Текст книги "Пляска на бойне"

7

К тому времени как открылся банк, я успел позавтракать и прочитать две газеты. Взяв из своего сейфа кассету, я позвонил Элейн из уличного автомата.

– Привет, – сказала она. – Как твой вчерашний бокс?

– Лучше, чем я ожидал. А как твои занятия?

– Замечательно, только нужно будет прочитать целую тонну литературы. А в нашей группе есть одна зараза, которая поднимает руку каждый раз, как только преподаватель договорит до точки. Если он не заставит ее заткнуться, я, наверно, ее убью.

Я спросил ее, нельзя ли к ней прийти.

– Я хотел бы посмотреть кое-что по твоему видику – примерно на час.

– Прекрасно, – ответила она. – Только если придешь прямо сейчас и это займет не намного больше часа. И если это будет поинтереснее, чем та кассета, которую ты приносил в прошлый раз.

– Сейчас приду, – сказал я.

Повесив трубку, я подошел к краю тротуара и сразу же поймал такси. Когда я добрался до ее квартиры, она сняла с меня плащ и сказала:

– Ну и что было вчера вечером? Видел этого убийцу?

Я, должно быть, удивленно уставился на нее, потому что она добавила:

– Ричарда Термена. Разве он не должен был там появиться? Разве ты не из-за него поехал в Маспет?

– Я о нем и не думал. Да, он там был, только убил он ее или нет, я так и не знаю. По-моему, я видел там еще одного убийцу.

– Да?

– Того человека в резиновом комбинезоне. Я видел там одного мужчину – уверен, что это был он.

– В таком же костюме?

– В голубом блейзере. – Я рассказал ей про того человека и про мальчика, который был с ним. – Так что это будет та же самая пленка, что и в прошлый раз. Ты, наверное, не захочешь ее смотреть.

– Ни за что на свете. Вот что я, пожалуй, сделаю – все равно собиралась. Выскочу и куплю книги для занятий. Мне на это понадобится, наверное, не больше часа. Ты ведь знаешь, как управляться с видиком?

Я сказал, что знаю.

– И вернусь как раз вовремя, чтобы все приготовить. Ко мне в полдвенадцатого кое-кто придет.

– К этому времени меня тут уже не будет.

Я подождал, пока она закроет за собой дверь, включил видик и перемотал пленку до того места, где кончался первый кусок «Грязной дюжины».

Элейн вернулась без чего-то одиннадцать, почти через час после того, как ушла. За это время я успел просмотреть фильм два раза. Он шел полчаса, но во второй раз я пропускал целые куски, и понадобилось вдвое меньше времени. Когда Элейн вошла, я уже перемотал пленку обратно и стоял у окна.

– Книг накупила на целую сотню, – сказала она. —И это меньше половины того, что есть в списке.

– А дешевых изданий, в бумажной обложке, не было?

– Это и есть дешевые, в бумажной обложке. Не знаю, когда у меня будет время все это прочитать.

Она вывернула сумку на диван, взяла из кучи какую-то книжку, полистала и швырнула обратно.

– По крайней мере, все на английском, – сказала она. – И на том спасибо, я ведь ни испанского, ни португальского не знаю. А можно получить представление о книге, когда читаешь ее в переводе?

– Если перевод хороший.

– Наверное, да. Но это не то же самое, что смотреть фильм с субтитрами? Ведь там написано не то, что они говорят. Как, просмотрел свою пленку?

– Угу.

– Ну? Это он?

– По-моему, да, – ответил я. – Мне было бы легче его узнать, если бы на нем не было этого чертова капюшона. Должно быть, он совсем запарился в резиновом комбинезоне, да еще с резиновым капюшоном.

– Может, когда есть разрез в паху, не так жарко.

– Мне кажется, это он, – сказал я. – Меня навел на эту мысль один жест – его рука на голове у мальчика. Но были и другие совпадения. Как он держался, как двигался – всего этого не изменить переодеванием. Кисти рук, по-моему, те же самые. Этот жест – когда он приглаживал мальчику волосы – в точности такой же, – я нахмурился. – И девица, по-моему, та же.

– Какая девица? Ты не говорил ни про какую девицу. Его соучастница, та, что с маленькими грудями?

