Текст книги "Пляска на бойне"

– Тем, что выдаются вот такие ночи.

– Ну да, и такие ночи тоже, но тут дело не только в выпивке. Тут дело в том, что один из нас пьет, а другой нет, и в чем-то еще, никак не могу понять в чем. – Он наклонился вперед и облокотился на столик. – Нет, выпивать хорошо потому, что случаются такие совсем особенные минуты. Это бывает только изредка. И я не уверен, что у каждого. У меня это случается по ночам, когда я сижу один с бутылкой. Сижу напившись, но не совсем напившись – ты понимаешь, и смотрю в пространство, и думаю, и в то же время не думаю – понимаешь, что я хочу сказать?

– Да.

– А потом наступает такой момент, когда все становится совершенно ясно, когда я начинаю все понимать. Мысли у меня тянутся далеко-далеко, они вмещают весь мир, еще чуть-чуть – и я охвачу его целиком. И тут… – Он щелкнул пальцами. – И тут все кончается. Понимаешь, о чем я?

– Да.

– А когда ты пил, у тебя бывало…

– Да, – сказал я. – Иногда. Но хочешь я тебе кое-что скажу? У меня такое случалось и на трезвую голову.

– Не может быть!

– Да. Не часто, и первые года два после того, как я бросил, вообще не случалось. Но теперь время от времени я сижу в своей комнате в отеле с книгой, прочту несколько страниц, а потом начинаю смотреть в окно и размышлять о том, что прочел, или еще о чем-то, или вообще ни о чем.

– Ага.

– И тут у меня появляется такое же ощущение, как то, о чем ты говорил. Это какое-то озарение, да?

– Да.

– Но что оно означает? Этого я не могу объяснить. Я всегда считал, что это бывает, только когда выпьешь, но потом это случилось у меня и на трезвую голову, и я понял, что дело тут не в том.

– Ну и задал ты мне задачу. Никогда не думал, что такое бывает на трезвую голову.

– А вот бывает. И в точности так, как ты описал. Но я скажу тебе еще кое-что, Мик. Когда это приходит на трезвую голову и когда это видишь без всякого закопченного стекла…

– Ага.

– …И вот-вот это случится, еще чуть-чуть, а потом все пропадает… – Я посмотрел ему в глаза. – От этого сердце может разорваться.

– Может, – сказал он. – Не важно, трезвый ты или пьяный, но сердце от этого точно может разорваться.

На улице уже рассвело, когда он взглянул на часы, встал и пошел к себе в кабинет. Вернулся он в мясницком фартуке. Фартук был из белой бумажной ткани, весь застиранный за многие годы, и спускался от шеи до колен или немного ниже. Пятна крови ржавого цвета складывались на нем в узор, как на абстрактной картине. Некоторые из них почти совсем выцвели, другие выглядели свежими.

– Пошли, – сказал он. – Пора.

За всю долгую ночь мы ни разу об этом не говорили, но я знал, куда мы пойдем, и ничего не имел против. Мы прошли в гараж, где стояла его машина, и поехали по Девятой авеню до Четырнадцатой. Там свернули налево, и посередине квартала он поставил свой большой автомобиль у тротуара, где стоянка запрещена, —перед похоронной конторой. Владелец ее, Туми, знал его и знал его машину, так что можно было не бояться, что ее оттащат на хранение или выпишут штраф.

Церковь Святого Бернарда стоит рядом с похоронной конторой Туми, немного восточнее. Вслед за Ми-ком я поднялся по ступеням и пошел по левому проходу. В главном алтаре по будням служат семичасовую мессу, на которую мы опоздали, но часом позже в маленьком зале левее алтаря начинается другая месса, не такая людная, на нее обычно собирается горсточка монахинь и всякие люди, зашедшие сюда по пути на работу. Отец Мика делал это неукоснительно каждый день, и туда часто приходят мясники, хотя я не знаю, называет ли это кто-нибудь еще мессой мясников.

Мик ходил к этой мессе нерегулярно – то неделю-другую приходил каждый день, то пропускал целый месяц. С тех пор как я с ним познакомился, я несколько раз бывал здесь с ним. Я не очень хорошо понимал, зачем он сюда ходит, и уж совсем не понимал, зачем иногда увязываюсь за ним сам.

