Текст книги "Роза на алтаре"

ГЛАВА III

Зима 1812 года почему-то напомнила Элиане времена Революции: то же мрачное ожидание – хотя и с надеждой, но без веры.

Старший сын Дезире, Себастьян, также участвовал в русском походе, и обе женщины всякий раз с трепетом прочитывали очередной военный бюллетень.

Они уже знали, что французская армия покинула опустошенную Москву и отступала, преследуемая русскими, с каждой новой битвой теряя остатки сил, превращаясь в толпу, беспорядочно бегущую по холодной пустыне навстречу неминуемой смерти.

«Триста тысяч убитых», – гласило последнее сообщение.

Прочитав его, Дезире принялась ломать руки, в слезах повторяя:

– Господи! Неужели мы потеряли их? Неужели мы их потеряли!

В те времена, когда совершенно открыто признавалась власть денег, а чувство всеобщего патриотизма начало иссякать, некоторые молодые люди получали отсрочку, нанимая вместо себя рекрута из какой-нибудь бедной крестьянской семьи, но Себастьян и Эмиль считали это позором.

– Боже, как глупы эти мужчины! – сокрушалась Дезире. – Что же теперь будет с нашими сыновьями!

А Элиана спокойно сказала:

– Я отправляюсь на поиски. Я не оставлю их умирать на чужбине.

И принялась собираться в путь, невзирая на испуганные просьбы дочери, резкие возражения Эмиля и отчаянные уговоры Дезире, заклинавшей ее подумать о младших детях. Что-то в ней словно окаменело, и она повторяла с непоколебимой уверенностью:

– Я вернусь. И привезу их, живых или мертвых. Возможно, она была единственной женщиной во Франции, решившейся на такой шаг.

«Претерпевший до конца спасется», – повторяла она и, как видно, целиком уверовала в это.

В ноябре Элиана оставила Париж, город-призрак, стоявший посреди хаоса, и проследовала по тому же пути, по которому император Наполеон вел свою армию на Москву: через Пруссию, Польшу, Литву. Большую часть дороги женщина проехала в почтовых каретах, а затем пересела на лошадь и двинулась верхом – по бескрайней равнине, укрытой зловещей мглою, огромному пространству, наполненному непонятным звоном, а временами – замершему в глубокой могильной тишине.

Она застыла – тонкая женская фигурка в подбитой мехом коричневой накидке и шерстяной шали, верхом на рыжей лошади – на границе бесконечного, таинственного края, называемого Россией, и обозревала горизонт.

Все здесь казалось налитым тяжестью, придавленным к земле, и в то же время ощущалась до боли странная близость небес.

Кругом не было ни души. Элиана спустилась к реке.

В светлом зеркале льда отражался холодный блеск звезд и тихий свет занимавшейся зари. За рекою начинался лес – темные чащи гнущихся книзу высоких сосен. Откуда-то доносился слабый запах дыма; очевидно, поблизости находилась покинутая людьми деревня. Элиане и прежде встречалось заброшенное жилье – мрачные обугленные избы, испепеленная земля опустошенных дворов, чуть припорошенная снегом, сломанные изгороди, обледеневшие колодцы. Ветер там выл, словно раненый зверь, и все кругом, даже небо и воздух, было полно немого укора.

Вскоре женщина выехала на широкое снежное пространство, открытое леденящим тело ветрам. Над головой высились пасмурные, неприветливые, бескрайние небеса, местами заслоненные такими громадными тучами, что казалось, будто они касаются верхушек деревьев. Вдали, за горизонтом, то и дело вспыхивали странные зарницы; вскоре взошло кровавое солнце и почти тут же померкло, утонув в белесоватом тумане.

Элиана остановилась. Лесные прогалины, овраги, холмы и бесконечная белая равнина – под пологом мутновато-серого утреннего света. Здесь не витал дух проигранных сражений, здесь царила непонятная пустота. Этот край не казался враждебным, просто – до жути чужим. Женщина оглянулась по сторонам. Она ощущала присутствие чего-то незримого, повсюду, во всем; кто-то словно бы наблюдал за нею, кто-то загадочный и великий. И вместе с тем кругом было пусто, как на краю Вселенной.

