Текст книги "Роза на алтаре"

– Хорошо, когда тебя кто-то любит и ждет, правда?

– Конечно, – ответила Элиана.

Она завязала ленты на шляпке девочки и выпрямилась, глядя на Поля.

– Я обязательно привезу Розали к тебе погостить, – сказала она, догадываясь, о чем он думает.

– Я и в самом деле люблю этого ребенка, – признался Поль. – Странно, правда? Ты, должно быть, считаешь меня глупцом?

– Вовсе нет. Я знаю, что девочка напоминает тебе Шарлотту, которой ты так дорожил. И я очень рада, что кто-то помнит мою сестру.

Элиана решила, что попросит Дезире ухаживать за могилой Шарлотты. Сама она, невзирая на все заботы, ходила туда каждую неделю. К сожалению, та часть кладбища, где были похоронены Амалия де Мельян и Этьен, была разграблена во время Революции, и могильные холмики сровнялись с землей. Но, бывая в церкви, Элиана не забывала ставить свечи за упокой их душ и произносить слова молитвы. И еще – за своего отца, мать Бернара и троих его сестер.

Женщина тяжко вздохнула, вспомнив Этьена де Талуэ. Как бы сложилась ее жизнь, останься он жив? А теперь ее старшему сыну было столько же лет, сколько первому мужу, когда он погиб от бездушной пули, выпущенной из гвардейского ружья.

– Да, этот так, я ее помню, – немного помолчав, промолвил Поль. – Когда-нибудь ты расскажешь Розали о своей сестре?

– Обязательно, Поль. Можешь не сомневаться.

– Передай привет Бернару и детям. И счастливого тебе пути!

– Спасибо!

ГЛАВА IX

Море простиралось до самого горизонта, влево и вправо, куда хватало глаз, и было синим-синим, синее, чем огромное безоблачное небо. На поверхности воды плясали зеркальные блики – они казались звездами, упавшими с небес и качающимися на гребнях высоких волн.

Элиана, Андре, Морис и Розали спешили по улицам Марселя в сторону порта.

Женщине не верилось, что она снова видит эти покрытые густой белой пылью мостовые, домики под красной черепицей, четкие очертания горных массивов, тонкие мачты кораблей; чувствует запах соленой воды, свежего ветра, аромат дикого можжевельника, душистых смол многочисленных вечнозеленых деревьев, спаленных солнцем трав, благоухание цветов; слышит шум гавани и шорох листьев, сливающийся с шепотом волн, – волшебную музыку земного рая.

Дети, никогда не покидавшие Парижа, с изумлением созерцали невиданные картины жизни южного города. Дышащие жаром каменные плиты площадей и тут же – узкие тенистые улочки; слегка дрожащий от зноя воздух, обжигающее солнце, а рядом – прохлада великолепного водного пространства; ряды лавок, навесов, толпы людей на рынках, шум и теснота в порту и в то же время – ощущение небывалой свободы.

Розали молча озиралась вокруг, так, словно попала в какое-то сказочное царство. Она ни на секунду не выпускала руки Элианы, и женщина старалась идти, примеряясь к ее шагу. Зато Андре неутомимо стремился вперед. Он первым скинул куртку и башмаки и закатал рукава рубашки, обнажив по-мальчишески тонкие смуглые руки. Он настороженно и в то же время пытливо всматривался в незнакомый мир – здания, лица людей, природу, – охваченный жаждой новизны, желанием познать жизнь. Андре не походил на Ролана, чья душа казалась распахнутой миру, светлой, как солнечный день, он был более замкнутым, сдержанным, скрытным, и в то же время в его сердце жил, готовый разгореться в любую минуту, пронзительно-жаркий огонь безрассудства. И, зная об этом, Элиана молила Бога о том, чтобы на жизненном пути ее среднего сына не случилось никаких революций и войн.

И только Морис оставался равнодушным к тому, что видел. Ему не нравились шум, жара, пыль, он устал и успел проголодаться. Утром дети дружно отказались от завтрака, и Элиана не настаивала. Они лишь попили воды у колодца, а потом еще раз – из фонтанчика на площади.

