Текст книги "Роза на алтаре"

– Я имею честь быть знакомой с господином Монлозье, – объяснила Элиана детям. – Некогда мы принадлежали к одному и тому же кругу. Давно, еще до Революции. – Потом прибавила: – Скоро, наверное, начнутся танцы. А пока вы можете поесть мороженого и выпить лимонаду.

Ролан кивнул и повел Адель в противоположный конец зала.

Максимилиан и Элиана остались одни. Женщина смотрела на своего бывшего возлюбленного. Все так же подтянут и строен, но волосы утратили блеск и наполовину седые. Морщин мало, но черты лица отяжелели, и взгляд другой – слишком серьезный, усталый. Ему уже пятьдесят – пройдет несколько лет, и он вступит в тот возраст, когда каждый прожитый день стирает с лица очередную частичку того, что хоть немного напоминает о былом, крадет узнаваемое, заменяя его признаками безликой старости. И Элиане вдруг стало невыносимо грустно оттого, что она никогда больше не увидит прежнего Максимилиана с полным огня, задумчиво-мечтательным взором и ослепительной юной улыбкой.

Но, кажется, только сейчас он смотрел не вперед, не вдаль, а на нее и думал лишь о ней.

– Счастлив снова видеть тебя, Элиана, – просто сказал Максимилиан. – Ты все так же хороша.

– Спасибо.

– И у тебя красивые дети. Дочь совсем взрослая. Элиана не удержалась от улыбки.

– Да нет, она еще ребенок.

– Нам нужно поговорить, – серьезно произнес Максимилиан. – Может, выйдем на балкон?

Элиана кивнула. Он пропустил ее вперед, провел по галерее и приоткрыл стеклянную дверь. Воздух был теплый, пахло зеленью. Внизу лежал озаренный огнями Париж.

– Вот мы и пришли, – проговорил Максимилиан, как показалось женщине, нерешительно и тихо. – Ты готова выслушать меня, Элиана?

Она повернулась и посмотрела ему в лицо.

– Да.

– Это касается Адели, – сказал он. – Я долго молчал, но сейчас хочу открыться тебе. Дело в том, что я знаю правду. Шарлотта призналась мне перед смертью. Надеюсь, ты не станешь утверждать, что она лгала!

Уголки губ Элианы дрогнули в слабой улыбке, но в глазах появилось настороженно-жесткое выражение.

– Ты можешь подумать, будто я желаю вмешаться в вашу жизнь, но поверь, это не так. Я уважаю тебя и преклоняюсь перед благородством твоего супруга. Вы – родители Адели, а у меня нет никаких прав считать ее своей дочерью, ни законных, ни моральных. Единственное, что я могу сделать, – это предложить свою помощь.

Элиана молча слушала, и Максимилиан, не выдержав, взял ее за руки и произнес срывающимся шепотом, с отчаянием во взоре:

– Почему ты не сказала мне тогда, что ждешь ребенка?

– Разве это могло что-либо изменить?

– Не знаю. Наверное, да.

Женщина покачала головой.

– Это говорит нынешний Максимилиан, а тот, прежний, решил бы иначе. Может и к лучшему, что все сложилось так, как сложилось. Господь не был бы милостив, если б позволял нам самим вершить свою судьбу. Но ты, кажется, не очень-то счастлив? Как твоя карьера?

Максимилиан пожал плечами.

– Я нахожусь в том возрасте, когда поздно идти вперед. Сейчас для меня настало время пожинать плоды прожитых лет.

Элиана знала, что после смерти господина Рюмильи Максимилиан занял его пост и с тех пор считался одной из ключевых фигур в министерстве. Он имел роскошное поместье, где жил с Софи и недавно вернувшейся из пансиона падчерицей Маргаритой. Собственных детей у него не было.

Женщина не удивилась тому, что он заговорил об Адели только теперь, по прошествии стольких лет. Ей было легко предугадать, что скажет или сделает Максимилиан. Сплетни о внебрачных связях и побочных детях могут испортить репутацию – об этом не стоило забывать. Но сейчас он, возможно, уже не опасался слухов. Или просто был не в силах преодолеть чувство одиночества?

