Текст книги "Алтайская повесть"

У бабушки Тарынчак

Как сказал Бадин-Яш, так и случилось: два дня дул ледяной ветер, два дня лежали на конусах гор тяжелые облака, а на третий день люди проснулись и увидели ясную, тихую зарю, услышали птичий щебет. Солнце засияло по-летнему и сразу согрело долину.

В этот день Чечек на повозке с продуктами ехала к бабушке Тарынчак. Как давно она не была в этой тихой долине, где стояли старые аилы коннозаводской бригады! Сытые лошади шли не спеша. Молодой рабочий – широкоскулый Антон – напевал тихонько и не погонял лошадей: день хороший, солнце греет – куда торопиться? Дорога шла по большой долине, засеянной рожью. Чуть заметный ветерок волнами проходил по густой, невысокой, еще зеленой ржи.

– Эх, рожь! – прервав монотонную песню, сказал Антон. – Уж пора бы в трубку закручиваться, а она от холода совсем застыла, росту нет…

И снова запел. Как ни застывают поля от холода, а все-таки отогреваются, и хлеба созревают помаленьку. Неровный климат в Горном Алтае, неверный… но борется с ним богатая черная алтайская земля. И борется советский человек! Острыми плугами вспахивает он землю, удобряет ее и навозом и минералами – разные химические удобрения стали применять люди… А сеют тоже не как придется, а лучшими сортовыми семенами засевают поля… И чего теперь только не растет в долинах: и рожь, и овес, и лен, и гречиха!.. Когда это было на Алтае?..

Вечерело. Над долиной сияло большое оранжевое солнце, и синие тени ложились от высоких лиственниц. Окруженные горами и густой хвойной тайгой, в долине стояли аилы – конусообразные шалаши, древние жилища алтайцев. Вот виден аил бабушки Тарынчак.

Чечек взяла вожжи из рук Антона:

– А ну-ка, пошли! Бегите скорей! Вот еще!..

Лошади прибавили шагу, пустились ленивой рысью. У крайнего аила Чечек соскочила с повозки:

– Бабушка, эзен! Как поживаешь?

Из открытой дверцы аила выглянула бабушка Тарынчак. Лицо у нее морщинистое, коричневое, из-под набухших век светятся веселые узкие, как щелочки, глаза. На ее круглой меховой шапке красуется черная кисть, а на плечи свешиваются жесткие черные косы. Бабушка вынула изо рта дымящуюся трубку и широко улыбнулась:

– Эзен, эзен, внучка! Вот как хорошо, что приехала! А я одна и одна… Старый Торбогош в тайге, редко домой приходит… Входи, садись, Чечек, поешь – мясо есть, сырчик есть… Чегень[8]8
  Чегень – квашеное молоко.


[Закрыть] хороший!

Чечек вошла в аил – как давно не была она здесь! – и уселась на полу, на упругой, густой шкуре дикого козла.

Посреди аила, в ямке, вырытой в земляном полу, жарко рдели крупные угли. Бабушка подбросила несколько сухих поленьев – вспыхнул огонь, и фиолетовый дым потянулся к отверстию, которое светилось на верху аила.

Светлое пламя озарило наклонные стены, черные от сажи, построенные из жердей и толстой коры. Чечек оглянулась кругом – все по-прежнему в бабушкином аиле. У одной стены стоит кадочка с кислым чегенем. Рядом висит привязанная к жердям полочка – там лежит хлеб, стоит посуда. Узкий деревянный ларь с мукой, а на ларе овчины, шкуры козлов, подушка – здесь спят гости. А бабушка Тарынчак, закутавшись в шубу, спит на земле около очага.

– Как поживаешь, бабушка? Как твои дела? – весело и ласково сказала Чечек, заглядывая ей в лицо. – Какие у тебя новости?

