Текст книги "Роза на алтаре"

ГЛАВА VI

Свадьба Ролана Флери и Маргариты Клермон состоялась зимой 1815 года. Это был чудесный праздник: Маргарита, окруженная белым сиянием свадебных одежд, с венком из померанцевых цветов на темноволосой головке походила на прекрасную неземную деву, на сказочное видение, рожденное в сумрачных чащах лесов; она вся так и светилась тихой радостью, ступая рядом с Роланом, облаченным в великолепный черный фрак.

Они остановились перед алтарем и одинаково не сводили со священника неотступного взгляда широко раскрытых глаз, оба охваченные странным, трогательно-изумленным неверием в происходящее и одновременно – захватывающим чувством близости к заветной цели.

Проходящий сквозь церковные витражи солнечный свет окрашивал пол, стены, потолок здания, одежду и лица людей в пурпурно-золотистые тона, а протяжно-певучие звуки органа замирали в вышине, под сводами храма.

Элиана повернулась к Адели, волосы которой в свете сотен плавящихся свечей казались сделанными из тончайших парчовых нитей, а кожа – из золотисто-белого шелка, и шепнула ей несколько слов. Девушка долго сердилась на Маргариту, которая «украла» у нее старшего брата, но сегодня несколько утешилась в роли подружки невесты.

Потом женщина снова взяла под руку мужа. Бернар приехал на свадьбу сына в самый последний момент, и Элиана даже не успела с ним поговорить. В письме Бернар сразу же дал согласие на брак, более того – советовал не откладывать венчание. После торжества молодые отбывали в свадебное путешествие в Италию.

Ролан видел все лучше и лучше, он уже довольно легко ориентировался в любой местности и не терял уверенности в том, что вскоре сумеет вернуться к прежней жизни.

Элиана смотрела на мужа, на Адель, на жениха и невесту, на торжественно-спокойное лицо Поля де Ла Реньера, державшего за руку утопавшую в пене розовых кружев малышку Розали, на улыбающегося Эмиля, на Дезире, мягкая зелень глаз которой сейчас казалась пронзительной, как сияние изумрудов, на ее младших сыновей, Жоржа и Рене, и на своего среднего сынишку Андре, непривычно притихших и выглядевших такими забавно-серьезными в строгих темных костюмчиках, на взволнованного, полного важности Мориса, подносившего новобрачным кольца, и женщине казалось, будто перед нею не реальность, а лишь ее отражение в чудесном зеркале времени.

Как дороги ей были эти недолговечные, изумительно-прекрасные минуты мира и счастья!

Максимилиан и Софи присутствовали на церемонии венчания в церкви и на регистрации в муниципалитете, но на свадебный ужин в Маре не поехали.

При выходе из храма Элиана подошла к Софи.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что вы для нас сделали. У вас замечательная дочь!

Софи улыбнулась.

– Боюсь, в этом нет моей заслуги. Просто иногда случается, что посреди сорной травы вдруг вырастает цветок.

Затем они с Максимилианом откланялись и, извинившись, покинули собравшихся, которые направились в родовой особняк де Мельянов, где уже были накрыты столы.

Хотя стояла зима, в дом нанесли цветов, и всех буквально околдовала эта чудесная атмосфера, полная тонкого очарования мечты и сладкой легкости волшебного полусна.

Ближе к концу торжества, когда гости разбрелись по комнатам, тихо беседуя, потягивая напитки и наслаждаясь дремотным покоем позднего вечера, отец и сын Флери вышли на балкон. Они давно не виделись, и им хотелось поговорить.

Бернар облокотился на перила и смотрел вдаль. Алый туман над крышами зданий, пылающее небо, немые тени стройных башен, потоки багрового света, струящиеся сквозь сетку густо переплетенных ветвей обнаженных деревьев, пурпурные отблески на камнях мостовой – то ли закат мира, то ли сияние радужных надежд, знак, поданный неведомым будущим.

Бернар повернулся к сыну. Он знал, что испытывает юноша, – глубокую, торжественную радость, сознание сбывшихся грез. В этот миг Ролан, наверное, считал, что у него уже есть все, и в то же время ему казалось, будто он способен добиться еще очень многого, – стоит только пожелать.