– По-моему, девица с плакатом – это она и была. Та, что обходила ринг в перерывах между раундами с плакатом, где было написано, какой раунд следующий.

– Ну, вряд ли она была вся в коже.

Я мотнул головой:

– В купальнике. И довольно-таки открытом. Я ее особенно не разглядывал.

– Ну да.

– Нет, правда. Мне показалось, что я ее где-то видел, но в лицо ей я не вглядывался.

– Конечно, на ее задницу смотреть было интереснее. – Она дотронулась до моей руки. – Я с удовольствием послушала бы тебя еще…

– Но к тебе сейчас придут. Ухожу. Не возражаешь, если я оставлю пленку у тебя? Не хочу ходить с ней весь день, а чтобы где-то ее оставить, придется делать крюк.

– Пожалуйста. И я вовсе тебя не выпроваживаю, только…

Я поцеловал ее на прощанье и ушел.

Когда я вышел на улицу, у меня мелькнула мысль – не затаиться ли в подъезде, чтобы посмотреть, кто к ней явится. Она не сказала напрямик, что у нее встреча с клиентом, но и не отрицала этого, а расспрашивать я нарочно не стал. С другой стороны, мне не очень-то хотелось прятаться за углом, подсматривать, с кем она встречается, и размышлять о том, что ей придется проделать, чтобы вернуть деньги, потраченные на все эти переводы с испанского и португальского.

Иногда мне от этого становилось не по себе, иногда – ничего, а время от времени приходило в голову, что это должно волновать меня либо больше, либо меньше, чем волнует на самом деле. «Как-нибудь надо будет во всем этом разобраться», – подумал я уже не в первый раз.

Тем временем я дошел до Мэдисон-авеню, сел на автобус и проехал кварталов тридцать от центра. Галерея Чанса находилась на втором этаже, над магазином дорогой детской одежды. Витрина у него оформлена в виде сцены из мультика, и все звери одеты в самые модные костюмы из тех, что продаются в магазине. Зеленый джемпер на крысе стоил, наверное, столько же, сколько целый шкаф современной латиноамериканской литературы.

На медной пластинке у входа было написано: «Л. ЧАНС КОУЛТЕР – АФРИКАНСКОЕ ИСКУССТВО».

Я поднялся по лестнице, устланной ковром. На двери черными с золотом буквами было написано то же самое и добавлено: «Прием только по предварительной договоренности». Никакой договоренности у меня не было, но я подумал, что обойдусь. Я позвонил, и через секунду дверь мне открыл Кид Баском. На нем был костюм-тройка, и, увидев меня, он широко улыбнулся.

– Мистер Скаддер! – сказал он. – Рад вас видеть. Мистер Коултер вас ждет?

– Нет, если только он не ясновидящий. Я просто заглянул в надежде, что его застану.

– Он будет рад вас видеть. Сейчас он говорит по телефону, но заходите, мистер Скаддер, и устраивайтесь, как дома. Я скажу ему, что вы пришли.

Я прошелся по комнате, разглядывая маски и статуэтки. Я не специалист в этой области, но не нужно быть большим специалистом, чтобы оценить качество выставленных там вещей. Я стоял перед маской, этикетка под которой гласила, что это культура сенуфо с Берега Слоновой Кости, когда Кид вернулся и сказал, что Чанс примет меня через минуту.

– Он говорит с господином из Антверпена, – сказал он. – По-моему, это в Бельгии.

– По-моему, тоже. Я не знал, что ты работаешь здесь, Кид.

– И уже довольно давно, мистер Скаддер. – Накануне вечером в Маспете я сказал, что он может называть меня Мэтт, но я зря старался. – Вы знаете, я бросил бокс. Ничего у меня не получалось.

– Мне кажется, у тебя отлично получалось.

Он усмехнулся:

– Понимаете, мне попались подряд три человека, у которых получалось лучше. Я бросил и стал присматривать себе работу, а мистер Чанс спросил, не хочу ли поработать у него. То есть мистер Коултер.

Его оговорка была вполне понятна. Когда я впервые познакомился с Чансом, никто его иначе и не звал – инициал и фамилия появились у него только тогда, когда он занялся торговлей произведениями искусства.

– Ну и как тебе тут нравится?