– Какие там новости! Рыжая корова недавно отелилась. Теперь у меня три коровы да три теленка… Пастухи обещали деду Торбогошу щенка привезти – буду приучать, чтобы коров домой пригонял, я старая становлюсь… Ну какие у нас новости! Вот еще – второй трактор к нам в бригаду пришел. Да еще недавно новую машину привезли: сама сено сгребает, широкий вал берет! Вся голубая, как цветок. А зубья серебром светятся! Красивая машина! И подгребает чисто, не то что волокуши наши…

– А говоришь – новостей нет! – засмеялась Чечек. – Вон сколько сразу наговорила!

– Э! – отмахнулась бабушка Тарынчак. – Ну что это, какие новости!.. Лучше ты расскажи.

– Вот ты как, бабушка! Так уж тебе это все, значит, не новости? Наверно, у тебя раньше здесь больше новостей было?

– Раньше? – Бабушка Тарынчак посмотрела на Чечек. – А что же раньше было? Вот так! Да ничего не было!

– Ага! А теперь уж и тракторы тебе не новости и голубая машина не новости!.. Ишь ты какая, бабушка!

Бабушка Тарынчак с улыбкой покачала головой:

– Да ведь привыкли уже. К хорошему привыкнуть долго ли? Нет, к хорошему привыкнуть недолго. Вот, как будто это уже и не новости! Время другое – и мы другие. Уж как будто все так и быть должно… А ты, внучка, ездила далеко. У тебя-то, наверно, очень интересные новости есть?

– Да, конечно, у меня есть новости! – согласилась Чечек.

И снова – уж в который раз! – пришлось ей рассказать о школе, о подругах, о директоре, и о том, как сажали сад, и о том, как ее принимали в пионеры, и о том, как ставили спектакль… И конечно, хоть чуть-чуть, да пришлось упомянуть и про товарища брата, про самого умного и самого доброго человека, про Кенскина Кандыкова.

– Э, что же мы! – спохватилась бабушка Тарынчак. – Все сидим да все говорим, а гостей не кормим!

– Бабушка, – сказала Чечек, принимаясь за сырчики, – директор хочет избы строить!

– Пускай строит, – ответила бабушка.

– И тебе избу построит.

– А построит – пускай сам живет. На что мне изба? Где родилась, там и помирать буду… Кушай, Чечек!.. Я в избе жить не буду…

Бабушка Тарынчак, прежде чем подать молоко, подошла к толстой жерди, около которой стояла маленькая засаленная берестяная куколка. Чечек сначала даже не разглядела ее.

– Ягочи-Хан, живущий на пятом небе, хранитель кута!.. – пробормотала бабушка и побрызгала на куколку молоком.

– Бабушка, а что такое «кут»? – спросила Чечек.

– Кут – семечко, Чечек. Семечко, из которого растет все: и травы, и цветы, и деревья, и человек…

– А где такое семечко есть?

– Ну, это я не знаю, Чечек. Ты побольше ешь да поменьше говори!

– Бабушка, а ты сегодня еще какую-нибудь сказку расскажешь?

– А разве это сказка? Ягочи-Хан – добрый бог. Не трогай его, он живет тихо. Живет и живет – ну что тебе?.. Вот и стадо идет, слышишь? Коровы мычат. Собаки лают…

Бабушка Тарынчак вышла из аила. Чечек наскоро съела кусок жесткого, пахнущего дымом сырчика и выскочила вслед за ней.

Солнце уже опустилось за горы. Широкие полосы угасающего света лежали в долине. К аилам подошли коровы, медленные, тяжелые. Никаких загонов не было. Коровы подходили, останавливались и флегматично ждали. Около аилов хлопотали хозяйки. Они усаживались доить коров, а маленькие желтые телята лезли сосать вымя.

Бабушка Тарынчак, не выпуская трубки из зубов, вынесла пойло в деревянной бадейке. Большая светлая корова, отяжелевшая от обильных кормов, подошла к бадейке, а за ней подошли еще две. Бабушка подоила одну корову, потом другую, потом третью.