– Я рад за тебя, Ролан. По-моему, Маргарита хорошая девушка!

– Я думаю, что буду счастлив с нею, как вы были счастливы с мамой, – просто ответил молодой человек.

– Да, – медленно произнес Бернар, – твоя мать – необыкновенная женщина, на свете мало таких. Жаль только, что по вине нас, мужчин, наши подруги должны страдать от одиночества и тревоги!

Они помолчали, потом Ролан промолвил:

– Я хотел сказать вам, отец… Право, не знаю, как вы к этому отнесетесь… Вряд ли я вернусь на военную службу, даже если смогу видеть так же хорошо, как и прежде. Одно дело служить императору Наполеону и совсем другое – Людовику XVIII. У меня появилась мысль уехать на год или два куда-нибудь подальше, к примеру, в Америку. Я учился в закрытом заведении и мало что видел. Возможно, там, вдалеке, среди новых людей, мне будет проще понять, для чего я создан и чему хочу посвятить свою жизнь. Маме я еще не говорил – знаю, она огорчится. Но Маргарита согласна со мной.

Юноша взволнованно ждал, что скажет отец. Бернар положил руку на плечо Ролана. И тот заметил, что в глазах отца блеснула искра облегчения.

– Это разумное решение, сынок. А маму мы сумеем убедить. В конце концов речь идет о твоем будущем. А с нею останутся мальчики, Розали и Адель.

Больше всего на свете Бернар боялся того, что сын почувствует себя лишним, выброшенным из жизни.

«Хотя, – с грустной усмешкой подумал он, – в двадцать лет не так уж сложно выбрать новый путь!»

Когда-то он сам оказался лишенным всего, что имел, но тогда он был еще очень молод и потому не сломился, но теперь…

– Скажите, отец, все еще может вернуться? – в голосе Ролана звучала надежда. – Я слышал, союзники грызутся между собой, как свора голодных псов. Народ и армия недовольны Бурбонами. Я уверен, ненависть к императору, которую пытаются внушить людям, схлынет, как мутная волна, и все вновь увидят истину. Ведь не кто иной, как Наполеон, возвеличил нацию.

– И научил Европу ненавидеть французов, заставил ее трепетать в бессильном гневе, – сказал Поль де Ла Реньер, входя на балкон с бокалом в руках. – Простите, что вмешиваюсь. Позвольте присоединиться к вам.

– Конечно, Поль. Но мне кажется, сейчас этот гнев больше похож на злорадство. А такое чувство – удел слабых и недостойных. Те, кто обливает императора грязью, напоминают мне визжащих обезьян, бросающих камни в раненого льва. Попробовали бы они приблизиться к нему, когда он был здоров и силен! Они не признают его права на ошибки, а сами не сумели бы совершить и тысячной доли того, что сделал он, – не для себя, для блага Франции!

– Наверняка он еще способен взять реванш, – сказал Ролан.

– Возможно. Человек, достигший таких высот, никогда добровольно не спустится вниз. Он будет грезить о вершинах во сне и наяву и успокоится только в объятиях смерти. Но борьба за возвращение может стать очень опасной. Того, кто привык к великим победам, может убить секунда неудачи. Придется собрать все силы…

– А вы бы перешли на сторону Наполеона, Бернар? – поинтересовался Поль.

– Да, без колебаний.

– Но мне кажется, судьба империи предрешена. В этом смысле история не знает исключений. Вспомните Александра Македонского, Карла Великого…

Бернар слегка прищурил темные глаза. Его обветренное лицо рядом с бледным лицом Поля казалось отлитым из светлой бронзы.

– Мне, как и императору, уже за сорок. В таком возрасте человек, разочаровавшийся в том, чему он посвятил всю свою жизнь, подобен камню, летящему в бездну. В этом случае он готов ухватиться за любую иллюзию.

– Я слышал, вас представили к генеральскому званию, Бернар?

– Да, кажется, так.

– Я восхищаюсь тем, чего вы добились в жизни, отец! – пылко произнес Ролан.

Бернар усмехнулся.