– Думаю, ты вправе гордиться достигнутым, – сказала она.

Максимилиан невесело улыбнулся.

– То, чего я добился в жизни, вскоре может превратиться в груду ничего не значащих обломков. Если империя рухнет, она погребет под собой все.

– Ты так думаешь? – недоверчиво произнесла Элиана.

– Величайшее достижение последних лет – Тильзитское мирное соглашение – дало трещину.[9]9
  Тильзитский договор о сотрудничестве Франции с Россией был заключен в 1807 году.


[Закрыть] Наш вечный враг Англия – на грани падения, континентальная блокада сделала свое дело.[10]10
  Декреты о континентальной блокаде Англии были подписаны Наполеоном в 1806 году.


[Закрыть] Стоит овладеть Балтикой, и ее кольцо сомкнется. Австрия и Пруссия в наших руках, остается Россия. Война с Александром I – а она неизбежна – способна погубить империю. У сверхчеловеческих судеб есть один недостаток – недолговечность. Император уже не тот, империя – тоже, и, самое главное, стало давать сбой ее основное орудие – армия.

Из средства война превратилась в цель, Европа боится Франции и ненавидит ее. Жажда всемирного владычества иссушила сердце страны, люди готовы вернуться к прежним идеалам – миру, покою, любви. Нас окружают какие-то призрачные тени, воздух наполнен тревогой.

– Как в восемьдесят девятом? – прошептала Элиана. – Неужели такое возможно?!

Максимилиан мотнул головой и не слишком решительно коснулся руки Элианы.

– Вряд ли те страшные времена повторятся и все же… Бурбоны стерегут трон как стервятники; возвращение старого роялистского режима поставит всех нас перед новым выбором, и, думаю, многие из тех, кому дорого понятие чести, предпочтут измене изгнание или смерть. Вот почему я хочу сказать тебе, Элиана: если понадобится помощь, без колебаний обращайся ко мне.

– Спасибо, – ответила она – Но я не принимаю важных решений, не посоветовавшись с Бернаром.

– Разумеется, – согласился Максимилиан и прибавил: – Знаешь, я безмерно удивлен: твой супруг прошел все имперские войны и остался жив! Хотя… ведь его ждала та, что способна сделать счастливым любого мужчину! Ты всегда опиралась на человеческие ценности, Элиана, и была права: это единственное, что неподвластно времени. И теперь тебя окружают близкие люди. Ты прожила счастливую жизнь.

Женщина снова улыбнулась. Комплименты в его устах звучали легко и непринужденно. И ей нравилось, что они разговаривают как добрые друзья.

– Нельзя сказать, что я ее прожила. Мне еще предстоит вырастить детей, а если повезет, то и внуков. Да, я счастлива! – Она вздохнула полной грудью, а потом вдруг замолчала и после прибавила с неожиданной горечью: – Если б только не эти проклятые войны! Ведь глядя на Бернара, я всякий раз должна помнить о том, что, возможно, вижу его в последний раз!

Вскоре они вернулись в зал и разыскали Ролана и Адель. Максимилиан подвел к ним черноволосую девушку с непроницаемо-задумчивым взглядом глубоких темных глаз, облик которой был полон загадочной печали, что не вязалось с юным возрастом. У Элианы создалось впечатление, что она была такой от природы.

– Познакомьтесь: дочь моей супруги Маргарита, – сказал Максимилиан. – А это мадам Флери, Адель и Ролан.

Не успели присутствующие обменяться поклонами, как грянула музыка, и Адель тут же принялась нетерпеливо постукивать по полу атласными башмачками. Девушке не пришлось долго ждать: статный молодой офицер, отвесив церемонный поклон, подал ей руку и увел в центр зала.

Элиана с улыбкой провожала взглядом зардевшееся личико дочери, а Максимилиан обратился с вопросом к стоявшему рядом юноше:

– А вы почему не танцуете, Ролан?

Тот смутился. Теперь ему ничего не оставалось, как пригласить Маргариту. Девушка не произнесла ни слова и не улыбнулась, только слегка кивнула головой в знак согласия.