И каждую не додаивала до конца, оставляя молоко телятам. А телята только и ждали, чтобы их подпустили к коровам пососать молока… Негромкий говор, негромкий смех слышался в стане. А кругом, на горах, лежала глубокая тишина…

Маленькая соседская девочка, черноглазая Чоо-Чой, увидела Чечек:

– Чечек приехала!

– Приехала! – весело сказала Чечек. – А где ваша Ардинэ, дома?

– Ардинэ далеко, на покосе. Там ночуют. А Нуклай и Колька Манеев вот тут, недалеко, сено сгребают. Вот они едут домой.

От тайги по долине к аилам шли рабочие с косами на плечах. Верхом на лошадях, впряженных в деревянные волокуши, подъезжали мальчишки. Один, совсем маленький, еле видный из-за лошадиной головы, помахивал кнутом и что-то пел.

– Это Чот, Тызыякова сын! – улыбнулась Чоо-Чой. – Вот лошадей любит – ни за что не стащишь с лошади!

Быстро темнело. Засветились ясные, тихие звезды и повисли над конусами гор. Маленькие ребятишки бегали по луговине, играли с маленькими белыми щенятами. Щенята догоняли их и хватали за пятки, и ребятишки громко смеялись.

– Пойдем и мы с ними побегаем! – сказала Чечек. – Какие щеночки хорошенькие!

Чечек бегала и играла с ребятишками, пока совсем не погасло небо. Тогда она вернулась в бабушкин аил. Коровы уже лежали около аила и дремотно жевали жвачку. А телята, все три привязанные к одному столбику, вбитому в землю, спали, прижавшись друг к другу.

Бабушка Тарынчак вышла, постояла около аила:

– Горы спят. Тайга спит. Люди тожу уснут скоро. Только звезды будут глядеть всю ночь ясными глазами.

– Бабушка, я давно у тебя не была, – сказала Чечек, когда они обе улеглись спать на козлиных шкурах. – Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи про злого Эрлика, про Сартак-Пая расскажи. И как ты молодая была… И как шаманы были… Про все расскажи!

Бабушка Тарынчак только того и ждала. Она многое могла рассказать, лишь бы кто-нибудь слушал. Старик ее, дед Торбогош, всегда в тайге с табунами, а бабушка Тарынчак досыта намолчалась в долгие одинокие ночи…

В аиле теплая, пропахшая дымом и крепкими ароматами трав тишина. Тишина и за черными покатыми стенами аила – во всем мире… Еще жарко тлеют и мерцают угли в очаге, и сонные оранжевые отсветы бродят по стропилам, освещают бабушкино коричневое лицо, и косы ее – черные с сединой, и блестящие белые раковины, вплетенные в эти косы для красоты.

Бабушка поднялась, чтобы зажечь трубку, да так и осталась сидеть у огня.

– Много сразу вопросов задала, – сказала она, – и про то, и про другое… Если про Сартак-Пая, старого богатыря, начать рассказывать… да про других богатырей начать рассказывать, то и ночи не хватит.

А потом подумала немножко и начала:

– Молодые теперь ничего не знают… Ходят по горам и не знают, что многие наши горы – это не горы. Это богатыри алтайские превратились в камень…

– Как это? – удивилась Чечек. – А нам в школе говорили…

– Ну, а раз говорили, тогда что же я расскажу? Ты уже все знаешь!

– Нет, нет, бабушка! – спохватилась Чечек. – Что в школе говорили – знаю, а что ты расскажешь – ничего не знаю! Расскажи, бабушка!

Бабушка Тарынчак помолчала немножко и начала снова:

– Давным-давно был на земле большой потоп, затопил все долины, все горы, всю землю. А после этого потопа земля потеряла свою твердость, мягкая стала и больше не могла держать богатырей на себе. И стали те богатыри горами – стоят на одном месте, землю не тревожат…

– Все наши горы, бабушка? – спросила Чечек с любопытством.