– Поверь, сынок, все эти внешние достижения немногого стоят. Гораздо важнее, что у человека внутри. Взять хотя бы твою мать. Сколько ей пришлось пережить, а она сберегла свет души, не утратила способности сопереживать и любить.

В это время на балкон заглянула Розали.

– Дядя Поль, вы обещали посмотреть мою комнату! – застенчиво промолвила она.

– Иду, дорогая, иду! Простите, я покину вас, – сказал Поль и взял девочку за руку.

Бернар с улыбкой проводил их взглядом, а потом обратился к Ролану:

– Ступай к Маргарите, сынок. И вообще, позволь дать совет, – в его глазах промелькнула грусть, – поменьше оставляй ее одну!

А в соседней комнате Элиана обнимала смущенно улыбавшуюся невестку.

– Спасибо тебе, милая! Я давно не чувствовала себя такой счастливой, как в этот день!

Подошла Дезире. Впервые за много времени она выглядела радостной и оживленной. Эмилю удалось устроить среднего сына, Жоржа, на работу в свою мастерскую, и таким образом юноша получил шанс избежать военной службы.

Усталость людей от войны, гнев жен и матерей – вот что помогло ускорить гибель империи. Франция жаждала мира, но это не значило, что ей не нужен был император, открывший стране врата новой жизни. Он провел народ через войны, он же приведет его к миру, к славному миру, не к миру побежденных, – на это надеялись многие из тех, кто принадлежал к наделенной легендарной гордостью, непобедимой нации французов.

Это произошло по прошествии двух месяцев с момента отъезда Ролана и Маргариты в Италию.

Как-то раз днем, когда Элиана занималась с Розали музыкой, в комнату вбежала взволнованная Адель, а за нею – Андре и Морис.

– Ты слышала, мама! Говорят, император Наполеон покинул Эльбу и идет к Парижу! – сообщила девушка. – Часть армии уже перешла на его сторону!

– А Людовик XVIII удрал, сверкая пятками! – воскликнул Андре.

Элиана опустила крышку рояля и встала, оправляя платье. В первую очередь она подумала о Бернаре. Теперь женщина поняла, почему муж приветствовал желание Ролана уехать из страны. Он предвидел возможность последней, решающей схватки двух режимов и боялся, что пылкий юноша, к которому чудом возвращалось потерянное зрение, снова ринется в бой.

– Давайте посмотрим, что там происходит! – вскричал Морис, и мальчики принялись хором уговаривать мать выйти в город.

Уступая их просьбам, Элиана наспех оделась, вместе с дочерью и сыновьями спустилась на улицу и пошла в сторону Вандомской площади, наслаждаясь неповторимым весенним воздухом Парижа – запахом цветов и веянием сырости, ароматом пробуждавшейся жизни.

Людская масса устремлялась в центр города непрерывным бурным потоком. Никто ничего толком не знал; парижане спрашивали друг у друга, правда ли то, о чем говорят. Все были подвержены какому-то магическому ослеплению, судорожному ликованию, точно бежали из темницы навстречу солнцу.

Год назад люди с недоумением созерцали картину вступления в столицу союзных войск, устало и равнодушно пожимая плечами, но постепенно волна недовольства стала нарастать. Допустить, чтобы иноземцы хозяйничали в Париже, – для большинства это было равносильно тому, чтобы позволить постороннему забраться в их собственную душу!

Французам надоели бесконечные войны, единственным виновником развязывания которых многие считали Наполеона, но еще большее возмущение в народе вызвала попытка королевской семьи воцариться на троне и начать восстанавливать прежние порядки. За двадцать лет пребывания в эмиграции, фактически ставшие чужаками, а теперь позорно въехавшие в Париж в обозе иностранных интервентов, Бурбоны немедленно принялись смещать с ведущих государственных постов людей, всенародно прославившихся своими деяниями. Вновь на первом плане оказалась не личная доблесть человека, а его происхождение и связи.

И вот свершилось удивительное: опальный император вернулся в Париж, пройдя через всю Францию без единого выстрела, увлекая за собой армию и народ – даже тех, кого послали его уничтожить.