На этот раз все было, как всегда. Я следил за службой по молитвеннику и делал то же, что и другие: вставал, когда они вставали, преклонял колени, когда это делали они, произносил все нужные слова. Когда молодой священник начал раздавать причастие, мы с Миком остались стоять, где стояли. Все остальные, насколько я мог видеть, подошли к алтарю и причастились. Когда мы вышли на улицу, Мик сказал:

– Посмотри – как тебе это нравится?

Шел снег. Большие мягкие хлопья медленно опускались на землю. Снегопад начался, наверное, вскоре после того, как мы вошли в церковь. Ступени, ведущие в нее, и тротуар уже были чуть припорошены снегом.

– Пойдем, – сказал он. – Я отвезу тебя домой.

14

Я проснулся около двух после пяти часов беспокойного сна с кошмарами, действие которых происходило большей частью совсем неглубоко под поверхностью сознания. Наверное, слишком много было выпито кофе, да еще почти на пустой желудок – последнее, что я вчера съел, был тот пирог со шпинатом в «Тиффани».

Я позвонил вниз и сказал дежурному портье, что меня уже можно соединять по телефону. Звонок раздался, когда я принимал душ. Я снова позвонил вниз, чтобы узнать, кто это был, и дежурный сказал, что передать ничего не просили.

– Утром вам несколько раз звонили, – сказал он, – но ничего не передавали.

Я побрился, оделся и отправился завтракать. Снегопад прекратился, но снег все еще лежал, свежий и белый, там, где колеса машин и ноги прохожих не превратили его в грязное месиво. Я купил газету и принес ее к себе. Читая газету, я поглядывал в окно на снег, покрывавший крыши и подоконники. Его выпало сантиметров семь – достаточно, чтобы немного приглушить шум города. Я смотрел на снег, думал, как это красиво, и ждал, когда зазвонит телефон.

Первой позвонила Элейн. Я спросил, не звонила ли она раньше, но она не звонила. Тогда я поинтересовался, как она себя чувствует.

– Не так чтобы очень, – сказала она. – Небольшой жар и понос – организм хочет избавиться от всего лишнего. Похоже, что в конце концов от меня останутся только кости и сосуды.

– А ты не думаешь, что надо бы пойти к врачу?

– Зачем? Он скажет, что я подцепила заразу, которая сейчас ходит по городу, а я это и без него знаю. «Сидите в тепле и пейте побольше жидкости». Все верно. Понимаешь, дело в том, что я сейчас читаю Борхеса, того аргентинского писателя, который ослеп. И умер, но…

– Но когда он писал, он был еще жив.

– Вот именно. И у него все такое сюрреалистичное и неземное, что я не могу понять, где кончается то, что он пишет, и начинается жар, понимаешь? Временами мне приходит в голову, что это не самое подходящее состояние, чтобы его читать, но потом кажется, что только так и надо.

Я рассказал ей о кое-каких событиях, произошедших со времени нашего последнего разговора. О встрече с Терменом в «Парижской зелени» и о том, как просидел всю ночь с Миком Баллу.

– Ну и ну, – сказала она. – Мальчишки, вечные мальчишки.

Потом я снова вернулся к газете. Там были напечатаны две истории, которые особенно меня поразили. В одной сообщалось, что присяжные оправдали предполагаемого главаря шайки, отдавшего приказ о покушении на профсоюзного деятеля. Его оправдание не было неожиданностью, особенно после того, как пострадавший, который получил несколько огнестрельных ранений в ноги, решил дать показания в пользу обвиняемого, и в газете была фотография, на которой тот, шикарно одетый, в окружении своих сторонников и болельщиков выходил из здания суда. За последние четыре года его судили уже в третий раз, и уже в третий раз он ушел от наказания. Репортер писал, что он стал чем-то вроде народного героя.

Другая история была про одного рабочего, который выходил из станции метро с четырехлетней дочерью, когда какой-то бездомный, по-видимому не в своем уме, набросился на них и стал плеваться. Защищаясь, отец стукнул его головой о землю, и потом оказалось, что этот бездомный мертв. Представитель прокуратуры потребовал осудить отца за непредумышленное убийство. На фотографии у отца был растерянный, затравленный вид. Он не был шикарно одет и вряд ли имел шансы стать народным героем.

Я отложил газету в сторону, и тут телефон зазвонил снова. Я взял трубку, и какой-то голос произнес:

– Это я туда попал?