Конечно, путешествие в дилижансе от самого Парижа было весьма утомительным, но женщина понимала, что причина недовольства Мориса кроется в другом. До недавнего времени мальчики постоянно держались вместе, их объединяли общие интересы, игры – тогда они оба были детьми. Но потом Андре внезапно сильно вытянулся, окреп и из ребенка превратился в подростка. Ранее не слишком заметная разница в четыре года теперь начала сказываться на их взаимоотношениях. Одиннадцать и семь – совсем не то, что одиннадцать и пятнадцать. В то же время Элиана поневоле стала уделять младшему сыну гораздо меньше внимания, чем прежде, – в основном из-за болезни Ролана. А потом – эта история с Бернаром, тревоги о будущем семьи…

Вот и сейчас мальчик шел один, раздраженно отбрасывая ногой попадавшиеся на пути камешки. Элиана вела за руку Розали, а в другой несла саквояж, Андре же двигался быстрее Мориса, к тому же он был так увлечен путешествием, что не имел никакого желания болтать с младшим братишкой. И вообще, теперь он охотнее разговаривал с матерью или Аделью, которая была старше его всего на два года. Внезапно Розали замедлила шаг и сказала:

– Мама, мне в туфли набился песок.

Элиана поставила саквояж на землю и принялась помогать девочке. Морис долго поджидал их, а потом обиженно выкрикнул:

– Скоро вы там?! Мне уже надоело стоять на месте! Я устал и хочу есть.

Розали бросила на него взгляд из-под полей соломенной шляпы, скрывавшей от солнца ее нежное белое личико, и ничего не сказала, а женщина ответила:

– Потерпи. Не жалуйся. Мы тоже устали.

Наконец они выбрались из лабиринта белых стен, исчерченных светом солнечных лучей и тенью деревьев, образующих над головой похожий на толстую сетку зеленый навес, и остановились на площади.

Удивительный летний день утопал в объятиях сказочно-чистой синевы моря и небес, на которых застыли легкие, серебристые, будто нарисованные облачка. Отсюда были хорошо видны прибрежные скалы, столь ярко озаренные ослепительным светом, что казалось, будто они покрыты снегом, а на их склонах – маленькие домики, похожие на ракушки, прилепившиеся к поверхности подводных камней.

На самом берегу, на мокром шелковистом песке, дремали рыбацкие лодки, а воды залива рассекало множество кораблей, поражавших взор рядами взмывавших ввысь гордых мачт и белоснежных парусов.

Элиана усадила Розали и Мориса на позеленевшую каменную скамью, стоявшую в тени огромного платана, и велела немного подождать.

– А мы с Андре пока разузнаем, где можно перекусить.

– Я тоже пойду, – упрямо ответил Морис.

– Но Розали устала, а я не могу оставить ее одну. Мальчик нахмурился и демонстративно отвернулся от сестры.

– Ты плохо себя ведешь! – строго заметила Элиана.

– Сиди здесь! – решительно приказал брату Андре.

– А ты помолчи! – сердито огрызнулся тот.

Лицо Элианы помрачнело. Она сдвинула брови, но ничего не сказала. Потом ласково заговорила с Розали.

– Не беспокойся, дорогая, мы скоро приедем. А ты тем временем немного отдохнешь.

Они с Андре довольно быстро отыскали уютное и чистое кафе и повернули обратно, но тут Элиана, не удержавшись, решила на минутку заглянуть в чудесную, пленительно-изящную итальянскую церковь, украшенную легкими стройными колоннами, тончайшей работы капителями, скульптурами и мозаикой. В отличие от навевающих печаль, тянущихся ввысь строгих готических соборов Парижа, прохладный полумрак этого храма действовал успокаивающе, пробуждал особые глубокие размышления, усыплял тревогу. Таинственная игра красок, совершенство пропорций, удивительная гармоничность линий…

Женщина заметила, что и Андре стоит как зачарованный, разглядывая изображения святых. Ну да, конечно, ведь даже Бернар, вдоволь хлебнувший правды жизни, никогда не переставал верить во что-то чудесное, преклоняться перед мистическим, любоваться прекрасным.

Сами того не желая, они задержались в церкви дольше, чем предполагали, и когда Элиана вернулась на площадь, то увидела, что Розали спокойно сидит на прежнем месте, но Мориса нигде нет.