– Нет, не все, – ответила бабушка, – а вот есть горы: Казырган-гора есть, Казере-даг гора есть. Это два брата были, два богатыря – Казырган и Казере-даг. Поссорились эти братья и разошлись. Мать хотела их помирить, просила, уговаривала. Не захотели они помириться! Тогда мать рассердилась и закляла их тяжелым заклятьем. «Будьте же вы горами!» – сказала мать. Богатыри и превратились в горы. И сейчас стоят: Казырган на реке Абакане, а Казере-даг на реке Кемчине. Казырган-гора очень сердитая. Охотнику не надо ночевать на этой горе. Иногда Туу-Эззи Казырган выходит наверх и страшно хохочет ночью. Если человек услышит – скоро помрет…

Бабушка Тарынчак замолчала, попыхивая трубкой. Чечек было и страшно и хорошо.

– Бабушка, еще!.. – попросила она, поближе подвигаясь к огню.

– А еще есть гора Ак-Кая. И это не гора. Это кам[9]9
  Кам – шаман.


[Закрыть] стоит. Жили два кама – Ак-Кая-старший и Ак-Кая-младший. Младшего позвали шаманить к больному. Он хорошо шаманил – облегчил болезнь. И за это подарили ему белый суконный халат. А старший Ак-Кая позавидовал. Сильный он был, раскаленное железо без молота ковал: одной рукой держит, а другой рукой кулаком бьет. Вот этот старший Ак-Кая позавидовал младшему и превратил его в гору. Так он и стоит теперь на реке Кондоме – Ак-Кая, Белый камень.

– Бабушка, а еще?..

– Да мало ли их! Вот на реке Мрасе скалы стоят. Все из песчаника да из гальки. Будто столбы стоят. А это не столбы, это тоже богатыри. Зовут эти скалы Улуг-Таг. Одна скала выше всех – Карол-Чук, Караульщик… Вот еще на реке Кыйныг-Зу стоит гора Кылан, а на другой стороне реки, на утесе, – семь гребней. Кылан была вдова, у нее было семь дочерей. Один богатырь посватался, хотел взять у нее одну дочку. А Кылан не отдала. Тогда богатырь всех дочерей забрал себе. Так они и стоят теперь на берегах Кыйныг-Зу и смотрят друг на друга через реку…

И еще о многих горах рассказывала бабушка: о Мус-Таге – Ледяной горе, о горе Абоган, о горе Бобырган… И после каждого рассказа поглядывала на Чечек – не спит ли? Но черные глаза Чечек блестели, как спелая черемуха, облитая дождем.

– Еще, еще, бабушка!

И еще одну историю поведала бабушка Тарынчак – о богатыре горы Катунь:

– …Где-то на берегу Кондомы стоит гора Катунь. Большая гора, а наверху у нее каменный утес. Здесь, под этой горой, родился один алтайский богатырь. Страшная сила была у этого богатыря. Еще мальчиком, как станет играть с ребятишками, за руку схватит – рука прочь, за голову схватит – голова прочь… Медведей руками разрывал! Отец, бывало, велит ему загнать корову, а он ее схватит в охапку и принесет домой. Дров нужно – вырвет огромную сосну с корнями и бежит, несет ее на плече. А было всего ему десять лет.

Сила его год от году возрастала. Но стали и родители и соседи замечать, что ума у него не хватает. А сила без ума – дело страшное. И задумали соседи и родители вместе с ними эту безумную силу порешить. Шесть недель на утесе Катуни калили они на костре большой камень. А потом отец сказал сыну: «Ну, милый сын, пойди встань на берегу реки и смотри на утес: мы оттуда будем гнать красного оленя, а ты его хватай и держи до моего прихода». И вот летит раскаленный камень с горы, а богатырь его хватает. Камень жжет его богатырское сердце, но он говорит: «Пусть всего меня ты изожжешь, а уж я тебя не выпущу, пока не придет батюшка!» И не выпустил. Но сжег свое сердце и умер… Спишь, Чечек?..

