирались зеленые холмы, утопающие в гуще вечнозеленого кустарника; перерезанные изгородями пастбища, бурные реки и тихо журчащие маленькие ручьи – огромное, полное жизни пространство небольшого острова, затерянного в необозримых просторах мира.

Всадники взбирались по заросшим папоротником склонам оврагов, проносились между шумных деревьев огромной дубравы, где яркие, слепящие взор солнечные блики скользили по их лицам, таинственно мерцали в глубине глаз; обгоняя друг друга, мчались по горной дороге, и разрумянившаяся Элиана заливисто смеялась, погоняя коня, хвост и грива которого полоскались на ветру. Она не боялась ни скорости, ни высоты, и сама предлагала Бернару спускаться по отлогим террасам вниз, к сверкающему волнами морю. Молодая женщина рывком сдвигала шляпу на затылок, чтобы без помехи разглядеть пустынные мысы побережья, глубокие, поросшие травами ложбины, в которых пасся скот, и маленькие домики, примостившиеся на краю города. Потом разворачивала лошадь твердой рукой, а другую простирала вперед, показывая на увиденное, и задавала Бернару множество вопросов.

Элиана знала: он несказанно рад тому, что она полюбила Корсику, его родину, колыбель его души.

На побережье, среди скал, они отыскали крохотную бухточку, где даже днем можно было купаться и лежать на песке обнаженными, и подолгу пропадали там, и лишь солнце, скалы да парившие высоко в небесах птицы становились свидетелями того, что происходило между ними.

Вот и сейчас Элиана вольно расположилась на берегу, у кромки воды. Она чувствовала спиною горячий песок, а грудью и животом – тело Бернара, его бархатистую кожу, еще влажную от недавнего купания в море.

– Почему я не могу жить без тебя? – прошептал он в перерыве между поцелуями.

– Не знаю, – с невинной улыбкой ответила Элиана и закрыла глаза.

Этот мужчина принадлежал ей весь без остатка – такого она еще не испытывала. Максимилиана всегда куда-то влекло, он вечно строил планы, что-то обдумывал – даже во время той памятной поездки в Америку. А с Бернаром можно было жить настоящим, по крайней мере сейчас, и всецело отдаться сладким минутам любви, зная, что для него тоже не существует ничего другого.

– Я бы хотела купить этот домик и поселиться здесь навсегда, – произнесла она, охваченная внезапным порывом. Потом села на песке и принялась выжимать волосы.

– Возможно, когда-нибудь мы так и сделаем, – сказал Бернар, неохотно выпуская ее из объятий. – Корсика – удивительно место. Не просто прекрасное, а еще и уединенное, а значит, замечательное вдвойне. Не все понимают, какую силу и сколько вдохновения можно черпать в уединении.

– Помнишь, ты говорил о судьбе? – немного подумав, произнесла Элиана – Ты признался, что готов испить свою чашу до дна. Неужели ты никогда не пытался что-либо изменить?

– Конечно, пытался, любимая. Но решение одной проблемы порождает множество новых и так до бесконечности. Не умеющий наслаждаться мгновеньями настоящего никогда не достигнет счастья! Со временем судьба дает нам понять, для чего было послано то или иное испытание, – чтобы вывести нас на новый жизненный круг, помочь осознать свои ошибки и по-другому взглянуть на мир… – Он вздохнул. – Но знаешь, порой попытка разобраться в прошлом кажется мне похожей на старания разглядеть в небесах след птичьих крыльев, а стремление к будущему – на погоню за собственной тенью.

– Да, ты прав, – задумчиво промолвила молодая женщина. – Однажды я уже отправлялась в романтическое путешествие и думала, что оно станет началом новой жизни, а вышло иначе.

– У нас так не будет, – заверил Бернар, поймав ее взгляд и протягивая к ней руки – Наше настоящее и наше будущее мы не отдадим никому. Я не обещаю тебе звезд с неба, но постараюсь сделать все для того, чтобы ты была счастлива.

Да, Элиана чувствовала себя счастливой, а еще – она дивно похорошела. Ей исполнилось двадцать семь лет, но можно было дать гораздо меньше: она выглядела посвежевшей и на удивление юной, совсем как в пору девичества.

Она понимала – это сделала с нею его любовь.

