Текст книги "Поражение Федры"

Гелия

О критянах сложено множество поговорок, особенно такие как «Ты не критянин, если не…»: «Ты не критянин, если не любишь медовые пироги», «Ты не критянин, если не любишь лабиринты». (Неправда! Я родилась на Крите, прожила на Крите всю жизнь и ненавижу лабиринты.) Но одна поговорка действительно истинна: «Ты не критянин, если не любишь быков».

Я обожаю быков.

Я обожаю прыгать через быков. Я критская прыгунья через быков, и я невероятно хороша в этом деле.

Тренироваться я начала в пять лет. Некритяне считают такой возраст слишком ранним для занятия, подобного этому. Но в более позднем возрасте лучше вообще не начинать. Будет страшно, понимаете? Боязно. Вы будете представлять себе всякие ужасы, которые и правда случатся. В восемь-девять лет мы как-то тренировались с одной девочкой. Милой девочкой, которую прочили в прыгуньи из-за атлетических способностей, демонстрируемых ею на поле с коровами.

Коровы не быки.

Само собой, для нее все закончилось плохо. Она увидела рога быка прежде, чем пустоту за ними, и прыгнула прямо на них.

Конечно, в пять лет прыгают не через взрослых быков. Это было бы безумием. Начинают с телят. Дети прыгают через детенышей, постепенно взрослея и оттачивая умения. Лишь к двадцати годам достигаешь мастерства, достаточного для того, чтобы прыгать через массивных быков с плечами, широченными, как коридоры дворца, и высоченными, как дворцовая крыша. И если ты дожил до этого возраста – не был растоптан или растерзан, – то получаешь позволение выступать перед царем и придворными. Всего год или около того. Поскольку с возрастом теряются зоркость и гибкость. И если гости Миноса не прочь поглазеть, как бык пустит кровь промахнувшемуся знаменитому прыгуну, сам Минос не желает терять статус таким образом. В общем, ты выступаешь где-то с год, после чего получаешь огромную сумму денег, на которую можно как купить себе хозяйство, так и покутить пару лет во дворце. В любом случае выступать ты перестаешь и лишь надоедаешь молодежи историями о том, как когда-то прыгал.

И вот после десяти лет тренировок, в очень юном пятнадцатилетнем возрасте, моя мечта наконец должна была осуществиться. Мне дозволили прыгать через быка перед всем царским двором. К слову, до того самому молодому прыгуну, выступавшему перед царем, было около двадцати. Мои ровесники никогда не участвовали в представлении перед царскими особами. Я же должна была прыгать на осеннем фестивале: настолько была хороша.

И как же я расстроилась, узнав, что не буду выступать на осеннем фестивале, поскольку меня уже не будет на Крите! Меня отсылают в Афины. Все равно что в подземное царство Аида. Туда, где не будет ни быков, ни прыжков. В место, о котором я толком ничего не знаю.

Сочли, что в Афины принцессу как символ статуса должна сопровождать знаменитая прыгунья через быков. Могли выбрать любую, но высокое мастерство на настоящий момент показывала лишь одна девушка. Я. Мне и придется ехать.

Я кричала, стенала и, совсем отчаявшись, плакала. Бесполезно. Ехать придется – и точка. А потом наш наставник, Проктус, сжалился надо мной и замолвил за меня словечко. В свадебную церемонию принцессы входили прыжки через быков, и, хотя мой отъезд в Афины обсуждению не подлежал, мне разрешили выступить перед царем и знатью. И если выступлю очень-очень достойно, царь Минос поймет, что меня нельзя отправлять в Афины, где даже быков нет, а нужно оставить на Крите и позволить выступать до зрелого возраста.

Как сопровождающую принцессы меня решили поселить в ее покоях вместе со свитой. Я горячо возражала, зная, как это скажется на моих тренировках. И, поверьте мне, не лгала, хотя, возможно, так могло показаться. Мы вставали при первых лучах рассвета. Как говорит Проктус: «Бык тренируется во все время бодрствования лишь для того, чтобы быть быком – созданием, способным убить вас одним движением головы. А значит, чтобы победить быка, нужно вставать раньше него». Я же не смогу покинуть царские комнаты, пока Гелиос не воссияет на небе. На мои возражения Проктус заметил, что я тренируюсь последние десять лет без перерыва и два дня без тренировок не сыграют роли. Некоторые прыгуны пару дней отдыхают и молятся перед выступлением.

