Текст книги "Пляска на бойне"

21

В четыре я позвонил. Должно быть, она сидела у телефона – в ту же секунду, как он зазвонил, она взяла трубку.

– Это Скаддер, – сказал я.

– Вы пунктуальны, – ответила она. – Это хороший признак.

– Признак чего?

– Пунктуальности. Я говорила с мужем. Он согласен на ваши условия. Завтрашний вечер годится. Что касается времени, то он предлагает полночь.

– Пусть будет час ночи.

– Час ночи? Минутку.

Наступила пауза, потом трубку взял Стетнер.

– Скаддер? – сказал он. – Говорит Берген Стетнер. Час ночи меня устраивает.

– Хорошо.

– Мне не терпится с вами познакомиться. Вы произвели на мою жену большое впечатление.

– Она и сама производит большое впечатление.

– Я всегда так думал. Насколько я понимаю, мы уже как будто встречались. Вы тот болельщик, который ищет туалет не там, где надо. Но должен сознаться, что совершенно не помню, как вы выглядите.

– Когда увидите, узнаете.

– У меня такое чувство, будто мы уже знакомы. Но в нашей договоренности, насколько я ее понял со слов Ольги, есть одна вещь, которая меня беспокоит. У вас остаются копии – у адвоката и у вашего представителя, верно?

– У адвоката и у одного частного детектива.

– С которыми они ознакомятся в случае вашей смерти и выполнят кое-какие ваши пожелания. Правильно?

– Правильно.

– Вполне понятная предосторожность. Я мог бы заверить вас, что в ней нет необходимости, но это, возможно, вас не успокоит.

– Не совсем.

– «Верь всякому, только не забудь снять карты» – так, кажется, говорится? Но вот какая у меня дилемма, Скаддер. Представьте себе, что мы совершим нашу сделку к взаимному удовольствию всех сторон, вы пойдете своей дорогой, я своей, а через пять лет вы поскользнетесь на тротуаре и угодите под автобус. Вы понимаете, к чему я клоню?

– Да.

– Потому что если я сдержу слово…

– Я вас понял, – сказал я. – Один мой знакомый как-то оказался в таком же положении. Погодите минутку, попробую вспомнить, как он из него вышел. – Я немного подумал. – Вот что. Как вам понравится такой вариант? Я оставляю обоим указания, что, если я умру через год или больше с сегодняшнего дня, они должны уничтожить то, что я им дал, если только не возникнут особые обстоятельства.

– Какие особые обстоятельства?

– Например, если не появятся серьезные основания подозревать, что моя смерть была не случайной, и если убийца не будет установлен или задержан. Другими словами, вам ничего не грозит, если я попаду под автобус или под пулю ревнивого любовника. А если я окажусь жертвой каких-нибудь неизвестных убийц, тогда ваше дело плохо.

– А если вы умрете до конца первого года?

– Тогда у вас тоже возникнут проблемы.

– Даже если это будет автобус?

– Даже если это будет сердечный приступ.

– Господи! – сказал он. – Мне это не очень нравится.

– Это самое лучшее, что я могу предложить.

– Черт возьми. А как у вас со здоровьем?

– Не так уж плохо.

– Надеюсь, не слишком налегаете на кока-колу?

– Не могу много ее пить – живот пучит.

– Смешно. Вы не занимаетесь парашютным спортом или дельтапланеризмом? Не летаете на собственном самолете? Господи, что я говорю! Как будто оформляю вам страховку. Что ж, вы, кажется, хорошо о себе заботитесь, Скаддер.

– Стараюсь избегать сквозняков.

– Старайтесь и дальше. Вы знаете, мне кажется, Ольга права – знакомство с вами доставит мне удовольствие. Что вы делаете сегодня вечером?

– Сегодня вечером?

– Да, сегодня вечером. Не хотите с нами пообедать? Выпьем немного шампанского, повеселимся. Завтра нам предстоит дело, но это не помешает нам пообщаться сегодня.

– Не могу.

– Почему?

– У меня есть свои планы.

– Так отмените их! Неужели это что-то настолько важное, что нельзя перенести?

– Я должен быть на собрании «Анонимных алкоголиков».

Он долго хохотал.