Я не сразу сообразил, кто это может быть, а потом спросил:

– Ти-Джей?

– Туши свет, Мэтт. Все ужасно интересуются, что это за фраер околачивается на Двойке, раздает свои карточки и расспрашивает всех, где Ти-Джей. А я был в кино, смотрел эту муру про кунг-фу. Вы умеете делать такие штуки?

– Нет.

– Отличная вещь. Надо будет мне как-нибудь научиться.

Я дал ему свой адрес и спросил, может ли он зайти.

– Ну, не знаю, – ответил он. – А что это за отель? Такой большой и выпендрежный?

– Совсем не выпендрежный. Не бойся, портье тебя не тронет. А если привяжется, скажи, чтобы позвонил мне по внутреннему телефону.

– Ну ладно.

Я повесил трубку, но телефон тут же зазвонил снова. Это была Мэгги Хиллстром, та самая женщина из Дома Завета. Она показывала мои портреты ребятишкам и служащим и в Ветхом Завете, и в Новом. Ни младшего мальчика, ни мужчину никто не опознал, хотя кое-кто из ребят говорил, что или одного из них, или обоих, кажется, где-то видели.

– Правда, не знаю, насколько им можно верить, – сказала она. – Но главное, мы опознали старшего мальчика. Он здесь не жил, но несколько раз ночевал.

– Вам не удалось выяснить, как его звали?

– Счастливчик, – сказала она. – Так он себя называл. Это звучит как ирония, и не слишком веселая. Не знаю, давно у него это прозвище или его так прозвали здесь, на улице. Все говорят, что он родом с Юга или с Юго-Запада. Один служащий как будто вспомнил, что, по словам Счастливчика, он родом из Техаса, но мальчик, который его знал, уверен, что из Северной Каролины. Конечно, он мог разным людям говорить разное.

Она сказала, что Счастливчик занимался проституцией. Имел дело с мужчинами за деньги и принимал наркотики, когда было на что их купить. Вот уже с год как никто его не видел.

– Они постоянно куда-то исчезают, – сказала она. – Это обычное дело – несколько дней кого-то не видишь, а потом соображаешь, что он не показывается уже неделю, или две недели, или месяц. Иногда они приходят снова, а иногда нет, и никогда не знаешь, лучше или хуже для них там, где они теперь. – Она вздохнула. – Один мальчик сказал, что, скорее всего, Счастливчик отправился домой. Может быть, в каком-то смысле так оно и есть.

Следующий звонок был от портье – он сообщил, что прибыл Ти-Джей. Я попросил пропустить его наверх, встретил у лифта и провел к себе в комнату. Он запрыгал по ней, как танцор, осматриваясь.

– А тут ничего, – сказал он. – Вон в окно Торговый центр видно, да? И ванная отдельная. Удобно, должно быть.

На нем был, насколько я помнил, тот же самый костюм, что и в первую нашу встречу. Джинсовый пиджак, показавшийся мне летом слишком теплым, наверняка плохо защищал от зимнего холода. Высокие кроссовки были на вид новые, и еще у него появилась вязаная матросская шапочка ярко-синего цвета.

Я протянул ему рисунки. Взглянув на верхний, он опасливо покосился на меня.

– Хотите меня нарисовать? Чего вы смеетесь?

– Из тебя вышел бы прекрасный натурщик, – сказал я. – Только я не художник.

– Его не вы рисовали? – Он принялся разглядывать рисунки по очереди, посмотрел на подпись. – Какой-то Реймонд. Рей, гроза морей. Ну и что?

– Ты узнаёшь кого-нибудь из них?

Он сказал, что нет. Я вкратце объяснил ему, о чем и дет речь.

– Мальчика постарше звали Счастливчиком, – сказал я. – Думаю, что его нет в живых.

– Вы думаете, что их обоих нет в живых. Правильно?

– Боюсь, что да.

– И что вы хотите о них узнать?

– Как их звали. Откуда они.

– Вы же знаете, как его звали, – вы сами сказали. Счастливчик.

– Я думаю, он такой же Счастливчик, как ты – Ти-Джей.

Он искоса посмотрел на меня.

– Так меня и зовите – Ти-Джей, – сказал он, – и все будут знать, про кого вы говорите. – Он снова взглянул на портрет. – Говорите, Счастливчик – это его кличка?