В конце концов я согласилась с его доводами, но сердце было не на месте. На мое согласие сильно повлияло то, что я хотела познакомиться с принцессой. Страдая от жалости к себе, я почти не испытывала этого чувства к ней, но в глубине души понимала: ее участь ничуть не лучше моей. Через два дня нас обеих лишат домов, положения и привычного уклада жизни.

Для кого-то из царств поменьше это может показаться странным, но я никогда не видела принцессу. Я имею в виду, вблизи, а не издали, во время шествий. С нашей интенсивной программой тренировок мы были предоставлены самим себе. То же самое можно сказать и о царской семье. И будьте уверены, никто из членов царской семьи не желал быть увиденным рядом с быками. Принцесса представлялась мне несравненной красавицей, раз афинский принц захотел забрать ее в свой дворец, поэтому, когда мы познакомились – вернее, когда меня ей представили, – я удивилась ее обычной наружности. Глаза у нее красивые, это бесспорно, но волосы какого-то тусклого, светло-каштанового оттенка и по-детски пухленькое лицо. Я хотя бы не пухлая. Прыгая по несколько раз на дню через быка, жирка не нарастишь.

– Ваше высочество, – склонила я голову.

– Ты прыгаешь через быков? – спросила она.

Потом я задавалась вопросом: должна ли была обидеться на то, что быки интересовали принцессу больше моего имени? Но в ту минуту я думала лишь о том, что ей небезразлично дело, которое я люблю всей душой.

– Да, – ответила я, – я занимаюсь этим с самого детства, ваше высочество.

– И что чувствуешь при этом?

Принцесса слегка подалась вперед. Она задала вопрос не из вежливости или ради пустой болтовни. Она искренне желала знать ответ. Мне стало грустно, потому как что я могла ей сказать? Ветру не описать, каково это – дуть; солнцу не описать, каково это – греть. Прыжки через быков – все, что у меня есть, и большего мне не нужно. Только во время них сердце бьется в правильном ритме и тело действует в полную силу.

– Свободу, – с трудом удалось выдавить мне.

За спиной кто-то хихикнул, и я зарделась. Но принцесса кивнула.

– Так я и предполагала, – сказала она.

* * *

Несколько часов спустя покои принцессы посетил царь Минос. Мы спешно повскакивали на ноги и бухнулись на колени. Никогда еще я не видела царя в такой близости. Сходство между отцом и дочерью поражало: те же ярко-синие глаза и те же светлые волосы, только у Миноса – посеребренные сединой. Однако дело было не только во внешности. Царь и принцесса одинаково держали себя, от них исходила похожая аура уверенности. Они знали, что всегда будут первыми, в какой бы ситуации ни оказались, что будут правы в любом споре и что любое их решение будет оправдано. Я не видела в Федре ничего царственного, так как ее не интересовали ни одежда, ни свадьбы, но сейчас, глядя на нее, поняла: я просто не осознавала, что значит быть царственной.

В одной руке царь Минос держал небольшой лабрис – символ Крита, оставляющий меня равнодушной.

– Отец, – произнесла Федра и вдруг совсем по-детски добавила: – Папа.

Ее нижняя губка дрожала.

– Пожалуйста, отпусти свою свиту, Федра. Нам нужно поговорить, – сказал Минос твердым тоном, в котором слышалось скрытое предостережение: «Мы царская семья. Мы не плачем прилюдно».

Ждать повеления расходиться мы не стали. Служанки друг за другом покинули комнату, и я последовала за ними. Уже у двери услышала обращенные ко мне слова царя:

– Ты наша новая прыгунья?

Я развернулась и склонила голову.

– Да, ваше величество. Меня зовут Гелия. – Не знаю, зачем представилась. Удивительно, что царь вообще меня узнал.

– Гелия. Весьма символично, что именно ты будешь выступать на свадьбе Федры. Ее дед по материнской линии – бог Гелиос.

