Текст книги "Сад, что вырос под виселицей"

Глава 10.
Путь

Если ты претендуешь на титул пассионарии, ты должна относиться ко всему со скептицизмом. Не верь ничему на слово, все подвергай сомнению.

Для разных классов и повинность разная.

128 год новой эры

Декабрь-январь, точная дата неизвестна, предполагаемая дата 16 декабря (вторник)

Сколько себя помню, ненавидела поезда: от стука колес меня укачивает, от однообразных речей попутчиков клонит в сон. Попутчики – по мне это уже имя нарицательное, своеобразное клише унылого собеседника. За все мои поездки я встретила от силы человек пятнадцать более менее достойных. Многие скажут, что это не так уж и мало. Да нет, мало, если учитывать, что я полтора года работала проводником. И чего я только не навидалась за эти годы. Недели не проходило, чтоб ко мне не приставала пьяная солдатня, каждый раз все кончалось одинаково — вызов полиции, и дебошира снимают с поезда, а я почему-то чувствую себя виноватой. Хотя порой становилось действительно страшно: как-то раз один перепитый ефрейтор чуть не выбросил меня из поезда за то, что я ему отказала в близости. А когда едут цыгане или румыны — вообще дурдом. Приходилось всю ночь не спать и смотреть, чтобы не утащили постельное белье или подстаканники. Когда я работала на северном направлении, одна цыганка пыталась утащить ершик из уборной — любой советский человек понимает, что представляет из себя уборная плацкарта, и лично у меня в голове не укладывается, как можно позариться на такое «сокровище». Но это всё к слову, просто не могу придумать хорошее вступление. Хотя кому какое дело… Я не знаю, какое сейчас число и даже где я сейчас нахожусь, удивительно, что мой дневник со мной, наверно, нацисты оставили мне его, чтоб прочитать потом мои мысли и почерпнуть какие-нибудь важные данные. Если так, то не надейтесь, мерзавцы! Хотя кого я обманываю — нацисты выбили все данные еще в штабе гестапо. Видно, не вышло из меня партизанки. Самое ироничное, что я была готова к смерти и пыткам, даже думала откусить себе язык, если почувствую, что не выдерживаю пытки. Лучше захлебнуться в собственной крови, чем предать Родину! Но у нацистов на этот счёт было свое мнение. Вопреки ожиданиям, надо мной не стали издеваться или подвергать каким-либо изощренным пыткам, просто пара солдат усадили меня в кресло, чем-то похожее на стоматологическое, и затянули потуже ремни. Спустя пять минут пришел рослый мужчина в белом халате и ввел мне какое-то вещество в левое плечо. Спустя еще десять минут пришёл Финнэ, вежливо поздоровался и начал допрос. Я не знаю, что это было в том шприце, но язык за зубами держать больше я не могла. Наверно, какая-то сыворотка правды. Сомневаюсь, что для НКВД это будет достойным оправданием. Вряд ли после такого я когда-нибудь вновь смогу вернуться в Советы. Тудун-тудун, тудун-тудун — какой же мерзкий звук, я так надеялась, что больше никогда его не услышу. Удивительно, я столько времени слушала этот проклятый звук, но так и не смогла к нему привыкнуть. Когда состав бьется о шпалы, все живое умирает, невозможно вести даже внутренний диалог, просто потому, что этот отвратный звук не дает никакой возможности хоть на мгновение сосредоточиться. Ты вроде бы уже сформулировала вопрос, и самое время задать его своему второму «я» или внутреннему голосу, называйте это как вам больше нравится. Но в ответ на свой внутренний диалог ты получаешь даже не тишину — ответ всегда один: тудун-тудун, тудун-тудун, вечная издевка поезда! Проклятие всех тех, кто попал на железную дорогу!

128 год новой эры

Декабрь-январь, точная дата неизвестна, предполагаемая дата 17 декабря (среда)

Поезд третьи сутки в пути, куда они меня везут, а главное, зачем? Раз я еще жива, значит, я им для чего-то понадобилась, но для чего? Все данные я им уже выложила. Может, хотят использовать меня как заложницу? Это вряд ли. Если НКВД узнает, что я еще жива, нарком сам лично поставит меня к стенке.

