Текст книги "Как распознать Нарцисса. Умение выявлять нарциссических мужчин, которые портят вам жизнь, и как не воспитать нарцисса"

Глава 7
Желание и страх эксплуатировать других: эмпатическое принятие нарциссических мужчин

Рио

Рио, пожилой мужчина на пенсии, собирался оставить свою достаточно молодую супругу, с которой прожил 15 лет, ради многочисленных сексуальных связей. В свои 60 лет ему вовсе не хотелось анализировать всю свою жизнь (как принято в психотерапии), он попросил меня помочь ему принять конкретное решение: стоит ли расстаться со своей многолетней партнершей, которая, по его мнению, никак не способствовала росту его самолюбия, ради женщин помоложе. Его вера в то, что многочисленные сексуальные победы пойдут ему на пользу, безусловно, соответствует любому определению нарциссизма. Однако то, что он обратился ко мне, чтобы я одобрила его план, говорит о том, что он был примером человека, чей нарциссизм не затмил остальные черты характера. В противном случае он бы просто выполнил свой план – ушел бы от супруги и вступил бы в беспорядочные сексуальные отношения.

Когда я поняла, что ему неинтересно исследовать свою жизнь, чтобы лучше понять, в каком затруднительном положении он оказался, я решила сосредоточиться на своем сопереживании ему в надежде, что он сможет сделать шаг вперед и лучше понять, кто он на самом деле. Старение этого пожилого мужчины и его выход на пенсию сами по себе причиняли ему нарциссическую боль, поэтому моя эмпатия стала незаменимым инструментом, позволяющим ему увидеть его истинное «я», частично выраженное и в то же время тщательно оберегаемое.

Рио состоял в браке с разведенной женщиной по имени Эли, на 10 лет моложе его. У нее было двое взрослых детей. Эли была шведкой, потрясающе красивой, по его мнению, и умной, но она говорила по-английски с акцентом, что расстраивало его. Он доверял ей, потому что она была доброй и отзывчивой, но их отношения оставались в основном платоническими: он не испытывал к ней сексуального влечения из-за ее акцента и посредственных профессиональных достижений. Эти характеристики заставляли его чувствовать себя несколько чужим и превосходящим ее, а это означало, что она не могла удовлетворить его потребность в полном отзеркаливании и возвеличивании его самопоглощенного восприятия себя. Он также не проявлял никакого интереса к двум ее взрослым детям.

Волновала его только нерешительность по поводу развода с Эли. С одной стороны, ему казалось, что он эксплуатирует ее, потому что не бросает, хотя она и не любит его; с другой стороны, он пользовался ее добрым и отзывчивым характером. На самом же деле, она была привязана к нему всем сердцем.

То, что мешало Рио уйти от нее, не имело никакого отношения к угрызениям совести; скорее, он боялся, что скажут другие, если он оставит жену ради сексуальных отношений с молодыми женщинами. Он не хотел казаться эксплуататором – хотя именно этим он и мечтал заниматься, надеясь на многочисленные связи с другими женщинами, которых не нужно любить глубоко и взаимно. Любые мои попытки помочь ему проанализировать влияние, которое его действия окажут на Эли (если он оставит ее) или на тех многочисленных женщин, которые, как он надеялся, захотят его, вызывали у него такое ощущение, будто я не сосредоточена полностью на нем. Он буквально говорил: «Я, я, я» на многих сессиях, когда я попыталась обсудить последствия его действий для женщин, с которыми он собирался проводить интимные «блицтурниры». Изначально, при знакомстве с Эли, он надеялся, что ее юный возраст удовлетворит его потребность в похвале со стороны молодой любовницы, но ее предполагаемые недостатки лишили его подобной надежды. Ее дети были еще одним препятствием, мешавшим ему возгореть к ней страстью, потому что он не мог смириться с тем, что она уделяет внимание не только ему, но и свои детям, с которыми он не поддерживал никаких отношений.