– Лучше, чем все время получать по морде. Да, очень нравится. Я много чему научился. Каждый день узнаю что-то новое.

– Жаль, что не могу сказать того же про себя, – сказал вошедший Чанс. – Давно пора вам ко мне заглянуть, Мэттью. Я думал, вчера вы пойдете с нами – вы и ваш друг. Мы все отправились к Элдону в раздевалку, а когда я обернулся, чтобы вас представить, вас уже не было.

– Мы решили не задерживаться допоздна.

– А мы засиделись. Вы все еще любите хороший кофе?

– У тебя еще остался тот особый сорт?

– «Блю Маунтин» с Ямайки. Стоит, конечно, бешеных денег, но вы посмотрите вокруг. – Он показал на маски и статуэтки. – Здесь все стоит бешеных денег. Вам черного, да? Артур, принеси-ка нам кофе. А потом займешься счетами.

Впервые он угостил меня этим кофе с Ямайки у себя дома, в перестроенном пожарном депо на тихой улочке в Гринпойнте. Его соседи-поляки были убеждены, что дом принадлежит престарелому врачу по фамилии Левандовски, который по дряхлости не показывается на улице, а Чанс – его помощник по хозяйству и шофер. На самом деле Чанс жил один, а в доме был прекрасно оборудованный спортзал и огромный бильярд, и все стены были увешаны такими произведениями африканского искусства, что хоть сейчас в музей.

Я спросил его, живет ли он все еще в пожарном депо.

– Мне очень не хотелось оттуда съезжать, – ответил он. – Я думал, придется его продать, чтобы открыть дело, но обошлось без этого. В конце концов закупать товар мне не понадобилось. У меня был его полон дом.

– А твоя коллекция еще цела?

– Еще лучше стала. В каком-то смысле все это – моя коллекция, а в другом смысле все, что у меня есть, продается, так что вся она – товар. Помните ту бронзовую вещь из Бенина? Голову царицы?

– Со всеми ожерельями.

– Я переплатил за нее на аукционе, и каждые три месяца, что она стояла непроданная, повышал цену. В конце концов она стала такая дорогая, что кто-то не устоял перед искушением. Мне жаль было с ней расставаться, но я получил за нее хорошие деньги и купил кое-что еще. – Он взял меня под руку. – Сейчас покажу. Этой весной я на месяц ездил в Африку. Две недели провел в Мали, в стране догонов. Прелестный первобытный народец – хижины точь-в-точь как у племени анасази на плато Меса Верде. Вот эта вещь – оттуда. Вместо глаз – квадратные дырки, все очень непосредственно, никаких лишних красот.

– Ты далеко пошел, – сказал я.

– Ого, – отозвался он. – И в самом деле, правда? Когда я впервые познакомился с Чансом, он тоже преуспевал, но совсем по другой части. Он был сутенером, хоть и непохожим на обычных представителей этой профессии, которые разъезжают на розовых «кадиллаках» и носят лиловые широкополые шляпы. Он тогда нанял меня, чтобы найти человека, который убил одну из его девиц.

– Всем этим я обязан вам, – сказал он. – Из-за вас я тогда бросил свое дело.

В каком-то смысле это была правда. К тому времени, как я выполнил его задание, убили еще одну его девицу, а остальные разбежались.

– Тебе так или иначе пора было менять профессию, – сказал я. – У тебя начинался критический возраст – полжизни ты уже прожил.

– Да нет, я тогда был еще слишком молод. Я все еще слишком молод. Послушайте, Мэттью, ведь вы пришли не просто для того, чтобы со мной поболтать?

– Нет.

– Или выпить чашку кофе?

– И не для этого. Вчера вечером я кое-кого видел на боксе. И подумал – может, ты мне скажешь, кто это.

– Кого-то из тех, что сидели со мной? Из угла Рашида?

Я отрицательно покачал головой.

– Он сидел в первом ряду, у самого ринга, в центральном секторе. – Я нарисовал пальцем в воздухе схему. – Вот ринг, вот где сидел ты – у самого синего угла. Вот где сидели мы с Баллу. А тот тип, который меня интересует, сидел примерно вот здесь.

– Как он выглядел?

– Белый, с залысинами, рост – приблизительно метр восемьдесят, вес – что-нибудь около восьмидесяти пяти.