Иногда человек бывает подобен птице – он предпочтет один раз взлететь к сверкающему солнцу и сгореть в его лучах, чем десятилетиями жалко влачиться по грязной земле.

Но именно теперь, когда Франция желала одного – мира, когда она была готова отказаться от всех претензий на европейское господство, Европа беспощадно навязывала ей войну. Огромная армия союзников двинулась к границам страны, и в июне 1815 года Наполеон, объявленный «врагом человечества», принял решение выступить навстречу противнику.

Предстояло сражение при Ватерлоо – битва не на жизнь, а насмерть, всем вместе – за судьбу Франции и каждому – за свою собственную звезду.

ГЛАВА VII

Элиана с трудом пыталась заснуть. Было уже два часа ночи, взошел месяц, и на улице немного посветлело, хотя это был мертвенный свет, тусклый, как свет лампы в гробнице. И тишина казалась тревожной, внушала страх.

Последние вести с поля боя были неутешительны, и сейчас будущее представлялось ей подобным неподвижной громаде, утонувшей в туманном облаке неизвестности. Возможно, скоро туман исчезнет, и она увидит что-то большое и светлое, или же эта мрачная глыба рухнет, распадется на куски, превратится в пыль, и впереди окажется пустота.

Женщина беспокойно ворочалась в постели. Если ожидание затягивается, в конце концов у человека создается ощущение, будто он ждет свидания с призраком.

Внезапно Элиана услышала шорох колес подъехавшего одинокого экипажа. Она встала с постели, накинула пеньюар, перебросила на грудь заплетенную на ночь толстую и длинную косу, взяла свечу и подошла к дверям.

На лестнице послышались тяжелые спотыкающиеся шаги. Женщина распахнула дверь. Она была уверена в том, что не увидит за нею ничего, в лучшем случае – только тень.

Звук шагов приближался, и вот на пороге возникло что-то черное – человек, с головы до ног закутанный в темную накидку.

Элиана отступила назад. Свеча дрожала в ее руке. В следующую минуту она увидела блеснувшие во мраке глаза незнакомца, потом накидка упала, и женщина тихо вскрикнула, не веря своим глазам: перед нею стоял Бернар.

Он переступил порог, пошатываясь и тяжело дыша, и тут Элиана заметила, что его мундир испачкан в грязи и залит кровью.

– Ты ранен! – воскликнула женщина, увидев, что муж держится рукою за плечо.

– Да, – выдавил Бернар, – но это… это неопасно.

Он сделал несколько шагов по комнате и рухнул в стоявшее поблизости кресло. Элиана смотрела на него, не смея обнять, все еще до конца не поверив в это чудо, но ее душа уже взлетала к небесам в светлой, полной благодарности молитве. Он жив!

Бернар заговорил сбивчиво и торопливо:

– Сражение проиграно. Армия разбита. Это был не бой, а резня. Всеобщее бегство. Это конец.

И замолчал, стараясь отдышаться.

– Я сейчас же пошлю за врачом, – сказала Элиана.

– Не нужно. Перевяжи сама. Поставь воду на огонь.

В это время дверь гостиной приоткрылась, и в комнату заглянула привлеченная шумом заспанная Адель.

– Папа! – радостно воскликнула она, но Элиана вытолкала ее назад, не дав приблизиться к отцу.

– Ему сейчас не до тебя. Ступай к себе. Утром поговорим.

Потом побежала вниз, не зажигая света, чтобы не разбудить остальных домочадцев. Элиана была безумно рада возвращению мужа, и вместе с тем ее не покидала тревога. Женщине показалось, что этот бой отнял у Бернара остатки душевных сил. Что-то окончательно сломалось в нем, его покинуло то самое удивительное мужество, что помогало ему держаться все эти годы, непобедимая жажда жизни иссякла.

Когда она вернулась, Бернар уже расстегнул мундир и наполовину стянул его с плеч. Элиана принялась помогать, стараясь не причинить боли.

– Я сразу поехал домой. Добрался на почтовых. Для меня все войны закончены, больше я уже не смогу посылать мальчишек на смерть. Это конец империи, но ведь конец одного всегда означает начало чего-то другого, правда? Я вернулся навсегда. Теперь я останусь с тобой.