128 год новой эры

Декабрь-январь, точная дата неизвестна, предполагаемая дата 18 декабря (четверг)

Кормят два раза в день, выход в уборную только утром. Хорошо хоть не ограничен во времени, могу постирать одежду и помыться. За то время, что я была проводником, я наловчилась мыться в раковине, но стирать одежду – это чересчур. Сушить придется на себе, могу заболеть, в поезде довольно прохладно. Но лучше поймать пневмонию, чем позволить видеть меня неглиже надзирателям! Моя кабина наверняка под наблюдением.

128 год новой эры

Декабрь-январь, точная дата неизвестна, предполагаемая дата 19 декабря (пятница)

Поезд весь день простоял на станции: с момента, что я проснулась, и до сего часа мы так и не тронулись. Сегодня мне везет: похоже, мы остановились на гражданской станции. Диктор объявляет время и маршруты. Нет сомнения, я в России, хотя нет, это же может быть и любая страна СНГ. Я почти потеряла счёт времени и не могу быть точно уверена, сколько нахожусь в заключении. Единственный точный ориентир – записи в дневнике. Но ведь прошло довольно много времени до того, как мне его выдали. Возможно, неделя, хотя, нет, может, и две, хотя, нет… а, бесполезно, одни догадки, мозги напоминают фруктовый пунш! Жаль, что я почти не говорю по-русски, в университете довольно долго учили его, история партии должна была преподаваться на родном языке Ленина. Но я успела отучиться только полгода, и меня мобилизовали в бюро. Я почти не помню язык – надо вспомнить хотя бы числа, чтоб можно было различать время: диктор объявляет, когда отбывают и прибывают поезда. Так начнём:

Однозначные числа – второй столб добавляй «-надцать».

Всё вспомнила, дальше с десятками так же: 20 — двадцать, 30 — тридцать, 40 — четырадцать (нет, не так… как же там было?).

Прошло около десяти минут, диктор сделал объявление, не смогла понять прибывает или отбывает поезд. Один пункт прибытия или отбытия. Точно Одесса. Значит, Украина. Оставить до дальнейшего разбирательства. Диктор произнес двенадцать сорок, сорок, точно 40 — сорок. С чего 40 — сорок? 50 – пять и десять, 60 — шесть и десять, с чего 40 — сорок? Кто вообще это придумал! Странный язык, не удивительно, что он мне так тяжело давался. Значит сейчас 12:40, ну, или около того, диапазон может варьироваться, плюс минус час. Ведь я до конца не смогла понять объявление. Значит, сейчас, если округлить все возможности, примерно двенадцать. Я проснулась около трех часов назад, это примерно 9 часов по местному. В Вене я вставала всегда 6, значит, мы укатили за три часовых поезда. Все вилами по воде, но лучше, чем ничего. Диктор говорил, Одесса — вполне возможно.

128 год новой эры

Декабрь-январь, точная дата неизвестна, предполагаемая дата 19 декабря (пятница)

Нет сомнений, я в Украине, за день диктор перечислил множество городов Киев, Львов, Одесса… в добавок специфический говор базарных баб, шныряющих по перронам. Какой смысл был тащить меня сюда из Вены?

Тот же день, вторая запись, написано спустя 2 часа

По крайне мере, во времени я теперь могу ориентироваться спокойно, сейчас 14:00 по местному. Десять минут назад ко мне в купе вошел солдат гестапо. Мне принесли новую одежду и приказали переодеться. Сегодня что-то случится. Будем ждать…

128 год новой эры

Декабрь-январь, точная дата неизвестна, предполагаемая дата 19 декабря (пятница)