Но Чечек поднялась, встала на колени. В глазах ее забегали слезинки, и отблески огня раздробились в зрачках.

– Ой, бабушка, бабушка, – сказала она, – и неужели им было его не жалко?

– Может, и жалко было… – задумчиво ответила бабушка Тарынчак. – Да что же делать: боялись его! Может, потому теперь и воет гора Катунь… Молчит, молчит – да и завоет. А кто говорит, что это она воет перед дождем…

Бабушка Тарынчак докурила трубку, выбила золу и сказала:

– Хватит на сегодня, спать надо. Месяц од-дай[10]10
  Од-дай – июль.


[Закрыть] – большой месяц. Дни долгие, ночи короткие.

И правда: не успел костер погаснуть как следует, а уже сверху, в дымовое отверстие, засквозила неясная голубизна и птичий голос чирикнул что-то.

Чечек улеглась поудобнее, вытерла глаза и уснула.

На покосе

Утром Чечек разбудила маленькая веселая Чоо-Чой:

– Ты все спишь? На покос пойдем? Нуклай уже приехал завтракать – с зари косил! Наша Ардинэ пришла!

– Эртэ баскан кижи – эки казан ичер (ранняя птичка клюв прочищает – поздняя глаза продирает), – сказала бабушка Тарынчак.

Она возилась около очага, делала лепешки – сырчики – и клала их в дым, на железную решетку над очагом.

Чечек вскочила:

– Ардинэ пришла!.. Бабушка, где умыться?

– А что, каждый день умываться надо? – сказала бабушка Тарынчак. – Ведь вот вы с дедом какие! Только бы и плескались в воде! Много мыться будешь – счастье свое смоешь. Мы в старину, бывало, никогда не умывались, счастье берегли.

– Значит, ты, бабушка, очень счастливая была?

Бабушка Тарынчак вздохнула и не ответила.

– Нет, ты, бабушка, все-таки скажи: значит, ты очень счастливая была?

Но бабушка только отмахнулась от нее:

– Иди, иди! Вот Чоо-Чой тебе польет.

Вода из родника была чистая и холодная. Чечек умывалась, брызгалась, смеялась. Чоо-Чой плеснула Чечек последний раз в пригоршни, а остаток воды вылила ей на голову. Тогда Чечек мокрыми руками умыла Чоо-Чой. Чоо-Чой вырвалась, побежала. Чечек погналась за ней. Крики, смех поднялись на луговине.

– Подожди, подожди! – кричала Чечек. – Вот я сейчас вытрусь да поймаю тебя!..

– Вытрись сначала! – отвечала Чоо-Чой.

– И ты вытрись.

А пока бегали – обе высохли. От холодной воды, от свежего утра, от беготни и смеха Чечек жарко разрумянилась.

И бабушка Тарынчак сказала про себя, поглядывая на нее: «Цветок! Цветочек! Мы, бывало, в старину боялись умываться, боялись счастье смыть. А где оно было, счастье? Его не было…»

И может, вспомнилась в эту минуту бабушке Тарынчак ее молодость. Что такое была она? Разве человек? Как вышла замуж, как надела чегедек, так ни на один день и не сняла его… Работа, нужда, голод… Муж – у бая пастух, байские стада пас и всегда был в долгу у бая… А когда же было счастье?..

И снова повторила про себя: «Не было его… не было…»

После завтрака Чечек убежала с ребятишками на покос.

Много трав расцвело в июльских долинах. Распушила розовые шапочки душица. Пижма – полевая рябина – подставила солнцу свои желтые плоские цветы-пуговицы. Буковица высоко подняла четырехгранный шерстистый стебель с розовым колосом наверху. Неистовой синевой светились дельфиниумы. И чемерица, жесткая, неласковая трава, красовалась нынче белыми звездочками, собранными в густую кисть.