– Да, мой государь, – снова склонила я голову.

– Будем надеяться, что ты выступишь хорошо. Это послужит добрым предзнаменованием для свадьбы Федры и ее жизни в Афинах.

Царь повернулся к дочери. Помедлив секунду, я поняла, что могу уйти, и на цыпочках покинула комнату.

* * *

Следующим утром я встала засветло. Хотела взглянуть на быка до выступления. Прыгуны – люди суеверные. По нашему общему убеждению, если не поговорить с быком и не попросить его поработать с тобой сообща, а не против тебя, то он обидится и сильно усложнит твою задачу на арене. Однако не вышло: царская церемония и для меня – человека, почти непричастного к ней, – стала грандиозным событием, отнявшим много времени. Даже принцессу оторвали от ее рисования. В последний раз я видела, как над ней, облаченной в новый хитон, суетилось не меньше шести служанок, которые завивали ей волосы горячими углями.

К счастью, мне столько внимания не уделяли. Только дали не очень удобную новую тунику. Она не тянулась и не висела свободно, как моя старая, поношенная. Если бы подготовка к неожиданной церемонии не проходила в такой спешке, то эта одежда не протянула бы и двух недель: я бы ее просто порвала. Но столько времени у нас нет, как нет его и на надлежащую перед выступлением разминку: Минос приказал всем явиться в храм на церемонию. Всем без исключения.

Мне было не до церемонии, если честно. Она проходила на морском берегу, рядом с кораблем Тесея, словно он уже собрался в путь и был готов отчалить в любую секунду, а мы его тут задерживали. Даже ритуалы проводились в какой-то спешке. Жрец принес в жертву козленка, на песке развели костер, и Тесей с принцессой, вместо того чтобы омыться в козьем молоке, быстро намочили руки и ноги в море. Чувствовались всеобщее напряжение и накал. Наконец настало время моего выступления.

– Прилив, – туманно произнес Тесей, махнув рукой в сторону своего корабля.

Минос и бровью не повел.

– Федра – критская принцесса. Она оставит Крит в соответствии с критским обычаем.

Я избавилась от вуали и дорогой верхней одежды. Волосы растрепались и запутались на ветру, и я убрала их с лица, стянув сзади тонким кожаным шнурком. На арену я вышла насколько возможно спокойно и внимательно оглядела ждущего меня там быка. Хороший выбор, Проктус. Он подобрал для выступления молоденького бычка, всегда удивительно покорного. С ним тренировалась молодежь.

Я посмотрела на толпу. Даже Тесей теперь пристально наблюдал за мной, заинтересованный происходящим. От его глаз темно-серого оттенка пробирала дрожь: казалось, за ними – сплошная пустота. Я заставила себя вспомнить тренировки. Людей вокруг меня будто не существует. Нет ничего и никого, кроме меня и быка.

Я глубоко вздохнула, поплевала на руки и сорвалась с места. Новая туника шуршала и натягивалась, лишенная привычной мне мягкости и эластичности. Порыв ветра сорвал с волос стягивавшую их полоску, и они рассыпались копной соленых кудрей. Неважно. Ничто не стоит внимания, кроме меня и быка. Быка, стоящего рядом и ждущего меня. Его темно-серые глаза были бездушны, голова гордо вскинута. Он словно вопрошал: «Кто ты? Нас не представили. Как ты посмела перейти границы приличия?»

Закусив губу, я прыгнула вперед. Неудачно. Я чувствовала траекторию взятой дуги, мгновение невесомости и вновь притяжение к земле, видела рога быка и понимала, что просчиталась. Хотелось крикнуть, позвать маму, которую я не видела с пяти лет и, казалось, уже и не вспоминала, но этим я выдала бы свой страх, но, каким бы сильным он ни был, с десятилетними тренировками ему не сравниться. Так что я закрыла глаза и воззвала к Зевсу. Приземление окажется немягким, но, возможно, мне будет дарована быстрая смерть.