– Тяжеловес. Как был одет?

– Голубой блейзер, серые брюки. Светло-голубой галстук в крупный горошек.

– Ах, галстук? Остальное в точности, как у всех. Я бы его, наверное, заметил, только что-то такого не помню.

– С ним был мальчик. Лет пятнадцати, светло-каштановые волосы, возможно, его сын.

– А, видел я их, – сказал Чанс. – Во всяком случае какого-то отца с сыном в первом ряду, только не смог бы описать, как они выглядели. Да и заметил их только потому, что это был, пожалуй, единственный ребенок во всем зале.

– Но ты знаешь, о ком я говорю.

– Да, но кто он, сказать не могу. – Он прикрыл глаза. – Я почти могу себе его представить, понимаете? Почти вижу, как он там сидит, – но если бы вы попросили меня его описать, я бы не смог, а только пересказал бы ваши же слова. А что он сделал?

– Сделал?

– Ведь он замешан в какое-то дело, верно? Я думал, вы пришли в Маспет только посмотреть на бокс, а вы, наверно, были там по делу, да?

Я был там совсем по другому делу, но вдаваться в такие подробности было незачем.

– Да, по делу, – сказал я.

– И этот тип в него замешан, но вы не знаете, кто он.

– Возможно, и замешан. Чтобы знать точно, мне надо выяснить, кто он.

– Понял. – Чанс задумался. – Он сидел прямо у ринга. Видимо, заядлый болельщик. Может быть, постоянно туда ходит. Я чуть не сказал, что ни разу не видел его в Медисон-Сквер-Гарден или где-нибудь еще, но, по совести говоря, я начал более или менее регулярно ходить на бокс только после того, как вложил деньги в Рашида.

– И много ты в него вложил?

– Очень мало, можно сказать, минимально возможную долю. Он вам все еще нравится? Вчера вечером вы сказали, что да.

– Производит хорошее впечатление. Только пропустил слишком много ударов правой.

– Знаю. Кид сказал то же самое. Но у этого Домингеса очень резкий удар правой.

– Да, неожиданный.

– В самом деле. А потом он вдруг скис. – Чанс улыбнулся. – Люблю бокс.

– Я тоже.

– Жестокий, варварский спорт, я его не оправдываю. Но мне на это наплевать. Люблю его, и все тут.

– Знаю. А в Маспете ты раньше бывал. Чанс?

Он покачал головой:

– Это же черт знает где. Правда, не так уж и далеко от того места, где я живу, – от Гринпойнта, только я ехал туда не из Гринпойнта и оттуда не в Гринпойнт, так что это не играло никакой роли. Я поехал туда только потому, что у нас там был бой.

– Ты будешь там еще?

– Если нам снова назначат там бой и если мне не понадобится быть где-нибудь еще. Следующий бой у нас через три недели, считая с будущего вторника, в Атлантик-Сити. – Он улыбнулся. – В зале Дональда Трампа – надеюсь, это не такая дыра, как «Нью-Маспет».

Он рассказал мне, с кем предстоит драться Рашиду, и сказал, что надо бы и мне приехать. Я ответил, что постараюсь. Еще он сказал, что по их плану Рашид должен драться каждые три недели, но пока что получается примерно раз в месяц.

– Жаль, что не смог вам помочь, – сказал он. – Я могу порасспросить кое-кого, если хотите. Эти ребята из нашего угла – они все время ходят на бокс. Вы все еще живете в том отеле?

– Да.

– Если я что-нибудь услышу…

– Буду благодарен. Чанс. И, знаешь, я рад, что у тебя все хорошо.

– Спасибо.

Уже в дверях я сказал:

– Да, чуть не забыл. Ты что-нибудь знаешь о той девице с плакатом?

– О какой?

– Ну, о той, что скакала по рингу и показывала номер следующего раунда.

– Сказал бы, если бы что-нибудь знал. Но знаю только, что ноги у нее длинные.

– Это я тоже заметил.

– И тело красивое. Помнится, его довольно много было видно. Но боюсь, что больше о ней ничего не знаю. Благодаря вам, Мэттью, я этими делами уже не занимаюсь.

– «Этими делами»? По-твоему, она похожа на девушку, которая этим занимается?

