Текст книги "Тайны господина Синтеза"

ГЛАВА 8

Фантазия австралийской природы. – Утконос парадоксальный. – Четвероногое с утиным носом. – Птица на четырех лапах. – Находка Алексиса Фармака. – Плачевный вид представителя шестнадцатой серии. – Протухший пращур. Кощунство! – Слишком высокоразвит, чтобы быть съеденным. – Рыба ловится с помощью заступа и плуга. – Боцман Порник не туда ступил и что из этого вышло. – История крокодила, который сожрал австралийского летяга. – Почему вместо обезьяны мы должны удовлетвориться летающим фалангером. – Серия пращуров будет австралийской. – Судно по борту!

Одним из самых странных, самых причудливых созданий во всей австралийской природе, вне всякого сомнения, является ornithoryngue paradoxal, или утконос парадоксальный. Четвероногое это или птица? Вкратце ответ можно сформулировать так: птица, которая бегает на четырех лапах и кормит детенышей молоком, или – четвероногое с утиным клювом, откладывающее яйца.

Утконос парадоксальный имеет сплюснутое тело длиной сантиметров тридцать и пятнадцатисантиметровый хвост. Все это покрыто рыжеватой шерстью, местами длинной и жесткой, местами мягкой и шелковистой, как у выдры. Передвигается он на четырех коротких, приземистых лапах с небольшой косолапой пястью [376]376
  Пясть – часть верхней (передней) пятипалой конечности у наземных позвоночных между запястьем и основными фалангами пальцев


[Закрыть] и длинными перепонками – вот черты, роднящие его с четвероногими. Что касается головы, то она являет собой верх неожиданности: маленькие острые ушки, живые глаза-буравчики и… настоящий утиный или лебединый клюв.

Важнейшие внутренние органы (в том числе и половые) в большинстве своем подобны птичьим. Кладка яиц происходит в глубочайшем уединении, которое утконос, животное в основном водоплавающее, находит, устраиваясь на берегах рек. Когда малыши появляются из яйца, мать кормит их молоком и проявляет такую любовь и такую заботу, что ни птицы, ни четвероногие, вместе взятые, не могут соперничать с ней в этом вопросе.

После данного, хоть и беглого, но точного, описания можно себе представить, какая шумиха поднялась в ученом мире, когда в 1796 году было открыто это животное. К какому виду его отнести? Какую ступень занимает оно на лестнице животного мира? Правомерно ли считать его птицей? А как же тогда четыре лапы и сосцы, источающие молоко?! Причислить ли его к млекопитающим? Но утиный клюв!.. Но яйца!..

Как бы там ни было, но немецкий природовед Блюменбах, первый, кто серьезно изучил это животное, задумал дать ему гражданский статус, в чем неожиданно и преуспел, назвав его – ornithoryngue paradoxal– утконос парадоксальный. Имя хоть и имело варварское звучание, но было вполне оправданным, ибо подчеркивало взаимное несоответствие его органов.

Этьен Жоффруа Сент-Илер [377]377
  Жоффруа Сент-Илер Этьен (1772—1844)– французский зоолог, сторонник учения о единстве строения всех живых существ


[Закрыть] широким жестом создал для австралийского животного отдельную подгруппу так называемых монотрем – от двух греческих слов memos – один и trema – узкий проход, и да будет стыдно тому, кто плохо думает… Бленвиль [378]378
  Бленвиль Анри (1777—1850)– французский зоолог и анатом, автор классификации земноводных, пресмыкающихся и млекопитающих


[Закрыть] поместил его в подкласс didelphes и утверждал, что утконос вовсе не принадлежит, как думали раньше, к явлениям анормальным, но служит первым звеном в цепи млекопитающих, вернее, промежуточным звеном между двумя видами позвоночных – птицами и млекопитающими. Вполне рациональный подход, лишний раз подтверждающий знаменитое: natura non facit saltus – природа не любит резких скачков!

…Итак, в один прекрасный день Алексис Фармак, для которого весь внешний мир сводился к его драгоценной лаборатории, внимательно наблюдал, как работает сложнейший организм огромной машины, поглядывая на тихую гладь лагуны. Достопочтенный ученый, отдавая отчет в важности своих функций, мерял шагами атолл, проверяя показания манометров, гальванометров, термометров, гигрометров и барометров. Он то смазывал шатуны, то выпрямлял кабель, то регулировал нагрев печи, но, не упуская из виду ни приборы, ни обслуживающий персонал, химик был погружен в свои мысли.