Вчерашний день выдался как никогда насыщенным, я предполагала, что меня будут перевозить, и готовилась встретить новую тюрьму, но нет, судьба распорядилась иначе. В 17:30 двери моего купе отворились, сначала пришла служанка, меня под конвоем вывели ожидать в тамбур. Спустя полчаса я вошла в кристально чистое купе, оборудованное полочкой с книгами и современным телевизором, в довесок мне вернули планшет. По прошествии еще часа в купе вошли два молодых поварёнка и накрыли стол, как я поняла, из местной кухни. Какой-то странный суп ярко фиолетового цвета, блины, непонятные мучные шарики и самовар, украшенный хлебными колечками, если память меня не подводит их называют баранками. Конвоир приказал мне не трогать содержимое стола до прихода посетителя. Не прошло и десяти минут, как в купе вошел тот, кого я хотела видеть меньше всего. На соседнею кушетку приземлился «Последний мушкетер» Луи Финнэ. Разговор был долгий. Финнэ извинялся за грубость, как мне показалось, искренне, что еще больше меня насторожило. Нет, я бы вполне поняла формальные извинения для продолжения беседы или, наоборот, грубое отношение, даже насилие в любой изощренной форме, это по крайне мере было бы логично. Но искрение извинения — это были не крокодиловы слёзы, Последний мушкетер взаправду сожалел о содеянном. Далее я перепишу диалог дословно, я не смогла включить звукозапись на планшете до прихода Финнэ, так как за мной наблюдал конвоир. Естественно, при Финнэ я себе тоже не могла это позволить. Но во время беседы у Последнего мушкетера зазвонил телефон, и Финнэ ненадолго вышел из купе, тем самым дав мне отличную возможность записать беседу.

– Прошу прощения, неотложный звонок из штаба…

– Мне некуда спешить больше.

– Это правда, для узников отмирают земные хлопоты. У русских зэков есть поговорка: в темницах люди не стареют. Очень романтично, вообще русские зэки любят нагонять пафос — меня всегда умиляет, когда животные, которые резали стариков за пенсию и насиловали женщин, пытаются нагнать образ этаких узников-белогвардейцев или ссыльных декабристов. Даже выражение есть подходящее: блатная романтика.

– Людям свойственно оправдываться, даже Чикатило считал себя санитаром леса, Капоне – судом справедливости. Люди могут оправдать любые зверства, главное, набросить красивую идеологию.

– Осторожно, товарищ Тея, я искренне сожалею о содеянном. Но я повторю это вновь, если вы продолжите делать намеки в сторону Рейха. Для нас, как вы любите выражаться, фашистов Рейх свят.

Оказывается, Финнэ уже успел вернуться — Последний мушкетер стоял в проеме купе, внимательно вслушиваясь в мой монолог. Дурная привычка разговаривать вслух, когда остаюсь одна — надо бы от нее избавиться.

– Каждому свое, кто-то даже в Бога верит.

– О, типичная комсомолка, а вот, кстати говоря, Рейх очень даже хорошо относится к религии. Знаете, Тея, вы не понимаете небольшой, но важной тонкости: что в Советах социализм, что в Рейхе социализм, а значит, абсолютно идентичная система ценностей. И там, и там националисты, только Советы считаю власть ЦК богом, поэтому и гонят церковь. Ведь власть должна же быть абсолютной, и второй бог Советам не нужен. Гражданин Рейха решен подобного диссонанса, мы считаем свой народ богоизбранным, весь народ, а не только его власть. Поэтому у нашего правительства симбиоз с институтом церкви.

– Я повторюсь, каждому свое. Скажите Финнэ, зачем я вам, вы выудили из меня всё, что я знала, и теперь я просто не вижу смысла вам оставлять меня в живых.

– А его и нет, просто я не хочу вас убивать, вот и всё. А что делать с вами, я не знаю.

– Нелепица.

– Согласен, но это не меняет суть дела. Действительно вас бы по законам военного времени стоило расстрелять еще в Вене, но я не смог.

– Это признание в любви от Последнего мушкетера? Боюсь, у нас, как у Шекспира, не получится, век Монтекки утерян безвозвратно.

– Дура, мне больше сорока. Включи голову и подумай головой, а не гормонами, не заставляй меня жалеть о своем решение.