– Да.

– Если так его зовут на улице, никакого другого имени там не знают. Где вам сказали эту кличку – в Доме Завета?

Я кивнул.

– Они сказали, что он там не жил, но несколько раз ночевал.

– Ну да, они люди хорошие, только не всякий может выполнять эти ихдерьмовые правила, понимаете?

– А ты когда-нибудь там жил, Ти-Джей?

– А на хрена мне это надо? Мне это ни к чему. У меня-то есть где жить.

– Где?

– Не важно где. Главное – чтобы я сам мог то место найти. – Он еще раз просмотрел рисунки и сказал небрежно: – А вот этого человека я видел.

– Где?

– Не знаю. На Двойке, только не спрашивайте, где и когда. – Он уселся на краешек кровати, снял шапочку и принялся вертеть ее в руках. – Послушайте, чего вы от меня хотите?

Я вынул из бумажника двадцатку и протянул ему. Он не шевельнулся, и в его глазах я прочел тот же вопрос: чего я от него хочу?

Я сказал:

– Ты знаешь Двойку, и автовокзал, и тамошних ребят. Ты можешь ходить в такие места, про которые я и слыхом не слыхал, и говорить с такими людьми, которые со мной и говорить не станут.

– Это не так уж мало за двадцать долларов. – Он ухмыльнулся. – В тот раз, когда мы с вами виделись, вы дали мне пять, а я ничего не сделал.

– Ты и сейчас пока еще ничего не сделал, – сказал я.

– Ну, на это может уйти много времени. Тереться везде, ходить туда-сюда. – Я сделал движение, словно хочу спрятать двадцатку, и он тут же выхватил ее у меня из руки. – Не надо, – сказал он. – Я же не сказал «нет», верно? Просто хочу малость поторговаться. – Он оглядел комнату. – Только вы, по-моему, не очень богатый, а?

Я не мог удержаться от смеха.

– Нет. Не очень.

Потом позвонил Чанс. Он расспросил кое-кого из любителей бокса, и некоторые припомнили ту пару, похожую на отца с сыном, которая сидела в первом ряду в четверг. Но никто не видел их раньше, ни в Маспете, ни где-нибудь еще. Я предположил, что этот человек мог приходить и без мальчика, но Чанс сказал, что все помнили именно обоих.

– Значит, получается, что те люди, с кем я говорил, его не опознали, – сказал он. – Вы будете там завтра?

– Не знаю.

– Ну, тогда смотрите по телевизору. Может, увидите его, если он снова будет сидеть в первом ряду.

Мы разговаривали недолго, потому что я не хотел занимать телефон. Положив трубку, я стал ждать. Следующим позвонил Красавчик Дэнни Белл.

– Я собираюсь пообедать в «Пугане», – сказал он. – Может быть, присоединишься? Ты знаешь, как я не люблю обедать один.

– У тебя есть что-то новое?

– Ничего особенного, – сказал он, – только обедать-то все равно нужно, верно? Давай в восемь.

Я положил трубку и взглянул на часы. Было пять часов. Я включил телевизор, посмотрел начало новостей и снова выключил, убедившись, что все равно ничего не понимаю. Я снова снял трубку и набрал номер Термена. Когда подключился автоответчик, я ничего не сказал, но и трубку класть не стал. Я подождал секунд тридцать и только потом положил трубку.

Только я успел взяться за «Справочник Ньюгейтской тюрьмы», как телефон зазвонил снова. Я схватил трубку и сказал:

– Алло!

Это был Джим Фейбер.

– А, привет, – сказал я.

– У тебя такой голос, будто ты чем-то разочарован.

– Я полдня жду одного звонка.

– Ладно, не стану тебе мешать, – сказал он. – Это не важно. Будешь у Святого Павла сегодня вечером?

– Вряд ли. У меня встреча кое с кем в восемь на Семьдесят Второй, и я не знаю, сколько времени она займет. И к тому же я был на собрании вчера.

– Странно, я искал тебя, но не нашел.

– Я был в центре. На Перри-стрит.

– Ах, вот оно что. Я забрел туда в воскресенье вечером. Отличное место – можно рассказывать что угодно, всем на все наплевать. Я говорил ужасные вещи про Бев, и мне стало на сто процентов легче. А Хелен вчера вечером там была? Она говорила тебе, как их ограбили?

– Кого ограбили?