Федра

Со смертью прыгуньи вокруг воцарилась гробовая тишина. Меня замутило. Я знала, что такой исход возможен, но в жизни не видела подобного. Маленькое тело прыгуньи, кажущееся сейчас совсем легким, висит на левом роге быка. Красный ручеек крови из рваной раны на боку заливает глаза животного. Бык недовольно мотнул мордой, и голова девушки заболталась, точно детский мяч.

Никто не двигался. Похоже, никто не знал, что делать, – включая быка, который бил копытом, поднимая с земли облако пыли. Мне вспомнилось другое стройное тело, месиво внутренностей на бычьих рогах, и к глазам подступили слезы. Хотелось кричать: «Это варварство», но я молчала. Прошла целая вечность, прежде чем на арену выбежали несколько мужчин, чтобы загнать быка палками в загон и снять со смертоносных рогов мертвое тело.

Лицо отца было сравнимо белизной с проплывающим по небу облаком. Случившееся – ужасное предзнаменование моей свадьбы, брака, предстоящего путешествия и жизни в Афинах. Однако мне было не до мыслей об этом. Я могла думать лишь о том, что виделась с погибшей девушкой всего день назад. Она была страстно увлечена прыжками через быков и так уверена в своем предназначении. Она была жива.

Заключительные ритуалы прошли как во сне. Тесей тоже казался смятенным, хотя его глаза оставались, как всегда, холодными. После всех ритуалов я бросилась к родителям. Почти бегом кинулась к папе, но была перехвачена мамой. Я думала, она отчитает меня напоследок за то, что бегаю как ребенок, или снова станет наставлять, как подобает вести себя принцессе в иноземном дворце. Вместо этого мама прижала меня к своей груди, и я несколько мгновений слушала, как стучит ее сердце. Отстранившись же, она сдержанно поцеловала меня в лоб и удалилась.

После прощания с мамой подошел папа. Он притянул меня к себе и обнял так крепко, что я ощутила аромат масел, которыми он разглаживал бороду. Он обнимал меня так только в детстве, и мне хотелось прижаться к нему и как можно дольше не отпускать. Папа нагнулся к моему уху. Любой подумал бы, что он шепчет мне на ухо нежности или говорит, как сильно будет скучать. Я ожидала того же. Однако папа сказал совершенно другое:

– Федра, я знаю, ты в ярости. Но держи себя в руках, пока будешь в Афинах.

Я попыталась отстраниться, но он не отпустил меня.

– Хорошо, – шепнула в ответ. – Разве я когда-либо была несдержанна?

Отец продолжил, словно я ничего не говорила:

– Ты знаешь, что не можешь бросить вызов Тесею, не навредив Криту, не изобличив свою мать. Ты понимаешь меня, Федра?

Мне хотелось плакать. Я была любимицей папы. Мы с Ариадной шутили на этот счет: она – двойник нашей мамы, а я – золотая девочка, не совершающая промахов и ошибок. Я не сделала ничего дурного, а папа говорит со мной так, будто сделала.

– Не забывай: ты прежде всего принцесса Крита, – закончил он, коснувшись горячим дыханием моей шеи.

– Да, отец, – пробормотала я, ожидая, что он меня отпустит.

Он и отпустил. Его лицо омрачало беспокойство. Прожитые годы оставили на лбу папы след из глубоких морщин. Еще пару недель назад их не было.

– Надеюсь, тебе ничто не грозит.

Ранее он положил в мой сундук подарок – небольшой двухлезвийный топор, замотанный в ткань. Я тогда улыбнулась, вспомнив о наших с сестрой давних детских тренировках, когда мы учились владеть учебными топорами с тупыми лезвиями, вращая их в руках и постоянно роняя на ноги. Однако папа в тот момент был столь же серьезен, как и сейчас.

– Надеюсь, тебе не придется воспользоваться им, дочь Крита, – сказал он.