Тогда я всерьез задумалась: Финнэ начинал грубить, когда был на пределе, прошлый раз мои остроты мне дорого обошлись. Мы сидели в тишине еще около минуты, пока он не продолжил:

– Ты совсем дитя и не виновата, что тебе промыли башку не в ту сторону. Ты достаточно умна и должна понять, что я тебе сейчас скажу. Помнишь, когда мы с тобой обедали, я прижимал тебя к стенке в наших НЛП-догонялках, и ты это чувствовала и знала, что я тебя дожму в конце вечера, если все продолжится в таком духе. Пойми, девочка, тебе не скрыть от меня свои мысли и эмоции, я намного умнее тебя, ты видела лишь малую часть. И то, что я с тобой сделал – это непонятное для меня же проявление жалости. По плану я должен был тебя переманить на нашу сторону.

– Простите, но это было не по силе даже вам.

– Это почему же?

– Уж сильно большие противоречия.

– Как ты думаешь, девочка, если ты бы родилась не в Советах, а в Рейхе, и тебе бы в уши всю твою жизнь лилась наша пропаганда, а не советская, какую идеологию ты бы яро защищала сейчас?

Тут я просто завелась и потеряла контроль. Я вышла из-за стола и стала орать на Финнэ, инстинкта самосохранения будто во мне никогда и не было:

– Ту же, что и придерживаюсь ныне, вы можете меня бить сколько угодно, но я уверена в своих идеалах. Рейх чудовищен, как можно выбрать насилие в сравнении с равенством? Даже дитя найдет здесь десяток краеугольных отличий. Я не настолько глупа, чтоб не различать, что такое хорошо, а что такое плохо!

Финнэ вздохнул и закрыл ладонями глаза. Потом встал, я зажмурилась, ожидая удара. Но он положил мне на плечи руки и силой усадил меня на место. Затем налил себе чая из самовара и присел сам.

– Девочка, сейчас я расскажу тебе случай, что изменил мою жизнь. Сказать по правде, это даже не мой случай — данную история я сам, будучи еще мальчишкой, вычитал в книге, но она поразила меня до глубины души. Хотя когда-то я был такой же чокнутый фанатик, как и ты.

В возрасте двадцати четырех лет мне в руки попалась книжка «История биржевого спекулянта». Я сам играл на бирже, но просто для забавы, для меня это был аналог казино. И тогда я подумал, есть же ребята, что смогли сделать на этом состояние, не плохо было бы у них поучиться. Естественно, что первой книгой я решил прочесть историю самого известной спекулянта, а именно Джесси Лауристона Ливермора. Этот парень во время Первой мировой чуть не разорил всех банкиров Америки. Банкирам пришлось просить Ливермора закрыть позиции, чтоб не рухнула биржа в принципе. Человек был легендой. Можно сказать, он и придумал спекуляции короткими продажами. Так вот, в рассвет его карьеры, уже после случая с банкирами, к Ливермору на Уолл-стрит подошел один торговец и продал ему подписку на энциклопедию. Ливермор и опомниться не успел как подписал себе пятьсот долларов убытка. Естественно, никакая энциклопедия ему была не нужна. Тогда, как человек деловой и расчетливый, он спросил у торговца, сколько тот получает с одной подписки. Торговец ответил, что сто долларов. Ливермор предложил ему двести, только бы тот аннулировал подписку. Этот человек был победитель — видя, что убытков не избежать, он моментально признал свою ошибку и попытался ее минимизировать. Торговец отказал, сказал, что эту подписку он покажет новичкам в своей конторе, которые совсем не справляются с продажами. Тем самым он докажет, что даже великому гению Ливермору можно впарить ненужную ерунду, если знать, как. Ливермор не был легко внушаемым глупцом! Он разводил брокеров Америки того времени как малолетних мальчишек. Его не удалось обмануть даже лучшим банкирам, мастерам по делу внушения. Я убежден, что тот продавец энциклопедии выбрал Ливемора как самый неприступный пример. И обработал его меньше чем за пять минут. Вот, девочка, на что способен настоящий мастер внушения. Заметь, мы говорим не об офицерах гестапо и НКВД, а о простом торговце. Так с чего ты уверена, что твои мысли и выводы – это именно твои мысли и выводы?