Максимилиан де Месмей вернулся во Францию в марте 1800 года и сразу обратил внимание на перемены, произошедшие в столице с установлением консульской власти. Улицы стали чище, всюду трудились отряды рабочих: прокладывали тротуары, канализационные стоки, водопроводные трубы, расчищали руины, чинили ограды и фонтаны, возводили здания, строили набережные и каналы. Многие парижане, уже привыкшие к хаосу, взирали на это с изумлением. Максимилиан слышал, как один ремесленник сказал другому: «Десять лет город был похож на помойную яму, в которую все только и плевали, на несчастного беднягу, которого обирали, как могли. Мы не просто лишили его великолепия, а в буквальном смысле слова раздели догола, вываляли в грязи, сорвали с него все, даже крест. Но теперь, кажется, дело пойдет на лад».

И действительно, столица преобразилась: появилось несколько новых рынков, дома наконец-то обрели номерные знаки, по улицам вышагивали отряды жандармов, отныне подчинявшихся префекту города, и стало не так страшно выходить по вечерам.

Максимилиан нашел, что общество сильно изменилось: многие из старых салонов перестали существовать, зато открылись новые; на политическую и светскую сцену вышли другие люди. Что ж, это было неудивительно, Максимилиан давно знал: в Париже год – как век, все здесь меняется непостижимо быстрым образом, и если ты хочешь, чтоб о тебе не забыли, то должен постоянно напоминать о себе.

Вскоре после приезда он решил навестить давнего знакомого – Поля де Ла Реньер. Тот встретил приятеля с радостью и сообщил новости, многие из которых Максимилиан, разумеется, уже знал: о назначении Бонапарта первым консулом, об утверждении Конституции, об административном переустройстве страны.

– Я полон оптимизма, – сказал Поль. – Бонапарт собрал замечательную команду единомышленников. Он не боится окружать себя умными людьми; как ни парадоксально, но такое качество – редкость для правителя. Большинство из них относится к молодым дарованиям с большой опаской.

– Вероятно, он уверен в своем превосходстве.

– Возможно. Но с другой стороны, истинный талант никогда не опустится до мелочной зависти и не станет опасаться соперничества, – ответил Поль. Потом спросил: – Ты надолго приехал?

– К сожалению, нет. Переговоры еще продолжаются. Просто представился случай приобрести кое-какую недвижимость.

– Для будущих наследников? – добродушно произнес Поль.

Максимилиан улыбнулся.

– Об этом я еще не думал. Кстати, как поживает мадам де Ла Реньер?

– Неплохо. Вернее сказать – как всегда.

– А… Элиана?

На лице Поля появилось озабоченное выражение.

– Не знаю, как и сообщить… Вот уже два года, как мы ничего о ней не знаем.

– Два года? – переспросил Максимилиан. – Но… каким образом? Что-то случилось?

– Да, то есть я точно не знаю. Элиана уехала от нас, внезапно, ничего не сказав, и мы не сумели ее отыскать. Сам понимаешь, насколько трудно найти человека в Париже.

– Но существовала какая-то причина? – продолжал допытываться Максимилиан.

Поль замялся.

– Тебе известно, что я не люблю вмешиваться в такие дела, но, по-моему, они повздорили с Шарлоттой, и, кажется, моя жена вела себя не лучшим образом.

– Я могу с нею поговорить? Она у себя?

– Да. Но предупреждаю, Макс, это всего лишь мои предположения.

– Не беспокойся, я не скажу ничего лишнего.

Максимилиан постучал к Шарлотте и, получив ответ, вошел в комнату. Женщина сидела спиною к нему, за бюро, и что-то писала. Хотя, когда она медленно повернула голову, на ее лице отразилось удивление, Максимилиану показалось, что Шарлотта ожидала его появления.

Они смотрели друг на друга. Невзирая на то, что Шарлотте было уже тридцать пять лет, сейчас она выглядела, пожалуй, лучше, чем когда-либо. Прежде ее чрезмерная худощавость и угловатость казались недостатком, но теперь это молодило ее. Она словно остановилась на определенной возрастной отметке и более не старела. Все те же глубокие серые глаза, легкий слой румян на щеках, чуть подвитые пряди русых волос и спокойная уверенность движений. Но взгляд выдавал ее годы, взгляд, в котором не было ни кокетства, ни молодого задора. «Женщина неопределенного возраста» – вот что можно было о ней сказать.