Вдруг Элиана увидела впереди небольшой холмик – что-то черное, занесенное белым снегом. Подъехав поближе, женщина поняла, что это труп лошади. Несколько ворон с громким карканьем слетело с него, хлопая крыльями, и опустилось немного дальше. Поблизости чернело еще что-то – вмерзшее в снег человеческое тело, потом – снова лошадь…

Оцепеневшая от ужаса Элиана ехала от трупа к трупу по дороге, помеченной смертью, боясь даже подумать о том, что под любым из этих белых холмиков может покоиться тело ее мужа или сына.

Через некоторое время холод пробрал ее до костей; во Франции никогда не бывало таких морозов, разве что в далеком восемьдесят девятом, когда старый мир корчился в агонии, а она видела свои последние девические сны.

Женщина прислушалась к своему сердцу. Нет, она не слышала отклика, не ощущала притяжения другой любящей души, способного преодолеть любые расстояния. Прежде внутреннее чутье подсказывало ей, что Бернар жив, но сейчас все предчувствия исчезли, осталась только надежда.

Элиана не предполагала, что попадет в такие места, где нет ни жилья, ни людей, где невозможно найти ночлег и достать провиант. Стремясь поскорее покинуть ледяное кладбище, она послала лошадь рысью, и ледяной ветер обжег ей лицо, а вьюга ослепила глаза.

Вскоре женщина заметила впереди цепочку людей, человек тридцать: они медленно брели навстречу, увязая в снегу. Издалека она не могла разглядеть, кто это, но не было похоже, что люди настроены враждебно.

Элиана остановила лошадь и стала ждать. Она отпустила повод, сняла перчатки и принялась дышать на озябшие пальцы.

Когда колонна приблизилась, женщина с радостью поняла, что это французы. Мундиры были далеко не на всех, кое-кто кутался в странные жалкие отрепья, иные натянули на себя полушубки и сюртуки, явно снятые с чужого плеча, один даже повязал себе голову женской шалью. И почти ни у кого не было ружей.

Элиана с содроганием смотрела на почерневшие от страдания лица, на обмотанные грязными тряпками отмороженные руки, на рваную обувь своих соотечественников.

Когда-то Бернар сказал: «Наше будущее подобно нашему отражению. Каковы мы, таково и оно».

И она подумала: «Неужели французы столь много грешили против истины, что им выпала такая горькая доля?»

И в это время два передних человека неожиданно подскочили к ней и схватили лошадь под уздцы.

– Слезай! – хрипло закричал один из них.

В ответ Элиана быстро вытащила спрятанный под накидкой пистолет и навела на незнакомцев.

– Отпусти лошадь! Иначе я выстрелю! – Она старалась, чтобы голос звучал решительно.

Мужчина оторопел, от удивления открыв рот, но тем не менее продолжал держать повод. Конь всхрапнул и взвился на дыбы. Элиана едва удержалась в седле.

Но тут вперед вырвался еще один человек и оттолкнул солдата. Элиана облегченно перевела дыхание. Она знала, что ни за что на свете не смогла бы заставить себя спустить курок.

Выручивший ее мужчина, судя по всему, офицер, подошел ближе и поднял голову. В чертах его лица было благородство и какая-то странная скорбь.

– Неужели вы француженка, мадам?

– Да.

– Откуда же вы едете?

– Из Парижа.

– Из самого Парижа?!

И тут же из колонны послышались крики: «Париж! Париж!»

Элиана увидела, как просветлели изнуренные лица людей, а глаза ожили и засияли, словно звезды в ночи, – глаза адских мучеников, сожалеющих о потерянном рае. Появление прекрасной незнакомки было для них сродни знамению Божьему.

– Я ищу мужа и сына, – сказала женщина. – Бернара и Ролана Флери. И еще сына моей подруги, Себастьяна Патена.

Офицер покачал головой.

– Нет, не слыхал.

– Откуда здесь столько трупов? – тихо спросила Элиана, оглядываясь на снежную равнину.

Офицер вздохнул.

– Их убили не люди, а холод и голод. Зима овладела землей, и она принесла им смерть.

– Неужели они останутся тут?!

– Боюсь, что так, мадам.

Потом бросил взгляд на ее ноги, обутые в легкие замшевые сапожки.