– У меня встречный вопрос к вам. Как вы можете быть уверены, что ваши идеалы не навязаны?

– А я до конца и не уверен.

Я вновь вскочила с кушетки. Эмоции волной захлестывали остатки берегов твердого рассудка. Я не могла более себя сдерживать, озноб колотил всё тело, злость направляла меня, как кукловод направляет марионетку. Я схватила со стола кружку и бросила ее в дверь купе, потрепанный фарфор разлетелся по углам вагона. Затем меня обуял страх, непонятный глубокий — нет, я не боялась Финнэ, это было что-то большее, что-то мистическое. Страх свалил меня назад на кушетку, и только я коснулась сидушки, слезы ручьем хлынули из глаз, я не могла их остановить, чтобы я ни делала. Вроде уже и трезвость ума вернулась назад, и понимание ситуации. Я сидела в купе перед Финнэ, взявшись за ноги, и рыдала; как только я поняла, как я выгляжу со стороны, мне стало невероятно стыдно, и слезы потекли еще сильней. Гортань судорожно хватала воздух, я пыталась обратиться к Финнэ, но поначалу у меня получалось только всхлипывать. В итоге я все же смогла заговорить…

– Что вы со мной сделали? Неужели вы меня опоили?

– Не мели чушь, ты первый раз в таком состояние?

– Да!.. – обиженный всхлип прорвался сквозь слезы.

– Удивительно, вообще, такое состояние свойственно дамам. Ну, мои поздравления, товарищ Тея, ты пережила первую истерику.

Прошло около пяти минут. Все это время я сидела, вжав голову в колени, Финнэ налил мне чаю и ждал, пока я приду в себя. Когда удостоверился, что я в норме, завел разговор по новой

– Что тебя так потрясло? Признаться, не ожидал от тебя такой реакции.

– Обращайтесь ко мне на вы, я все-таки дипломат из…

– Нет, ты теперь всего лишь девчонка, которая не принадлежит ни к одной из стран. А я руководитель гестапо, поэтому я буду обращаться к тебе, как и должно согласно социальному статусу

Да хотя какая уже разница. Помню, что сказала эти слова в нос, я тогда держала в руках кружку и всеми силами пыталась унять дрожь, разрывающую мое тело — в этом состоянии я даже не обратила внимание, что для меня чай сильно горячий. Я пью холодный чай минимум комнатной температуры, у меня очень нежный, вернее будет сказать, чувствительный пищевод, не могу пить или есть что-то горячее в принципе. В общем, я поперхнулась и обожглась одновременно, если с кем-то случалось подобное, он должен меня понять — ощущения пренеприятные.

– Осторожно, чай горячий.

– Я заметила.

– Так что тебя так удивило? Признаться, я никогда не думал, что буду выводить человека НКВД из подростковой истерики.

– Вы сказали, что не уверены, что ваши идеалы не навязаны кем-то.

– И?

– Это ужасно, ваши идеалы сами по себе деспотичны! Гестапо уничтожило сотни тысяч невинных людей. А вы самый успешный офицер, на ваших руках немало крови, а вы даже не уверены в своих идеалах! Я бы еще как-то поняла, если бы вы свято верили в эту расовую теорию, но вы!

– Тебя смущает, что я осознаю, что есть вероятность, что политика Рейха неверна?

– Да! И это…

– Тебе было бы легче считать меня идиотом с промытыми мозгами, фанатиком, который не ведает, что творит? — Финнэ рассмеялся.

– Что смешного? Вы! У меня не хватает слов! Убивать людей непонятно ради чего, даже не веря в свое дело, вы демон!

– О, как мы заговорили. Ты еще слишком мала, твой незаурядный интеллект создает больше проблем, чем пользы для тебя самой же.

Финнэ встал, посмотрел на полку.

– То, что надо.

Последний мушкетер снял полки тоненькую книжку и положил на мои колени. «Горе от ума» А. С. Грибоедов» гласила обложка.