Женщина испуганно оглянулась. Кругом дома, зелень, люди, тележки с фруктами и овощами, привязанные к деревьям лошади и… никого.

Она подбежала к Розали.

– А где Морис? Куда он ушел?

– Не знаю, – сказала девочка. – Я и не заметила, как он исчез. Элиана метнулась туда-сюда. Напрасно!

– Давай я поищу его, мама! – предложил Андре.

– Нет-нет! Ты останешься здесь, с Розали, – решительно произнесла женщина. – Я найду его сама. Не хватало, чтобы еще кто-нибудь потерялся.

Она уже забыла, что чувствуешь, когда внезапно кого-нибудь теряешь, когда вдруг происходит то, чего никак не должно было произойти: все внутри опускается, придавленное свинцовым, сковывающим мысли страхом. Человек словно ничего не слышит и не видит, только чувствует частое и неровное биение сердца в груди.

Элиана пошла сначала в одну сторону, потом – в другую, поминутно расспрашивая прохожих и убеждая себя в том, что с мальчиком не могло случиться ничего плохого.

Наконец, приблизительно через полчаса после начала поисков, она обнаружила его в одном из окружавших площадь, тихих, тенистых, зеленых двориков – он мирно сидел на скамье с таким видом, будто только и ждал, что его вот-вот найдут.

Элиана испытала столь сильное облегчение, что вместо упреков была готова осыпать Мориса поцелуями, но, поразмыслив мгновение, заглушила в себе вспышку невольной радости и, подойдя к мальчику, спокойно и сурово произнесла:

– Что ты себе позволяешь! Почему ты здесь? Как ты мог оставить Розали! Посмотри на меня!

Морис взглянул на мать, и Элиана вздрогнула, увидев, что он смотрит на нее ее же глазами.

– Почему ты молчишь? – сказала она. – Я же с тобой разговариваю!

Но мальчик надулся и не отвечал. Когда женщина протянула руку, желая коснуться его плеча, он отодвинулся в сторону.

– Не надо, я уже не маленький! Тем более ты все равно меня не любишь, да никогда и не любила!

Элиана почувствовала внезапную тяжесть в ногах, а в висках – странный холод. Она присела на скамью рядом с сыном и тихо спросила:

– Почему ты так говоришь, сынок?

Он пожал плечами.

– Ты любишь других, а обо мне и думать забыла. – И, помолчав, прибавил: – Вот папа – тот всегда помнит обо мне. И тетя Дезире, и дядя Эмиль!

Это прозвучало совсем по-детски, и Элиане пришла в голову спасительная мысль: Морис говорит то, что в минуты обиды хотя бы раз в жизни произносит любой ребенок. Она оглянулась вокруг и вдруг поняла, что этот солнечный день, играющее красками жизни настоящее и сидящий рядом мальчик, ее сын, не имеют никакого отношения к прошлому, к тому, что случилось много лет назад. Те страшные, неприятные воспоминания давно уже умерли в ней, осталась лишь любовь, любовь к своему ребенку – непреодолимое прекрасное чувство.

Элиана пригляделась к Морису. Мальчик был очень красив: темно-русые волосы лежали блестящими кольцами, на щеках пылал нежный румянец, светло-карие, обрамленные черными ресницами глаза ярко блестели. И ей со стыдом подумалось, что одиннадцать лет назад она чуть было не оставила это сокровище у монахинь, едва не вручила его судьбу неизвестным людям, каким-то чудом не потеряла его навсегда. В эти минуты женщина чувствовала то, что обычно чувствует человек, пробуждаясь после кошмара: остатки страха и в то же время радость – оттого, что все это случилось во сне.

– Я знаю, что ты уже вырос, но ведь нас же никто не видит! – звенящим голосом произнесла Элиана и крепко обняла сына. – Прости меня, мой мальчик, если я чем-то тебя обидела! И, пожалуйста, больше не пугай меня так! И не говори, что мама тебя не любит! Конечно, ты устал, но нужно сделать над собой последнее усилие, милый, а потом, когда мы прибудем на Корсику, ты сможешь отдыхать сколько пожелаешь!