А Шарлотта в свою очередь думала о стоящем перед нею мужчине. Как она и предполагала, Максимилиан мало изменился: красиво вьющиеся светло-каштановые волосы, благородная осанка, а глаза, как осеннее небо после дождя, – чистые и чуть печальные. Но если прежде выражение его лица выдавало утонченные чувства и какие-то смутные желания, то теперь он полностью владел собой. И еще в его манерах появился оттенок солидности, что несколько не вязалось с моложавым видом.

Шарлотта протянула ему свою легкую и в то же время по-мужски твердую руку.

– С возвращением, Максимилиан.

– Лучше просто с приездом.

– Так вы ненадолго?

– Скорее всего так.

– Софи с вами?

– Да, она приехала вместе со своей дочерью.

– Девочке, должно быть, лет пять или шесть? Она, наверное, прехорошенькая?

Максимилиан пожал плечами.

– По-моему, такая же, как все дети.

– Похоже, вы не очень любите детей, – заметила Шарлотта.

– Я к ним просто равнодушен.

– Но когда-нибудь вам придется завести своих. Не сегодня-завтра восстановят титулы, и вам понадобится наследник.

– Что ж, – спокойно произнес он, – всему свой срок. «Похоже, он нисколько не боится времени, – подумала Шарлотта, – и жизненная дорога кажется ему усыпанной звездами. Этакий земной Млечный Путь».

– Я хотел спросить об Элиане, – осторожно начал Максимилиан. – Поль сказал, она исчезла?

– Да, я приложила все усилия для того, чтобы ее разыскать, но безуспешно.

Она выглядела не на шутку расстроенной. Максимилиан сделал паузу. Затем произнес:

– Я ее видел.

– Элиану? Вы? – с искренним волнением переспросила Шарлотта. – Но где? И когда?

– Два дня назад. В Опере.

Максимилиан не лгал. Он действительно видел Элиану в театре на опере модного в те времена композитора Гретри. Это произошло совершенно случайно. Максимилиан с Софи сидели в ложе, а Элиана и ее спутник занимали более скромные места, и все же он сумел ее разглядеть. Она была одета в белое атласное платье, собранное на груди мелкими складками, пышные волосы стягивала лента того же цвета, на обнаженных руках красовались серебряные браслеты. Сидящий рядом с нею мужчина своей смуглой кожей и чеканным профилем напоминал итальянца; в его лице была какая-то особая притягательность и твердость.

Элиана увлеченно слушала оперу; и хотя она почти не поворачивалась к своему спутнику, Максимилиану показалось, что она ни на мгновение не забывает о нем. Этот мужчина не просто сопровождал ее в театр, между ними, без сомнения, существовала любовная связь. Подумав об этом, Максимилиан ощутил странное стеснение в груди. Конечно, он вовсе не мечтал о том, чтобы после его отъезда Элиана каждый день посыпала себе голову пеплом и состарилась раньше времени, и все же не ожидал увидеть ее столь привлекательной и довольной. Она явно превосходно себя чувствовала в обществе этого безвестного офицера, и Максимилиан не переставал ломать голову над тем, как давно они близки. Он прекрасно знал, что Элиана не из тех женщин, что бросаются на шею первому попавшемуся мужчине.

Максимилиан не решился подойти к своей бывшей возлюбленной и покинул театр незамеченным ею.

– Элиана была с мужчиной, – сказал он Шарлотте в продолжение своих тягостных мыслей, чувствуя мучительное сожаление о том, чему он позволил ускользнуть, и скорее всего – навсегда.

Ах, Элиана! Женщина с пылким сердцем, мятежной душой, умеющая любить с таким упоением! Чья ты теперь? Глаза Шарлотты чуть сузились.

– Вы знаете этого мужчину?

– Нет, никогда его не встречал. Он из военных, офицер…

Женщина нахмурилась.

– Странно. Моя сестра вас видела?

– Нет.

Шарлотта улыбнулась. Так могла улыбаться только потомственная аристократка – обезоруживающе безжалостной и в то же время дружелюбной улыбкой.

– Едва ли стоило ожидать, что такая женщина, как Элиана, останется одна. Вы же сами бросили ее из-за Софи!

Максимилиан невольно поморщился от произнесенного ею резкого слова.

– Я не бросал Элиану из-за Софи. Мне пришлось уехать – вот и все. Это произошло по вине обстоятельств. С таким же успехом можно утверждать, что Элиана некогда предпочла мне Этьена де Талуэ.