Когда молодые люди удалились, Элиана заметила:

– Странная девушка!

– Да, – подтвердил Максимилиан – В доме ее не слышно, не видно. Все время молчит и почти не выходит из своей комнаты. Признаться, мне стало немного жаль ее, и я настоял, чтобы она поехала на этот бал. Она нигде не бывает… Софи нашла ей жениха в австрийском посольстве. На мой взгляд, он не слишком хорош, но Маргарите, кажется, все равно.

«А ты не пытался с нею поговорить?» – хотела спросить Элиана, но вместо этого полюбопытствовала:

– Софи в Париже?

– Нет, она уехала в Вену по какому-то делу, – довольно равнодушно ответил Максимилиан, и женщина подумала о том, что, очевидно, супруги мало интересуются жизнью друг друга.

Между тем вечер продолжался. Адель танцевала без отдыха; ее лицо раскраснелось от удовольствия, глаза сияли, как лунные камни, она кокетливо улыбалась молодым людям и хохотала над их шутками.

Ролану, как ни странно, пришлось по душе общество Маргариты; кажется, ему даже удалось ее разговорить.

Элиане не хотелось танцевать. Хотя в моду вновь вошли напудренные парики, шитые золотом бархатные камзолы, шелковые чулки и узкие туфли, это мишурное великолепие мало напоминало женщине дни ее юности.

Возможно, она чувствовала бы себя лучше, если б рядом находился Бернар?

Когда она решила ехать домой, Максимилиан лично проводил ее до кареты. Адель и Ролан уже сели в экипаж, а Элиана немного задержалась возле крыльца.

Стало прохладно. Мимо них, вперед по длинной аллее, прошло несколько дам; они кутали обнаженные плечи в роскошные боа и смеялись. Следом спешило трое мужчин в парадных сюртуках и обтянутых черным шелком высоких шляпах. В глубине парка сияли гроздья таинственных огней, в воздухе плыли звуки доносящейся из дворца чарующе-прекрасной музыки.

Максимилиан поцеловал Элиане руку, и ей вдруг показалось, что она так же молода душой, как и четверть века назад.

– Раньше я грезил о счастье, которое ждет меня в будущем, теперь ищу его в прошлом. Я становлюсь сентиментальным. Возможно, это признак надвигающейся старости.

Элиана подняла глаза и заметила, что он смотрит в пространство так, точно видит не сумерки, вуалью ложившиеся на лица, скрывающие предметы в дымке теней, а яркий дневной свет, и женщина поняла, что он смотрит назад, в былое, где, наверное, что-то оставил, какую-то часть себя.

«А ведь мы, и правда, порой остаемся там, частицы нашей души отмирают не вдруг – постепенно, так, как откалываются куски от покрытых известью стен, и мы живем точно тени, призраки, непохожие на самих себя, прежних, – будто персонажи бредового сна. Но замечаем ли мы подобное сами, и видит ли это кто-нибудь со стороны?» – подумала Элиана.

– Все было замечательно, Максимилиан, – промолвила она. – Но мне пора.

И как всегда она сказала ему взглядом то, чего не вымолвили уста. Элиана окончательно прощала его и прощалась с ним. Она навсегда ускользала в свое будущее, и Максимилиан был уверен, что на ее долю выпадет еще немало счастливых дней. А что осталось ему?

Он молча повернулся, чуть согнув плечи, медленно поднялся на крыльцо и исчез в глубине дворца.

А тем временем Софи Клермон сидела в номере отеля, из окон которого открывался вид на улицы благородно-изящной гордячки Вены, окруженной хороводом ослепительно-ярких огней, утопавшей в архитектурном кружеве и опоясанной сверкающей лентой реки.

Она часто бывала здесь, а между тем этот город так и не стал для нее своим; находясь в нем, она чувствовала себя нежданной гостьей, случайно попавшей на чужой праздник. Впрочем, бывало, весь мир казался ей равнодушным, холодным, – возможно, оттого, что все, чем она жила, имело слишком зыбкое основание?