– Тебе будет полезно. А сейчас послушай меня внимательно. Я не верю ни в одну идеологию до конца и знаю, что изъяны есть везде даже в горячо мной любимом Рейхе. Если ты претендуешь на титул пассионарии, ты должна относится ко всему со скептицизмом. Не верь ничему на слово, все подвергай сомнению. Смотри на все с позиции прямой выгоды.

– Я советский человек и с удовольствием проживу свою жизнь среди пролетариата, не смейте навязывать мне свои капиталистические идеалы!

Финнэ глубоко выдохнул.

– Знаешь, Тея, а я когда-то тоже думал податься в Советы, даже думал создать на востоке рабочую партию, этакий аналог КПРФ.

– Но в итоге вы стали создателям гестапо, как же так получилось?

В эти слова я вложила всю свою желчь и иронию, на которую я только могла быть способна.

– Я включил голову, — ни секунды не сомневаясь сказал Финнэ.

– Вы поняли, что в Советах денег не заработать, не так ли?

– Если бы мне нужны были деньги, я подался б к монархистам и сейчас был бы каким-нибудь бароном. Барон Финнэ, звучит весьма недурно.

– Объяснитесь, я не могу понять!

Честно, мне было интересно, как неглупый человек осознанно может выбрать деспотичный Рейх, а не Советы! Единственный довод были деньги, но очевидно Финнэ мало интересовали материальные блага.

– Хорошо я расскажу тебе, почему из всех политических течений я пришел именно к Рейху. Не знаю, как у всех, но для меня ключевым фактором была честность. Именно поэтому я переехал в Конфедерацию. Только тут сошлись два течения, которые говорили относительную правду. Это были монархисты и Рейх. Оставалось выбрать сторону.

– Ну, это уже совсем возмутительно, значит, по-вашему, Советы…

– Помолчи, девочка, и подумай хотя бы секунду.

Финнэ встал, вновь положил руки мне на плечи и посмотрел в глаза. Затем начал говорить спокойным рассудительным голосом.

– Сейчас выслушай мой монолог от начала и до конца, не перебивай и не возражай, просто слушай и вдумывайся. Когда я закончу, я выслушаю твои возражения и как минимум обдумаю, если они будут весомы и составлены на логике, а не на эмоциях.

Финнэ отпустил мои плечи, только когда я кивнула ему в знак согласия. Получив одобрение, Последний мушкетер вернулся на свое место лег на спину, закинув руки за голову, и начал свой монолог.