* * *

Свадебные ритуалы завершились – по крайней мере, насколько это возможно. Меня сопроводили на корабль Тесея и показали, на какую скамью присесть. Я дрожала. От соленой воды кожу рук и ног щипало. Кто-то накинул на меня покрывало. Мой взгляд был устремлен на берег. Я очень редко покидала дворцовый комплекс, а уж Крит – никогда. Теперь же отплываю на корабле в чужие земли. Я безотрывно смотрела на дворец, пытаясь навечно запечатлеть в памяти его образ, но вид снаружи лишь напоминал о том, что я сама теперь чужачка. Дворец воспринимался мной как единое целое, но отсюда, с корабля, я заметила, что он представляет собой комплекс строений, плавно переходящих одно в другое. Скрепя сердце я поняла, что он аккуратен, но не роскошен, не прекрасен так, как прекрасны росписи и фрески внутри него. Неужели он был столь упорядоченным и пропорциональным, когда я ходила по его извилистым коридорам? Где расположена наша с Ариадной комната? Я начала считать окна, но запуталась в направлениях и, когда сочла, что нашла свою спальню, и с тоской уставилась на нее, осознала: это не она – окна слишком большие.

В моей свите сопровождения должны были быть несколько человек, включая несчастную прыгунью, но я видела, что Тесей разговаривал с моим отцом, и услышала четкое: «Места нет». Папа кивнул, сдавшись и поникнув плечами.

– Ее свита может прибыть позже. Но ее должна сопровождать хотя бы одна служанка, Тесей. Никак иначе.

Тесей нахмурился, словно собираясь возразить, затем пожал плечами и согласился. К кораблю направилась моя верная и давняя служанка Энея, но внезапно на берег вышла мама: посвежевшая, с обновленной краской на лице. Она схватила Энею за руку. Произошедший между ними разговор я не слышала, но после него девушка развернулась и пошла прочь, а вместо нее появилась самая старая служанка мамы, Кандакия.

У меня упало сердце. У этой женщины нет своих детей. Она всего на пару лет старше мамы и всегда прислуживала исключительно ей. Кандакии никогда не было дела до нас с Ариадной, что теперь мне кажется довольно странным. Нам с сестрой прислуживали разные девушки, и ни одной из них не удавалось контролировать Ариадну. Никого из них мне в сопровождение тоже не хотелось, но я предпочла бы служанку, близкую мне по возрасту, как Энея. Не представляю, как буду делиться впечатлениями об афинском дворе со старой Кандакией. За глаза, не при ней и не при маме, Ариадна звала ее «Кислолицей».

Кандакию проводили на борт и усадили рядом со мной. Она молча, с упреком в глазах уставилась на мою маму. Наши пожитки бросили в трюм. Затем мы подняли якорь и отплыли. Для меня начиналась новая жизнь.

* * *

В задней части корабля было холодно, поэтому мы с Кандакией неохотно жались друг к дружке в поисках тепла. От нее пахло оливками и козьим сыром. От меня несло морской водой. Никто из нас не заговаривал. Немного обсохнув, я поделилась с Кандакией покрывалом, и она молча укрылась им.

На корабле царила суета, мужчины управляли парусами и веслами. На нас не обращали внимания. Я поискала взглядом девушку, с которой общалась, когда трибуты только прибыли, она еще сама нашла выход из лабиринта. Мне пришла глупая мысль, что мы могли бы подружиться. Или, что лучше, она стала бы моей личной служанкой. Но ее не было видно. Мимо прошел один из бывших трибутов, и я вцепилась в его рукав.

– Где та девушка?

Он непонимающе смотрел на меня, и я с досадой поняла, что не знаю ее имени.

– Которая была со мной, когда я выводила вас из лабиринта?

Его глаза потемнели.

– Не знаю, – буркнул он, пытаясь высвободиться.

– А я думаю, знаешь, – насколько возможно царственно произнесла я, подражая маме.

Он лихорадочно замотал головой.

– Не знаю. Она…

Я кивнула, призывая его продолжить.

– Она чем-то разозлила Тесея. Не знаю чем. Никто не видел ее после того, как мы отплыли в Афины.

Я бы не остановилась на этом, но он поспешил сбежать, и больше никто не рискнул проходить рядом с нами. Сначала я смотрела на воду, на танцующие по ней ослепительные солнечные блики, на пенные брызги у борта, но потом и это надоело.