Он был успешным специалистом по финансовому планированию и торговцем товарами массового спроса и к 40 годам заработал миллионы долларов благодаря грамотным инвестициям, что впервые в жизни дало ему ощущение защищенности. Его мать, с ее постоянными долгами, предупреждала его, чтобы он крайне осторожно выбирал себе невесту и не жалел сил, чтобы заработать много денег. Его отец, по сути, бросил семью и не дал ему никаких альтернативных взглядов. Он неукоснительно следовал наставлениям матери, выполнял работу, которая не приносила ему удовлетворения, но обеспечивала прочное положение в обществе и солидный доход, чтобы содержать себя и женщину, с которой он жил. Он боялся одиночества – веская причина, чтобы сохранить связь с партнершей, – но это не давало ему достаточного стимула, чтобы остаться с ней навсегда.

Он не понимал, и, похоже, его совершенно не заботило, что многочисленные отношения, если он их найдет, могут привести к тому, что он будет чувствовать себя желанным, но опустошенным из-за отсутствия настоящих, искренних взаимных связей. Власть была гораздо важнее для него, и его якобы интересовали только сиюминутные удовольствия, а не свое будущее. Он считал, что если он будет обсуждать со мной свое будущее, то я не пойму его сегодняшние потребности. Разговоры о будущем также наводили его на мысли о старении, которое он всеми силами отрицал, потому что они наносили ему чудовищную нарциссическую рану.

Будучи независимым бизнесменом, он жил по свободному графику, занимаясь в основном инвестициями. У него было несколько хобби и друзей-мужчин, с которыми он любил проводить время, но он никому не доверял, считая, что основной жизненный принцип «ты – мне, я – тебе». Он не верил, что люди способны любить друг друга бескорыстно, глубоко и крепко; вместо этого он считал, что люди – манипуляторы и эксплуатируют друг друга для поддержания отношений, которые приносят им определенную выгоду. Таково было его укоренившееся мировоззрение.

Чтобы проиллюстрировать, как нарциссизм Рио мешал полноценным отношениям в его жизни, приведем пример его лучшего друга. Этот человек, по мнению Рио, был поразительно умным, но бедным, и Рио материально поддерживал его. На наших сессиях Рио рассказал мне, что поддерживал этого друга не потому, что считал себя щедрым человеком, а потому, что этот человек умен и понимает его. Он был равным Рио. Хотя Рио этого не признавал, эта дружба показывала, в чем он действительно нуждается: во взаимных отношениях, построенных на принципе давать и получать. Рио помогал своему другу потому, что этот человек мог дать ему что-то взамен: приятную беседу. Эти беседы подтверждали высокое мнение Рио о собственном интеллекте и самоуважении, в чем он нуждался постоянно. Действительно, это были значительные достоинства и ценные плюсы для отношений, но для Рио они представляли собой лишь конкретные потребности, которые этот человек удовлетворял в обмен на финансовую поддержку.

Я старалась обосновать – то есть понять – его точку зрения (даже если не разделяла ее), чтобы показать ему, что я пытаюсь вникнуть в его логику и проанализировать ее. Он не понимал безвозмездных взаимных отношений, упрямо и непоколебимо веря в эксплуатацию и манипулирование. Будучи его терапевтом, я считала, что тоже являюсь кем-то вроде его друга, которому он платил за постоянную валидацию.

Учитывая эту сомнительную мораль, можно было подумать, что он легко оставит свою супругу. Или просто заведет интрижки с другими женщинами. Однако его останавливал страх, что другие узнают об этом, – возможно, увидят его в общественном месте с другой женщиной или услышат об этом от знакомых. Если его увидят, он боялся, что его сочтут «мерзким типом». Другими словами, мнение окружающих о нем было единственным мнением, имевшим право на существование. Несколько раз он сравнивал себя с опальными политиками, причем не только в связи с их сексуальными выходками, но и в связи с тем, что их ловили с поличным.

В ходе терапии он хотел, чтобы я уверила его в том, что его эксплуатация женщин допустима в современном обществе и фактически является нормой. Любые разговоры о реальном взаимном удовлетворении и радости от отношений между мужчиной и женщиной он считал наивными с моей стороны. Он не верил, что я могу быть настолько альтруистичной, как, по его мнению, я думала о себе, хотя я никогда специально не создавала такого впечатления. Но поскольку он идеализировал меня, он и пришел к этой точке зрения. Он без конца доказывал мне, что альтруизма не существует; однако, поскольку я не занимала ни ту, ни другую точку зрения, он фактически спорил с самим собой. Я была просто объектом, так сказать, для диалога. Он придумал меня как некоего абстрактного человека с высокими нравственными качествами, которого он считал легковерным и безрассудным.