Щедрая роса лежала на травах по утрам. И тогда выходили в долину косилки, и травы ложились ровными рядами по отлогим склонам. Сначала свежие, зеленые, тяжелые, а потом светлеющие под жарким солнцем, они золотились, становились легкими и ломкими.

Такие вот золотисто-зеленые ряды увидела Чечек, когда прибежала в долину. Эти ряды поднимались высоко-высоко по склонам, они разлиновали все окрестные горы до самого подножия тайги, растущей на вершинах.

Все люди, жившие в стане, пришли на покос. Зашелестели под граблями длинные подсыхающие травы. Женщины и ребятишки уходили все выше и выше, разбивая скощенные ряды.

Старый рабочий Устин готовил место для стога – под крутым увалом, под густыми лиственницами.

Солнце пригревало. Июль вдруг взялся за силу и словно хотел наверстать упущенное: и землю прогреть, и хлеба подрастить, и сено высушить. Чечек давно уже сняла свою шапочку с малиновой кисточкой и повесила на мохнатую лапу лиственницы. Лоб и без шапки был мокрый, и гладкие волосы стали влажными на висках.

Ардинэ, старшая сестра Чоо-Чой, давняя подружка Чечек – они вместе учились в начальной школе, – шла рядом с ней. Они ворошили сено, а разговор у них не умолкал – столько надо было рассказать друг другу!

Ардинэ спрашивала про школу – про ту школу, что стоит на берегу Катуни:

– Чечек, а там все русские?

– Почему же все русские? Нет, не все. И русские и алтайцы!

– А может, они смеются над алтайцами, что мы плохо по-русски говорим?..

Чечек усмехнулась:

– Ой, что ты, Ардинэ! Никогда не смеются! Что, Кенскин будет смеяться надо мной?..

Голубоглазое спокойное и немножко суровое лицо старшего друга возникло перед ней и улыбнулось ей краешком рта… И Чечек словно услышала его голос: «Эх ты, бурундук!»

– И кто еще будет смеяться? Мая?.. Она хоть и белая, как кок-чечек,[11]11
  Кок-чечек – белый цветок.


[Закрыть] да ведь алтайка тоже. Лида Королькова, подруга моя?.. Что ты! Даже Алешка Репейников, хоть и вредный, а разве будет смеяться? Что ты! Что ты, Ардинэ! Да ведь мы же пионеры – и мы и русские, – все пионеры! Что ты, Ардинэ, что ты!

– Тебе хорошо, – задумчиво сказала Ардинэ, – а у нас маленькие ребятишки дома… Мать мало трудодней заработает, если я уйду…

Чечек даже остановилась с граблями в руках:

– О Ардинэ! А детский сад на что? Что ты! Пускай мать сходит к директору. У нас же детский сад есть.

– Попрошу, – согласилась Ардинэ, – к нашей учительнице схожу. Ты помнишь нашу Аллу Всеволодовну?

– А как же! Алла Всеволодовна добрая.

– К ней схожу – пусть с моей матерью поговорит… А осенью я с тобой на Катунь поеду.

– Ай, было бы хорошо! – закричала Чечек. – Ай, весело было бы! Вместе стали бы яблони выращивать, прививать научились бы и в сортах разбираться… А сажать я уже умею – я уже сажала! Ой, как-то, как-то они там, мои милые яблоньки, мои дорогие, мои тоненькие?..

И Чечек вдруг всеми силами души захотелось очутиться на берегу Катуни, вбежать в школьный сад и посмотреть на свои яблоньки – целы ли? Не сломал ли кто? Не напала ли на них тля? И сколько на них новых листиков распустилось?..

– Их там берегут наши ребята, которые в том колхозе живут, – сказала она. – Они обязательно их берегут… – И, вспомнив «тот колхоз», добавила: – А знаешь, Ардинэ, там все в избах живут. Там все в деревянных избах живут: и русские и алтайцы. А наших аилов даже не строят совсем.