Когда они, держась за руки, вернулись на площадь, все было улажено. Элиана никогда не предполагала, что ей придется заново открывать дверь своим чувствам, еще раз себя проверять.

Она, Бернар, дети… Ей не верилось, что они соберутся вместе, наконец-то станут настоящей семьей!

Элиана думала об этом и поздним вечером, когда стояла на палубе корабля, корабля, который шел вперед, прямо в распахнутые ворота ошеломляющей южной ночи, мирно покачиваясь, словно на огромных пружинах. Какое-то время еще были видны вереницы береговых огней, а потом и они пропали вдали. Последний проблеск света на западе погас, осталась лишь алмазная россыпь звезд на темно-синем бархате неба, мутноватое, заколдованно неподвижное сияние луны и серебристые блики на черном зеркале воды.

Волны перекатывались с тяжелым шумом – словно там, во тьме, билось чье-то могучее сердце. Влажный ветер несся навстречу судну, и женщине казалось, что это дыхание желанной свободы.

А утром Элиана неожиданно увидела Корсику совсем другой, не такой, как в прошлый раз, когда взор ослепляли льющиеся с небес потоки густой тропической синевы. Сейчас вода имела жемчужный цвет, а прибрежные мысы скрывала голубовато-серая пелена постепенно тающего тумана. Плотный слой затянувших небеса утренних облаков мало-помалу редел, косые лучи пробуждающегося солнца пронзали воздух, а белесый небосклон на горизонте наливался лазурью.

Теплый, ласковый ветер развевал флаги на мачтах медленно входящего в гавань судна, береговые звуки становились все ближе и резче, и казалось, будто огромный благоухающий остров сам плывет навстречу кораблю.

Элиане почудилось, что она видит на пристани высокую фигуру Бернара и стоявшую рядом с ним Адель, и усомнилась: ведь они не знали, когда она приедет. Хотя, возможно, муж и дочь ходили встречать каждое судно.

Она помахала наугад, и мужчина на берегу тотчас откликнулся. Конечно же, это был Бернар – его глаза до сей поры оставались зоркими, как у юноши.

И опьяненной радостью Элиане уже не верилось, что еще вчера она была счастлива тем, что судьба обещает ей завтрашний день.

ГЛАВА X

Ранним утром, в первые минуты рассвета, на море стояло безветрие. Вода у берега казалась серебристой, а дальше – белой, как молоко, и горизонт скрывался в похожем на падающий снег утреннем тумане. Когда Элиана вступила в воду, берег нарушил свое молчание: с тревожными криками взмыли в воздух дремавшие на песке чайки, послышались неровные всплески волн, неожиданно налетевший ветер тревожно зашумел в густых зарослях выжженных полуденным солнцем трав, растущих на склонах гор. На поверхности моря заиграли блики; казалось, за ночь на гладь воды лег толстый слой золотой пыли, и теперь она заискрилась, засияла в солнечных лучах.

Золотое свечение обернуло бедра Элианы, похожей на чешую, сверкающей пеленой, длинные, распущенные по спине волосы женщины серебрились, и издалека ее можно было принять за русалку.

Повернувшись к берегу, Элиана вздрогнула от неожиданности: на песке, у самой кромки воды стоял мужчина и смотрел на нее. Это был Бернар – он проснулся чуть позже и пошел следом за нею. Обычно они совершали утренние купания вместе, но сегодня Элиана не стала его будить.

Женщина поплыла назад (в прошлое путешествие на Корсику муж научил ее плавать) и вышла из моря. Несколько секунд Бернар любовался ею, а потом закутал в принесенное с собой покрывало и прижал к себе, целуя в мокрое, прохладное плечо.

– Не хочу, чтобы ты простудилась! – сказал он, а после прибавил так, словно не верил в собственное счастье: – Как ты прекрасна, любимая!

Женщина беспечно усмехнулась, тряхнув волосами, усыпанными, словно мелким жемчугом, прозрачными капельками влаги.

– Но мне уже сорок три!

Бернар покачал головой.

– Разве это возраст? Тем более – для моей Элианы! Она не стала возражать: ведь он на самом деле был прав.