Софи только что проводила за порог своего любовника, молодого австрийского посланника Мальберга, и еще не успела по-настоящему одеться – лишь накинула на слегка озябшие плечи кашемировый капот. За прошедшие годы Софи пережила немало увлечений. После смерти единственного сына они с Максимилианом постепенно отдалились друг от друга, и к настоящему времени их брак практически полностью себя исчерпал. Но они продолжали жить вместе, стремясь соблюсти приличия, и с этой же целью старались скрыть свои похождения на стороне. У них был негласный договор, и это устраивало обоих.

Сначала женщина изменяла мужу из чувства мести за его душевную холодность и явное отсутствие влечения к ней, а потом, когда ее любовь к Максимилиану угасла, это превратилось просто в привычку. Он ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Софи предполагала, что Максимилиан в свою очередь имел связи с другими женщинами, и это так же мало волновало ее. Она знала, чего стоят подобные интрижки, – малозначащие, пустые. Вероятно, он тоже мучился от неутоленных желаний и несбывшихся надежд и не мог найти утешения ни в чем.

Сейчас Софи неожиданно вспомнила Шарлотту де Ла Реньер. Фактически она добилась всего, чего не сумела добиться эта женщина. Шарлотта мечтала стать красивой – Софи из невзрачной девочки превратилась в одну из самых очаровательных дам нынешнего парижского света; Шарлотта желала, чтобы окружающие признали ее ум, – Софи слыла искуснейшей интриганкой, ее уважали и ценили в дипломатических кругах и Парижа, и Вены. И, наконец, она получила Максимилиана. И все же она не была счастлива.

Перестав ощущать себя жертвой, Софи некоторое время упивалась ролью покорительницы сердец, но потом ей это наскучило. Она всю жизнь мечтала о взаимном горячем чувстве, но долгая неустанная борьба с неуловимым врагом – навязчивыми мыслями и страхами – изнурила ее, опустошила душу. Она стала слишком расчетливой, осмотрительной, разумной и растеряла свой пыл. Постепенно Софи привыкла воспринимать мужчин не иначе как партнеров в дипломатической игре, снисходительно принимать их ухаживания и хладнокровно выслушивать комплименты. Их слова больше не проникали ей в сердце.

Женщина хотела чувствовать себя непринужденно и в то же время боялась раскрыться, желала властвовать и одновременно ей нравилось казаться слабой. Она подозревала, что многие мужчины знакомились с нею с целью получить какую-нибудь выгоду, а другие, напротив, видели в ней лишь инструмент для получения удовольствия. Однако несколько месяцев назад ей, кажется, удалось встретить того, кто восхищался ее умом и вместе с тем испытывал к ней восторженную страсть.

И тем чаще в ее сердце начинала закрадываться печаль. Софи думала о недолговечности своего последнего, закатного романа. Ведь Мальберг был намного моложе ее! Да и сама она уже не находила прежней услады в любви.

Женщина подошла к окну и посмотрела на сонные дали, где притаился призрак позднего одиночества. И она, и Максимилиан стояли на его пороге. Год за годом они восходили на ледяную вершину мира, не замечая, что позади остается тепло человеческих чувств. Софи снова вспомнила о Шарлотте де Ла Реньер и ее коротком странном романе с господином Рюмильи, закончившемся столь трагически. На первый взгляд, эти двое прекрасно подходили друг другу и в то же время казались такими разными! Ее дядя, трезвомыслящий политик, бесстрастный и твердый человек, и эта ироничная, высокомерно-холодная женщина! Неужели и они стали жертвами одиночества? Софи усмехнулась. Господин Рюмильи, столь беспощадный к чужим слабостям и недостаткам, не прощавший другим ни малейшей ошибки, – и вдруг сумел понять эту отчаявшуюся душу? Теперь Софи иначе относилась к Шарлотте – с оттенком снисхождения и жалости. Та, конечно, была умна, но в плане любовных ухищрений, наверное, оставалась наивной, как девушка. Да, одно дело человеческая мудрость и совсем другое – проницательность и хитрость женского ума.