– Как бы вам не замерзнуть! Лошадь у вас в конце концов кто-нибудь отберет, или же она падет – корма-то нет! Вам повезет, если сумеете добраться до переправы к вечеру. Поспешите, путь неблизкий! А по ночам здесь полно волков. И от крестьян и казаков тоже не ждите пощады. Засекают нашего брата насмерть или же раздевают и бросают голыми на снег. А иных угоняют на север, на вечное поселение. Да и к французам лучше не приближаться. Дизентерия и вши еще ничего, куда страшнее тиф! – И посмотрев на нее долгим измученным взглядом, предложил: – Возвращайтесь назад.

– Я не могу, – прошептала Элиана. Потом промолвила: – Они так жестоки, эти русские?

Офицер усмехнулся.

– Мы пришли к ним с войной, заставили бросить свои дома, спалить Москву – нам ли взывать к милосердию! Впрочем, они тоже христиане… Ну, мне пора догонять своих. – Он поднял руку. – В добрый путь! Да хранит вас Господь, мадам!

И побрел вслед удалявшейся колонне.

Днем погода несколько прояснилась; лес стоял весь белый от мохнатого инея, и сверкающий под ногами снег казался таким чистым, что на нем отражались тени огромных, напоминающих клубы белого дыма, висящих почти над самым горизонтом облаков. А спокойное величавое небо походило на опрокинутую серебряную чашу.

Внезапно Элиана заметила одинокую человеческую фигуру. Какой-то бедняга, очевидно, отбившийся от основной группы, плелся по снегу, едва передвигая ноги, то и дело издавая сдавленные стоны. Он шел медленнее других, постепенно отстал, и товарищи не стали его ждать. Элиана понимала: причина не в черствости и равнодушии, просто люди были настолько измучены, что не имели ни малейших сил тащить на себе раненых и ослабших.

Женщина спрыгнула с коня и подошла к человеку, черпая сапогами глубокий снег. Это был совсем молодой солдат, неимоверно тощий, с бледным, как у покойника, лицом и ввалившимися глазами. Повязка на его согнутой и прижатой к груди руке насквозь пропиталась кровью. Элиана быстро вернулась назад и отстегнула от седла сумку, в которой хранился неприкосновенный запас еды, фляга с водкой и чистые бинты. Она налила бедняге выпить, дала ему хлеба и кусок ветчины, а потом предложила сменить повязку. Она говорила коротко, и он принимал ее помощь без слов. Под конец Элиана указала молодому человеку путь, по которому прошли те, кого она встретила несколько часов назад, и пожелала ему удачи. Он посмотрел на нее так, как, наверное, смотрят нищие на сильных мира сего, после чего вымолвил одну-единственную фразу: – Спасибо, сестра!

И Элиана невольно вздрогнула от того, каким задушевным и кротким тоном он произнес последнее слово.

Стремясь поскорее добраться до переправы, женщина спешила, как могла. Круп лошади покрылся инеем, ресницы и брови Элианы выбелил мороз, а выбившиеся из-под шали пряди белокурых волос казались седыми. Она устала и замерзла, но не теряла надежды на удачу.

Ближе к реке начали попадаться небольшие группы людей, изредка – повозки, запряженные жалкими полумертвыми клячами, и – трупы, трупы, трупы. Снег превратился в грязно-бурое месиво, кое-где валялось брошенное оружие, зарядные ящики, обломки какой-то утвари. В небе непрерывно кружили черные птицы – армия сделалась добычей ворон.

Стоя на крутом берегу, Элиана смотрела на переправу: огромный темный людской поток устремлялся со снежной равнины на мост. Все смешалось – конница, пехота, артиллерия, обозы. Зимний сон земли нарушался несмолкающим гулом криков, воплей, стонов, плача, ржания лошадей, грохота тяжелых пушек, скрипа колес. Хотя движение и казалось лихорадочным и торопливым, до паники дело еще не дошло.

Течение реки под мостом было сильным, лед треснул, и люди видели вспучившуюся воду, с ревом мчавшуюся во тьму, слышали сухой хруст ломавшихся льдин и в страхе замирали, отчаянно цепляясь друг за друга. На мосту было тесно; время от времени какой-нибудь несчастный срывался вниз, и его тело почти мгновенно исчезало подо льдом.

Элиану поразило, что мужчины продолжали волочить тяжеленные артиллерийские орудия, тащить пушки и ящики со снарядами, словно дети, которые никак не могут расстаться с любимыми игрушками.