Если б прежде, много лет назад, кто-нибудь сказал ей, что в сорок три года она еще сможет наслаждаться жизнью, радоваться и любить, она бы не стала и слушать.

А между тем она все та же – мечты и разочарования, мгновения счастья и порывы грусти. И жаркие ночи с Бернаром под покровом непроницаемой тьмы южного острова, и счастливые пробуждения в тревожной и чуткой утренней тишине.

Они жили здесь уже несколько месяцев – в небольшом каменном домике, окруженном садом, близ рощи черно-ствольных, с гладкой серебристой листвою олив.

С виду Бернар был спокоен и весел, и Элиана не раз задавала себе вопрос: как часто он вспоминает грохот и дым сражений и тех своих товарищей, которые никогда не вернутся назад? Здесь, на Корсике, казалось, будто на земле не существует войн.

Но, конечно, он вспоминал. Случалось, его взгляд становился неподвижным, и на лицо набегали мрачные тени. Думал он и об императоре, который томился на острове Святой Елены, об императоре, чье теперешнее существование было всего лишь тенью прежней жизни.

Однажды Бернар промолвил: «Его колыбелью была земля, а жизненной стихией – Вселенная, и все-таки он оставался человеком, одиноким в своем величии, непонятым никем. Он стал покорителем вечности и жертвой собственной судьбы».

Что-то в Бернаре изменилось, его интерес к жизни ослабел, но Элиана верила, что со временем он воспрянет духом. Недаром она выбрала местом убежища Корсику – уединенный прекрасный остров свободы.

И, конечно, многое значило то, что рядом были дети. Бернар старался уделять им как можно больше внимания: бродил с ними по острову, беседовал, шутил.

Андре мгновенно приспособился к новой жизни, всей душой полюбил родину своих предков и охотно остался бы здесь навсегда.

А вот Морис – Элиана уже видела это – вырастет другим. Мать представляла его таким, каким он станет через несколько лет: приятного молодого человека, привыкшего держаться с элегантной небрежностью и легкой иронией, – студента Коллеж де Франс или другого престижного учебного заведения.

Про Розали сейчас трудно было сказать что-то определенное: где бы ни находилась эта девочка, она все равно большую часть времени пребывала в своем собственном мире. Она призналась, что хотела бы продолжить заниматься музыкой, и Элиана договорилась с супругой одного из офицеров местного гарнизона о том, что Розали будет приходить к ней в дом на час-другой поиграть на рояле. А впоследствии женщина надеялась приобрести собственный инструмент.

Элиана с нетерпением ждала вестей из Парижа. О столичных новостях ей сообщали Дезире и Поль; приходили письма и из Америки, от Ролана. К великой радости матери, он уже мог писать сам. Они с Маргаритой неплохо устроились в Филадельфии на деньги, выделенные Бернаром сыну в счет наследства, и приданое девушки (дар Максимилиана, как догадывалась Элиана). Но Ролан мечтал вернуться во Францию и заняться изучением адвокатского дела.

Элиана его понимала. Она любила окруженную блеском яркого солнца, одетую зеленью Корсику с ее чудесными бухтами и каменными хребтами, сияющую красотой, которую не в силах выразить слово, и в то же время часто вспоминала свой родной город, его улицы, площади, особняк в Маре.

Далеко не каждому хотя бы раз в жизни удается увидеть Париж своими глазами, но при одном упоминании о великом городе грез взгляд любого человека светлеет, устремляется в неведомую даль, а душа наполняется особым поэтическим чувством – смесью мечтательности, сожаления и возвышенной печали.

Вот и Адель скучала по Парижу…

– О чем задумалась? – спросил Бернар.

– О наших детях. О том, что их ждет впереди. Бернар слегка нахмурился.

– Пока они будут учиться в местной школе, а после… Андре может поехать в Италию, в Милан, а к тому времени, как подрастет Морис, мы, должно быть, вернемся в Париж, если… если захотим.

– Адель тоскует по Парижу, – сказала Элиана. – Здесь она чувствует себя одинокой. Она не говорит, но я вижу.

Бернар улыбнулся.

– Тут есть молодые офицеры. Пусть с кем-нибудь познакомится.