Должно быть, я уснула, поскольку в следующий миг оказалось, что со мной на скамье сидят уже две женщины, а не одна. Приглядевшись ко второй, я не поверила своим глазам. Она выглядела счастливой и здоровой, загоревшей и с веснушками на лице.

– Ариадна? Что ты здесь делаешь? – Надеюсь, прозвучало радостно. Сердце стиснуло неприятное чувство. Я понимала: если Ариадна здесь, то моего присутствия больше не требуется. Тесею нужна одна невеста, а не две, и поначалу он выбрал сестру.

– Пришла повидаться с тобой, конечно же. Боги мои, это кто, Кандакия? Она храпит как бык. – Ариадна улыбнулась и взяла меня за руку. Ее прикосновение оказалось очень даже реальным, ощутимым физически, а не призрачным.

Я скосила глаза на служанку. Она и правда похрапывала, пыхтя на выдохах.

– Не переживай, Федра, я здесь не для того, чтобы украсть твоего красивого принца. Однажды я уже совершила эту ошибку. Теперь он полностью твой. Впрочем, как и любой другой женщины.

– О чем ты? О какой ошибке говоришь? Ты ведь ушла с Дионисом.

Сестра расхохоталась, откинув голову и не заботясь о том, что ее услышат. В ее смехе проскальзывали злые нотки, словно она смеялась надо мной.

– Ох, малышка, не верь всему, что тебе говорят. – Она снова откинула голову назад, и на этот раз я увидела на ее загорелой шее отпечатки пальцев.

– Ариадна, что с тобой случилось? Ты… – Слова не шли с языка. Я не могла произнести этого, когда она сидит рядом, прижавшись своим бедром к моему. Когда ее волосы длиннее моих и сияют на солнце. Когда ее кожа загорела и здорова. Когда она выглядит такой живой.

– Не волнуйся за меня. Время волноваться за себя саму. – Сестра улыбнулась знакомой лукавой улыбкой.

– Я знаю, что должна быть осторожной в Афинском дворце. Все это твердят.

Ариадна фыркнула.

– Хочешь строить из себя всезнайку – дело твое. Но я здесь не для того, чтобы предупреждать тебя об афинской знати. Я туда так и не добралась, забыла? Я пришла предупредить тебя о Тесее.

– О Тесее? Почему? – Я смотрела на нее, но она смотрела прямо перед собой.

– Просто будь осторожна, малышка.

Рядом всхрапнула Кандакия. Я перевела взгляд на нее. Еще спит. Вернула взгляд к сестре и увидела, что ее больше нет, а к моему бедру прижато не ее бедро, а куча корабельных веревок.

Я моргнула. Судя по всему, я проснулась. Но почему тогда не чувствую, что спала? Ариадна теперь – спутница бога. У меня было видение? Вспомнились темные отпечатки пальцев на ее шее, и в горле встал ком. Это сон, точно сон.

Меня потрясывало. Обхватив себя руками, чтобы унять дрожь, я вслушивалась в окружающие звуки: крики чаек, плеск волн, ровное дыхание Кандакии. Я прикрыла веки, но перед внутренним взором по-прежнему стояла шея Ариадны. Раздались шаги. Словно по наитию я не стала открывать глаза, а прислушалась. Рядом тихо переговаривались двое мужчин.

– У нас есть белые паруса, мой господин. Лежат под палубой.

– Это так. И мы обещали сменить паруса, если наша миссия завершится успешно.

– Обещали.

Я замерла. Голоса первого говорящего я не узнала, но второй был мне знаком – тот, к которому обратились «мой господин». Это Тесей, мой супруг.

– В море у нас предостаточно хлопот. И наша первоочередная задача – держать корабль на плаву, чтобы все благополучно добрались до земли. Ты понимаешь меня, Пирифой?

Пирифой, капитан корабля. Единственный мужчина на борту, который может сравниться с Тесеем в росте и жилистости.

– Понимаю, мой господин. Порой за мужской работой незначительные детали вылетают из головы. Если не было поручено сменить паруса, то их и не сменят.

Пирифой говорил спокойно и уверенно, но смысла его слов я не понимала. Почему они не собираются делать обещанное? Кому так важен цвет парусов корабля? Хотя черный цвет – довольно странный выбор. Корабль в нашей гавани выглядел траурным. Возможно, на афинском причале он будет смотреться так же неуместно.