– Знаете, это просто замечательно, – сказал он в конце концов. – Ну, раз уж на то пошло, то у нас тоже есть планы. Ольга должна сопровождать одну молодую девицу на танцы в Организацию католической молодежи, а я иду, хм…

– На заседание Совета бойскаутов, – подсказал я.

– Вот именно. Ежегодный торжественный обед окружного Совета бойскаутов с раздачей наград. Мне собираются вручить значок «Почетный педераст» – очень ценная награда, на нее много претендентов. Занятный вы человек, Скаддер. Вы обойдетесь мне в немалую сумму, но по крайней мере я хоть посмеюсь вволю.

После разговора со Стетнером я позвонил в контору по прокату автомобилей, расположенную по соседству, и заказал машину. Забирать ее сразу я не стал, а сначала дошел пешком до книжного магазина «Колизеум» и купил план Куинса. Выйдя из магазина, я сообразил, что совсем рядом находится галерея, куда я отдал вставить в рамки рисунки Рея Галиндеса. Они сделали все очень хорошо, и, глядя на рисунки сквозь стекло, не дающее бликов, я попытался воспринять их как произведения искусства. Но мне это никак не удавалось. Я все время видел двух мертвых мальчиков и человека, который их убил.

Мне завернули рисунки, я расплатился кредитной карточкой и отнес сверток к себе в отель. Положив их в стенной шкаф, я несколько минут изучал план Куинса. Потом вышел, чтобы выпить кофе с бутербродом и прочесть газету, а вернувшись, еще некоторое время разглядывал план. Около семи я зашел в прокатную контору, снова расплатился кредитной карточкой и сел за руль серой «тойоты-короллы», почти новой – на счетчике было меньше десяти тысяч километров. Бак был полон, а пепельницы пусты, только тот, кто чистил салон пылесосом, сделал это не слишком добросовестно.

План я взял с собой, но добрался до места, не заглядывая в него: проехал по тоннелю Мидтаун и по Лонг-Айлендскому шоссе, а с него свернул сразу после пересечения с магистралью Бруклин-Куинс. Движение на шоссе было не слишком большое: почти все жители пригородов уже сидели перед телевизорами. Я покрутился по улицам, а добравшись до спортзала «Нью-Маспет», не спеша объехал квартал и нашел место, где поставить машину.

Я просидел там час или даже больше, словно какой-нибудь ленивый полицейский в засаде. Был момент, когда мне захотелось отлить, а я не догадался захватить с собой пустую литровую бутылку, как меня учили много лет назад. Однако вокруг никого не было, за последние полчаса я не видел ни души, и это придало мне храбрости. Я отъехал на два квартала, вылез из машины и в полное свое удовольствие отлил у кирпичной стены. Потом снова объехал весь квартал и поставил машину в другом месте, прямо напротив входа в спортзал. Вся улица была как мечта автовладельца – мест для стоянки сколько угодно.

Около девяти или немного позже я вышел из «тойоты» и подошел к спортзалу. Некоторое время не спеша присматривался, потом вернулся в машину, достал блокнот и набросал кое-какие схемы. Мне пришлось включить потолочный фонарь, но ненадолго.

В десять я другой дорогой вернулся в город. Парнишка в гараже сказал, что должен взять с меня плату за целый день.

– Так что можете оставить ее до завтра, – сказал он. – Вернете после обеда, доплачивать ничего не придется.

Но я сказал ему, что больше машина мне не нужна. Гараж находился на Одиннадцатой авеню, между Пятьдесят Седьмой и Пятьдесят Восьмой. Я прошел квартал к востоку, потом повернул на юг. Зашел в «Армстронг», но не увидел там никого знакомого. Потом на всякий случай заглянул в дверь «Ол-Америкен» – нет ли там Деркина. Его там не было. Я разговаривал с ним несколько дней назад, и он сказал, что боится, не наговорил ли лишнего. Но я успокоил его, сказав, что он вел себя как истинный джентльмен.

– Ну, тогда я просто молодец, – сказал он. – Это не в моих привычках, но время от времени человек должен пойти и выпустить пар.

Я сказал, что хорошо его понимаю.

В «Грогане» Мика не было.

– Он, может, придет попозже, – сказал Берк. – Еще до закрытия.