– Церковь на Перри-стрит. Послушай, ты ждешь звонка, я не хочу тебя отрывать.

– Ничего. Кто-то ограбил церковь на Перри-стрит? Что они могли там взять? Там же теперь даже кофе не подают.

– Ну, это не было ограбление века. Неделю или две назад у них на пятничном собрании, посвященном Ступеням, выступал один человек по имени Брюс. Не знаю, знаком ты с ним или нет, но это не важно. В общем, он минут двадцать рассказывал про себя, а потом один псих встал и объявил, что год назад пришел на такое же собрание и по ошибке положил в корзинку для сбора сорок долларов, и что у него в кармане пистолет, и если ему не отдадут назад его сорок долларов, он всех перестреляет.

– Господи Иисусе!

– Погоди, самое лучшее впереди. Брюс говорит ему: «Извините, вам слова не давали, мы не можем ради этого прерывать собрание. Вам придется подождать до перерыва – он будет в четверть девятого». Тогда этот тип начал что-то говорить, но Брюс стукнул молотком по трибуне, которая там у них стоит, и велел ему сесть, а потом передал слово кому-то еще, и собрание продолжалось.

– И этот псих так и сидел там?

– Должно быть, он понял, что делать нечего. Правила есть правила, верно? Потом еще один парень, его зовут Гарри, подошел к нему и спросил, не хочет ли он кофе или сигарету, и этот псих сказал, что выпить кофе было бы неплохо. «Сейчас пойду принесу», – шепнул ему Гарри, вышел на улицу, дошел до полицейского участка за углом – там совсем рядом…

– Шестой участок, это в двух кварталах, на Западной Десятой.

– Вот туда он и пошел и привел с собой двоих, и они скрутили этого ненормального и повели в участок. «Минутку, – говорит он, – а где мои сорок долларов? И где мой кофе?» Только там такое может случиться.

– Да нет, такое может быть где угодно.

– Не думаю. Где-нибудь в Верхнем Ист-Сайде на таком собрании вполне могли бы устроить сбор в пользу этого сукина сына, а потом еще стали бы подыскивать ему квартиру. Ну ладно, не буду тебя отвлекать, ведь ты ждешь звонка. Но я не мог тебе это не рассказать.

– Спасибо, – сказал я.

Когда просто сидишь и ждешь, можно с ума сойти от нетерпения. Но я не мог никуда уйти. Я знал, что он позвонит, и не хотел пропустить этот звонок.

Телефон зазвонил в шесть тридцать. Я схватил трубку и сказал «Алло», но ответа не было. Я еще раз сказал «Алло» и подождал. На другом конце молчали. Я в третий раз сказал «Алло», и там положили трубку.

Я взялся было за книгу, но тут же отложил ее. Потом нашел номер в записной книжке и позвонил Лаймену Уорринеру в Кеймбридж.

– Помните, я говорил вам, что не буду представлять никаких отчетов о ходе дела, – сказал я. – Но все же хочу сообщить, что есть кое-какие успехи. Я уже имею довольно точное представление о том, что произошло.

– Он виновен, да?

– Не думаю, что тут могут быть какие-то сомнения, – сказал я. – Для меня, во всяком случае. И для него.

– Для него?

– Что-то не дает ему покоя – или угрызения совести, или страх, или то и другое вместе. Он только что звонил мне. И не сказал ни слова. Он боится говорить, но молчать тоже боится, вот почему и звонил. Я убежден, он позвонит еще.

– Похоже, вы рассчитываете на то, что он сознается.

– Я думаю, он сам этого хочет. И в то же время я уверен, что он боится. Не знаю, зачем я позвонил вам, Лаймен. Наверное, мне надо бы подождать, пока все не прояснится.

– Нет, я рад, что вы позвонили.

– У меня такое чувство, что как только дело пойдет, оно будет двигаться очень быстро. – После секундного колебания я сказал: – Убийство вашей сестры – это еще не все.

– Да что вы?

– Так мне сейчас кажется. Я сообщу вам, когда узнаю что-то более конкретное. Но пока мне хотелось, чтобы вы были в курсе.

В семь раздался еще один звонок. Я взял трубку, сказал «Алло» и сразу же услышал щелчок – он положил трубку. Я тут же перезвонил ему, набрав номер его квартиры. После четырех гудков включился автоответчик. Я положил трубку.