Софи повернулась к зеркалу. Она была еще очень хороша: матовая бледность гладкой кожи, густые черные волосы, сверкающие серо-голубые глаза. Софи подумала о своей прежней сопернице Элиане де Мельян. Вот уже несколько лет она не встречала ее в свете. Очевидно, с этой женщиной покончено навсегда. Софи слышала, что Элиана целиком поглощена заботами о семье и детях. Неудивительно, если она преждевременно увяла, стала похожей на множество других измученных проблемами женщин с потухшим взглядом и омраченным тяжкими думами челом. Софи надеялась, что это так.

«Я выиграла!» – говорила она себе. Но сердце подсказывало другое.

ГЛАВА II

Утопающий в легкой дымке зелени город выглядел приветливым и светлым. В голубом небе стояли громады похожих на снежные башни кучевых облаков, в садах расцветали каштаны и сирень, а стволы залитых потоками солнца исполинских платанов сияли ослепительным медным блеском. В этот ранний час в облике столицы было что-то простодушное и наивно-прекрасное, заслоняющее столь навязчиво бросавшийся в глаза ореол имперской пышности.

Да, Париж есть Париж – в какие бы одежды ни оделся, его душа остается прежней, поэтичной, очарованной мечтою, юной, словно весеннее утро.

Постояв на балконе, Элиана вернулась в гостиную и взяла в руки письмо Бернара. События последнего месяца прибавили ей душевных волнений. На прогулке Адель познакомилась с молодым офицером, и между ними завязалась оживленная любовная переписка. Адель пребывала в полном восторге, ежедневно получая и отправляя голубые и розовые листочки. Для девочки, стремящейся поскорее повзрослеть, это стало чем-то вроде увлекательной игры в приключения и романтическую любовь. Отныне ее день проходил в томных вздохах, слезах ожидания и радости, любовании собою в зеркале и бесконечной примерке нарядов. Хотя Элиана вовсе не думала, что столь ранняя влюбленность может иметь серьезные последствия, вся эта суета пробуждала в ней некоторые опасения. Неглубокий ум в сочетании с незрелой душой – в плену поверхностных эмоций и полудетских грез: к чему это может привести?

А Ролану, судя по всему, приглянулась Маргарита Клермон. Она была задумчива, но не мрачна, хотя и невинна, но не наивна, спокойна, но не надменна. Причиной ее замкнутости служила не угрюмость характера, а вынужденное одиночество, в каком она пребывала с детства. Маргарита провела в монастыре десять лет и получила довольно строгое воспитание. Ежедневно внушаемые мысли о скромности, смирении и послушании подавили в ней волю, сделали девушку нерешительной и пассивной, поэтому она ничего не возразила, когда Софи сообщила о том, что подыскала ей подходящего жениха. Жизнь в монастыре не приучила Маргариту заглядывать в будущее, как не способствовала возникновению любовных стремлений. Мать держалась с ней натянуто и сухо, и в ее присутствии девушка больше отмалчивалась. Что касается Максимилиана, он не принимал в судьбе падчерицы никакого участия.

Когда Ролан заговорил о Маргарите, Элиана осторожно намекнула на то, что девушка уже с кем-то помолвлена, и юноша спокойно отвечал, что Маргарита совершенно не знает своего жениха, за нее все решала мать, и еще неизвестно, закончится ли дело свадьбой, если сама девушка ответит отказом.

Адель, которой не понравилась Маргарита, заявила с чувством сестринской ревности: «Да она с тобой и двух слов не сказала!» На что Ролан с улыбкой промолвил: «Не все же станут трещать без умолку о всяких пустяках, как ты».

Но его мечты о встрече с Маргаритой, так и остались мечтами: вскоре он отбыл в полк, а через пару месяцев должен был отправиться на свою первую войну – одну из тяжелейших войн в истории Франции и всего мира. Элиана снабдила сына напутствиями и советами, молилась за него каждый день, и ее сердце ни на секунду не покидала боль.