Я уселся за стойкой со стаканом кока-колы, а допив ее, перешел на содовую. Через некоторое время появился Энди Бакли, и Берк налил ему кружку «Гиннеса» из бочки, а Энди подсел ко мне и затеял разговор о баскетболе. Раньше я старался держаться в курсе игр, но в последние несколько лет почти перестал. Однако это Энди не смутило: он с радостью взял разговор на себя. Накануне вечером он был в зале «Мэдисон-Сквер-Гарден», и там «Никербокеры» свели игру вничью трехочковым броском на последней секунде, благодаря чему он выиграл пари.

Я дал ему уговорить себя сыграть в дартс, но у меня хватило ума не заключать с ним пари. Он легко выиграл бы у меня одной левой. Мы сыграли еще раз, а потом я вернулся к стойке, выпил еще стакан кока-колы и стал смотреть телевизор, а Энди остался у мишени тренировать броски.

В какой-то момент я подумал, не пойти ли мне на полуночное собрание. Когда я только бросил пить, каждую ночь в двенадцать часов бывали собрания в церкви Моравских Братьев на углу Лексингтон-авеню и Тридцатой. Потом они лишились этого помещения, и группа перебралась в Аланон-хаус, в клуб «А. А.», который несколько раз переезжал с места на место в районе театров, а теперь располагается в квартире на третьем этаже жилого дома на Западной Сорок Шестой. Было время, когда Аланон-хаус остался вообще без помещения, и часть группы организовала новые полуночные собрания в центре, на Хьюстон-стрит, где Гринич-Виллидж граничит с Сохо. Эта группа устраивала там и другие собрания, в том числе для страдающих бессонницей – в два часа ночи.

Так что у меня был кое-какой выбор ночных собраний, и я мог бы попросить Берка дать знать Мику, что я его разыскиваю и вернусь не позже половины второго. Но что-то меня остановило – удержало на табуретке за стойкой и заставило взять еще стакан кока-колы.

Я отлучился в туалет, когда Мик наконец появился, – это было без чего-то час. Вернувшись в зал, я увидел, что он сидит за стойкой с бутылкой своего любимого виски «JJ&S» и со своей хрустальной стопкой.

– Отлично, – сказал он. – Берк сказал мне, что ты здесь, и я велел ему поставить кофейник. Надеюсь, мы просидим с тобой всю ночь.

– Сегодня не получится, – сказал я.

– Ну, ладно. Может, мне еще удастся тебя уговорить.

Мы сели за наш обычный столик, он налил свою стопку, поднял ее и посмотрел на свет.

– Клянусь Богом, прекрасный цвет, – сказал он и сделал глоток.

– Если ты когда-нибудь бросишь пить, имей в виду, что есть крем-сода точно такого же цвета.

– Да ну?

– Только тебе придется дать ей постоять, чтобы пены не было.

– Да уж, это бы все испортило. – Он сделал еще глоток и вздохнул. – Надо же – крем-сода.

Мы поболтали о том о сем, а потом я нагнулся к нему и спросил:

– Тебе все еще нужны деньги, Мик?

– Ну, ботинки у меня пока каши не просят.

– Не просят.

– Но деньги мне всегда нужны. Я же тебе говорил.

– Говорил.

– А что?

– Я знаю, где ты можешь раздобыть денег.

– Ага, – сказал он. Некоторое время он сидел молча, и на лице его то появлялась, то исчезала едва заметная улыбка. – Сколько?

– Минимум пятьдесят тысяч. А может, и побольше.

– Чьи деньги?

Хороший вопрос. Джо Деркин напомнил мне, что деньги не знают своего хозяина. Он сказал – это основополагающий принцип права.

– Одной супружеской пары по фамилии Стетнер, – сказал я.

– Торговцы зельем?

– Почти. Он зарабатывает на валюте, отмывает деньги для двух братьев-иранцев из Лос-Анджелеса.

– Ах, ира-анцев, – произнес он с облегчением. —Ну, что ж. Может, расскажешь малость подробнее?