Он нуждался в подобном иллюзорном представлении обо мне, чтобы вести со мной диалог, подтверждающий его позицию. Но он редко чувствовал удовлетворение от наших бесед, потому что я не давала ему прямых советов. Если бы и дала, он бы не поверил мне, потому что в конечном итоге он никому не доверял – хотя и уверял, что доверяет мне. Зачем ему доверять мне и продолжать разговаривать со мной, если я постоянно разочаровывала его и не давала прямого совета? Он рассуждал так: я – эксперт в области человеческих отношений, в которых он не разбирается (что было правдой). Мои недостатки основывались на его проекции, что я – человек ограниченный, как и все люди, но существую в своей терапевтической роли исключительно для того, чтобы служить ему. Он был убежден, что на самом деле моя работа заключалась в том, чтобы удовлетворять его потребности, на что он имеет право, поскольку платит мне.

У него были некоторые подозрения о том, что меня искренне заботит его благополучие, но он не мог решить этот вопрос. Он полностью отрицал свою субъективность, относя подобное качество только ко мне. Он считал себя объективным, когда приписывал людям такие черты, как слабохарактерность и отсутствие честности. Я же видела свою роль в том, чтобы попытаться понять его, и тогда он, возможно, сможет понять и принять себя. В рамках такого рода валидации мне нужно было выслушивать его мнения, воздерживаясь от любых суждений и не предлагая своей точки зрения на то, что правильно, а что нет. Это позволило нам выстроить связь, разговаривать и анализировать его жизнь, не опускаясь до споров, где может быть только один победитель. Этот вид валидации был моей попыткой донести до него обратную связь, которая говорила: «Я понимаю вас таким, какой вы есть». Я уважала его мнение как то, во что он искренне верит, и пыталась понять его (даже не соглашаясь с ним).

Моя единственная надежда заключалась в том, что эмпатия окажет целебное воздействие, если я смогу правильно понять мысли, чувства и иллюзии Рио. Во время наших терапевтических сессий он часто предъявлял мне свою нить размышлений, которые повторялись без конца, но, похоже, именно этого он и добивался. Истинная эмпатия – умение разобраться в точке зрения другого, что я и делала своей целью в те моменты, когда мы не обсуждали, стоит ли говорить его жене, что он хочет изменить ей. Если я пыталась быть объективной, он не воспринимал меня как эмпатичную; это разочаровывало и злило его – он расстраивался, что у меня может быть своя точка зрения.

В психоаналитических терминах это означало, что я должна была придерживаться опытной перспективы, фокусируясь только на том, что говорил мне он, а не на объективной, оторванной от его опыта перспективе, которая и дает объяснения. Он даже стал говорить мне то, что хотел услышать от меня, – своего рода зеркальное отражение, слово в слово, как будто он подсовывал мне сценарий, который бы не расстроил его. Я действительно иногда отзеркаливала его мысли, давая ему вербальное и невербальное признание, которое говорило: «Я вижу вас таким, какой вы есть». Создавалось впечатление, что без этого дословного отражения он не видел себя в моем ответе. Однако метод отзеркаливания не очень-то работал; когда я пыталась это делать, он расстраивался, что я не говорю ему то, что действительно думаю, а лишь повторяю его слова, словно попугай. Выхода из этой парадоксальной ситуации не предвиделось.

Помимо отзеркаливания и валидации, я также пыталась понять, что у него на сердце. Хотя его переживания не были мне близки, я могла включить воображение и попытаться спроецировать себя в его реальность и эмоциональное состояние. То есть мне нужно было поставить себя на его место в эмоциональном плане, чтобы выстроить с ним эмпатическую связь.

Лишь иногда мои слова удовлетворяли его. Мне никак не удавалось решить эту загадку. Меня огорчало давление, которое я испытывала, стараясь держать свою точку зрения при себе и тем самым показать свое уважение к его позиции, но в таком случае он сразу делал вывод, что я утаиваю от него то, что ему непременно нужно узнать от меня. Я надеялась, что если я проявлю достаточно эмпатии, он почувствует, что его понимают, а также что он существует как самостоятельная, полноценная личность, способная принимать решения без чужих подсказок. Вот почему я не давала ему советов, которые он все равно бы критиковал и подвергал сомнению. Я также считала, что даже если он не может более точно сформулировать, что ему от меня нужно, мое собственное психическое состояние и мои инстинктивные реакции на Рио подскажут мне, в чем он бессознательно нуждается (Kitron, 2011).