– Я родился и вырос на западе Калифорнии, да, Тея, большая половина моей жизни прошла в СССР. Я эмигрировал из Советов в Конфедерацию, будучи еще студентом, как раз из-за лживости местного политического режима. Одна мысль заставила меня пересечь океан и бежать от Советской власти. Вернее будет сказать, понимание одной истины! Истины того, что люди не равны! Да, в Советах нам говорили иное: все люди равные, рабочий ничуть не хуже ученого или политикана. Но это ложь: каждый день я вставал в пять утра, чтоб доехать на учебу с бабушкиной дачи, потому что квартиры у меня не было, а общагу давали только иногородним. Мать жила с отчимом, и это было, скажем прямо, не лучшие соседство: мне намного было комфортнее тратить четыре часа в день на дорогу, чем жить в доме матери. Но не подумай, что я жил плохо – нет, у меня была куча друзей, стипендии хватало не только на еду, но и даже на пару гулянок в месяц, я бы с удовольствием продолжал жить так и был бы счастлив, если так жили все. Мы животные, и нам очень важно иерархически доминировать над другими, это сущность людей — СССР не является исключением. Каждый день к крыльцу университета на новеньких машинах приезжали дети партийных чиновников. Разодетые напыщенные пижоны — в моей группе училась парочка. Гера Коньков, редкостная сволота, мама у него занимала одно из руководящих мест в таможне области, а отец был главным инженером Чкаловского Авиастроительного завода. В общем, семья Коньковых хоть и не входила в десяток самых влиятельных семей города, но в первую сотню входила точно. Гера перебивался с двойки на тройку, но при этом учился в вузе на архитектора, ректор вуза был большой друг его семьи, и Гера был вхож к нему в кабинет, что позволило ему стать старостой потока. При этом, повторюсь, учился он из рук вон плохо. Гера предпочитал не разговаривать со мной, каждый день я видел, как его машина обгоняет мой трамвай. Знаешь, я всегда хорошо учился, и, чтоб поступить на архитектурный, мне пришлось два года провести за учебниками. После поступления легче не стало: помимо занятий, а это от четырех до девяти часов в день, приходилось учиться на дому, причем бывало и поболе, чем на занятиях. Обидно, когда ты вкладываешь все силы, а кто-то за пять курсов ни дня не провел за книгами и выпустился с красным дипломом. Я так и не смог получить эти корочки, как ни старался. Сказать по правде, второй пижон из моей группы был весьма неплохой парень, очень вежливый и приветливый, его звали Оливер; так вот, насколько я помню, Оливер был сыном главврача местной горбольницы, но мама вроде как из простого люда, швея или пекарша, в общем, не суть важно. Парень быстро стал почетным членом комсомола, активист во всех благих начинаниях и просто само воплощения идейной молодежи Коминтерна. Знаешь, он был, наверно, один из лучших представителей золотой молодежи, что я знал вообще — честный, порядочный. Как-то раз он вступился за девочку-старосту из соседней группы, девочку звали Лида, если опять же меня не подводит память. Гера окрутил ее, запудрил мозги и бросил, этот подлец обещал жениться, ну, и естественно забыл о своих намерениях. История стара как жизнь, нет не одного человека, который бы не мог назвать с десяток таких случаев. Но вот в чем шутка, я никак не ожидал, что Оливер вступится за Лиду. Я тогда шел с ним с факультатива по истории партии, мы услышали, что Гера хвастается перед своими друзьями-пижонами тем, как он окрутил Лиду, называл ее доверчивой овечкой. Мне тогда очень хотелось выбить из него всю дурь, но только я решил рявкнуть на него, чтоб он закрыл свой поганый рот, Оливер уже влепил ему хороший хук с правой. Друзья Геры кинулись мутузить Оливера, я, конечно, вступился за него, и мы вместе хорошо получили тогда. Но это было полбеды: в тот же вечер Гера зашел к ректору и написал на нас докладную от лица старосты потока. Оливеру дали предупреждение, хотя, заметь, он был зачинщиком, а меня отчислили. Оливеру тогда было очень неудобно, он собрал студсовет и даже умолял Геру отозвать докладную, но все усилия прошли впустую. Потому что мы были разных классов: Оливер был сыном главврача, а мая мать была уборщица в цехе. И ведь я действительно не злюсь на него, Оливер очень хороший человек и поступил по совести. Просто для разных классов и повинность разная. Тогда я и понял, что люди не равны, товарищ Тея, неравны даже в СССР!

Вскоре мать умерла, и я решил эмигрировать, в этой стране у меня не было будущего. Ни в один вуз меня не брали, везде пришла эта клятая докладная о том, что я хулиган и дебошир. Знаешь, я бы с удовольствием прожил всю жизнь рабочим, если бы рабочие действительно были равны с буржуазией. Но моя невеста очень наглядно объяснила мне, что это не так. Мы встречались с ней три года и готовились к свадьбе, но как только меня выгнали из вуза, и я рассказал, что больше меня ни в один вуз не возьмут, она ушла. Я очень любил Наташу, уговаривал остаться, говорил, что поступил в училище на машиниста. Но она ушла – оказывается, за ней ухаживал Оливер, я и не знал, да и он не знал, что мы встречались. Наташа была тоже из буржуев и предпочитала держать в тайне наш роман. И ведь не скажу, что она меня не любила — любила, и даже очень. Но пока была надежда, что я выберусь в ее социальный круг, пока была перспектива. Ты, наверно, назовешь ее каким-нибудь крепким словцом, но я уверяю, она его не заслуживает. Наташа встречалась со мной три года, несмотря на то, что мы были из разных сословий. Она знала, что родители не одобрят брак, поэтому держала в тайне наши свидания. Ей достаточно было только перспективы, что я когда-нибудь смогу стать как она. Вокруг нее вились буржуи на папиных машинах, а она каталось со мной на трамвае. Нельзя ее упрекнуть, что она ушла, когда я лишил ее и этой маленькой соломинки. Потому что люди неравны! Оливер из ее круга и хороший парень, насколько я знаю, она родила ему дочь и у них все хорошо.