Да, дни мелькали все быстрее, и Великое Дело, которое ничуть не затормозили многочисленные помехи, как нарочно, следовавшие друг за другом, близилось к оглушительному успеху. До сих пор гений господина Синтеза торжествовал над всеми препятствиями. Бунтарские настроения улетучились как по мановению волшебной палочки – достаточно было одного слова, одного жеста, одного приказа. Никогда еще члены экипажа не были так послушны и так смиренны, никогда еще не работали с таким рвением и с такой отдачей. Загипнотизированные господином Синтезом матросы питались, как и их хозяин, принимая в день десяток пилюль, и чувствовали себя превосходно.

Единожды внушенная идея повиновения и необходимости выполнять обязанности крепко засела у них в голове, так что никто не выражал ни малейшего недовольства, видя, как в печах постепенно сгорают последние продукты питания, корабельные снасти, мачты, реи, мостики. Никогда еще общая одержимость не была такой полной, такой абсолютной.

Преисполненный оптимизма, Алексис Фармак считал, что все идет как нельзя лучше, несмотря на грохот из морских глубин, становившийся день ото дня все ужаснее, несмотря на затянувшееся отсутствие ушедших кораблей.

– Эх, – говорил себе этот добрый малый, – ничто не дается даром. Стоит ли обращать внимание на мелочи, раз все идет прекрасно? Не понимаю, почему юный господин Артур и толстяк капитан так расстраиваются из-за того, что мой славный друг капитан Кристиан до сих пор не вернулся? Стоит ли беспокоиться? Слово чести, эта дрянь зоолог начал уклоняться от работы в лаборатории. Видимо, у него кончился запас крахмальных воротничков, манжет и манишек, а грубая шерстяная рубаха внушает чистоплюю ужас. Да уж, это теперь не тот элегантный красавчик-профессор. В такой ситуации ему, разумеется, не до Великого Дела. Ну, ничего, уж я-то за всех смотрю в оба и буду бдеть, даже если останусь один-одинешенек!.. Стоп! Что я вижу?! Неужели я снова совершил открытие?..

Химик на полуслове оборвал свой монолог, так как его зоркий глаз приметил нечто новое, необычное, до сих пор им невиданное. Откинув брезент, он кинулся под купол, на атолл, помчался по кольцу, рискуя, поскользнувшись, грохнуться в воду, и застыл как вкопанный, глядя на неподвижный предмет в метре от берега. Вид существо имело плачевный круглое, толстое, распухшее… раскоряченные лапы окоченели, как у дохлых собак, которых несет течение… Вне всякого сомнения, это труп животного… четвероногого.

Алексис протянул руку, без малейшей брезгливости вытащил из воды труп, внимательно его рассмотрел, держа за хвост, и тут у него вырывается крик удивления:

– Ба! Да это же утконос! Первое млекопитающее! Право слово, можно рехнуться от счастья! И подумать только, я один констатирую факт такой огромной важности, а рядом никого способного понять и оценить происшедшее! Где он, этот чертов зоолог?! Наверняка где-нибудь заперся со своим придурковатым капитаном. И Мэтр запретил к себе входить! Подумать только – утконос! Шестнадцатая ступень развития животного мира! Пусть он мертв, но это не важно! Главное, подтверждается принцип!.. К тому же, если я не ошибаюсь, это любопытное животное обитает исключительно в пресных водах. Он родился в среде, неблагоприятной для его существования, и среда убила его… Это логично и не наносит ни малейшего ущерба теории эволюции, совершенно даже наоборот. Но не могу же я тут торчать и не уведомить кого положено!

Сказав это, химик, по-прежнему держа утконоса за хвост, вернулся к входу, через который проник под купол, кинулся к кораблю, где матросы лихо рубили деревянные части на растопку, помчался по лестнице, прыгая через две ступеньки, как смерч ворвался в лабораторию и швырнул труп животного на стол, между зоологом и капитаном.

– Ну что, коллеги, узнаете ли вы это?! – воскликнул он.