– У нас в бригаде тоже будут избы строить, – сказала Ардинэ, – лес возят… Баню уже построили. А что, Чечек, в избе хорошо жить?

– Никогда не буду в избе жить! – вдруг крикнула Чоо-Чой. – Там пол мыть надо!

– Э, поживешь немножко, так обратно в аил не пойдешь, – ответила Чечек. – И ты, ленивая Чоо-Чойка, березовая чашечка,[12]12
  Чоо-Чой – по-алтайски маленькая деревянная чашечка.


[Закрыть] тоже вымоешь пол да скажешь: «Вот как в моем чистом доме хорошо!»

Вольные запахи шли по долинам – пахло сеном, пахло разогретой хвоей, и с соседнего поля вместе с гулом трактора доносился запах бензина и свежевспаханной земли.

Чечек слышала, как соседки спрашивали бабушку Тарынчак:

– Гостья у тебя? Внучка?

– Внучка, – отвечала бабушка, – бедовая внучка! В русской школе учится. Книги читает – какую хочешь русскую книгу прочтет!.. А песни какие знает, послушайте-ка! Да еще хочет по всему нашему Алтаю садовые яблони сажать.

– Какие садовые яблони?

– Не знаю… Говорит, большие яблоки на них растут.

– Ишь ты! Вот бедовая внучка!..

Тихие, знойные, медленные протекали часы. Говор постепенно примолк. Чечек уже набила мозоль на ладони, а смуглая Ардинэ то и дело останавливалась, сдвигала свою шапочку на макушку и вытирала лоб.

– Да сними, сними ты ее! – сказала Чечек. – Что ты, бабушка Тарынчак, что ли? Это она привыкла, а тебе зачем привыкать?..

Ардинэ сняла свою шапочку и тоже повесила на ветку.

Колька Манеев, который не боялся подставлять солнцу свою белую вихрастую голову, остановился передохнуть, поглядел вниз с верхнего уступа и увидел шапки.

– Эй, Чот, Чот, гляди, какие птицы на ветках сидят! Вот одна недалеко, а другая – внизу, с малиновым хвостом. А ну-ка, пойди поймай!

Но маленький Чот, собиравший в кустах ягоды, посмотрел на «птиц» и небрежно усмехнулся:

– Сам поймай. А я пойду лошадей ловить – надо волокушу тянуть… – И закричал куда-то в тайгу: – Эй, Василь! За лошадьми пора!..

Из лесу выбежал маленький, крепкий и загорелый, как кедровый орех, Василь.

– Эй! – отозвался он. – Иду!

И они оба, ловко соскочив с зеленого уступа горы, побежали вниз по долине.

– Куда вы? – закричала Чечек. – Вас лошади затопчут.

Мальчишки даже не оглянулись, а Ардинэ засмеялась:

– «Затопчут»! Да их все лошади знают! У нас ребятишки как сядут на лошадь, так будто прилипнут!

– У нас тоже, – согласилась Чечек, – все мальчишки… тоже как прилипнут!

– Да и я тоже – как прилипну! – крикнула Чоо-Чой.

– Чечек, а ты, может, разучилась?

– О! – ответила Чечек и слегка вспыхнула. – Я-то? Ну вот еще! Я же на конном заводе выросла. Э, что ты говоришь, Ардинэ?

– А помнишь, как падала?

– Конечно, падала… только не очень. Озорные кони бывают… Теперь-то уж меня никакой озорной конь не сбросит. Что ты! Вот еще! Да ведь я-то уж большая, а эти мальчишки… как горошинки!

Ардинэ засмеялась:

– А попробуй-ка их сбрось!

– У меня мозоль болит на ладони, – созналась Чечек, – водяная надулась.

– А у меня две надулись, – сказала Чоо-Чой.