Я покинул СССР и перебрался в Конфедерацию. Почему именно это место — потому что только тут говорили правду. Как в то время еще советский человек я не мог поверить идеалам Троицы, хотя, конечно, мне очень хотелось вернуться во Францию, где была моя историческая родина. Несмотря на то, что идея с переселением была в целом утопична, проездом Париж я посетил. Скажу, не тая, картина была удручающая: за три дня моего визита в столицу я не увидел там ни одного белого человека – куча арабов, азиатов и негров уверяли мня, что они истинные французы. Я знал, что Европа еще в прошлом веке захлебнулась в исламе. Теперь на этой земле нет больше места белому человеку. А значит, и мне места не осталось тоже! Меня искренне позабавило, в какую кашу они в итоге превратили свою религию. Ватиканом, надо отдать должное, никогда не управляли дураки. Но кто бы мог подумать, что у них хватит сил подмять под себя мавров, да еще и в идеологическом плане. Я как раз попал в ту струю, когда переделывали новую веру, мавры рушили свои же мечети, которыми они усиленно наводняли Европу последние десятки лет. Я долго не мог сообразить, как это удалось Ватикану, ведь для мавров ислам был смыслом жизни, нельзя сравнивать католиков того времени и исламистов. Католики ходили в церковь для галочки, зачастую по привычке или даже от скуки, вера угасала, вмести с ней хилел и Ватикан. Другое дело – ислам: его почитатели жили по религии, вся жизнь строилась вокруг веры, за веру не просто убивали, за ислам расставались с жизнью. Когда до меня дошло, за какие ниточки дергали католики, я еще больше разочаровался в этом мире, все оказалось до боли тривиально. Ватикан был богаче — сотни лет правления над Европой не прошли даром. Катакомбы Ватикана ломились от золота предков, на счетах пестрели числа с восьмью-девятью нулями. Исламисты же не имели и гроша, поэтому они и наводняли Европу, чтоб сесть на задницы и получать пособие. Оказалось, не так-то они преданы своей вере, когда в Европе начался голод и стало нечем платить пособия. Ватикан с удовольствием помогал приверженцам истинной веры. В довесок Папа до сих пор имел свою гвардию, швейцарские гвардейцы – профессионалы высшего уровня, прискорбно признавать, но даже гестапо не имеет такой выучки. Преданность же гвардейцев граничила – и до сих пор граничит — где-то в одной параллели с безумием. Религия Ватикана была совершенно на другом уровне, исламисты были варварами без организации, денег, а главное – навыков. Поразительно, что в тот момент, когда все политики Европы размякли, а их мозги превратились в фруктовый кисель, наполненный радужными флагами и толерантностью, именно церковь взяла бразды правления в свои руки. Все было очень умело и плавно, мавры привыкли к своему безнаказанному сибаритству в чертах Европы. И воспринимали как должное подачки кардиналов. Медленно, степенно Ватикан вливал пропаганду и переманивал исламистов на свою сторону, показывал им, что они не неверные, а такие же как они верующие, просто есть небольшие отличия в формулировках. Такой пустяк, который можно и простить заблудшим овцам, тем более за чашку вкусной похлебки во время голода. Ну, а последствия ты знаешь — постепенно все переросло в наем армии из тех же мавров, которые за деньги убивали своих же товарищей, крушение мечетей и становление нового порядка. В моем понимании все то, что происходило в Троице, было самим воплощением безумия. Ватикан играл с иммигрантами, как кошка с мышкой. Безумие охватило мои родные земли, не было смысла более там находиться. Покидая родину, я понял, что не являюсь патриотом, но это не значит, что я перестал быть националистом.