Роже-Адамс водрузил на нос пенсне, поджал губы, чтобы вслух не рассмеяться при виде такой эпической картины, и ответил, как всегда, фальцетом:

– Черт побери, да это утконос. Вы разве не знаете?

– Да, но… Серия наших пращуров… Первое млекопитающее…

– В данный момент именно об этом и речь… Видимо, придется умереть от голода, ведь нас господин Синтез не гипнотизировал и мы не живем за счет его знаменитых пилюль. А больше есть нечего, дорогой. Вам это известно?

– Понимаю, но… серия… Вам же все-таки какой-никакой обед подадут…

– А из чего его приготовят, скажите на милость? Если бы эта ваша монотрема была жива, из нее хотя бы можно было сделать фрикасе под белым вином.

– Фрикасе?! Потреблять в пищу продукт естественной эволюции?! Осквернить Великое Дело?! Это кощунство!

– Честное слово, вы голову потеряли! Ну что ж, если настаиваете, я скажу правду…

– Замолчите! – внезапно прервал его капитан, шарахнув кулаком по столу.

– Умолкаю, капитан. Но вы ведь понимаете, голод не тетка.

– Э-э, оставьте. Закинем сеть. Что-нибудь да выловим для зажарки.

– Как знаете. Тогда я, чтоб убить время и хоть ненадолго забыть о терзающем меня голоде, пойду и проанализирую этого пращура. Ты смотри, а он основательно протух…

– Бедное животное, – с нотками несколько комической растроганности в голосе заговорил химик, – совсем не успело пожить в этой среде. Где ему найти себе пропитание…

– Да вы что, шутите? В лагуне морские водоросли, на них он продержался какой-то период.

– Как вы полагаете, когда он появился на свет?

– Не менее трех недель тому назад. И уже дня четыре как сдох. Этот интересный представитель австралийской фауны, я хочу сказать, нашей эволюционной серии, дней пятнадцать – восемнадцать вкушал радости своего научного существования..

– Что вас навело на эту мысль?

– Признаюсь, я давно ждал появления утконоса и его отсутствие уже начало меня беспокоить. По-моему, он должен был появиться почти одновременно с подотрядом ящериц и почти сразу же вслед за двоякодышащими рыбами.

– Однако это же млекопитающее!

– Предмлекопитающее.

– Будь по-вашему.

– Я его рассматриваю как очень любопытный промежуточный тип, набросок, сделанный природой в те времена, когда двоякодышащие рыбы становились амфибиями. Все мы знаем, что до появления млекопитающих произошли великие органические преобразования: например, чешуя превратилась в волосяной покров, сформировались сосцы для кормления приплода.

– Да, это так. Ведь первым млекопитающим пришлось выйти на сушу из жидкой среды, в которой они до сих пор жили.

– В этом не было необходимости, ведь существуют же водные млекопитающие, среди них – китообразные.

– А ведь вы правы!

– Как существуют и рыбы, живущие вне воды. Вспомните цератодуса, ведущего попеременно то подводное, то наземное существование. А лепидосирены [379]379
  Лепидосирен – рыба семейства чешуйчатых; может обитать во временных водоемах, надолго пересыхающих; на это время лепидосирен зарывается в грунт и дышит атмосферным воздухом


[Закрыть], достигшие еще большего зоологического совершенства, – они даже засуху выносят. Но и это еще не все. Если немного поразмыслить над необычайно интересным вопросом адаптации к более благоприятной среде, мы ежедневно станем замечать примеры того, как животное, бессознательно повинуясь законам природы, производит бесконечное совершенствование вида.

И сегодня, кстати говоря, многие рыбы делают попытки завоевать сушу. Один из видов, индийский anabas [380]380
  Индийский anabas– анабас, или ползун, небольшая (10 см в длину) рыба отряда окунеобразных, способная дышать атмосферным воздухом и передвигаться по суше при помощи плавников


[Закрыть], пытается даже лазить по деревьям. Есть и такие, для которых периодическое существование вне жидкой среды является настоятельной потребностью. На Цейлоне рыбы, в огромном количестве населяющие маленькие высыхающие водоемы, летом зарываются в ил и ждут нового сезона дождей. Там можно присутствовать при весьма странной, не виданной в других местах рыбной ловле с помощью заступа или плуга; сингальцы своими сельскохозяйственными инструментами взрыхляют твердую глину, снимая пласты, под которыми кое-где еще сохранилась влага, и, постепенно отделяя комья, обнаруживают внутри совершенно живых, трепыхающихся рыб.