– Все будет хорошо, я уверена в этом, любимый! А сейчас, пожалуйста, не разговаривай, – попросила Элиана, чувствуя, что он совсем обессилел.

Она разорвала на нем сорочку и осторожно обработала рану. Бернар прислонился к спинке кресла и закрыл глаза. Временами он чуть морщился от боли, но не издал ни звука.

Элиана сделала перевязку и наклонилась, чтобы снять с его ног сапоги.

– Не надо, я сам.

Он попытался нагнуться.

– Нет-нет, не двигайся.

– Пожалуйста, принеси рюмку вина и свари кофе покрепче, – попросил Бернар.

Элиана поднялась.

– Сейчас, милый.

– Нет, подожди. – Он взглянул на нее. – Все, что я сказал, правда. Война закончилась. Жаль только Францию и… тех, кто погиб.

– Почему французы не смогли победить? – шепотом спросила Элиана.

Бернар покачал головой.

– Не знаю. «Так было суждено» – ничего другого не приходит мне на ум.

Элиана налила вина и приготовила кофе, но когда вернулась, увидела, что Бернар спит, уронив голову на здоровое плечо. Она неслышно поставила поднос на столик и села рядом. Потом встала и подошла к окну.

Темная масса сомкнувших ветви деревьев, освещенные тусклым светом газоны и клумбы. Уснувший мир – каким он проснется завтра? И все же в этот момент ее душой овладел покой. Казалось, все бури пронеслись, стоны затихли, слезы иссякли. Она уже не верила, что когда-нибудь наступит такое время. Она привыкла смотреть вдаль, туда, где был дым сражений, и ощущать тревогу, и утешаться только надеждой. Война так и не стала для нее частью чего-то обычного. Но теперь, впервые за много лет, впереди ее ждало неведомое спокойствие мирной жизни. Теперь она могла не бояться внезапных потерь, любить без оглядки, строить любые планы! Элиана представляла, как они с Бернаром станут рука об руку бродить по Парижу, осматривать картины в залах Лувра, обедать в маленьких уютных кафе на набережной Сены, ездить на прогулки в Булонский лес. И каждую ночь засыпать, а утром – просыпаться в объятиях друг друга.

«Войнам пришел конец», – так сказал Бернар. И Элиана подумала: как это неестественно для человека – жить в ожидании, когда что-то закончится!

Утром, когда Бернар проснулся, его обступили дети: Элиана не сумела удержать их никакими запретами. Но он так устал и ослаб, что с трудом мог заставить себя улыбаться им и отвечать на вопросы. И еще – женщина это поняла – не желал ни о чем рассказывать. Ему необходимо было прийти в себя.

Элиана знала – превыше всего Бернар желал обрести покой, и в то же время ему предстояло изменить образ жизни, заново научиться чему-то. Она понимала: нелегко расставаться с прошлым, каким бы тяжким оно ни было, навеки проститься с тем, на что ушла половина жизни, ее лучшие годы. Что его ждало – трагическое забвение или новое счастье? Наверное, многое зависело от него самого.

В последующие дни у Бернара поднялась температура, и он был вынужден оставаться в постели. Все члены семьи старательно докучали ему своим вниманием, и он принимал их заботы с какой-то усталой благодарностью. Мальчишки одолевали Бернара расспросами, Адель напекла сливочных пирожных и потчевала отца, а малышка Розали не отходила от него – молча ловила каждое произнесенное им слово и не сводила с его лица задумчивых светлых глаз.

Чуть позже, из разговоров людей на улицах и из газет, Элиана узнала, чем завершилась драма, начавшаяся при Ватерлоо. Не думая о судьбе Франции, а заботясь о собственном спасении, парламент испуганно потребовал повторного отречения императора, и Наполеон дал согласие. Армия и народ все еще были на его стороне, и перед ним стоял выбор: сдать Париж или залить его кровью. И он, всю жизнь признававший только победу, на сей раз выбрал первое. Элиана слышала (хотя, возможно, это были только слухи), что Наполеон просил позволения остаться на службе в армии в качестве генерала, – ему отказали и в этом. С женой и сыном он был разлучен навсегда. Его ждала пожизненная ссылка на остров Святой Елены.