– Что вы, нет, конечно, – сказал он. – По-моему, она вылитая монашка.

8

На Шестой авеню, наискосок от башни из стекла и стали, где помещается штаб-квартира Эф-би-си-эс, есть бар, который называется «Хэрли». Много лет его постоянными посетителями были сотрудники Эн-би-си, а прославил бар Джонни Карсон[22]22
  Карсон Джонни – американский тележурналист, который с 1962 г. вел программы встреч с интересными личностями.


[Закрыть], когда вел свои прямые передачи из Нью-Йорка: с этим заведением были связаны все шуточки его персонажа Эда Макмэхена, когда тот немного выпьет. «Хэрли» до сих пор находится на прежнем месте – в одном из немногих старых домов, еще сохранившихся на этом отрезке Шестой авеню. Телевизионщики и сейчас ходят сюда, чтобы скоротать свободный час или свободные полдня, и одним из таких постоянных посетителей был Ричард Термен. Он часто заглядывал в «Хэрли» после работы и выпивал рюмку-другую, прежде чем ехать домой.

Чтобы узнать все это, не нужно быть великим детективом, потому что об этом говорилось в деле, которое дал мне почитать Джо Деркин. Я явился в «Хэрли» около четырех тридцати и занял место у стойки со стаканом содовой. У меня мелькнула мысль вытянуть что-нибудь из бармена, но вокруг толпились посетители, и он был слишком занят для такого разговора. К тому же нам пришлось бы кричать во всю глотку, чтобы слышать друг друга.

Человеку, стоявшему у стойки рядом со мной, очень хотелось поговорить о бейсбольном финале, который состоялся в прошлое воскресенье. Правда, силы команд были слишком неравны, чтобы стоило много говорить об этом матче, и скоро выяснилось, что оба мы не стали смотреть вторую его половину. Такая общность взглядов побудила его угостить меня, однако весь его энтузиазм потускнел, когда он узнал, что я пью содовую, и окончательно угас, когда я попытался перевести разговор на бокс.

– Это не спорт, – сказал он. – Двое мальчишек из негритянского гетто стараются исколошматить друг друга до смерти. Уж лучше бы отпустить тормоза, вручить им по пистолету, и пусть палят себе на здоровье.

Вскоре после пяти я увидел, что вошел Термен. С ним был еще какой-то человек примерно того же возраста. Они отыскали свободное место у дальнего от меня конца стойки и заказали себе выпить. Минут через десять-пятнадцать Термен ушел один.

Спустя несколько минут я сделал то же самое.

Ресторан, занимавший первый этаж дома на Западной Пятьдесят Второй, где жил Термен, назывался «Радиккио»[23]23
  Редиска, а также острый красный салат (ит.)


[Закрыть]. Стоя напротив, я убедился, что в квартире на верхнем этаже свет не горит. Этажом ниже, в квартире Готшальков, тоже было темно: Рут и Альфред проводили зиму в Палм-Бич.

Я пропустил ленч и решил пораньше пообедать в «Радиккио». Там было занято только два столика, кроме моего, – за обоими сидели молодые пары, увлеченные беседой. Мне захотелось позвонить Элейн и предложить ей поймать такси и приехать сюда, но потом я подумал, что это, возможно, не такая уж удачная идея.

Я заказал себе телятину и полпорции блюда, которое называется, по-моему, «фарфала»[24]24
  Бабочка (ит.).


[Закрыть], – это макароны, завязанные в узел наподобие галстука-бабочки, с острым красным соусом. В крохотной порции овощей, которые подали к обеду, было очень много красного салата, по которому ресторан и получил свое название. В меню было написано, что обед без вина подобен дню без солнечного света. Но я запивал еду водой, а потом выпил чашку кофе. Официант принес мне бутылку анисовой, которой я не заказывал, но я жестом велел унести ее обратно.

– Это не платить, – сказал он. – Одну каплю в кофе, чтобы лучше вкус.

– А мне не надо, чтобы у него был лучше вкус.

– Scusi?[25]25
  Извините? (ит).