Почти совсем стемнело; женщина видела туманный свет восходящей луны и искрящееся звездами небо. Ветер усилился и резал глаза.

Элиана принялась осторожно спускаться, скользя по крутому откосу.

– Бернар! Ролан! Себастьян! – позвала она, но порыв ветра отнес ее крик далеко в сторону.

В это время к женщине подскочил высокий офицер.

– Это ваш конь, мадам? – произнес он, тяжело дыша. – Там у нас раненые…

Элиана без лишних слов отстегнула от седла сумку, после чего отдала офицеру повод.

Вскоре она спустилась вниз и, неведомо как, очутилась в гуще толпы. Ее окружили посиневшие лица – сосредоточенные, усталые или озлобленные. Многие люди были в мокрой одежде и продрогли насквозь. Элиану толкали, и она подалась в сторону. Женщина заметила, что пушки катились прямо по телам погибших. Те, кто падал, как правило, уже не вставали; некоторые еще тянули руки, умоляя о помощи, но вскоре замирали, втоптанные в бурый снег. Трещали человеческие кости, текла кровь…

Элиана остановилась в стороне от моста, у самой кромки льда. Ее сердце сковал ужас, но разум молчал, придавленный ощущением горькой непоправимости. Как и в девяносто третьем, она не сразу почувствовала себя не просто свидетельницей, а реальной участницей происходящего. Картина, которую она поневоле созерцала сейчас, казалась составленной из обломков хаоса, из осколков кошмарных снов. Женщина не могла представить, что где-то здесь могут находиться ее муж и сын. Скопление такой массы людей рождало мысли о приближении чего-то мрачного и великого, о ничтожности простых человеческих чувств. Она поняла, что ее стремления отыскать здесь близких людей равны попытке выудить песчинку из недр океана.

К своему изумлению, Элиана заметила в толпе женщин и даже детей. Она не знала, кто они; может быть, пленники, угнанные из Москвы? Внезапно она увидела, как несколько человек, не удержавшись на скользких бревнах, упало с моста и среди них – женщина с маленьким ребенком на руках. Элиана с содроганием отвела глаза, но успела заметить, как следом прыгнуло двое военных, – видимо, они надеялись спасти несчастных.

Люди, один за другим, исчезали подо льдом: течение уносило их так легко, словно это были не человеческие тела, а сухие осенние листья. Однако женщину с ребенком прибило к свае; она каким-то чудом уцепилась за нее и замерла в объятиях ледяных струй бурлящей реки. Элиана, не отрываясь, смотрела на нее, и этот взгляд был похож на взгляд человека, которому позволили заглянуть в царство ада. Удары ее сердца отсчитывали секунды последних минут жизни несчастной; она так живо представляла себе, что должна испытывать незнакомка, что от ужаса, пронзившего сознание и душу, почти лишилась чувств.

В это время один из бросившихся в воду мужчин – Элиана видела только его голову – подплыл к женщине, схватил ее сзади и попытался приподнять, а она в свою очередь старалась дотянуться до деревянной перекладины в нескольких футах от воды. Наконец ей это удалось; с помощью своего спасителя она подтянулась вверх и через пару минут оказалась среди тех, кто, сжалившись над ее нечеловеческой участью, протягивал ей руки с моста. И женщина, и ребенок, которого она все это время не выпускала из своих объятий, были спасены.

Напряжение разом отпустило Элиану, и она зарыдала от чувства щемящей радости и странного страдальческого восторга. Но потом ее взор обратился к мужчине. Очевидно, он понял, что не сумеет вскарабкаться по свае, и потому, оттолкнувшись от нее руками, поплыл наперерез течению к ближайшей льдине. Ему удалось приблизиться к ее краю, но лед был скользкий, и незнакомцу не хватало сил взобраться на него, одновременно продолжая борьбу с рекой.

И все же он не отступал. Это была поистине звериная схватка с собственной смертью, агонистический поединок человека со свирепствующей стихией. Что владело этим мужчиной? Страх небытия или злое, непобедимое, отчаянное желание жить? Думал ли он о чем-нибудь в эти ужасные секунды или им руководил только инстинкт?