Между тем Адель окончательно осмелела и пригласила своего кавалера, поручика Даниеля Бассиньи, домой – знакомить с матерью. Элиана приняла его вежливо, но со скрытой настороженностью. Она не доверяла человеку, который решился морочить голову такой молоденькой девушке, в сущности, еще ребенку. Бассиньи выглядел щеголем и производил впечатление позера. Хотя он явно был не слишком умен, отнюдь не казался наивным. Он мило болтал с Аделью, подстраиваясь под ее восторженную неискушенность, и всеми силами старался очаровать Элиану.

За первым визитом последовал второй, потом третий, и в конце концов Даниель Бассиньи попросил руки девушки. Элиана пришла в растерянность, все это казалось ей несерьезным, даже нелепым. Впрочем, в ту пору многое делалось наспех и сгоряча, страна жила в лихорадочном ритме, и плавная неторопливость былых дней напоминала давно прошедший сон.

То, что Элиане удалось выяснить о Бассиньи, можно было изложить в нескольких словах: его родители давно умерли, он воспитывался в военной школе за государственный счет. Впрочем, женщину прежде всего интересовало не происхождение или материальное положение молодого человека, а его порядочность.

Она много раз говорила с Аделью, и мягко, и строго, но все ее доводы разбивались о стену непонимания и обиды. Дочь стала капризной и упрямой, она то плакала, то пробовала дерзить; они как-то сразу отдались друг от друга, и Элиана не знала, что делать. Женщина попыталась побеседовать с молодым человеком, и тот держался на удивление уверенно, даже нагловато. Какая разница, когда жениться, сейчас или позже? Многие ровесницы Адели выходят замуж, чем она хуже? Таким был его ответ, и мать начала догадываться, что дочерью руководит то самое стремление быть не хуже других. В первую очередь Адель интересовала атрибутика, мишура.

Элиана старалась вспомнить, была ли она в возрасте своей дочери столь незрела умом и слепа в чувствах? Возможно…

Они обе написали Бернару и получили два ответа. Прочитав письмо, адресованное Адели, женщина поняла, что Бернар не воспринял увлечение дочери всерьез, но, стремясь ей подыграть, разговаривал с нею, как со взрослой. Делая ссылки на ее молодость и советуя «прислушаться к словам мамы», он тем не менее замечал, что «решение должно оставаться за нею» и «никто не вправе запретить ей влюбляться».

Элиана считала, что с его стороны было очень опрометчиво писать нечто подобное, и сделала вывод, что, скорее всего, Бернар не сумел проникнуться серьезностью ситуации. Наверное, мысль о том, что этот юношеский роман может привести к дурным последствиям, не укладывалась у него в голове.

«Не переживай, дорогая, – успокаивал он Элиану, – просто сейчас у Адели такой трудный возраст. Со временем все встанет на свои места, и она будет вспоминать подобные огорчения с веселой улыбкой. Поговори с нею еще раз. Адель хорошая девочка. Я уверен, ты способна убедить ее не переживать по пустякам и не делать глупости».

И еще он сообщал, что вероятнее всего не сможет попасть домой перед началом войны.

«Меня не покидает предчувствие, что это будет последний поход», – писал Бернар, и Элиана задавала себе вопрос: какой смысл он вкладывает в свои слова?

«В жизни каждого человека бывает последний поход», – сказал он когда-то.

И еще признался: «Я так отдалился от мирной жизни!»

Женщина вздохнула. Ее жизнью тоже овладел призрак войны, он стоял за ее спиною, и она была не в силах отогнать эту мрачную тень.

Затем взгляд Элианы выхватил из письма другой абзац: «Меня изумляет верность простого народа тому, кто околдовал его душу. И эта очарованная душа побеждает разум, принуждает двигаться вперед и вперед – к великому, вслед за великим, ибо жажда божественного в человеке неистребима. Далеко не все любят императора, многие боятся, но все равно это какой-то возвышенный страх. Иные ненавидят его, но так, как можно ненавидеть извержение вулкана или тайфун: с тайным чувством покорности неизбежному. Он один из немногих, кому выпало царствовать не по праву рождения, а по праву своей гениальности. Думаю, мы должны быть счастливы хотя бы потому, что стали свидетелями и участниками чего-то подобного, что приходит в мир всего лишь раз в тысячелетие».