– Из чего вы делаете вывод…

– О, никаких выводов! Я просто говорю, что первые млекопитающие – утконосы и ехидны – должны были появиться в триасовом периоде [381]381
  Триасовый период – самый ранний период мезозойской эры истории Земли, начавшийся около 225 миллионов лет назад; в этот период появились первые млекопитающие – яйцекладущие, к которым относятся ехидна и утконос


[Закрыть] и стать современниками тех рыб, для которых двойное существование стало необходимостью.

– Вернемся, если вы не возражаете, к утконосу, чье появление, по-вашему, несколько запоздало.

– Да уж, запоздало! По моим расчетам, нам следовало бы ждать появления обезьян!

– Обезьян?! Вы так думаете?!

– Мы же производим эволюцию, черт подери! Вот я и пришел в замешательство, видя, как все наши усилия, чтобы не сказать все наши страдания, привели к такому жалкому результату, как появление дохлого утконоса!

– Однако!..

– Дайте закончить, и вы согласитесь со мною. Если мыслить логически, сначала должны были бы появиться сумчатые – опоссумы и кенгуру, затем – более малочисленная группа лемуров. За неимением лемуров я удовольствовался бы кем-нибудь из более совершенных сумчатых, фалангером например.

– За неимением кого?..

– За неимением того, ввиду отсутствия которого я опасаюсь, что Великое Дело может упереться в… хвост утконоса.

– Немыслимо!.. – в отчаянье воскликнул побледневший химик.

– Хотел бы я, чтобы мои опасения не подтвердились, однако нужны доказательства.

– Кто там? – вдруг спросил химик, заслышав, как в дверь дважды громко постучали. – Войдите. А-а, это вы, Порник? Заходите, дружище.

– Извините за беспокойство, господа, – проговорил боцман, почтительно снимая берет, – но я только что сделал одну находку, а так как вы занимаетесь всякими тварями, то думаю, что она может вас заинтересовать.

– И очень хорошо поступили, спасибо, – откликнулся Алексис, уважавший бретонского моряка. – Расскажите же нам, как это произошло.

– Надо вам сказать, что в мои обязанности входит дважды в день осматривать железные леса того большого стеклянного камбуза, что похож на железнодорожный вокзал. И вот я, со всем нашим почтением, обходил дозором вокруг бассейна, точно по инструкции. И глядючи в оба, на все те стыки и на все те стекляшки, – а вдруг они повредились от этих треклятых толчков, – наступил на что-то… Смотрю и вижу наступил-то я прямо на какую-то тварь, а она-то пасть свою как разинет! Эге, – думаю, – крокодильчик молоденький; салага, но, должно быть, я ему кишки сильно придавил. Знаете ли, когда моряк в обувке, он не чувствует, куда ступает… А тварюка еще потрепыхалась, пастью похлопала и сдохла. Сначала хотел ее в воду скинуть… Да твари ж эти – ваши выкормыши, вот я и подумал: лучше все честь по чести рассказать…

– Вы правильно подумали и замечательно поступили, папаша Порник, – сказал профессор зоологии. – Я со своей стороны благодарю вас и гарантирую, что ничего плохого не случится.

– Добрые вы люди, господа. Так вот, тварюку эту сдохшую я взял за хвост и принес, чтоб вы ее распотрошили. Тут она, за, дверью, и, если желаете, я вам ее представлю.

– Конечно же, папаша Порник, конечно же,

– Вот, господа, – после краткого отсутствия продолжил боцман, держа улику кончиками пальцев.

– Прекрасно, Порник, вы можете быть свободны.

– Мое почтение, господа.

– До свидания.

– Скажите, коллега, – сказал профессор зоологии, – знаете ли вы, что, сегодня день открытий?

– Открытие отнюдь не в подвиде ящериц, потому что мы уже давно знаем об их наличии.

– С точки зрения зоологии, согласен. Но с точки зрения кулинарии!..

– Вы всерьез намереваетесь съесть эту жуткую гадину? Она же отвратительна!