Говорил я, должно быть, минут двадцать. Достав свой блокнот, я показал ему схемы, которые набросал в Маспете. Вообще-то особенно рассказывать было нечего, но он несколько раз заставлял меня вернуться назад и подробно обо всем расспрашивал. Потом минуту-другую помолчал, после чего наполнил свою стопку виски и опрокинул ее, словно это был стакан холодной воды в жаркий полдень.

– Завтра ночью, – сказал он. – Четыре человека, я думаю. Я, еще двое и Энди за рулем. Один будет Том, а другой – либо Эдди, либо Джон. Тома ты знаешь. Эдди и Джона нет.

Том – это дневной бармен, человек с бледным лицом и поджатыми губами, родом из Белфаста. Я никогда не мог понять, чем он занимается по вечерам.

– Маспет, – сказал он. – Из Маспета может ли быть что доброе?[39]39
  Имеется в виду цитата из Евангелия: «Из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. I, 46).


[Закрыть] Клянусь Господом Богом, мы с тобой сидели там и смотрели, как черномазые молотят друг друга, а все это время прямо под ногами у нас была целая прачечная, где отмывали деньги. Ты поэтому туда ходил? А меня захватил для компании?

– Нет, у меня там в самом деле была работа, но совсем другая.

– Ноты не зевал.

– Пожалуй.

– И сообразил, сколько будет дважды два. Что ж, такие веши мне по душе. Могу сказать, что ты меня удивил.

– Почему?

– Потому что сказал об этом мне. Это на тебя не похоже. Просто из дружбы такого обычно не делают.

– Ты же платишь за наводку, верно? – спросил я.

– Ах, вот оно что, – сказал он, и в глазах у него мелькнуло какое-то странное выражение. – Плачу. Пять процентов.

Он извинился и пошел позвонить. Пока его не было, я сидел и смотрел на его бутылку и стопку. Я мог бы выпить кофе, который приготовил Берк, но мне не хотелось. Виски мне тоже не хотелось.

Когда он вернулся, я сказал:

– Пять процентов – мало.

– Да? – Лицо его стало жестким. – Клянусь Господом Богом, сегодня от тебя одни сюрпризы. А я-то считал, что тебя знаю. Чем тебе не нравятся пять процентов и сколько, по-твоему, тебе причитается?

– Пять процентов мне нравятся, – сказал я. – Если это за наводку. Только я не хочу получать за наводку.

– Не хочешь? Тогда какого дьявола ты хочешь?

– Полную долю, – ответил я. – Я хочу быть в деле. Я хочу поработать.

Он откинулся назад и пристально посмотрел на меня. Потом налил себе, но пить не стал, а только понюхал, не сводя с меня глаз.

– Ого-го! Будь я проклят, – сказал он. – Ну и хреновина, будь я проклят.

22

Утром я наконец собрался положить «Грязную дюжину» в свой сейф. Потом купил обычную копию фильма, чтобы взять ее с собой в Маспет, а потом принялся размышлять о том, что может пойти не так, как надо. Вернулся в банк, снова взял ту кассету, а другую оставил в сейфе, чтобы их случайно не перепутать. Если меня в Маспете убьют, Джо Деркин сможет хоть сто раз просматривать кассету, пытаясь понять, что все это означает.

Весь день я думал о том, что мне надо бы пойти на собрание, где я не был с воскресного вечера. Сначала я решил пойти в обед, но не пошел, потом подумал о собрании, которое бывает в «счастливый час», около четырех тридцати, и в конце концов решил посидеть хотя бы до середины на своем обычном вечернем собрании в церкви Святого Павла. И всякий раз придумывал себе вместо этого какие-нибудь другие дела.

В десять тридцать я пришел в «Гроган».

Мик уже был там, и мы прошли в его кабинет. В нем стоял старый деревянный письменный стол, сейф, пара старомодных конторских стульев и кресло с откидным подголовником и подножкой. Стоял там еще старый зеленый кожаный диван, где он иногда спал час-другой. Как-то он сказал мне, что у него три квартиры в городе, все сняты на чужое имя, ну и, конечно, ферма за городом.

– Ты первый, – сказал он. – Том и Энди будут здесь в одиннадцать. Мэтт, ты хорошо все обдумал?

– Более или менее.

– Не передумал?

– С какой стати?