Король Людовик XVIII, взбешенный своим вторичным изгнанием, немедленно вернулся в Париж.

Элиана ни о чем не рассказывала Бернару, да он и не спрашивал. Она чувствовала: сейчас он не в состоянии строить планы на будущее, прошлое все еще цепко держало его в своих руках. Но и о прошлом ему тоже не хотелось думать.

Женщина сидела возле постели мужа и невольно радовалась тому, что видела вокруг. Мягкий чистый воздух лета, облако зелени, пронизанной солнечным светом, синева небес… Адель что-то шила в дальней комнате, весело напевая вполголоса, Розали сидела с книжкой на балконе, мальчики спустились во двор.

Элиана гладила волосы Бернара и слушала его рассказ. Под конец он сказал:

– Уверен, что командование удовлетворит мое прошение об отставке. Знаешь, это так необычно – чувствовать себя свободным! Точно скинут огромный груз и можно куда-то лететь!

И Элиана понимала, что он ощущает себя не окрыленным, а опустошенным, И говорит так, желая ее успокоить.

– Я всегда знал, что величайшее, равно как и единственное счастье для меня – жить с тобою и с детьми! Но получилось так, что я его упустил.

Элиана наклонилась и поцеловала его.

– Но теперь ты с нами. И мы еще можем любить друг друга так долго!

Бернар не успел ответить – внизу раздался необычный, повелительно-требовательный стук в дверь. Женщина встала.

– Я открою.

Она вышла из комнаты, и Бернар проводил взглядом ее фигуру, до сих пор пленявшую взор гибкой грацией движений. Элиана выглядела такой прекрасной и молодой, полной затаенной радости и глубокой любви.

Женщина спустилась вниз и открыла дверь. Перед нею стоял офицер полиции в сопровождении двух солдат. Сначала она не заподозрила ничего плохого.

– Здравствуйте, мадам. Полковник Бернар Флери живет здесь?

– Да. Входите, – растерянно промолвила женщина и сделала шаг назад.

Они без колебаний прошли в гостиную, а затем и в спальню. Элиана поспешила следом.

Когда они вошли в комнату, Бернар уже одевался.

– Помоги мне надеть мундир, – сказал он жене.

Элиана заметила, что его лицо обрело прежнее, решительно-жесткое выражение, а в манерах появились собранность и резкость.

– Зачем ты встал? Ты же болен! – воскликнула она.

– Полковник Флери? – спросил офицер.

– Да, – отвечал Бернар, – он перед вами.

– Вы арестованы по обвинению в нарушении присяги и государственной измене.

Бернар спокойно кивнул.

Элиана изумленно смотрела на них. Происходящее казалось ей нелепым.

– В измене? – повторила она, переводя взгляд с мужа на полицейских. – В какой измене? Этого человека можно по праву считать героем!

Бернар усмехнулся.

– История с легкостью превращает героев в изменников, дорогая.

У Элианы опустились руки.

– Я ничего не понимаю. Это какое-то недоразумение.

– У нас есть документы, мадам, – сказал офицер, – могу показать. Полковник Флери обвиняется в том, что отдал приказ своему полку перейти на сторону врага нации.

– Когда я отдавал этот приказ, то, кажется, был генералом, – заметил Бернар.

– Простите, полковник, командование не признает званий, присвоенных изменником народа.

– Что ж, я не настаиваю, – сказал Бернар и, повернувшись к жене, пояснил: – Власть сменилась, вот в чем дело, милая. Так бывает: сегодня – император, завтра – изгнанник, сегодня – офицер великой армии, завтра – предатель родины. А на вопрос, кто есть кто на самом деле, способно ответить лишь время.

– Но это же нелепо! – снова воскликнула Элиана. – Неужели никто этого не понимает!

Офицер отвел взгляд.

– Мы выполняем приказ, мадам.

Бернар приблизился к Элиане, и она сразу вспомнила сцену своего прощания с отцом.