– Старые крокодилы, да. Но молоденькие, как этот, не должны быть уж совсем несъедобными. Осмелюсь даже заявить, что вкусом они напоминают игуану. И даже если капитан ничего не поймает, мы все равно получим свое фрикасе. Как сказал только что боцман Порник, я выпотрошу эту тварь, но не ради научного интереса, а ради гастрономического удовлетворения. Нам повезло, что этот молодой крокодильчик ничем не был болен и что у боцмана тяжелая поступь.

Говоря это, господин Артур взял скальпель, со всегдашней своей ловкостью вспорол брюхо ящерицы, выпустив ей кишки наружу.

– Ой-ой-ой! Он счастливее нас с вами, у него полон желудок. Разберемся-ка в его меню. Черт побери!

– Что там? – спросил химик.

– Попробуйте-ка угадайте!

– Сдаюсь.

– Так вот, дорогуша, я отказываюсь быть доктором естественных наук и лауреатом всевозможных премий, если это не останки австралийского летяга.

– Ну и что с того?

– И только? Да вы, милейший, должны были бы быть вне себя от восторга! Ведь я оповещаю вас о факте необычайной важности!

– Сначала объясните, в чем дело!

– Знаете ли вы, что такое «австралийский летяг»?

– Что-то вроде летающей белки…

– Австралийский летяг – сумчатое млекопитающее, род фалангера, по бокам которого тянется мембрана, связующая его передние и задние лапы. Когда зверек прыгает с высоты, растопырив лапы, эта мембрана образует парашют, помогающий ему перепрыгивать с дерева на дерево. Отсюда и название фалангер летающий…

– Но я пока ногами не сучу от восторга…

– Погодите. Знаете ли вы, что это животное так же совершенно по своей организации, как и обезьяна, об отсутствии которой мы только что сожалели?

– Быть не может!

– Будьте уверены. Раз нет обезьян, то развитие человеческих предков вполне может, базируясь на наличии австралийских летягов, привести к появлению антропоидов.

– После чего предполагается лишь возникновение человека?

– После чего возникновение человека неизбежно, – важно заключил профессор зоологии.

– Но почему не обезьяна? – спросил химик, здраво полагая, что от сумчатых до человека ого-го как далеко.

– А как вы думаете, почему в Австралии, на этом огромном материке, величиной в четыре пятых Европы, от природы не водятся ни хищники, ни жвачные животные? Почему деревья здесь в основном односемядольные, а жители приближаются к типу так называемых первобытных людей?.. И в том, что наша лабораторная эволюция точь-в-точь повторяет естественную, природную эволюцию Австралийского континента нет ничего удивительного. Появление иных существ, дорогой мой, невозможно. Это было бы чудовищно, это нонсенс [382]382
  Нонсенс – бессмыслица, нелепость


[Закрыть].

– Верно! Черт побери! А вдруг как человек, долженствующий завершить серию, будет австралийцем, темнокожим людоедом со вздутым животом, с кривыми берцовыми костями!..

– Вот обрадуется хозяин. – Зоолог не смог удержаться от смеха. – Но он-то начатое закончит, попытается превратить своего австралийца в безупречного кавказца. Правда, в данный момент говорить об этом рановато. Лучше вернемся к нашему австралийскому летяге.

– Да, действительно, вернемся к чему-либо осязаемому.

– Поскольку этот фалангер не мог упасть с луны, мы вынуждены думать, что он, как и все его предшественники, является лабораторным продуктом, берущим свое начало от монеры.

– Безусловно! Развитие серии пращуров до сих пор происходило безо всяких препон и, кстати, совершенно общепризнанным путем.

– Только вот беда: утверждавшееся изо дня в день развитие теперь имеет уклон к австралийскому опыту.

– Не важно, главное, чтоб наш эксперимент состоялся.

– В этом, дорогой коллега, не сомневайтесь.

– Сейчас я верю в успех более, чем когда-либо. Кстати, стоило бы оповестить Мэтра.

– Думаю, что известие о событии такой важности не может доставить патрону ничего, кроме удовольствия. К сожалению, он сейчас пребывает в одной из своих лун и к нему никого не пускают.