– Ничего плохого, если и передумаешь. Очень может быть, что без крови не обойдется. Я тебе вчера говорил.

– Помню.

– Тебе придется взять пистолет. А когда у тебя пистолет…

– Ты должен быть готов пустить его в дело. Знаю.

– О Господи, – сказал он. – Ты уверен, что у тебя хватит духу?

– Вот и поглядим, верно?

Он отпер сейф и показал мне несколько пистолетов. Особенно рекомендовал он девятимиллиметровый автоматический «зауэр». Пистолет весил целую тонну, я подумал, что пулей из него можно и поезд остановить. Я повертел его в руках, открыл и закрыл затвор, вынул и вставил обойму. Он хорошо ложился в руку. Отличная работа, и вид устрашающий. Но в конце концов я положил его на место и взял короткоствольный «смит-и-вессон» калибра 9,6 миллиметра. Он был не такой страшный на вид, не говоря уж о куда меньшей убойной силе, но очень удобно поместился у меня за ремнем, сзади. А главное, это был двоюродный брат того револьвера, который я много лет носил, когда был на службе.

«Зауэр» Мик взял себе.

К одиннадцати прибыли Том и Энди, и каждый из них зашел в кабинет, чтобы выбрать оружие. Дверь кабинета мы, конечно, держали закрытой и расхаживали взад и вперед по комнате, обмениваясь соображениями о том, какая хорошая сегодня погода и какое пустяковое дело нам предстоит. Потом Энди ушел, подогнал машину, мы один за другим вышли из «Грогана» и уселись в нее.

Это был «форд» марки «краун-виктория». Большая машина лет пяти от роду. Длинная, просторная, с обширным багажником и мощным двигателем. Сначала я подумал, что ее специально где-то угнали, но оказалось, что Баллу купил ее некоторое время назад. Энди Бакли держал ее в гараже, в Бронксе, и выводил только в таких случаях. Номера были настоящие, только если бы кто-нибудь попробовал найти по ним владельца, у него бы ничего не вышло: машина была зарегистрирована на вымышленные фамилию и адрес.

Энди проехал по Пятьдесят Седьмой, выехал на Пятьдесят Девятую, мы миновали мост и оказались в Куинсе. Этот путь мне больше понравился, чем тот, каким ехал я. В машине мы разговаривали мало, а после того как переехали реку, вообще почти все время молчали. Наверное, такая же тишина стоит в раздевалке у спортсменов перед финальной игрой. А может быть, и нет – ведь в спорте проигравшим не грозит смерть от пули.

Вся поездка заняла, по-моему, не больше получаса – от двери до двери. Движения практически не было, а дорогу Энди знал наизусть. Поэтому мы подъехали к спортзалу что-то около двенадцати. Энди и раньше ехал не очень быстро, а тут снизил скорость километров до тридцати пяти, чтобы мы могли как следует рассмотреть здание и его окрестности, проезжая мимо.

Мы свернули на одну улицу, потом на другую и время от времени проезжали мимо спортзала. На улицах было так же пусто, как и накануне вечером, а в такое позднее время они казались еще пустыннее. Мы ездили вокруг минут двадцать или больше, прежде чем Мик сказал Энди, что пора передохнуть.

– Если все время ездить взад-вперед, какой-нибудь сучий полицейский непременно остановит нас и спросит, не заблудились ли.

– Я не видел ни одного полицейского от самого моста, – сказал Энди.

Мик сидел впереди, рядом с ним, а я – сзади, с Томом, который не раскрывал рта с тех пор, как мы вышли из кабинета Мика.

– Рано приехали, – сказал Энди. – Что будем делать?

– Поставь машину поблизости от зала, но не совсем рядом, – сказал Мик. – Будем сидеть и ждать. Если кто-нибудь нас спугнет, поедем домой и напьемся.

В конце концов мы поставили машину за полквартала от спортзала, на противоположной стороне улицы. Энди заглушил мотор и выключил свет. Я сидел, пытаясь сообразить, на территории какого полицейского участка мы находимся, чтобы знать, кто может нас спугнуть. Кажется, это был 108-й, а может быть, 104-й – я не мог вспомнить, где проходит граница между ними и по какую сторону от нее мы оказались. Не знаю, сколько времени я сидел так, сосредоточенно нахмурив лоб и пытаясь представить себе план Куинса и наложить на него схему расположения полицейских участков. Смысла в этом не было ни малейшего, но я был так поглощен своими размышлениями, словно от них зависели судьбы всего мира.