– Думаю, мы скоро увидимся, дорогая. Тебе наверняка позволят навестить меня до суда или… после. – Он помедлил, потом негромко произнес: – Я не стану прощаться с детьми. Не говори им ничего… пока. Хорошо?

Элиана кивнула.

Бернар не обнял ее, не поцеловал. Выражение его лица было очень мрачным, но во взгляде пылал какой-то странный огонь.

Не удержавшись, Элиана обратилась к офицеру:

– Совершая такое, нынешняя власть покрывает себя позором. Люди ей этого не простят. Они верят императору и ценят подвиги его армии.

– Люди? Вы говорите о народе? Что ж, везде и во все времена народ любил и будет любить своих палачей. А вы, значит, бонапартистка, мадам?

– Нет, я не бонапартистка и не роялистка, я просто человек. И я умею отличать праведные деяния от неправедных.

Офицер остановился на пороге.

– А это не ваши мальчики там внизу, мадам? На вашем месте, имея таких сыновей, я бы радовался, что все закончилось!

Возразить было нечего. И все-таки она сказала:

– Да, но мой муж! В чем он виноват? В том, что двадцать лет подряд защищал и прославлял Францию? В том, что не предал того, под чьим командованием служил все эти годы? И вы смеете называть его изменником родины?!

Когда офицеры ушли, стуча сапогами, Элиана вернулась в гостиную. Она ничего не понимала. В девяносто третьем году вся жизнь казалась изменившейся, вывернутой наизнанку, но сейчас было иначе. Внешне все осталось прежним. Так же светило солнце, щебетали птицы, по улицам спешили мирные парижане, слышались разговоры и смех. Ни крови, ни криков, ни стрельбы. Наверное, многие люди даже не знали, что император свергнут и империя пала. По крайней мере, так казалось Элиане.

В комнату быстрым шагом вошла Адель.

– Что случилось, мама? Я выглянула в окно и увидела папу. Куда он пошел?

– Он не пошел, его повели.

И тут же снизу прибежали мальчики.

– Мама… – взволнованно начал Андре, но Адель остановила его:

– Подожди! Куда повели? В чем дело?

– Это вас не касается, – только и сумела сказать Элиана.

– Как это не касается?! Хватит считать нас детьми! Рассказывай! – потребовала дочь.

Женщина обвела взглядом всех троих. Она вдруг заметила, что лицо Адели утратило детскую пухлость и взгляд ее изменился. Прозрачные глаза дочери под тонкими вразлет бровями светились пониманием, и женщина осознала, что легкомысленная, чуть взбалмошная и в то же время наивно-простодушная девочка повзрослела. Ну да, ведь Адели уже семнадцать; чуть больше было ей, Элиане де Мельян, когда ее близкие один за другим сгорели в пламени Революции.

А пятнадцатилетний Андре, порывистый, гордый, так пронзительно смотрит на нее своими непроницаемо-черными глазами! Вылитый Бернар!

– Если отца арестовали, то мы должны его освободить! – воскликнул Морис. Все это еще казалось ему игрой, опасной, но все-таки игрой. Длинноногий, тоненький, с широко распахнутыми карими глазами он напоминал Элиане испуганного олененка.

Женщина не знала, как лучше объяснить детям, что произошло. Опять она испытывала этот непередаваемо тяжкий гнет, гнет жестокой несправедливости!

– Отца отпустят, – убежденно произнесла она, – я в это верю. Иначе просто невозможно.

Элиана опустила голову, изо всех сил стараясь не заплакать.

– Мы можем что-нибудь сделать, мама? – спросила Адель, беря ее ледяные руки в свои, теплые и нежные.

– Нет. Сейчас – нет. Пока остается только ждать.

Со временем Элиана поняла: положение Бернара намного серьезнее, чем она думала. Префектура полиции составила списки тех, кто каким-либо образом содействовал вторичному воцарению Наполеона, – в них вошли имена высших офицеров, министров и частных лиц.

Некоторых из них, например, маршала Нея, легендарную личность, любимца всей армии, официально приговорили к расстрелу, других убили без суда, третьи успели бежать за границу.

Элиане долго не удавалось добиться свидания с мужем, но наконец ей позволили увидеться с ним, в тот день, когда состоялся суд.