Насколько я понимаю, для Рио было важно, что он мог показать себя расстроенным, несчастным в моем присутствии, и что я спокойно переносила эти эпизоды, как никто другой в его жизни. В прошлом, когда он проявлял такие эмоции в присутствии других людей, они всегда остро реагировали на его поведение. Я не собиралась реагировать подобным образом, потому что хотела создать для него атмосферу поддержки в тяжелую минуту – атмосферу безопасности. Я задумывалась, не выражает ли его стремление к сексуальным победам потребность во власти. Я надеялась, что если не буду осуждать его, то помогу ему осознать значимость таких действий (если он решит пойти этим путем). Во время наших обсуждений я поняла, что его идеализированное представление обо мне отражает хорошие стороны его личности, а его вера в принцип «ты – мне, я – тебе» отражает его плохие стороны. Я надеялась, что со временем он сможет реализовать свои желания в отношениях с женщиной, которая даст ему больше удовлетворенности собой (Grant and Harrari, 2011).

Похоже, в детстве Рио был лишен здорового баланса безусловных любящих отношений. Оставшись без подобного нарциссического топлива, как я полагаю, он страдал от глубокой нарциссической раны. Он был сыном матери, которая мешала ему почувствовать, что он имеет полное право быть самим собой – безусловно хорошим, заслуживающим доверия и особенным только потому, что он такой, какой он есть. Лишенный этого формирующего опыта в детстве, он не смог принять эту точку зрения и во взрослом возрасте и прожил своего рода пустую жизнь – жизнь, которую он отчаянно пытался заполнить поверхностными отношениями. Он нуждался в постоянном нарциссическом топливе извне, чтобы построить представление о себе, заслоняющее его крайне удручающее старение и брак, глубоко ущербный, на его взгляд. Он чувствовал себя униженным и искал у меня облегчения и убежища от своей тревожной и неспокойной внутренней жизни. Когда мы завершили терапию, он начал понимать, что его выбор зависит не от меня. Он сам – хозяин своих решений. Как и другим нарциссическим мужчинам в этом исследовании, ему требовалась внешняя валидация, которую невозможно удовлетворить в достаточной степени, поскольку ему не хватало внутреннего стержневого чувства собственной значимости.

Глава 8
Дейл и ее нарциссический отец

Нарциссический отец – это самовлюбленный человек, который воспринимает своих детей как продолжение себя. Он не способен эмоционально отделить себя от других членов семьи. Он считает, что дети должны всегда соответствовать его родительским ожиданиям, независимо от их чувств и потребностей. Он практически не способен воспринимать своих детей и супругу как самостоятельных личностей. Он считает, что в доме он – царь и бог, а его дети и супруга должны предугадывать его потребности и стремиться удовлетворить их, даже если он их не озвучивает. Он считает, что члены семьи должны знать его достаточно хорошо, чтобы считывать его потребности без каких-либо объяснений; это их работа – холить и лелеять его. Кроме того, нарциссический отец требует от других эмпатии, но не может ответить взаимностью. Он считает, что другие должны бросить все свои дела, стоит ему высказать какую-либо просьбу (Brown, 2008).

В мифе о Нарциссе есть еще один персонаж – Эхо, которая стоит за Нарциссом и, потеряв способность формулировать собственные слова, повторяет чужие. Она влюбляется в Нарцисса и следует за ним, надеясь, что он скажет любящие слова, которые она сможет повторить ему в ответ. Но Нарцисс настолько поглощен любовью к себе, что не способен услышать ее. Не сумев привлечь его внимание и завоевать его любовь, она умирает. Эта история – шаблон нарциссического родителя, который не видит, не слышит и не реагирует на потребности других – в том числе и своего ребенка, которого олицетворяет Эхо. По мнению Прессмана и Дональдсон-Прессман (1994), это аллегория нарциссической семьи, где в центре внимания находятся потребности нарциссического родителя, а не независимое функционирование ребенка.