– Нет, – серьезно возразила женщина, – ей нужно другое общество. Ее влечет блеск столичных огней, она не рождена для жизни на острове.

– И что ты предлагаешь? Отпустить ее в Париж? Но Адель еще слишком молода для того, чтобы жить одной. Конечно, она может остановиться у Дезире, но ведь кто-то должен представить ее в обществе. – Тут его лицо помрачнело. – Признаться, я все чаще думаю: наверное, совершив этот роковой поступок, я погубил будущее своих детей!

Элиана взяла мужа за руку.

– Пожалуйста, милый, не нужно так говорить! Главное, ты не предал самого себя и то, во что верил.

Бернар усмехнулся.

– Кто знает, осталась ли во мне после всех этих лет вообще какая-то вера! – И тихо прибавил: – Разве что вера в нашу с тобою любовь.

В самом деле, иногда ему казалось, что его влечение к Элиане – нечто большее, чем просто чувство мужчины к женщине; оно походило на неосознанную первозданную тягу одного безымянного вселенского существа к другому, случайно найденному в фантастическом сплетении созвездий, во тьме тысячелетий, во множестве прошлых и будущих жизней, – совпадение, казавшееся воистину невероятным.

Он был уверен, что и ее любовь к нему столь же сильна, что она имеет такие же глубокие корни.

– Я кое-что придумала, – промолвила Элиана, – но не решалась сказать. Не знаю, как ты к этому отнесешься… И все же, наверное, не стоит молчать!

– Что ж, говори.

Выслушав ее, Бернар спокойно произнес:

– Возможно, ты права, дорогая. И, пожалуйста, не думай ничего такого – в данном случае я далек от ревности. Главное, чтобы это было хорошо для Адели. Знаешь, – он мечтательно улыбнулся, – когда мы ехали вдвоем на Корсику, я вдруг почувствовал себя ужасно гордым оттого, что у меня уже такая взрослая и к тому же невероятно красивая дочь!

А потом замолчал, внезапно вспомнив о своих сестрах, ни одна из которых не успела познать великого счастья любви.

Между тем у Элианы отлегло от сердца. Дело в том, что не далее как вчера она словно невзначай спросила девушку:

– Скажи, тебе понравился господин Монлозье?

– Да, – откликнулась дочь, – по-моему, он неплохой человек. Сразу видно – настоящий дворянин! – И, лукаво улыбнувшись, добавила: – Наверное, он был влюблен в тебя, мама? Он так на тебя смотрел! Ты была дамой его сердца, да?

– Что-то вроде этого, – спокойно отвечала Элиана. – Он мой давний друг и желает тебе помочь. В силу обстоятельств мы с отцом пока не можем вернуться в Париж, но меня волнует твоя судьба. Времена изменились, и все же многое в жизни осталось прежним. Господин Монлозье предложил мне представить тебя в высшем обществе. У него хорошие связи, и он согласен тебя опекать. Что ты на это скажешь?

Адель мгновенно расцвела улыбкой.

– О, мама! Мне очень нравится здесь, но там… Я смогла бы посещать приемы, театры, балы! Париж есть Париж – я скучаю без него! Но мне будет плохо и без вас с папой.

Женщина улыбнулась.

– Ты привыкнешь. И я стану приезжать к тебе так часто, как только смогу. А потом наверняка наступит такое время, когда все мы вернемся обратно.

– А папа не станет возражать против моего отъезда?

– Я с ним поговорю. И помни, – сказала Элиана, – как бы далеко мы ни были, в душе – я всегда рядом с тобой!

Она увидела, что Бернар улыбается ей.

– Идем домой, любимая! Впереди у нас целый день!

– И едва ли не целая жизнь! – смеясь, подхватила женщина.

Они пошли наверх по тропинке, и Элиана продолжала думать о муже, о детях, о тех, кто был рядом с нею, и вспоминать других – кто ушел навсегда.

И она говорила себе: «Мы далеко не всегда подвластны только судьбе. Порою любовь меняет курс корабля, на котором мы плывем по жизни, и мы возвращаемся к вечному, к началу и сути мира, и к тем, без кого не можем жить и кто не в силах жить без нас. Это вечный закон и великая правда».