– Тогда мы поняли друг друга. Спасибо, Пирифой. Ты всегда был моим самым верным помощником. И я позабочусь о том, чтобы, когда придет время, тебя должным образом вознаградили.

Шаги приблизились, и я вздрогнула от неожиданного возгласа Тесея.

– Что это?! Почему эти женщины здесь?

Я подняла на него взгляд, сонно моргая, словно только что очнулась ото сна. Кандакия рядом делала то же, правда без притворства.

– Вы слышали, что я говорил? Слышали? – навис над нами Тесей. Он не повышал голоса, но металлические нотки в нем пугали пуще яростных криков.

Я медленно покачала головой.

– Правда? Ничего не слышали?

Я снова покачала головой, на этот раз энергичнее. Вспомнились предостережение Ариадны и слова афинянина, что он не видел знакомую мне трибутку после отбытия на Крит. Кандакия вцепилась в мою руку, и мы вжались друг в дружку уже не от холода, а от страха.

Тесей, поверив, со вздохом выпрямился. Служанка не отпускала моей руки, стискивая ее с такой силой, что у меня наверняка останутся синяки.

– Ты посмотри на них, Пирифой. Ни слова не проронили. Сидят молча, как парочка немых.

Пирифой сократил расстояние до нас всего за пару шагов. Он подхватил лежавшие на скамье веревки легко, словно пух, хотя они весили больше меня.

– Ты бы радовался этому, Тесей. Стихотворцы говорят: «Нет худшей доли, чем ворчливая жена».

Тесей засмеялся тем странным лающим смехом, в котором нет радости.

– Так говорят? Что ж, возможно, они и правы. Пойдем, Пирифой, у нас много дел. Пусть эти перепуганные птички поспят.

Мужчины пошли прочь, и я услышала, что Тесей заметил Пирифою:

– Одна болтала без умолку, другая ни слова не говорит. Никакой золотой середины.

Пирифой рассмеялся куда мелодичнее своего господина.

Провожая их взглядом, я думала о том, что Тесей сложен лучше и на вид более царственный, но жена Пирифоя будет счастливее, пусть он и не любит ворчания. А потом вспомнилось, что жена Тесея – я, хоть это и кажется мне сейчас невероятным.

Остаток путешествия прошел без приключений. Кандакия поскулила немного после ухода мужчин, но вскоре снова погрузилась в сон и захрапела.

Видения меня больше не посещали, но, в отличие от служанки и несмотря на убаюкивающее движение корабля, заснуть я не могла: мешали тревожные мысли. Я сидела, уставившись на сверкающее море, пока не показалось, что еще чуть-чуть – и ослепну.

Спустя полдня пути мы достигли афинского побережья. Корабельная команда кричала и прыгала от радости, а мы с Кандакией молча смотрели на наш новый дом. Даже афиняне, казавшиеся счастливыми при нашем дворе, обнимались, улыбались и смеялись.

Однако восторг был кратковременным, поскольку до земли еще надо было доплыть, и все занялись делом. Никто не пришел сменить паруса, и те, наполненные ветром, гордо чернели на фоне голубых небес. Наверное, их было видно за мили вокруг.

Они притягивали мой взгляд, но я боялась смотреть: вдруг Тесей заметит и поймет, что я слышала их с Пирифоем разговор?

Когда корабль приблизился к земле, моряки сели за весла. Благодаря сильному ветру мы не нуждались в последних большую часть пути, но сейчас нужно было провести корабль между скал, а для этого требовалась более тонкая работа. Волны шумно бились о берег. Здешнее море агрессивнее нашего, мягкого, к которому мы привыкли на Крите.

Если кто сочтет меня наивной в божественных вопросах, то в свою защиту я могу лишь сказать, что в Кносском дворце ни дня не проходило без разговоров о богах. Я без тени сомнения принимала то, что мой дед по материнской линии – бог солнца Гелиос, а дед по отцовской линии – царь богов Зевс. И говорить об этом было ни к чему, когда вокруг столько доказательств: в одеждах, которые мы носили; в том, как обращались ко мне придворные и простолюдины. И пусть я никогда не встречалась ни с одним из дедов, я также не встречалась ни с кем, кто бы опровергал мое родство с богами.