В семь тридцать он позвонил опять. Я сказал «Алло» и, не услышав ответа, продолжал:

– Я знаю, кто вы. Говорите, ничего страшного не случится.

Молчание.

– Я сейчас ухожу, – сказал я. – Вернусь в десять часов. Позвоните мне в десять.

В трубке было слышно его дыхание.

– В десять часов, – сказал я и положил трубку. Минут десять я подождал – на тот случай, если он перезвонит сразу и решит во всем сознаться, – но на этом пока все кончилось. Я взял плащ и отправился обедать с Красавчиком Дэнни.

15

– Эф-би-си-эс? – переспросил Красавчик Дэнни. – Задумано-то это было неплохо: ньюйоркцев, пожалуй, может заинтересовать спортивная программа, где показывают не столько знаменитостей за ловлей форели или футбольные матчи из Австралии, сколько местные события. Только они слишком долго раскачивались и сделали одну очень обычную ошибку. Им не хватило денег. Чтобы поправить дело, с год назад они продали изрядную долю акций каким-то двум братьям, не могу произнести их фамилию, но мне сказали, что она иранская. Больше никто ничего про них не знает, кроме того, что они живут в Лос-Анджелесе и ведут там дела через поверенного. На Эф-би-си-эс это никак не отразилось. Прибыли они не получают, но и не закрываются, а против того, чтобы несколько лет нести убытки, новые инвесторы не возражают. Больше того, они, как я слышал, готовы нести убытки постоянно.

– Понимаю.

– Да? Но вот что интересно: эти новые инвесторы вроде бы согласны на вполне пассивную роль. Можно было думать, что они потребуют каких-нибудь изменений в руководстве компании, но они оставили всех прежних людей и не назначили никого нового. Если не считать одного, который все время там крутится. В штате Эф-би-си-эс он не числится, жалованья там не получает, но, как к ним ни заглянешь, он обязательно попадется на глаза.

– А кто он такой?

– А вот это вопрос интересный, – сказал Дэнни. —Его зовут Берген Стетнер – звучит по-немецки, во всяком случае по-тевтонски, только я не думаю, что это его настоящее имя. Он живет с женой в апартаментах на одном из верхних этажей отеля «Трамп» на Южной улице Сентрал-парка. А контора у него в Грейбар-билдинге, на Лексингтон-авеню. Он занимается валютными сделками, а кроме того, торгует драгоценными металлами. Это тебе ни о чем не говорит?

– Говорит. О том, что он отмывает какие-то деньги.

– А Эф-би-си-эс – что-то вроде прачечной. Как, для кого и в каких масштабах – на эти вопросы я ответить не берусь. – Он налил себе водки. – Не знаю, принесет ли тебе это хоть какую-нибудь пользу, Мэттью. Про Ричарда Термена мне узнать вообще ничего не удалось. Если он и нанял каких-то подонков, чтобы они связали его и замучили его жену, то либо ему попалась уж очень молчаливая пара, либо в их гонорар входил билет в Новую Зеландию, потому что про них ничего не слышно.

– Это похоже на правду.

– Да? – Он залпом выпил свою «Столичную». – Надеюсь, то, что я рассказал про Эф-би-си-эс, тебе как-нибудь пригодится. Я не хотел ничего говорить по телефону. Никогда этого не любил, а звонки к тебе идут через коммутатор отеля, верно? Это тебе не мешает?

– Я могу выходить и прямо в город, – сказал я. – А они записывают, что мне передать.

– Конечно, только я не люблю ничего передавать, если можно обойтись. Я бы посоветовал тебе узнать что-нибудь еще про Стетнера, но, возможно, это окажется не так-то легко. Он старается держаться в тени. Что это у тебя?

– Я думаю, его портрет, – сказал я и развернул рисунок. Красавчик Дэнни взглянул сначала на рисунок, Потом на меня.

– Ты уже знал про него, – сказал он.

– Нет.

– Ну да, у тебя в кармане пиджака совершенно случайно оказался его карандашный портрет. Господи, да он же подписан! Умоляю, скажи мне, кто этот Реймонд Галиндес?

– Будущий Норман Рокуэлл[34]34
  Рокуэлл Норман (1894-1978) – известный американский художник-иллюстратор.


[Закрыть]. Это Стетнер?

– Не знаю, Мэттью. Я его в глаза не видел.