У детей, воспитывающихся хотя бы одним нарциссическим родителем, может развиться множество физических и психологических проблем. В своей книге «Дети и нарциссическое расстройство личности: руководство для родителей» (2015) Бейли-Раг перечисляет некоторые из них:

• низкая самооценка;

• чувство повышенной ответственности за других;

• гнев, обращенный на родителя с нарциссическим расстройством личности;

• гнев, обращенный внутрь, иногда с самоповреждающим поведением;

• депрессия;

• тревога;

• комплексное посттравматическое стрессовое расстройство;

• ощущение себя жертвой обидчика;

• воспалительные нарушения.

Дейл была единственным ребенком нарциссического отца. В детстве она жила довольно уединенно, проводя большую часть времени вне школы с отцом. Он мастерски умел изолировать ее от постороннего влияния. Она чутко реагировала на его ожидания; если не могла им соответствовать, чувствовала себя неудачницей. Дейл всю жизнь делала то, что, по ее мнению, ожидал от нее отец, чтобы завоевать его любовь и одобрение. Как следствие, у нее не сформировалось уверенное самовосприятие.

Она всегда считала, что ее задача заключается в том, чтобы радовать отца. Он часто делился с ней супружескими и рабочими проблемами, о которых должен был говорить с женой или другим взрослым человеком. Когда он был расстроен, она прилагала все усилия, чтобы сделать его счастливым, стараясь быть идеальным ребенком и никогда не расстраивать его.

Отец Дейл выражал свое неодобрение едва заметно. Он не угрожал открыто, но язык его тела говорил именно об этом. Он бросал на нее недовольный взгляд или отворачивался от нее, когда считал, что она недостаточно хорошо удовлетворяет его потребности. Тон его голоса менялся и казался угрожающим. Он также использовал молчаливое игнорирование по отношению к ней, когда ей не удавалось угодить ему, что ранило ее и вызывало замешательство.

Она испытывала чувство вины за то, что временами злилась на него, хотя и не понимала почему. Всегда стараясь угодить ему, она считала, что это ее вина, если ей это не удавалось. Такие между отцом и дочерью существовали запутанные границы, определявшие, когда она была или не была ответственна за его чувства, поступки и убеждения. Если ее точка зрения отличалась от его мнения, она чувствовала себя эгоисткой.

Ее собственные достижения казались ей иллюзорными, как будто все, чего она добилась сама, – несущественно. Подобное ощущение лежало в основе ее хрупкого чувства собственного «я» и уязвимости перед критикой и воображаемыми упреками отца. Она нуждалась в его внимании и подтверждении ее достижений, чтобы почувствовать, что они действительно имеют ценность.

Однако, когда ей исполнилось 15 лет, ей захотелось жить своей собственной жизнью и общаться со сверстниками вне семьи. Это означало, что она не всегда могла быть доступна, когда ее отец-трудоголик хотел попросить ее о чем-либо, и впервые это стало причиной бесконечных споров. Она пыталась, причем совершенно обоснованно, выработать устойчивое самовосприятие как подросток, не всегда нуждающийся в одобрении отца. Для этого нужно было научиться терпеть чувство вины за то, что она не всегда удовлетворяет потребности отца. И отцу потребовалось умение терпеливо относиться к изменениям в их отношениях, чтобы не затормозить рост Дейл.

Подростковый возраст – это время, когда индивид переходит от внешних источников одобрения к внутренним. В этом и заключалась проблема Дейл.

До сих пор Дейл воспринималась отцом как ребенок, который всегда рядом с ним, удовлетворяет его потребности, хвалит его и считает его самым лучшим отцом на свете. Она считала, что существует для того, чтобы радовать его, успокаивать после тяжелого рабочего дня и готовить ему еду, когда он голоден. Она была ребенком-родителем. То есть она была родителем, а он – ребенком в их патологической смене ролей.

Теперь, вступая в средний подростковый возраст и переживая развитие когнитивных способностей, она смогла более точно увидеть себя и своего отца. Однако, когда она перестала во всем полагаться на его любовь и похвалу, она лишилась постоянных источников самооценки. Она чувствовала себя эмоционально неустойчивой и неуверенной в себе.