Какими же ничтожными шансами на спасение обладали Бернар и Ролан! Ведь и тот и другой без колебания решились бы на подобный поступок. Подумав об этом, женщина почувствовала странный толчок. Какой слабой и малодушной показалась она самой себе! Она не была уверена в том, что сумеет заставить себя сойти с твердой земли и попытаться помочь незнакомцу, и все же…

Возможно, кого-то толкает на подвиг слепой бездумный порыв, кого-то – совесть, и, вероятно, многие в такие минуты забывают о страхе смерти. Но Элиана не забыла. Просто где-то глубоко в подсознании засела мысль о том, что воспоминания о гибели этого неизвестного ей человека станут преследовать ее до конца жизни.

Женщина ступила на льдину и осторожно приблизилась к темной воде. На нее повеяло сырым холодом, и она тут же вспомнила это чувство оцепенения, всепоглощающий ужас, навеваемый дыханием могилы. Элиана стиснула зубы. Нет, только не сейчас, не сейчас!

К счастью, она заметила поблизости вмерзшую в лед корягу и ухватилась за нее, а другую, дрожащую от волнения руку протянула незнакомцу, голова которого все еще маячила в воде. Он принял помощь: сделал рывок и крепко сжал пальцы Элианы. Женщина почувствовала, что он удвоил и без того нечеловеческие усилия, и поняла, почему: он боялся затянуть под лед и ее.

Элиана напряглась так, как не напрягалась, наверное, ни разу в жизни. Ей казалось, что ее рука сейчас оторвется, все кости рассыплются, что-то лопнет в груди, и ее тело унесет вихрем прочь, как травинку. Подошвы сапог скользили по льду, шаль сбилась на плечи, колени покрылись ссадинами, в ушах стоял оглушительный шум реки и дикий рев ветра.

И вот незнакомец вполз на лед и упал ничком. Элиана села рядом. Сердце билось так часто, что ей никак не удавалось поймать ртом воздух. Голова раскалывалась на части, а руки и ноги были как деревянные. Наконец ей немного полегчало, и мало-помалу она начала кое-что соображать.

Ее сознание вернулось в реальный мир. По-прежнему грохотали повозки, почти над самой головой Элианы проносились толпы людей, а совсем рядом бурлила сверкающая, как черное стекло, река.

Мужчина не двигался. Он никак не мог отдышаться. Едва перестав быть пленником реки, он сделался пленником усталости. Элиана решила отдать ему хранившуюся в сумке сухую одежду; она знала, что если он не переоденется, то не менее чем через полчаса окоченеет на ледяном ветру.

Женщина повернулась к незнакомцу и внезапно заметила, что у него черные волосы, очень черные, как у Бернара.

По всему телу Элианы пробежала судорожная дрожь. Уж не оборотень ли это?

Человек с трудом поднял голову и сделал попытку оторвать тело от земли. Еще не веря своей безумной догадке, Элиана осторожно заглянула ему в лицо и неожиданно дико вскрикнула, а потом из его горла вырвался ответный вопль. Прошел чудовищный, головокружительный, оглушающий миг, и они вцепились друг в друга как безумные, чувствуя, что на них обрушивается нечто невероятное. Оба были близки к тому, чтобы испустить дух от разрыва сердца, ибо то, что произошло и происходило с ними, выходило за рамки реальности, разрушало их представления о случайностях; им казалось, что в эти краткие, очищающие душу и затмевающие разум мгновения они испытали нечто нечеловеческое.

Прошло немного времени, и Элиана стягивала с плеч Бернара стоявшую колом одежду, совала в его одеревеневшие от холода, израненные льдом руки флягу с водкой и все еще не верила, не верила в случившееся.

А потом они стояли, прижавшись друг к другу, обессиленные пережитым, и беззвучно рыдали, будучи не в состоянии вымолвить хотя бы слово.

Прежде, когда Бернар возвращался с войны, они с Элианой не могли наговориться часами, но сейчас молчали. Нервное потрясение и усталость лишили их последних сил. Единственный вопрос, который они задали друг другу – о Ролане.

Примерно через час они выбрались на равнину и присоединились к группе людей, собиравшихся расположиться на ночлег. Двигаться дальше было небезопасно: могли напасть волки, да и убийца-холод ночью лютовал сильнее обычного.