– Что ж, воля ваша. Я рада, что у моей сестры все хорошо. Возможно, теперь она даст о себе знать.

Максимилиан с облегчением кивнул. Потом промолвил:

– Я привез вам с Полем приглашение от Софи и господина Рюмильи. Вас просят пожаловать на прием в его загородный дом.

Шарлотта не удержалась от иронии.

– С чего бы вдруг?

– Софи хочет представить вас своему дяде. Она о вас очень высокого мнения. И я, разумеется, тоже.

С этими словами он почтительно поцеловал кончики ее пальцев.

– Хорошо, – с равнодушной улыбкой отвечала Шарлотта, – я приеду.

Она действительно поехала на прием – через два дня, в экипаже, который любезно прислал господин Рюмильи.

Отодвинув занавески, Шарлотта смотрела в окно, удивляясь неповторимо необычным краскам природы.

Был какой-то странный вечер: со стороны реки надвигалась гроза, и небо там приобрело угрожающе темно-синий цвет. Выше, над головой, оно казалось неестественно сиреневым, еще дальше – дымчатым, и лишь в другой стороне, которую еще не накрыли медленно наползающие тучи, оставалось пронзительно-голубым. Хотя огненный диск солнца уже скрылся из виду, его лучи еще касались земли, и оттого этот тусклый свет выглядел поразительно искусственным, загадочным, словно не имеющим источника.

Было непонятно, день это, утро или вечер: в мире будто бы все смешалось, и стало возможным увидеть то, что желаешь увидеть, узнать все, что захочешь узнать.

По аллеям парков несся прохладный ветер, но деревья стояли околдованные таинственной неподвижностью. На улицах не было ни души, и только огни на набережной мерцали вслед экипажу, точно сотни чьих-то внимательных глаз.

Она прибыла в особняк к назначенному часу. Софи и Максимилиан уже были там, и сам хозяин, господин Рюмильи, вышел навстречу Шарлотте.

– А ваш супруг? – спросил он после приветствия.

– Он просил вас принять его извинения, он не смог приехать, – заученно ответила Шарлотта.

Поль и прежде не любил приемы, а в последнее время и вовсе удалился от общества. И Шарлотта, признаться, не огорчалась. Она была рада стать полновластной хозяйкой своего времени.

Собираясь на прием, Шарлотта надела закрытое красно-бурое платье с плечиками и узкими рукавами и гранатовое колье.

Господин Рюмильи, во фраке лувьерского сукна с широкими отворотами и стальными пуговицами, высокий, подтянутый, всей своей позой, видом, взглядом напомнил ей беркута, хищную птицу, живущую над всеми и в стороне от всех, сильную и бесстрастную, не знающую милосердия и пощады, и Шарлотта с чувством затаенного удовольствия думала о том, как приятно было бы схлестнуться с ним в споре. Она сразу угадала в нем скрытого противника, наделенного агрессивным, изощренным умом политика и гибкостью прирожденного дипломата.

Сегодня, непонятно отчего, Шарлотта испытывала какую-то болезненную нервозность, ее терзали странные предчувствия, словно в ее судьбе должны были произойти перемены. Она не считала себя готовой к этому и вовсе этого не желала. Она привыкла к своей жизни, как привыкают к старой удобной одежде, время убило в ней жажду новизны.

После короткой беседы все прошли в зал, где дамам были предложены легкие вина, а мужчинам – коньяк.

Шарлотта с Софи отошли в уголок и присели на диван, обитый вышитой тканью из Бовэ, подлокотники которого изображали сфинксов.

– Я вижу, вы добились своего, Софи? Вы счастливы? Кажется, ваша помолвка с Максимилианом – дело решенное?

– Похоже, так. А счастье… Наверное, оно никогда не бывает полным. Суть человеческой жизни не только в достижении определенной цели, но и в том, что он приобрел на своем пути. Я многое узнала, многое поняла. И потому не вправе роптать на судьбу.

Софи произнесла эти слова так трезво, потрясающе спокойно, как едва ли сумела бы сделать сама Шарлотта, и та ограничилась тем, что сказала:

– Я рада, что вы пришли к таким выводам, Софи.

Через некоторое время молодая женщина присоединилась к компании мужчин, среди которых был и Максимилиан, а к Шарлотте подошел господин Рюмильи.