[Закрыть]

Я снова показал ему жестом, чтобы он унес бутылку, он пожал плечами и отнес ее назад, на стойку. Я выпил кофе, стараясь не думать о том, какой вкус был бы у него, если добавить анисовой. Потому что мне чего-то очень хотелось, только вкус был тут ни при чем. Да и не ради вкуса они приносят эту бутылку. Если бы анис улучшал вкус кофе, все просто варили бы кофе с семенами аниса, а этого никто не делает.

Дело было в алкоголе – вот к чему меня тянуло. Должно быть, его голос, словно песня сирен, манил меня весь день, но в последние час-два он звучал все громче и громче. Я не собирался пить, я не желал пить, но какой-то сигнал извне заставил откликнуться клетки моего организма и пробудил в глубине его что-то такое, от чего мне не избавиться никогда.

Но уж если я и позволю себе сорваться, если когда-нибудь решусь выпить, то сделаю это у себя дома, и это будет кварта бурбона или, может быть, бутылка ирландского виски двенадцатилетней выдержки, какое пьет Мик. А не полчашечки кофе-эспрессо с чайной ложкой этой вонючей анисовой, плавающей сверху.

Я посмотрел на часы. Было самое начало восьмого, а собрание в церкви Святого Павла начинается только в восемь тридцать. Правда, двери там открывают за час до начала, и не будет ничего плохого, если я приду пораньше. Я могу помочь расставлять стулья, раскладывать литературу и печенье. По пятницам наши собрания посвящены какой-нибудь из Двенадцати Ступеней, из которых состоит духовная программа «А. А.». На этой неделе у нас снова Первая Ступень: «Мы признаем, что не смогли устоять перед алкоголем и что жизнь каждого из нас стала невыносимой».

Я поймал взгляд официанта и жестом попросил счет.

В конце собрания Джим Фейбер подошел ко мне и подтвердил нашу договоренность пообедать вместе в воскресенье. Он мой наставник, и мы обедаем вместе каждое воскресенье, если только кто-нибудь из нас не отменит встречу.

– Я думаю сейчас заглянуть в «Огонек», – сказал он. – Сегодня я не спешу домой.

– Что-то случилось?

– В воскресенье расскажу. А ты как – не хочешь выпить кофе?

Я отказался, прошел до Шестьдесят Первой и очутился на Бродвее. Пункт видеопроката был открыт и выглядел точно так же, как и шесть месяцев назад. На этот раз, правда, народу было больше: все старались запастись развлечением на весь скучный уик-энд. У прилавка собралась небольшая очередь, и я пристроился к ней. Женщина, стоявшая передо мной, взяла три фильма и три пакетика кукурузы, чтобы жарить в микроволновой печи.

Хозяин был по-прежнему небрит. Я сказал:

– У вас, должно быть, хорошо идет кукуруза.

– Товар ходовой, – согласился он. – Им торгуют почти во всех прокатных пунктах. Я вас где-то видел, да?

Я дал ему свою карточку. Там указано мое имя и номер телефона и больше ничего. Джим Фейбер напечатал для меня целую коробку. Хозяин посмотрел на карточку, потом на меня, и я сказал:

– Еще в июле. Один мой приятель брал у вас «Грязную дюжину», а я…

– Помню. А в чем дело на этот раз? Только не говорите, что это случилось опять.

– Ничего похожего. Просто кое-что выяснилось, и теперь мне очень нужно узнать, откуда взялась та кассета.

– По-моему, я вам уже говорил. Одна пожилая женщина принесла ее вместе с целой кучей других.

– Говорили.

– А я не говорил, что ни до, ни после того этой женщины больше не встречал? Так вот, прошло шесть месяцев, и я ее до сих пор ни разу не видел. Я бы рад вам помочь, но…

– Но сейчас вы заняты.

– Это точно. В пятницу вечером всегда так.

– Я хотел бы прийти снова, когда народу будет поменьше.

– Это было бы лучше, – сказал он. – Только не знаю, что я смогу вам рассказать. Больше никаких жалоб не было – эта пленка, наверное, единственная, куда записали похабный фильм. А про ту женщину, которая ее принесла, вам известно все, что знаю я.

– Возможно, вы знаете больше, чем думаете. Какое время для вас будет удобнее всего завтра?

– Завтра? Завтра суббота. Мы открываем в десять утра, и до полудня здесь довольно тихо.

– Я приду в десять.