Дочитав письмо, Элиана сложила его в конверт и прошла в столовую, где был накрыт стол.

Заглянувшее в комнату солнце озаряло ее стены розоватым сиянием, сверкало в медных ручках буфета, переливалось мягким жемчужным светом на поверхности фарфора.

Трое младших детей уже расселись на обитых конским волосом стульях. Мальчики с утра чего-то не поделили и сидели надутые, не глядя друг на друга. Бледное личико Розали в утреннем шафранном свете выглядело хорошеньким и свежим. При появлении матери дети встали и произнесли слова приветствия. После молитвы Элиана разрешила им сесть, и сама заняла место во главе стола.

Стул Адели оставался пустым; наверное, упрямая девчонка решила не выходить к завтраку. Иногда женщина начинала чувствовать, как возмущение начинает заглушать желание понять дочь. В самом деле, порою противостоять более сильному бывает проще, чем смириться с непокорностью того, чей долг подчиняться тебе.

Элиана позвонила в колокольчик. Вошла молоденькая служанка.

– Пожалуйста, зайди к мадемуазель и скажи, что мы не намерены ждать ее все утро.

Не прошло и минуты, как горничная вернулась. В ее глазах было любопытство и испуг.

– Мадемуазель нет. Постель несмята. И, кажется, исчезли какие-то вещи.

В этот краткий, словно падение звезды миг Элиана почувствовала, как все внутри опустилось. Краем глаза она поймала выражение лица мальчиков, которые, немедленно забыв свои обиды, принялись возбужденно переглядываться.

– Куда она уехала, мамочка? – раздался тоненький голосок Розали.

Элиана с трудом сообразила, что надо взять себя в руки. Она пристально смотрела на служанку.

– Я… я совсем забыла, что отпустила Адель погостить к подруге. Пожалуйста, приступайте к завтраку. Ничего не случилось.

Дети взяли в руки ложки, и мать, чтобы не вызвать лишних подозрений, последовала их примеру.

Она машинально глотала что-то, не чувствуя вкуса еды. Уехала… Вот именно, куда? С кем, это понятно.

Женщина едва не задохнулась от охвативших ее эмоций. Ее девочка! Она ощутила озноб, словно выйдя из теплого дома, внезапно попала под холодный ветер.

Что же делать? Нужно немедленно написать Бернару! Да, но письмо может затеряться в пути! Элиана почувствовала, что не выдержит ожидания. Она должна ехать сама… к Бернару, а потом они вместе отыщут Адель.

Адель! Придется подготовить себя к тому, что дочь может вернуться… другой. О, только б она вернулась!

Элиане было трудно разобраться в своих чувствах. Смесь страха и тревоги, гнева и нежности!

Женщина расспросила прислугу. Никто ничего не видел, не знал. Под угрозой увольнения Элиана запретила им болтать об этом, в тот же день побежала к Дезире – просить ее присмотреть за детьми – и на следующее утро покинула Париж.

Она ехала в дилижансе, обозревая горизонт, душистые луга и серебристо-зеленый, словно бы звенящий от ветра лес, и нервно сжимая чуть влажные от волнения руки в длинных шелковых перчатках. Она вспоминала глаза Адели, глубокие и чистые, глаза, в которых отражался окружающий мир. Эта девочка жила тем, что видела, ее мысли не уносились дальше сверкающего яркими красками настоящего, но в том и заключалась ее особая прелесть, прелесть существа, несущего в себе свет искренней, взволнованной радости, еще не научившегося страдать. Она была счастлива, как ребенок, который не ведает ни временных, ни пространственных границ, не думает о том, что, покинув стены родного дома, раздвинет рамки привычной жизни и увидит много такого, что пошатнет его детские представления о добре и зле.

Элиана вспомнила, как сама повзрослела в один миг, в тот вечер, когда они с матерью и Дезире пытались бежать из мятежного Парижа! Тогда она не просто осознала, а ощутила всей душой, что в мире, помимо маленьких огорчений, существует некая зловещая непоправимость, поняла, что всю жизнь человек идет не по широкому цветущему саду, а по узкой, как лезвие бритвы, дороге своей судьбы.