Но тут разговор был внезапно прерван – топот ног, крики, взрывы смеха сменили господствующую на «Анне» тишину. Химик и биолог оставили свои споры над трупом крокодила и, выскочив на палубу, увидели матросов, возбужденных настолько, что это граничило с помешательством. Рядом с ними боцман Порник подбрасывал в воздух свой берет.

– Что стряслось, боцман? – спросил его химик.

– А то, мой добрый господин! Что… Что судно по борту.

ГЛАВА 10

«Инд». – Бред. – Судно, принадлежащее Мэтру. – Черный вымпел. – Пушечный выстрел. – Отец и ученый. – Артиллерийская дуэль. – Хитрость. – В клубах дыма. – Алексис Фармак остается человеком долга. – Вулканические явления проявляются с удвоенной силой. – Маленький мирок господина Синтеза перевернут. – Предатели. – Подлая уловка. – Как снаряд помешал индийскому принцу завершить собой серию развития животного мира. – Подвиги бывшего студента взрывчатых наук. – Извержение подводного вулкана. – Спасение. – На искусственном островке. – Наконец первобытный человек?

И действительно, на горизонте только что появился пароход. Корпус судна еще не был виден, но верхушки мачт высились над облаком черного дыма, валившего из трубы. Корабль двигался чрезвычайно медленно. Причиной такого тихого хода были изменения в фарватере – вся гидрография района из-за беспрерывных подземных толчков была нарушена.

Никто из членов экспедиции не сомневался, хоть название корабля пока еще и невозможно было прочесть, что он принадлежит к флотилии господина Синтеза. Это, вне всяких сомнений, «Инд» или «Годавери» – все равно какое судно, второе появится следом! Ура! – первому возвратившемуся, первому, несущему надежду на спасение!

Капитан Ван Шутен, хоть и разделял всеобщее ликование, не мог удовольствоваться одной лишь вероятностью. Он втихаря ругмя ругал господина Синтеза за то, что тот превратил «Анну» в понтон. Хоть бы нижние мачты оставил! Человек на стеньге [383]383
  Стеньга – продолжение верхнего конца мачты. На стеньгах крепятся гафели, судовые огни, паруса


[Закрыть], вооружась подзорной трубой, мигом бы положил конец неуверенности и определил бы, каково название этой черной точки, почти неразличимой в морской дали.

Тем временем судно, вместо того чтобы направиться прямо к «Анне», которую, безусловно, заметили с борта, описало круг, лишь немного приблизившись к атоллу.

Важная новость о появлении парохода заставила господина Синтеза выйти из своего уединения. Как всегда, торжественный и важный, он жестом подозвал капитана и, окинув, холодным взглядом горизонт, приказал:

– Следует зажечь топки парового баркаса, проверить, судоходен ли фарватер, подойти к судну и послужить ему лоцманом.

– Слушаю, Мэтр.

– Как только баркас подойдет к нему, старший офицер от моего имени прикажет капитану обменяться с нами сигналами.

– Как мы сможем им ответить? Ведь у нас нет больше мачт, на которых можно было бы поднять вымпела.

– Вон там, на носу, я вижу рею. Прикажите ее поднять.

– Слушаю, Мэтр.

Господин Синтез, отрывисто отдав приказы, стал мерить шагами палубу, невольно волнуясь из-за того, что корабль не подает никаких сигналов.

Из трубы баркаса, пришвартованного у шлюзов, потянулся легонький дымок – за неимением угля кочегары давно уже жгли дерево. Давление паров поднималось медленно, к превеликому неудовольствию капитана, топавшего ногами от нетерпения. Но в это время судно, вероятно, найдя проход, ускорило ход и появилось перед восхищенными взорами моряков, громко кричавших от радости.

– Безусловно, это «Инд», – заявил боцман Порник, нервно теребя пачку с табаком.

– Ты говоришь «Инд»? – резко перебил его господин Синтез. – А почему не «Годавери»?

– Извините, хозяин, но при всем моем почтении должен заметить, что у этого судна корпус как у голландского галеона, а «Годавери» похожа на быстроходный французский крейсер.

– Но это судно находится еще на расстоянии не меньше четырех километров!

– Да уж, не менее двадцати кабельтовых… Эге, да оно стопорит машины!

– «Инд»! Это «Инд»! Да здравствует «Инд»! – кричали матросы.