Влияние нарциссизма отца на семью не бросалось в глаза. Не наблюдалось никакой явной дисфункции. Для постороннего человека отношения в семье выглядели здоровыми. Дейл производила впечатление хорошо функционирующего подростка с сильной внешней оболочкой, защищающей более мягкую и ранимую внутреннюю сущность. Не было явно выраженного гнева, как и любых других эмоций. Ее не игнорировали, но на самом деле она жертвовала своими потребностями ради потребностей отца. Все, что его беспокоило, следовало не терпеть, а немедленно устранять. Хотя явного плохого отношения к ней не было, она не могла обратиться к нему за эмоциональной поддержкой. Потребности этого родителя находились в центре внимания всей семьи, а Дейл была образцом послушного и успешного ребенка.

Проблемы появились только тогда, когда Дейл захотела самоутвердиться и предъявить собственные эмоциональные требования своей семье. Только когда она начала сравнивать себя со сверстниками – критический переход от раннего к среднему подростковому возрасту, – она стала замечать, что в ее отношениях с отцом что-то не так.

До подросткового возраста Дейл была отличной ученицей и спортсменкой, никогда не совершала ошибок и не принимала безрассудных решений, которые могли бы негативно отразиться на ее отце. Она считала, что это помогало ей быть отличницей и блестящей баскетболисткой, как и ее отец в юности. Он много лет тренировал ее, и она добилась успехов. Дейл не задумывалась, интересно ли ей это на самом деле; ее единственной целью было угодить отцу. Он регулярно играл с ней во дворе на их баскетбольной площадке, совершенствуя ее навыки. От нее требовалось в любой момент бросить все свои занятия со сверстниками и отправиться на дополнительную тренировку, – если он посчитает, что это необходимо, – чтобы оставаться звездным игроком, как он хотел. Однако теперь, когда она перешла от раннего к среднему подростковому возрасту и внутренне отделилась от отца, ее потребность радовать себя и своих друзей возросла, а потребность радовать отца снизилась.

Исцеление от изоляции – нелегкое дело. У Дейл не было братьев и сестер, с которыми она могла бы разделить свое бремя обратного родительства. Будучи единственным ребенком, она должна была соответствовать требованиям и ожиданиям отца относительно учебы. Как очень способная девочка, она завоевала его расположение и обожание своими отличными оценками и наградами за успехи в математике и естественных науках. Это приносило ему огромное удовлетворение, поскольку он занимался научной деятельностью и возглавлял отдел неврологии в местной научной лаборатории. Он ожидал, что Дейл пойдет по его стопам, что она и сделала. Поскольку он изучал генетику, он ожидал, что она будет делать то же самое; она так и поступила, хотя в ее школе не было соответствующего курса. Он сам подготовил ее по этому предмету, и снова она преуспела. У них было много увлекательных бесед о генетических исследованиях, которыми она наслаждалась, не осознавая, что это мешает ей поддерживать здоровые отношения со сверстниками. Ее жизнь была узкой и строилась в основном вокруг отношений с отцом. Но быть родителем для своего отца становилось для нее слишком тяжелой работой.

Как отмечалось, трудности возникли, когда ей захотелось большей независимости от него, как всем подросткам, стремящимся к самостоятельности. Она радовалась своим успехам, ценила и неверно истолковывала то, что казалось ей отцовским обожанием, хотя это был чистой воды эгоизм с его стороны. Но когда дело дошло до ее желания быть независимой, строить собственные планы с друзьями и искать себя, он стал довольно резко возражать. Он жаловался, что, как ее отец, имеет право руководить всеми ее действиями. Однако если раньше она больше всего ценила его мнение, теперь она начала обращаться за советом к друзьям.

Мать Дейл была пассивна и подчинялась мужу. Она также играла роль его эмпата, позволяя ему доминировать в их жизни. Он был главным родителем в их семье – до тех пор, пока Дейл не начала жаловаться матери в период пубертата на его диктат. Ее мать, опасаясь гнева мужа, отговаривала дочь от выражения ее растущей потребности в автономии. Однако когда Дейл исполнилось 15 лет, мать утратила контроль над поведением дочери. Хотя временами она расстраивалась, однако начала понимать, что Дейл меняется в здоровом направлении. Когда отец увидел, что его жена встала на сторону дочери, он разозлился, воспринимая это как личное оскорбление со стороны жены и дочери, которые сговорились против него. Так супружеские разногласия перекликались с разногласиями между отцом и дочерью. Отец Дейл воспринимал любое противодействие как личное оскорбление. Он привык контролировать свой отдел на работе и, до этих пор, жену и дочь дома.