– Ну, значит, тут я тебя опередил. Я его хорошо рассмотрел. Только тогда еще не знал, на кого смотрю. – Я снова сложил портрет и спрятал его. – Никому ничего пока не говори, – сказал я, – но если все пойдет, как надо, то ему придется долго-долго просидеть взаперти.

– За отмывание денег?

– Нет, – сказал я. – Этим он зарабатывает на жизнь. А сидеть он будет за свое хобби.

Домой я шел мимо церкви Святого Павла. Когда я проходил там, было девять тридцать, и я зашел, чтобы посидеть на собрании последние полчаса. Взяв чашку кофе, я уселся в заднем ряду. В передних рядах я заметил Уилла Хейбермена и представил себе, как я рассказываю ему обо всем, что произошло. «В том фильме, что вы мне дали посмотреть, Уилл, роль Резинового Мужчины играл, как нам стало известно, Берген Стетнер. В роли инженю выступал молодой парнишка, новичок. Его сценический псевдоним – Счастливчик. Насчет Кожаной Женщины мы пока еще мало что знаем, но не исключено, что ее зовут Челси».

Это было имя, которое Термен обронил в тот вечер. «Кто это? Челси? Да она просто шлюха, друг мой. Можете мне поверить». Я готов был поверить, только я все больше и больше сомневался в том, что девица, которая расхаживала по рингу с цифрами на плакатах, была той самой женщиной в маске и кожаных брюках.

Я не вслушивался в то, что говорилось на собрании. Там что-то обсуждали, но я пропускал все мимо ушей. Голова у меня была занята совсем другим. И в этот церковный подвал я пришел не затем, чтобы что-то услышать, а чтобы несколько минут посидеть спокойно.

Не дождавшись конца, я тихо вышел и вернулся к себе с двухминутным запасом. Наступило десять часов, но ничего не произошло. Пять минут одиннадцатого телефон зазвонил, и я схватил трубку.

– Скаддер слушает, – сказал я.

– Вы знаете, кто это говорит?

– Да.

– Не называйте моего имени. Просто скажите, откуда вы меня знаете.

– По «Парижской зелени», – ответил я. – И по другим местам тоже.

– Да, правильно. Я не знаю, сколько вы выпили в тот вечер и много ли можете вспомнить.

– У меня отличная память.

– У меня тоже, и, честно вам признаюсь, иногда мне хочется, чтобы она была похуже. Вы детектив.

– Правильно.

– С лицензией? Вас можно найти в справочнике?

– Нет.

– Вы работаете на какое-то агентство. Вы показывали мне карточку, только я не запомнил названия.

– Я у них внештатно. Чаще действую самостоятельно.

– Значит, я мог бы нанять вас прямо, а не через это агентство?

– Да, – сказал я, – могли бы.

Наступила пауза – он размышлял.

– Дело вот в чем, – сказал он. – Кажется, я попал в беду.

– Я понимаю, почему вы так думаете.

– Что вам обо мне известно, Скаддер?

– То же, что и всем.

– Вчера вечером вы не знали, как меня зовут.

– Это было вчера.

– А сегодня – это сегодня, да? Послушайте, я думаю, нам надо поговорить.

– Я тоже так думаю.

– Но где? Вот в чем вопрос. Только не в «Парижской зелени».

– А что, если у вас?

– Нет. Нет, думаю, это не годится. Где-нибудь в общественном месте, но там, где меня никто не узнает. Все места, какие приходят мне в голову, не годятся, потому что туда я хожу постоянно.

– Я знаю такое место, – сказал я.

Он сказал:

– Действительно, это идеальное место, никогда бы о нем не подумал. Это, если я не ошибаюсь, любимое заведение всех ирландцев, кто живет тут поблизости, верно?

– Можно и так сказать.

– Мой дом всего в нескольких кварталах, но я и представления о нем не имел. Да я, наверное, каждый день проходил мимо и ни разу его не замечал, представляете себе? Прямо какой-то другой мир. Посмотрите, какие тут собираются приличные люди, сплошь честные трудяги, настоящая соль земли. И потом, этот обитый жестью потолок, и кафельный пол, и мишень для дартс на стене. Просто замечательно.