То тут, то там среди бескрайних снегов вспыхивали костры; пламя искрилось в пелене сизого дыма, его языки взвивались во тьму, и в этой картине было что-то зловещее. Временами казалось, будто вместе с кострами угаснут последние человеческие надежды.

Люди наломали веток и навалили вокруг огня, а сверху покидали у кого что было – тулупы, попоны – и начали устраиваться спать, замерзшие, голодные. Кое-кто оттаивал снег и варил нечто вроде похлебки из вяленой рыбы и гнилой муки. Находились и такие, кто, за неимением лучшего, жарил на углях дохлую конину.

На какой-то короткий миг Элиану охватило бездумное сонное спокойствие: ей показалось, будто главное, чего она ждала от этого похода, уже сбылось. Бернар был рядом!

Они разделили между собой то, что оставалось во фляге, и женщина почувствовала странную слабость; ее тело казалось таким размякшим и безвольным, словно в нем не было костей, а все мысли словно бы уплыли куда-то во тьму.

Элиана закуталась, как могла, и прижалась к обнявшему ее Бернару, но, несмотря на это, было так холодно, что ей никак не удавалось уснуть.

Видимо, через некоторое время женщине все-таки посчастливилось забыться, потому что когда она открыла глаза, то увидела, что уже рассвело. С неба беззвучно падал густой крупный снег, а тени растущих вдали деревьев в утреннем свете казались нежно-голубыми.

Многие из тех, кто ночевал поблизости, уже встали, но некоторые продолжали лежать неподвижно. Возможно, они еще не проснулись или замерзли во сне. Кто-то стонал, иные кашляли и хрипели.

Все, что произошло вчера, представлялось Элиане совершенно нереальным. Бернар спас незнакомую женщину? А она сама спасла Бернара? Нет, это был сон, просто сон. Но главное, что они встретились, и теперь их сможет разлучить только смерть.

Женщина повернулась к мужу. На мгновение ее обжег испуг, потому что Бернар не шевелился, но через секунду он поднялся с земли и посмотрел на нее. Он так странно выглядел среди этих снегов – настоящий чужеземец! Его лицо казалось потемневшим, глаза покраснели, и во взгляде застыла какая-то безжизненная тяжесть. Но он привлек ее к себе таким бесконечно родным, любящим жестом, что у Элианы сразу потеплело на душе.

Тем не менее с нею что-то произошло: ею овладело навязчивое болезненное состояние, какого не было вчера. Голова гудела, как пустой чугунный котел, по которому стучали чем-то тяжелым, в груди полыхал жар, а руки и ноги, напротив, заледенели. Когда она начала подниматься, из горла вырвался судорожный кашель.

– Ты заболела? – взволнованно произнес Бернар, взяв Элиану за руки и глядя в ее бледное лицо.

– Наверное, – через силу отвечала она. – Но я могу идти. А ты?

– Со мной все в порядке.

– Даже после вчерашнего?

– Ты имеешь в виду ледяное купание? На войне не умирают от столь обычных вещей, дорогая. Я привык выносить все. Меня может убить только пуля.

Элиана молча смотрела на него воспаленными глазами, под которыми залегли синеватые тени.

– Мы выкарабкаемся, – сказал Бернар. – Теперь я в этом уверен.

Он решил развести огонь, чтобы согреть воды, но в это время вдалеке появилась группа людей – они бежали, возбужденно крича и размахивая руками.

– Спасайтесь! Казаки! Казаки! Рубят саблями!

Собравшийся вокруг потухшего костра народ зашевелился и бросился кто куда. Но несколько присыпанных снегом тел осталось неподвижно лежать на снегу. Эти люди были мертвы: минувшая ночь стала для них последней.

Бернар схватил Элиану за руку и устремился в сторону сумрачного леса. Женщина спешила изо всех сил и все-таки едва поспевала за ним. Они добежали до ближайших деревьев и упали на снег.

Подняв голову, Бернар увидел, словно в страшном сне, как всадники с гиканьем врезались в толпу, и толпа вмиг поредела. Люди закрывали лица руками, а через мгновение на них обрушивались сабельные удары, и головы летели с плеч, точно с деревьев – спелые плоды.