Я еще не пришел ни к какому решению, когда Мик повернулся ко мне и показал на свои часы. Стрелки показывали час. Пора идти.

Я должен был войти туда один. Предполагалось, что это самая легкая часть дела, но, когда наступило время действовать, мне стало не по себе. Я не знал, какой прием меня ждет. Если Берген Стетнер решил – и не без оснований, – что дешевле и спокойнее меня убить, чем платить деньги, ему достаточно будет чуть приоткрыть дверь и пристрелить меня прежде, чем я его увижу. Здесь вполне можно было палить хоть из пушки, и никто не услышит, а если и услышит, то не обратит внимания.

Я даже не знал, там ли они. Я явился точно вовремя, а они должны были быть на месте уже несколько часов. Хозяева здесь они, и какой им смысл опаздывать? Но я не видел на улице ни одной машины, которая могла бы им принадлежать, и с улицы в спортзале не было заметно никаких признаков жизни.

Возможно, внутри здания находилась стоянка. В дальнем его конце я видел что-то похожее на ворота гаража. На месте Стетнера я предпочел бы ставить машину внутри. Я не знал, какая у него машина, но, если она хоть сколько-нибудь соответствовала стилю его жизни, ее не стоило оставлять на улице.

Надо было чем-то занять голову – хотя бы вычислять, на каком мы участке. Или они там, или их там нет; или они встретят меня рукопожатием, или пулей. Но я знал, что они там, потому что чувствовал на себе их взгляд, когда подходил к двери. Кассету я положил в карман плаща, решив, что они не станут стрелять, пока не убедятся, что она со мной. А «смит-и-вессон» калибра 9,6 миллиметра был там, куда я его спрятал, – под пиджаком, я чувствовал, как он оттягивает ремень. Мне было бы легче его достать, если бы он был в кармане плаща, но я хотел, чтобы он оставался при мне, даже если я сниму плащ, и поэтому…

Да, они и в самом деле следили за мной. Дверь открылась прежде, чем я постучал. И никакого наведенного на себя ствола я не увидел. Там был только Берген Стетнер в той же замшевой спортивной куртке, которую я видел на нем в четверг вечером. Брюки на этот раз были цвета хаки, похожие на армейские и заправленные в сапоги. Костюм довольно странный, детали никак не вязались друг с другом, но на нем все это почему-то выглядело нормально.

– А, Скаддер, – сказал он. – Вы точно вовремя.

Он протянул мне руку, и я ее пожал. Его рукопожатие было крепким, но не чересчур – он просто на секунду сжал мою руку и тут же отпустил.

– Теперь я вас узнал, – сказал он. – Я что-то смутно помнил, но не мог отчетливо вас себе представить. Ольга говорит, что вы напоминаете ей меня. Нет, наверное, не внешне. Или есть сходство? – Он пожал плечами. – Мне так не кажется. Ну что, пойдем вниз? Дама нас ждет.

В его манере поведения было что-то театральное, словно на нас смотрели невидимые зрители. Может быть, он снимает все это на пленку? Но зачем?

Я обернулся, потянул на себя дверь и плотно закрыл. В руке у меня была спрятана пластинка жвачки, которую я прилепил к язычку замка, чтобы он не защелкнулся. Я не знал, сработает ли она, но в общем это было не так уж необходимо: Баллу всегда сможет вышибить дверь или, на худой конец, разбить замок выстрелом.

– Оставьте, – сказал Стетнер. – Она запирается автоматически.

Я повернулся к нему. Он стоял у лестницы, пропуская меня вперед с легким поклоном, изящным и в то же время ироническим.

– После вас, – сказал он.

Я спустился по лестнице впереди него, а внизу он меня догнал и взял под руку. Мы шли по коридору мимо комнат, в которые я тогда заглядывал, к открытой двери в самом его конце. Эта комната резко отличалась своим видом от всего остального здания и, безусловно, не была местом действия их фильма. Она была несоразмерно велика – метров девять в длину и шесть в ширину, пол сплошь покрывал толстый ворсистый ковер серого цвета, а голые бетонные стены были затянуты светлой, почти белой материей.