Мы сидели, конечно, в «Грогане», и я подумал – интересно, приходило ли до сих пор кому-нибудь в голову назвать его владельца солью земли и честным трудягой? Тем не менее это место нам как будто вполне подходило. Здесь было тихо и почти пусто, и вряд ли здесь появится кто-нибудь из знакомых Термена.

Я спросил, что он будет пить. Он сказал, что, наверное, пиво будет лучше всего. Я подошел к стойке и взял бутылку «Харпа» и стакан кока-колы.

– Ты опоздал, – сказал мне Берк. – Босс был здесь час назад. Он сказал, что вчера засиделся с тобой до утра.

Я вернулся к столу. Термен заметил, что я взял себе кока-колу.

– Вчера вы пили что-то другое, – сказал он.

– А вы – то, что лучше забирает.

– И не напоминайте. Дело в том, что обычно я пью не так уж много. Мартини перед обедом, может быть, еще пару бутылок пива. А вчера вечером перебрал. Даже не помню, что я вам наговорил. И что вы теперь знаете.

– Больше, чем вчера вечером.

– А вчера вечером знали больше, чем хотели показать.

– Не лучше ли вам просто взять и рассказать, что вам так не дает покоя?

Термен немного подумал, потом решительно кивнул. Похлопав себя по карману, он достал портрет, который я дал ему накануне. Развернув его, он взглянул на меня и спросил, знаю ли я, кто это.

– Может быть, вы мне скажете?

– Его зовут Берген Стетнер.

«Неплохо», – подумал я.

– Я боюсь, что он собирается и меня убить.

– Почему? Разве он уже кого-нибудь убивал?

– Господи! – сказал он. – Не знаю, с чего и начать.

Вот что он мне рассказал.

– Я никогда еще не встречал такого человека, как Берген. Он появился после того, как мы продали свои акции, и мы сразу поладили. Он произвел на меня просто фантастическое впечатление. Очень сильный, очень уверенный в себе, и, когда говоришь с ним, легко поверить, что он не такой, как все остальные. В самый первый раз, когда мы познакомились, он пригласил меня к себе домой. Мы лили шампанское на балконе, а под нами простирался весь Сентрал-парк, словно наш собственный сад. В следующий раз, когда я был у него, он познакомил меня со своей женой Ольгой. Красивая женщина, и излучает такую сексуальную энергию, что голова кружится. Берген ненадолго вышел, а она села рядом со мной, положила руку мне на колени и начала гладить через брюки. «Хочу тебя пососать, – сказала она. – Хочу, чтобы ты трахнул меня в жопу. Хочу посидеть у тебя на лице». Мне просто не верилось, что это происходит взаправду. Я не сомневался, что вот сейчас он войдет и застанет нас, но к тому времени, как он вернулся, она уже сидела в кресле на другом конце комнаты и что-то рассказывала о картине, которая висела на стене. На следующий день он только и говорил о том, как я понравился Ольге и как она сказала, что хочет почаще со мной видеться. Через несколько дней мы пошли с ними пообедать – я и моя жена. Мне было очень неловко из-за того, что произошло между мной и Ольгой. В конце вечера Берген поцеловал Аманде руку, совсем по-европейски, но в то же время как-то насмешливо. А Ольга протянула мне для поцелуя свою руку, и она пахла… ну, словом, ее соком. Наверное, она только что трогала себя там. И знаете, когда я взглянул на нее, у нее был такой вид, что это подействовало на меня не меньше, чем запах. Конечно, Берген прекрасно знал, что происходит, они вместе это затеяли. Теперь-то я знаю. Когда я был у них дома в следующий раз, он сказал, что хочет мне кое-что показать, – ничего такого по кабелю никогда не передают, но он полагает, что мне это будет интересно. Он поставил кассету – это была порнуха, любительский фильм. Двое мужчин и одна женщина. Где-то на середине вошла Ольга и села рядом со мной. Я даже не знал, что она дома, думал, мы с Бергеном одни. Когда кассета кончилась, Берген вынул ее и поставил еще одну. Там были две женщины – черная и белая. Черная изображала рабыню. Только через минуту я сообразил, что белая – это Ольга. Я не мог отвести глаз от экрана. Когда фильм кончился, я оглянулся и увидел, что Бергена в комнате нет. Мы с Ольгой скинули одежду и улеглись на диван. В какой-то момент я понял, что Берген в комнате и наблюдает за нами. А потом мы встали и все трое отправились в спальню.