Она спустилась вниз по крутым скользким ступеням вслед за охранником и очутилась в маленькой комнате с земляным полом и забранным решеткой окном.

Женщина огляделась. Слишком холодно, слишком много камня! Эти стены задерживают тепло, эти окна не пропускают свет. В таких случаях внутреннее пространство словно бы начинает поглощать человека, вытягивает из него силы, охлаждает жар его крови, вселяет в сердце страх.

Когда привели Бернара, Элиана бросилась к нему, обхватила ладонями его лицо и жадно, неудержимо смотрела на мужа сквозь пелену слез.

– Бернар!

– Элиана!

Несколько мгновений они стояли, не двигаясь, прижавшись друг к другу всем телом. Потом женщина, с трудом отстранившись, произнесла:

– Как ты себя чувствуешь? Плечо болит? Она боялась спросить о главном.

– Не особенно. Пустяки. Дорогая! – Бернар смотрел ей в глаза. – У нас не так уж много времени… Постарайся спокойно выслушать то, что я скажу.

Элиана кивнула, облизнув сухие губы.

– Да, конечно. Говори.

– Меня приговорили к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение через неделю. Помилование исключено.

Женщина почувствовала боль в висках и легкое головокружение. Она прислонилась к стене.

– Но почему?! Неужели такое возможно! Бернар, как всегда, старался держаться спокойно.

– К сожалению, да. Признаться, я это предвидел.

– Зачем же ты вернулся?! Надо было бежать!

Его губы искривила усмешка.

– Спасаться бегством? Как настоящий изменник или предатель? Такое было возможно в девяносто третьем, но не сейчас. Только вот дети… – Тут голос Бернара дрогнул, а суровые черты его лица исказила боль. – Для них было бы лучше, если б я погиб при Ватерлоо.

Элиана произнесла, пытаясь преодолеть душевный гнет и леденящее чувство страха:

– Дети прекрасно знают, какой у них отец. Бернар покачал головой.

– Не в этом дело. Просто теперь на них будут смотреть как на детей преступника.

– Неправда. Все более или менее здравомыслящие люди понимают, что такие доблестные офицеры, как ты, стали безвинными жертвами государственного переворота.

– И все-таки я виноват, Элиана! Виноват перед тобой. Не знаю, как получилось, что я не подумал о тебе. Бог с ним с императором, с Францией, с честью и долгом! Но вот ты…

– Пожалуйста, не надо так говорить! Если б ты поступил по-другому, то терзался бы не меньше, чем сейчас.

Бернар помолчал. Потом промолвил:

– Не уверен, назначат ли тебе пенсию. Если придется туго, воспользуйся процентами с той суммы, что положена на имя Розали. Мальчики должны получить хорошее образование. И, пожалуйста, не сообщай ничего Ролану. Напишешь позже. Скажи, я так просил. Кстати, от него есть известия?

– Да. Пока за него пишет Маргарита. Они очень довольны путешествием. И, конечно, счастливы вместе. – И внезапно не выдержала: – Ради Бога, Бернар, не говори со мной так, будто все кончено! Вспомни Люксембургскую тюрьму! Ты же сумел спастись!

Он улыбнулся.

– Тогда, двадцать лет назад, я был так молод! Ведь чудеса случаются, когда в них веришь! Все изменилось, Элиана. Я уже не тот, давно не тот. И бежать отсюда нельзя: всюду охранники и решетки. И меня никуда не поведут, расстреляют прямо на тюремном дворе. Элиана! – Он порывисто прижал ее к себе. – Ты подарила мне столько счастья! Воспитала наших детей! Мне жаль оставлять тебя одну! Я думал, хотя бы теперь, после стольких лет коротких встреч и долгих разлук, мы наконец будем вместе, но получилось иначе. Знаю, тебе было нелегко со мной. Случалось, я причинял тебе боль… Прости, если можешь, любимая!

Внезапно Элиана почувствовала: что-то в ее душе затвердело. Женщина знала, что не заплачет, – ни сейчас, ни в последующие дни. Настало время думать, а не плакать, действовать, а не скорбеть. Уверенность и сила – вот что ей понадобится теперь.