В дальнем конце комнаты я увидел громадную кровать с водяным матрацем, покрытую чем-то вроде шкуры зебры. Над кроватью висела картина – абстрактные геометрические фигуры, сплошь прямые углы и линии, выдержанные в чистых цветах спектра.

Ближе к двери стояли мягкий диван и два кресла, а перед ними на подставке – телевизор с большим экраном и видеомагнитофон. Диван и одно из кресел были грифельно-серые, несколько темнее, чем ковер. Другое кресло было белое, и на нем лежал коричневый кейс.

На стене висели стереодинамики, а справа от них стоял сейф двухметровой высоты и почти такой же ширины. Над динамиками висела еще одна картина – написанное маслом дерево с яркими и сочными зелеными листьями, а на противоположной стене – два портрета работы какого-то старинного американского художника в одинаковых резных позолоченных рамах.

Под портретами находился бар с множеством бутылок. Ольга, стоявшая там со стаканом в руке, повернулась ко мне и спросила, что я буду пить.

– Ничего, спасибо.

– Но вы должны что-то выпить, – сказала она. —Берген, скажи Скаддеру, что он должен выпить.

– Он не хочет, – сказал Стетнер.

Ольга недовольно нахмурилась. Как она и обещала, на ней был тот же костюм, что и в фильме: длинные перчатки, высокие каблуки, кожаные брюки с разрезом в паху. Соски грудей были подкрашены. Она подошла к нам, держа в руке свой стакан – что-то прозрачное со льдом. Не дожидаясь моего вопроса, она сообщила, что это водка, – я уверен, что не хочу выпить? Я ответил, что уверен.

– А ничего у вас тут комната, – сказал я.

– Не ожидали, а? – просиял Стетнер. – Здесь, в этом ужасном здании, в самой заброшенной части глухой окраины, мы устроили себе вот это прибежище – тайный форпост цивилизации. Только одно я тут хотел бы изменить.

– Что же?

– Перенести все это на этаж ниже. – Поймав мой удивленный взгляд, он улыбнулся. – Зарыться глубже в землю, – пояснил он. – Углубиться, насколько нужно, чтобы потолок здесь был высотой метра в три с половиной. Да какого черта, четыре с половиной! И конечно, устроить потайной вход. Чтобы здание могли обыскивать, сколько душе угодно, и никогда не догадались, какой роскошный мир лежит у них под ногами.

Ольга закатила глаза к небу, и он рассмеялся.

– Она считает, что я сумасшедший. Может быть, она и права. Но я живу так, как хочу, понимаете? Я всегда жил так, как хотел. И всегда буду так жить. Снимите плащ, вам, наверное, жарко.

Я снял плащ, достал из кармана кассету. Стетнер взял у меня плащ и бросил на спинку дивана. Он ничего не сказал про кассету, а я ничего не сказал про кейс. Оба мы держались в высшей степени цивилизованно, под стать окружавшей нас обстановке.

– Вы все смотрите на эту картину, – сказал Стетнер. – Знаете, чья работа?

Это был маленький пейзаж с деревом.

– Похоже на Коро, – ответил я.

Он поднял брови – это произвело на него впечатление.

– У вас верный глаз, – заметил он.

– Подлинник?

– В музее в этом не сомневались. И вор, который ее оттуда унес, тоже не сомневался. Если принять во внимание, при каких обстоятельствах я ее приобрел, у меня не было возможности пригласить эксперта, чтобы окончательно убедиться. – Он улыбнулся. – Но вот в данном случае я хотел бы убедиться в подлинности того, что покупаю. Вы не возражаете?

– Ничуть, – ответил я.

Я протянул ему кассету, он прочитал вслух название и рассмеялся.

– Значит, Левек все-таки был не лишен чувства юмора, – сказал он. – Правда, при жизни он это хорошо скрывал. Если вы тоже хотите убедиться, что все начистоту, можете открыть кейс.

Я отпер замки и поднял крышку. Там лежали пачки двадцатидолларовых купюр, стянутые резинками.