– Тем не менее, – продолжал заинтригованный боцман Порник, – одного не могу понять, почему не подают сигналов? Могли бы поднять какой-нибудь флагдук [384]384
  Флагдук, правильно: флагтух – шерстяная ткань для флагов на судне или просто кусок такой ткани


[Закрыть].

Указанная хозяином рея была поднята, к ней привязан фал.

– Прикажите поднять мой вымпел, – велел господин Синтез.

Свернутый флаг быстро заскользил вверх по рее, затем его белоснежные складки развернулись, и засиял гордый девиз Мэтра: ЕТ EGO CREATOR.

Две долгих минуты прошли во взволнованном ожидании. Затем внезапно по борту корабля появились клубы белого дыма, а на флагштоке бизань-мачты взмыло широкое черное полотнище. Среди зловещего молчания, пришедшего на смену радостным возгласам, послышался звук разрезаемого воздуха, перешедший в пронзительный залп, от которого все, даже самые храбрые, инстинктивно втянули голову в плечи.

– Вот так дела! Снаряд… – пробормотал боцман Порник.

Ядро прошило верхушку стеклянного купола, громко разорвалось, круша все вокруг, корежа арматуру, извергая в лагуну ливень осколков и обломков. Первый раз хладнокровие изменило господину Синтезу.

– Бандиты! – вне себя от ярости воскликнул он. – Стрелять по атоллу! Пусть лучше бы меня разорвали на куски! Но Великое Дело! К оружию, дети мои, к оружию! Я награжу вас, я озолочу вас, вы станете миллионерами, но только защитите Великое Дело!

– Проще простого, – бормотал боцман Порник, – людишки, которые салютуют при помощи этой подлой тряпки и вместо приветствия «забивают» в пушечное жерло снаряд, – это настоящее отребье, всем пиратам пираты… Но ничего, зададим им славную трепку!

И тут только господин Синтез вспомнил, что он не только ученый, но и отец. Его экзальтация внезапно угасла, он сорванным голосом прошептал:

– Бедное дитя!.. Где она? Увижу ли я ее когда-нибудь?

Благодаря тому, что намерения пришельцев не оставляли никаких сомнений, мужественный персонал господина Синтеза приготовился оказать решительное сопротивление. Предвидя возможность абордажа, все торопливо вооружались. Артиллерийские орудия зарядили не только на «Анне», но также и на «Ганге», более чем когда-либо неподвижном на своей мадрепоровой подставке. Теперь оба корабля представляли собой опасные крепости, и врагу пришлось бы немало повозиться, чтобы их взять.

Бесполезно распространяться о неправдоподобных историях, о немыслимых слухах, бродивших среди членов обеих команд, чье первоначальное оцепенение быстро сменилось воинственным пылом. Все пришли к единому заключению: «Инд» попал в руки морских разбойников. Пираты напали на нас, но мы им еще покажем или, как выразился боцман Порник, зададим им славную трепку.

Тем не менее, положение не становилось легче. Правда, корпус «Ганга» отчасти заслонял собой центральный риф, землю господина Синтеза. Да и «Анну» можно было подтянуть на тросах и защитить таким образом от вражеских ядер железные переборки шлюзов. Что же касается купола, то Алексис Фармак, здраво поразмыслив о прогрессе, который произошел в развитии биологической цепи, пришел к выводу, что уже можно обойтись и без газового генератора, и без динамо-машины. Эксперимент может продолжаться и при атмосферном воздухе, если учесть, что водная среда достаточно насыщена всеми необходимыми для этого элементами.

После первой наглой вылазки вот уже полчаса пираты не подавали признаков жизни. Быть может, ожидали прибытия парламентеров, возможно, хотели вступить в контакт с самим господином Синтезом. Такая проволочка, на которую сначала никто даже рассчитывать не смел, была с пользой использована для защиты атолла.

Тем временем небо потускнело, воздух стал, если такое возможно, еще удушливей, подземный грохот вдвое усилился, от толчков дрожало все кругом. Порою мрачный темный пар, поднимавшийся, казалось, из морских глубин, отнесенный порывом раскаленного ветра, медленно перемещался, образуя вихри мельчайшей пыли. Такой ливень из пепла ясно указывал на то, что где-то в более или менее отдаленном радиусе находится действующий вулкан.