– Знаете что? Давайте лучше в девять тридцать. Я обычно прихожу пораньше, чтобы заняться бумагами. Я впущу вас, и у нас будет полчаса до открытия.

На следующее утро я пил кофе, ел яичницу и читал «Дэйли ньюс». Одна пожилая женщина убита на Вашингтон-Хайтс в то время, как смотрела телевизор, – ей попала в голову шальная пуля, когда на улице напротив ее дома открыли стрельбу из проезжавшей машины. Тому, в кого стреляли, сделана срочная операция в Пресвитерианской больнице «Колумбия», и положение его остается критическим. Ему шестнадцать лет, и полиция предполагает, что тут замешаны наркотики.

Эта женщина стала четвертой случайной жертвой с начала года. В прошлом году в городе был установлен рекорд – от пуль погибло тридцать четыре случайных прохожих. В «Ньюс» говорилось, что, если так будет продолжаться и дальше, рекорд будет побит к середине сентября.

На Парк-авеню, в нескольких кварталах от галереи Чанса, какой-то человек высунулся из окна белого автофургона без всяких надписей на борту и хотел выхватить сумочку у женщины средних лет, стоявшей у перехода в ожидании зеленого света. Ремешок сумочки был у нее перекинут через шею – вероятно, чтобы сумочку не украли, – и, когда фургон рванул с места, ее потащило за ним, и она задохнулась. В комментарии к статье женщинам рекомендовали носить сумочки так, чтобы свести к минимуму риск увечья, когда сумочку будут у них отнимать. «Или вообще не носите сумочек», – советовал один специалист.

В Куинсе группа молодежи, пересекая площадку для гольфа в Форест-парке, наткнулась на труп молодой женщины, похищенной несколько дней назад в Вудхейвене. Она покупала продукты на Джамейка-авеню, когда другой автофургон, светло-голубого цвета, остановился у тротуара. Из задней дверцы выскочили двое мужчин, схватили ее, затолкали в фургон и сели туда сами. Фургон скрылся прежде, чем кому-нибудь пришло в голову запомнить его номер. Предварительное медицинское обследование показало, что на теле женщины имеются следы изнасилования и множественные ножевые раны груди и живота.

Не смотрите телевизор, не носите с собой сумочек, не ходите по улице. Господи Боже мой!

Я подошел к прокатному пункту ровно в девять тридцать. Хозяин, свежевыбритый и в чистой рубашке, провел меня в заднюю комнату. Он вспомнил мое имя и назвал свое – Фил Филдинг. Мы обменялись рукопожатием, и он сказал:

– У вас на карточке это не написано, но вы ведете какое-то расследование или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде.

– Прямо как в кино, – сказал он. – Я бы рад помочь, если бы мог, но я ничего не знал, когда мы с вами виделись в последний раз, а это было шесть месяцев назад. Вчера вечером, после закрытия, я задержался и просмотрел книгу регистрации на случай, если где-нибудь записано имя той женщины, но ничего не нашел. Разве что у вас есть какая-нибудь идея – что-нибудь такое, что не пришло мне в голову…

– Жилец, – сказал я.

– Это вы про ее жильца? Того, чьи пленки она принесла?

– Правильно.

– Она говорила, что он умер. Или сбежал, не заплатив? Я плохо помню, мне тогда незачем было это запоминать. Уверен только, что, по ее словам, она продавала его вещи, чтобы вернуть то, что он задолжал ей за жилье.

– Так вы говорили и в июле.

– Значит, если он умер или просто уехал…

– Мне все-таки хотелось бы знать, кто он был, —сказал я. – Много ли людей, у которых столько видеокассет с фильмами? Насколько я понимаю, большинство берет их напрокат.

– Вы удивитесь, – сказал он, – когда узнаете, сколько мы их продаем. Особенно детскую классику, даже здесь, где живет не так уж много родителей с детьми. «Белоснежка», «Волшебник из Страны Оз». Продали целую тонну «Пришельцев», а сейчас торгуем «Бэтменом», только он идет не так хорошо, как мы рассчитывали. Многие время от времени покупают свой любимый фильм. И конечно, всегда есть спрос на учебные и образовательные пленки, но это совсем другое дело, это не кино.

– Как вы думаете, у многих людей может быть целых тридцать фильмов?