Внезапно Бернар услышал позади хруст снега, а затем – свист кнута, а через секунду ощутил режущую боль. Почти инстинктивно он сделал рывок в сторону и прикрыл собою Элиану. Затем, когда град ударов ослабел, поднялся на колени и взглянул на тех, кто стоял перед ним. Очевидно, эти люди вышли из леса; они были в меховых шапках, в тулупах, с заиндевевшими бородами и обветренными, красными от мороза лицами. За пояс одного из них был заткнут топор, другой держал в руке ружье, третий – кнут и огромную палку. Бернар решил, что это крестьяне, из числа тех, что скрывались в лесах, выслеживая французов.

Он встал на ноги, потом приподнял Элиану и прислонил спиною к дереву. Видимо, ей стало совсем плохо, потому что она не двигалась. Ее глаза были закрыты, а лицо – безжизненно бледно.

Пятеро мужчин молча враждебно следили за его действиями. Затем один из них знаком велел Бернару подойти ближе и наотмашь ударил его кулаком по лицу. Бернар пошатнулся, но не упал и, гордо выпрямившись, продолжал стоять перед теми, кто считал его своим смертельным врагом. В его взгляде не было злобы, ненависти или страха, лишь спокойная обреченность, да еще тревога – не за себя, за судьбу Элианы.

Мужчины переглянулись и обменялись несколькими фразами на своем странном языке. Один из них рванул мундир Бернара за пуговицы, и Бернар, чтобы избежать чужих прикосновений, принялся расстегивать его сам. Он уже слышал об их излюбленном способе мучить противника. Обычно русские раздевали французов догола и закапывали в снег или же били до полусмерти плетьми. Он не боялся, нет. Он только не хотел, чтобы это видела Элиана.

Бернар снял мундир, простой солдатский мундир, в который переоделся при отступлении, (тогда ему было немного стыдно, но он знал, что желание выжить порой требует и не таких жертв) расстегнул сорочку, и тут ему сделали знак остановиться. Коренастый плотный мужчина с окладистой бородой вопросительно кивал, показывая на Элиану.

Бернар был уверен, что они не понимают по-французски, так же как он не знает их языка, и все-таки произнес:

– Я француз. Это моя жена. Мы возвращаемся в Париж. Мы хотим умереть на родине.

Он повернулся к Элиане и приложил руку к своему сердцу. Потом показал на себя и провел ребром ладони по горлу. Затем вновь кивнул на Элиану и помотал головой, одновременно сложив ладони, как их обычно складывают в мольбе. И взгляд у него при этом был такой, от которого, как говорят, «могли заплакать даже камни».

Он пытался объяснить, что любит эту женщину, и просил ее пощадить.

Мужчины посмотрели друг на друга, потом принялись спорить. Один что-то с ненавистью выкрикивал, а другой подошел к Элиане и заглянул в ее лицо, потом ткнул в нее пальцем и, посмотрев на Бернара, сделал жест, будто качал на руках ребенка. Бернар показал пять пальцев, и мужчина сокрушенно помотал головой. В следующий момент он вынул из-за пазухи меховые рукавицы и бросил на снег, кивком приказав поднять, а после, подумав, стянул со своей шеи пуховый шарф и тоже протянул Бернару. Мгновение человек смотрел в глаза человека, потом один поклонился с искренней благодарностью и глубоким чувством вины, а второй отвернулся.

Порою великодушие унижает, иногда оно бывает сродни мести, но чаще вызывает преклонение, восхищает и еще – преподносит незабываемый урок. Бернар понимал, насколько смешанны и противоречивы были чувства пощадивших его людей; ему тоже нередко приходилось испытывать нечто подобное, потому что война обладает способностью извлекать из глубин человеческих душ все самое темное и самое светлое.

Они ушли, вверив судьбы Элианы и Бернара природе и небесам, предоставив им право познать, что же все-таки властвует в мире: жестокость стихии, человеческое милосердие, злой рок или же Божья справедливость.

Элиана открыла глаза.

– Где они? – слабым голосом спросила она.

– Они ушли, – с облегчением произнес Бернар. – Ты можешь встать, дорогая?

– Да, – ответила женщина.

Она поднялась, опираясь на его руку, и они медленно побрели по глубокому снегу все дальше и дальше, вперед, к Неману – ледяной границе России с Польшей, через преграду холода и болезни, спасаясь от бегущей по пятам безжалостной убийцы-войны.