Каждую секунду можно было ожидать, что рухнет купол, – его опоры мрачно гудели и потрескивали. Казалось, все ополчилось против Великого Дела, и люди и природа, которая, устав терпеть производимые над ней издевательства, решила отомстить тому, чей девиз сверкал на большом полотнище вымпела.

Наконец «Инд» начал действовать; один за другим два белых облачка появились у него по борту, и два новых снаряда со свистом пронеслись над «Анной», хотя и не задели ее.

– Эти людишки стреляют как сапожники, – прорычал боцман Порник, – наверняка нас попытаются взять на абордаж. Но почему? Что мы им плохого сделали?

«Анна» отвечала на неприятельский огонь, но безуспешно. Оно и понятно – «Инд» стоял к атоллу так, что мишенью могла служить лишь небольшая по площади его носовая часть.

Вскоре непроницаемая туча порохового дыма заволокла обоих противников, мешая им видеть друг друга. Старый бретонский моряк угадал правильно.

– Вот этого я и боялся, – произнес он, по привычке разговаривая сам с собою. – Чертовы нехристи! Теперь нам не удастся засадить пару добрых килограммчиков чугуна в его поганое нутро!

С обеих сторон стреляли наугад. Лишенная мачт, «Анна» сидела очень низко в воде и практически не страдала, а вот купол, с его громадным диаметром, представлял для снарядов слишком легкую мишень.

Алексис Фармак, пришедший в отчаяние, видя, как на глазах рушится дело его жизни, сбежал с корабля и занял место в самом пекле – на атолле. Бестрепетно стоя под ураганным огнем, он героически наблюдал за экспериментом, до последней минуты надеясь увидеть новые биологические феномены, услышать последнее слово эволюции. Что нашему доблестному профессору свистящие вокруг куски железа, грохот взрывов, ливень осколков, шатающиеся опоры купола, ежесекундно грозящего раздавить беднягу в лепешку! Наплевать ему, что зоолог, который по долгу службы тоже обязан в случае опасности находиться при лаборатории, как сквозь землю провалился!

Если борьба между людьми становилась с каждой минутой все яростней, то и буйство стихий принимало неслыханные размеры. Даже пушечные выстрелы были едва слышны среди грохота, производившегося подземными толчками, которые колебали и смещали подводные пласты. Целые рифы исчезали, поглощенные бездной. Конфигурация окружающего пространства неузнаваемо менялась прямо на глазах. Нет сомнения, вскоре должно было произойти извержение вулкана, находящегося либо в самом атолле, либо вблизи него.

С дерзкой отвагой, достойной лучшего применения, бандиты решили воспользоваться землетрясением, чтобы завладеть «Анной». Не заботясь о препятствиях, не думая о возможных способах целыми и невредимыми унести ноги, они, за дымовой завесой, подошли к атоллу на расстояние четырехсот метров. Все их шлюпки были полны вооруженными людьми и спущены на воду; «Инд» прикрывал корпусом от встречного огня пиратов, решившихся идти на абордаж!

Мужественные защитники «Анны», воодушевленные примером офицеров и самого хозяина, рисковавшего головой, как простой матрос, грудью встречали опасность.

Несмотря на то, что атоллу ежеминутно грозила гибель, неукротимая энергия химика не оскудевала. Он по-прежнему был один, наблюдая за кошмарным видением.

Внезапно вода в лагуне вскипела, забурлила, будто рука титана [385]385
  Титан – в греческой мифологии титанами называли могучих сыновей отца богов Урана и Геи, богини Земли; титаны были побеждены в битве с богами Олимпа, которых возглавлял Зевс, и сброшены в подземное царство Тартар


[Закрыть] попыталась вырвать с корнем блок мадрепоровой породы, служивший подставкой для этой гигантской чаши. Потрясенный, перепуганный химик, сомневаясь, в своем ли он уме, увидел, как завертелся, закружился причудливый мир рыб, ящеров, ракообразных, черепах… Все это натыкалось друг на друга, подскакивало в воздух, взлетая до самой коралловой кромки, до самой искусственной земли.

«Естественно, то же самое должно было происходить и тогда, когда тектонические сдвиги перемещали континенты», – подумал Алексис, разглядывая представителей самых разных видов и форм, выброшенных из родной стихии и вперемешку валявшихся на земле.