Дейл менялась. Более того, она влюбилась в мальчика, который играл в бейсбол; она хотела научиться этой игре, чтобы поддержать его. Это сильно беспокоило отца, потому что ее увлечение бейсболом отвлекало ее от баскетбола. Он надеялся, что баскетбол принесет ей стипендию в колледже и удовлетворит его потребность контролировать ее. По сути, он пытался социально изолировать ее, чтобы она оставалась под его контролем. Подобные отношения с дочерью позволяли ему чувствовать себя могущественным.

Дейл глубоко осознала суть разочарования отца в ней. Один из самых тревожных эффектов обратного родительства – повышенная эмоциональная восприимчивость ребенка. Перенимать чувства родителя – обычно такие негативные чувства, как разочарование – и интегрировать их тяжело, и дети часто не могут от них освободиться (Brown, 2008). Психологические границы Дейл оказались недостаточно прочными в детстве, поэтому она не умела отфильтровывать и выбирать, какие эмоции отца она хочет принять, а с какими она не будет соглашаться. Следовательно, в 15 лет она чувствовала себя необоснованно виноватой, если не выполняла все предписания отца. Она по-прежнему бдительно следила за признаками его разочарования в ней и боялась его реакции. Ее охватывала тревога, когда не удавалось отпустить чувства, которые он ей внушал. У нее неожиданно начались панические атаки из-за страха вызвать его неодобрение.

Что касается ее спортивных достижений, она начала понимать, что он считает себя ее личным тренером. Впервые она усомнилась в этом, поскольку у нее ведь уже есть школьный тренер. Так началась ее здоровая деидеализация отца. Она замечала, что он приходил на все ее игры не только потому, что любит ее; как она сказала однажды своему отражению в зеркале: «Потому что он балдеет от этого! Ему нравится иметь дочь, которой можно хвастаться».

Дейл начала все чаще доверяться своей матери. В детстве она обращалась к отцу в поисках самоопределения, но стало очевидно, что ситуация меняется. Она как-то заметила матери: «Почему я сделала его таким важным? Будто вся моя жизнь вращается вокруг него, а не вокруг меня». Это обеспокоило ее мать, которая обратилась за психологической консультацией по поводу тревожности дочери. Она знала, что Дейл легко поддается влиянию отца, стараясь выполнять все его распоряжения, как и она сама, и считала разумным, что дочь желает вести более активную социальную жизнь. Это был огромный прогресс для матери Дейл, как для родителя, который хотел избавить свою дочь от чрезмерной ответственности, которую она несла за отца.

Дейл задавалась вопросом, не являются ли ее отношения с отцом-нарциссом причиной ее социальных проблем, и обсуждала сама с собой, насколько активно ей следует участвовать в его жизни. Она стала понимать, что отношения с отцом ставят под угрозу ее более широкие интересы вне дома. Она сомневалась в себе, размышляя, не слишком ли долго она обеспечивала отца нарциссическим топливом. Он по-прежнему вторгался в ее социальную жизнь, часто переписываясь с ней в школе и заставляя пропускать интересные для нее мероприятия. Она ограничивала общение со сверстниками, чтобы задобрить и порадовать его, как делала раньше. Однако на данном этапе ее развития задабривание отца и ограничение общения со сверстниками больше не приносили ей спокойствия; наоборот, это приводило к паническим атакам.

После того как Дейл рассказала о своих панических атаках матери, которая беспокоилась, что они будут усиливаться и являются признаками эмоционального расстройства, мать нашла консультанта-психолога. Она искала помощь, чтобы предотвратить усиление тревожности Дейл.

Один приступ паники, в частности, был вызван вмешательством отца в ее деятельность в качестве автора школьной газеты. Когда она писала научные статьи, отец одобрял ее, но когда она захотела заняться политическими вопросами, он выразил недовольство, потому что это не входило в круг его интересов. Дейл была разочарована и встревожена, желая угодить отцу и как всегда чувствуя свою искаженную ответственность за его потребности. Но она становилась все более уверенной в себе, отстаивая свое желание заниматься и другими делами (например, участвовать в выпуске этой газеты), которые он не одобрял. Она нашла в себе смелость и проанализировала его поведение, придя к выводу, что в первую очередь его интересует он сам и его желания, а не ее потребности.