– Нет, – ответил он. – Точно не скажу, но думаю, что редко у кого найдется больше десятка. Это не считая учебных и спортивных. Или порнографии, но я этим не торгую.

– Я вот к чему клоню – не был ли тот жилец, владелец тридцати кассет, большим любителем кино?

– Конечно, никакого сомнения, – сказал он. – У этого типа были все три версии «Мальтийского сокола». Самая первая, с Рикардо Кортесом…

– Вы мне говорили.

– Да? Ничего удивительного, случай довольно редкий. Не знаю, где он все это добыл, – я никогда не видел их в каталогах. Да, конечно, он был большой любитель.

– Значит, он, наверное, брал фильмы и напрокат, кроме тех, которые у него были?

– А, понимаю, куда вы гнете. Да, пожалуй, так оно и есть. Покупают фильмы многие, но напрокат берут все.

– И жил он где-то по соседству.

– Откуда вы знаете?

– Если его квартирная хозяйка живет по соседству…

– А, ну да.

– Значит, он мог быть вашим постоянным клиентом.

Он задумался.

– Конечно. Очень возможно. Может быть, мы даже когда-нибудь болтали с ним о чернухе, только я ничего такого не помню.

– Но ведь все постоянные клиенты занесены у вас в компьютер, верно?

– Да, это очень облегчает жизнь.

– Вы сказали, что она принесла свою сумку с кассетами в начале июня. Значит, если он был постоянный клиент, он не должен был ничего у вас брать последние семь-восемь месяцев.

– Ну, таких окажется довольно много, – сказал он. – Люди переезжают, умирают, какие-нибудь накурившиеся юнцы крадут у них видики. Или они начинают ходить в другой пункт по соседству, а ко мне больше не заходят. У меня есть клиенты, которых я не вижу по нескольку месяцев, а потом они вдруг появляются снова.

– Как я по-вашему, сколько у вас клиентов, которые ничего не брали с июня?

– Представления не имею, – сказал он. – Но, конечно, могу выяснить. Вы не присядете? Или пошарьте по полкам, глядишь, и найдете что-нибудь такое, что вам захочется посмотреть.

Когда он вышел ко мне снова, был уже одиннадцатый час, но в дверь так никто и не постучал.

– Я же говорил, что по утрам здесь никого не бывает, – сказал он. – Нашел двадцать шесть человек. Это те, кто ничего не брал с четвертого июня, но брал по меньшей мере одну кассету за первые пять месяцев этого года. Конечно, если он долго болел или лежал в больнице…

– Давайте начнем с того, что у вас есть.

– Хорошо. Я переписал фамилии и адреса, и еще телефоны, если они указаны. Многие не говорят номера своих телефонов, особенно женщины, и я их понимаю. У меня есть еще номера кредитных карточек, но их я не стал переписывать: считается, что это конфиденциальная информация. Хотя, думаю, на это можно бы посмотреть сквозь пальцы, если вам не удастся разыскать кого-то из них никаким другим способом.

– Не думаю, чтобы до этого дошло.

Он переписал фамилии на двух листках из блокнота. Я просмотрел их и спросил, не говорят ли они ему что-нибудь.

– Пожалуй, нет, – ответил он. – Я каждый день вижу столько людей, что запоминаю только постоянных посетителей, да и тех не всегда узнаю и не всегда помню фамилии. А что до этих двадцати шести, то я посмотрел, что они брали в прошлом году, – вот почему столько времени возился. Я думал, а вдруг хоть про кого-то можно будет определенно сказать, что он интересуется кино, и по тому, что он у меня брал, понять, что есть у него дома, но я ничего такого не нашел.

– И все-таки попробовать стоило.

– Я так и подумал. Почти уверен, что это был мужчина: та квартирная хозяйка говорила про своего жильца «он». Среди этих двадцати шести есть женщины, но на всякий случай я записал и их.

– Хорошо. – Я сложил листки и сунул в карман пиджака. – Простите, что побеспокоил вас. Я вам очень благодарен.

– Ну, если подумать, с каким удовольствием я смотрю на ваших парней в кино, то как я мог вам не помочь? – усмехнулся он, потом его лицо стало серьезным. – Вы хотите разоблачить банду, которая занимается порнографией? В этом все дело, да?