– Надеюсь, вы не будете возражать против двадцаток, – сказал он. – Вы не уточнили, какие купюры вам нужны.

– Эти меня устраивают.

– Пятьдесят пачек, по пятьдесят купюр в пачке. Не хотите пересчитать?

– Я вам доверяю.

– Мне следовало бы проявить такое же благородство и поверить вам, что это и есть та пленка, которую записал Левек. Но я все-таки, пожалуй, прокручу ее.

– Почему бы и нет? Ведь я же открыл кейс.

– Да, это было бы проявление полного доверия, правда? Взять кейс не открывая. Ольга, ты права. Этот человек мне нравится. – Он похлопал меня по плечу. – Знаете что, Скаддер? По-моему, мы с вами станем друзьями. По-моему, нам суждено стать очень близкими друзьями.

Мне вспомнилось, что он говорил Ричарду Термену: «Мы с вами теперь так близки, что ближе не бывает. Мы братья по крови и по семени».

Он запустил кассету, выключив звук. Сначала он прокручивал ее вперед большими кусками, и в какой-то момент я подумал, не перепутал ли я пленки в банке и не увидим ли мы сейчас обычный вариант «Грязной дюжины». Вообще-то не имело никакого значения, что было на пленке, если только Мик Баллу перестанет чесать задницу и займется входной дверью, – но дело что-то затягивалось.

– Ага, – сказал Стетнер.

Я вздохнул с облегчением – начался их фильм. Стетнер стоял, упершись руками в бедра, и пристально смотрел на экран. Телевизор здесь был больше, чем у Элейн, и из-за этого фильм производил еще более сильное впечатление. Я почувствовал, что не могу отвести глаз от экрана. Ольга стояла, тесно прижавшись к мужу, и смотрела как загипнотизированная.

– До чего же ты красива, – сказал ей Стетнер и обернулся ко мне: – Вот она здесь во плоти, но я должен увидеть ее на экране, чтобы оценить ее красоту. Любопытно, правда?

Не знаю, что я собирался ответить, но все равно меня никто бы не услышал, потому что в этот самый момент где-то в здании раздались выстрелы. Сначала два, один за другим, потом целая россыпь в ответ.

– Господи Иисусе! – воскликнул Стетнер и круто повернулся к двери.

Я начал действовать сразу, как только до меня дошло, что происходит. Сделав шаг назад, я откинул левой рукой полу пиджака, а правой выхватил револьвер, держа указательный палец на спуске, а большой на курке. За спиной у меня была стена, так что я мог одновременно держать их под прицелом и наблюдать за дверью.

– Стоять, – сказал я. – Никому не двигаться.

На экране Ольга забралась на мальчика и стала насаживать себя на его член. Потом, в мертвой тишине, начала дергаться на нем, словно в бешеной скачке. Я видел это краем глаза. Но Берген и Ольга теперь уже не смотрели на экран. Они стояли рядом, глядя на меня и на револьвер у меня в руке. Никто из нас троих не произнес ни звука, как и та пара на экране.

В тишине раздался выстрел. Потом снова стало тихо, а через несколько секунд на лестнице послышались шаги.

Шаги доносились уже из коридора, было слышно, как открывают и закрывают двери. Стетнер хотел что-то сказать, но тут я услышал громкий голос Баллу, который звал меня.

– Я здесь! – крикнул я. – В конце коридора.

Он ворвался в комнату. Большой автоматический пистолет казался детской игрушкой в его громадной ручище. На нем был отцовский фартук. Лицо его было искажено яростью.

– Том ранен, – сказал он.

– Тяжело?

– Не очень, но он лежит. Эти сволочи устроили ловушку – когда мы вошли в ту сучью дверь, там в темноте караулили двое с пистолетами. Хорошо еще, стрелки они никуда не годные, но Тома все-таки успели подстрелить, пока я их не свалил. – Он тяжело дышал, хватая ртом воздух. – Одного наповал, а другого уложил с двумя пулями в животе. Потом сунул ему пистолет в рот и разнес его паскудную башку. Сука поганая, стрелять в людей из засады.

Вот почему Стетнер как будто играл на сцене, когда открыл мне дверь. Там и в самом деле были зрители – охранники, которые прятались в темноте.