Очевидно, он считал своим долгом оказывать новой гостье особое внимание, потому как предложил ей осмотреть дом и вызвался лично сопровождать ее.

Он повел Шарлотту через вереницу комнат, озаренных чарующим светом, струящимся из хрустальных люстр, с поблескивающими, как льдинки, подвесками.

От нее не укрылась мимолетная теплота его взгляда и та заинтересованность в разговоре, какую не могла скрыть холодноватая учтивость, с которой он старался держаться.

Господин Рюмильи привел Шарлотту в небольшую гостиную и сделал жест рукой, предлагая сесть, а потом указал на букет в высокой белой вазе.

– Цветы для вас.

Шарлотта изумленно улыбнулась. В ее доме редко появлялись букеты – почему-то они раздражали ее. Они словно служили напоминанием о том, чего никогда не было в ее жизни.

Она коснулась пальцами лепестков. От цветов веяло трогательной грустью. Божественные создания, жизнь которых искусственно поддерживается влагой; обреченные, распустившись, явив свою красоту миру, тут же умереть!

Потом перевела взгляд на собеседника. У господина Рюмильи было породистое жесткое лицо, густые седые, напоминающие львиную гриву волосы и внимательные голубые глаза, ни на мгновение не дающие догадаться, о чем он думает. Шарлотта знала, что Рюмильи – вдовец. Он слыл грозой своих подчиненных, жил очень замкнуто, хотя обладал большой властью в министерстве, и все время посвящал работе.

– Зачем? – спросила Шарлотта, поймав его пристальный взгляд.

– Потому что вы женщина.

Он произнес это спокойно и веско, почти без всяких эмоций, и Шарлотта промолвила во внезапном порыве отчаянной откровенности, какому хотя бы раз в жизни бывает подвержен любой человек, порыве, появление которого зависит не столько от того, в чьем обществе ты находишься, сколько от твоего внутреннего состояния в этот момент:

– Я не такая, как все!

Он согласно кивнул.

– Я слышал, вы очень умная женщина.

Шарлотта позволила себе усмешку.

– Женский ум – невеликое достоинство в глазах мужчин. Они куда больше ценят красоту.

– Что ж, верно. Но плениться женской красотой – несложная задача.

– Вы правы, – Шарлотта смотрела ему прямо в глаза. Она вдруг решила поднять столь долго опущенное забрало. – Для того чтобы по достоинству оценить ум женщины, надо самому быть человеком неглупым.

Он ничего не ответил, и во время внезапно наступившей паузы его лицо посветлело от каких-то мыслей.

– Это вы сделали интриганку из маленькой Софи? Видели бы вы, что она вытворяла в эмиграции!

Женщина засмеялась.

– Я? Вовсе нет! Просто я дала ей понять, что для женщины важно быть не только чувственной, но и разумной. Человек не может жить чем-то одним, он должен иметь что-то в резерве – тогда ему будет проще приспособиться к переменам.

Они сидели и беседовали около часа, пока не настала пора вернуться к гостям, Шарлотта наслаждалась явным интересом этого человека к себе и к их разговору. И хотя она знала, что это ровным счетом ничего не значит, да и не стремилась к тому, чтобы оно значило что-либо, ее сердце невольно размягчилось, и она впервые почувствовала укол совести за то, что проявила столько мелочной зависти и жестокой мстительности по отношению к своей сестре.

Шарлотта вспомнила, как Элиана, решив стать любовницей Максимилиана, в ответ на ее доводы сказала: «Пусть то, что я испытаю, будет кратким, как миг вхождения в сон, и не повторится никогда, все-таки это лучше, чем та пустота, в которой я пребывала так долго. Лучше страдания по минувшему, чем тоска о несбывшемся. Мне будет легче жить с этими воспоминаниями, воспоминаниями сердца и души».

«А ведь она была права», – подумала Шарлотта.

Она вспомнила свои мечты о встрече со счастьем, сейчас представлявшиеся глупой выдумкой, порожденной юношеским отчаянием, все то, что перегорело, чему суждено было стать заживо погребенным в ее душе, что она долгое время душила в зародыше.

Шарлотта вновь усмехнулась. Сейчас ей казалось, что даже любовь к Максимилиану существовала лишь в ее воображении.

«Неужели мне только и осталось, что считать пустые годы?» – подумала женщина.

И только в эту минуту она окончательно осознала, что всю свою жизнь так и не переставала чего-то ждать.