С чего Гелиосу посещать своих дочь и внучек, когда ему ежедневно приходится объезжать Землю, освещая ее? А у Зевса столько сыновей – неудивительно, что он не уделяет особого внимания Миносу, своему сыну от Европы. (А вот бабушку Европу я видела множество раз, но, конечно же, не смела поднимать с ней тему папиного зачатия. Даже мама страшилась бабулю.)

Более того, править людьми могут только потомки богов. Мой папа обладал божественным правом править Критом, так как его отец являлся богом всего мира. Именно поэтому, когда Тесей прибыл в Афины с мечом своего смертного отца и царственной осанкой, его незамедлительно признали как сына Эгея и Посейдона и как наследника престола.

При приближении к афинскому берегу я заметила на скале одинокого всадника на лошади, совсем крошечного издали. На зрение я не жалуюсь, поэтому разглядела, что он поднял руку, завидев корабль. Затем конь встал на дыбы, сорвался с места и помчался так, будто за ним гнались боги ветров. Тесей поймал мой взгляд и улыбнулся.

– Это мой сын Ипполит.

– Ты узнал его на таком расстоянии? – поразилась я.

О сыне Тесея я слышала впервые, к тому же настолько взрослом, уже ездящем верхом.

– Я понял это по тому, как он правит конем. Впрочем, вопреки этому конь его обожает. А может, и не вопреки, а благодаря.

Он собрался отвернуться, но я хотела удержать его внимание и нашла что спросить:

– Сколько ему лет? Твоему сыну, а не коню.

– Около шестнадцати. А, нет, семнадцать ему. После битвы с амазонками минуло восемнадцать лет.

– Значит, его мама… – я не посмела закончить предложение.

– Антиопа, царица амазонок. В юности мы все совершаем глупости, но я уж точно не жалею ни о чем, связанном с Ипполитом. Он замечательный мальчик.

Я не желала слышать большего. Сколько еще цариц и принцесс забрал у родных Тесей? Но восемнадцать лет назад ему, наверное, было столько же, сколько сейчас Ипполиту и мне.

– Земля! – крикнул рядом моряк, и я вздрогнула.

Мы с Кандакией мешали, где бы ни пристроились, пока команда слаженно работала, причаливая к берегу. Процесс этот был трудоемким и долгим, и к тому времени, как мы пришвартовались, начали опускаться сумерки.

– Переночуем на берегу и завтра пойдем во дворец? – спросил Тесей Пирифоя.

Тот уже собирался ответить, как на берегу раздались крики.

– О горе, горе! Пирифой, ты вернулся?

На берегу неистово махал рукой всадник. Не тот, которого мы видели ранее. Это было видно по тому, как он управлял конем. Предыдущий всадник напоминал кентавра. Нынешний явно жаждал вновь оказаться на ногах.

Пирифой с Тесеем обменялись быстрыми взглядами.

– Да, мы вернулись, – отозвался Пирифой. – Но почему ты кричишь: «О горе»? – Его голос звучал натянуто, и он нервно теребил одежду. От уверенности капитана не осталось и следа.

– Потому что ты вернулся без принца.

Мужчина на берегу все еще пытался обуздать коня. Он не смотрел на корабль и не видел стоявшего там Тесея, лишь кивнул Пирифою.

– Не понимаю, мой друг, – хрипло проговорил тот. – Принц здесь.

– Принц здесь? Тогда «о горе» вдвойне!

Не справившись с конем, мужчина сдался и соскользнул вниз. Приземление вышло неуклюжим, и конь взглянул на него с презрением.

– Ты принес дурную весть? – вступил в разговор Тесей, не дождавшись ничего внятного от Пирифоя. – Говори по существу.

Мужчина пал на колени, выпустив из рук поводья. Получив свободу, конь не преминул ускакать. Мужчина глянул ему вслед с тоской и отчаянием, но лишь на секунду – в следующий миг его взгляд обратился к Тесею.