Боже мой! Почему она не сумела защитить более неопытного и слабого! И еще… Если б Бернар жил дома, одного спокойного отцовского запрета оказалось бы достаточно для того, чтобы предотвратить беду.

Элиана нетерпеливо взглянула на небо, по которому плыли рваные облака. Похоже, она доберется до места только к вечеру. Полк, в котором служил Бернар, размещался в небольшом городке, поблизости от германской границы, куда с 1811 года непрерывно стягивались войска.

Женщина думала о муже. Конечно, прошедшие годы изменили его, и все же в чем-то он, без сомнения, остался прежним. Элиана знала, что Бернар требователен к людям, но он никогда не стал бы добиваться от них того, чего не смог бы сделать сам, и не снимал с себя ни капли ответственности за любое принятое решение. Он казался сильным духом, уверенным в себе и трезвомыслящим человеком, и в то же время (хотя, возможно, это понимала лишь Элиана) был очень раним и обладал жалостливым сердцем.

О, как ей не хватало его! Не хватало всегда.

Как и предполагала женщина, она прибыла к месту назначения поздно вечером. Это был типичный провинциальный городок, безмятежный и мирный, с извилистыми немощеными переулками, узкими, как колодцы, двориками, небольшими садиками и живыми изгородями, окружавшими одно – и двухэтажные с черепичными кровлями дома.

Элиана вышла в центре города. Небо блестело от звезд, с предгорий дул холодный ветер, а воздух был чист, как после грозы. Женщина довольно быстро отыскала штаб и спросила, где можно найти полковника Флери.

– Кажется, он живет в доме напротив, – ответил молодой адъютант. – Я прикажу солдатам проводить вас, мадам.

– О нет, не беспокойтесь, я дойду одна! – сказала Элиана и, спустившись с крыльца, побежала прямо через грязную улицу туда, где сквозь ветки деревьев желтел свет окон небольшого двухэтажного особняка.

Внутри было шумно. Из комнат нижнего этажа доносился звон посуды, стук чего-то тяжелого, скрип стульев и половиц, гудение мужских голосов и женский смех.

Элиана хотела войти в дверь, но в последнюю секунду отчего-то замешкалась и, привстав на цыпочки, заглянула в окно, в щель между двумя занавесками. Судя по всему, здесь была офицерская вечеринка; возможно, Бернар и не присутствовал на ней?

Перед взором женщины предстало большое помещение. Свет был довольно ярким, но под потолком плыла сизая пелена табачного дыма. На столе громоздились бутылки и блюда с закусками. Человек десять офицеров в расстегнутых мундирах, а некоторые – в одних сорочках сидели на стульях и обитом синей нанкой диване. Элиане сразу стало ясно, какая здесь царит атмосфера. Бездумное, бездушное веселье, удовольствие не ради удовольствия, а ради того, чтобы заполнить гнетущую пустоту. Собственно, женщина не осуждала этих людей. Офицеры годами не бывали дома, не видели своих семей. Они не могли наслаждаться ни любовью, ни славой, ни деньгами. Вот почему первыми начали роптать именно высшие армейские чины – им хотелось наконец-то пожить в свое удовольствие, воспользоваться плодами побед. А вместо этого – бесконечные походы. Война, всегда война.

Элиана почти сразу заметила Бернара – он сидел напротив окна. Она обрадовалась, увидев его так близко, но одновременно ей показалось, что сейчас их разделяет нечто большее, чем расстояние в несколько шагов.

Его черные глаза жестковато поблескивали, на смуглом лице блуждала странная улыбка. Он казался расслабленным, и в то же время в глубине его существа словно спряталось что-то темное, тугое, не дающее ему покоя.

В комнате находилось несколько женщин, ярко накрашенных особ без шейных косынок, с наполовину расшнурованными корсажами. Одна из них, хорошенькая блондинка лет двадцати пяти, подошла к Бернару и села ему на колени. Он обнял улыбающуюся девушку за талию, потом прижал к себе и поцеловал долгим поцелуем, а после, грубовато оттолкнув, потянулся к кружке с вином.