– Не умеете грабли держать, – ответила им Ардинэ. – Ну ничего, потерпите. Немного осталось!

Чечек поглядела вперед: сено маленькими делянками лежало среди лиственниц, а дальше тесно стояли деревья, сомкнув хвойные кроны, и солнечные лучи, словно золотые стрелы, пронизывали то тут, то там зеленый таежный сумрак.

– Ну, вот и все! – с облегчением вздохнула смуглая Ардинэ.

– Как – все? – сказала Чечек. – А на той горе что?

– А на той горе ворошить не надо, там уже высохло!

– Ах, высохло? Ну ладно. А то можно было бы и поворошить, – сказала Чечек, – я и не устала. Ничуть!

Так сказала, а в душе была очень рада, что на той горе сено уже высохло. Она все-таки очень устала!

Женщины шли тихо вниз по склону. Красивая девушка Чейнеш запела протяжную песню про золотое озеро – Алтын-Коль.

А ребятишки побежали наперегонки. Колька Манеев и Чоо-Чой обогнали всех… А потом и Колька Манеев отстал, и красное платье Чоо-Чой уже далеко маячило в долине.

– Эх, искупаться бы! – сказала Чечек, откидывая на спину косы.

– А где, в ключе? Там и колен не замочишь.

– А побежим на озеро.

– На Аранур? – испугалась Ардинэ. – Что ты, Чечек, ты про это озеро и не говори никогда!

– Я знаю… – вдруг притихнув, сказала Чечек, – я слышала… – А через минутку улыбнулась: – А у нас около школы свой пруд есть. Чистая-чистая вода! Пруд был маленький, а ребята взяли да провели арык из Гремучего. Теперь туда день и ночь вода льется. И пять штук хариусов плавает – ребята пустили.

Ардинэ вздохнула:

– Счастливая ты, Чечек!.. – И, вглядевшись в ту сторону, где виднелись островерхие аилы, сказала: – А вот и наши выехали сено сгребать!..

Все ближе и ближе навстречу по дороге идут лошади, тащат деревянные волокуши – такими хорошо сгребать сено со склонов. И еще идут лошади, катятся конные грабли – новенькая голубая машина далеко видна, и приподнятые крутые зубья граблей горят на солнце.

– Бежим к ним, Ардинэ! – крикнула Чечек и, не дожидаясь ответа, побежала.

На первой паре коней с волокушей ехали Чот и Василь. Их головы еле виднелись над головами лошадей.

– Василь, Чот, – попросила Чечек, – дайте я поезжу! А? Эй!

Василь важно смотрел вперед и ничего не отвечал. А Чот ответил, тоже не глядя:

– Ага! Ты поездишь! А норму кто выполнит? Ты норму выполнишь?

И два всадника на толстых гнедых лошадях, не останавливаясь, проехали мимо, таща за собой тяжелую деревянную волокушу.

Чечек нахмурилась: вот ведь упрямые! Тоже работники, подумаешь – норму выполняют!

Но вот еще двое с волокушей. Чечек обратилась было к ним, но эти мальчишки гнали рысью и даже не слышали, что она говорила.

– Дураки! – крикнула им вслед Чечек, зная, что они все равно не услышат. – Подумаешь! А я вот возьму да на конные грабли сяду!

Но и на конные грабли не посадили Чечек. Молодой строгий бригадир Кузьма сдвинул черные брови и сказал:

– Это не игрушка – это машина. Мне в руки машину дали. Разве можно из машины игрушку делать?

Чечек, совсем огорченная, остановилась на дороге. Ардинэ догнала ее:

– Ну ладно, ладно, Чечек! Пойдем лучше искупаемся в ключе…

Неожиданно бригадир Кузьма остановил лошадей и крикнул:

– Девочки, там еще волокуша есть! Бегите запрягайте! Нуклей вам лошадей даст.

Чечек и Ардинэ бросились по дороге наперегонки с ветром. И немного времени прошло, а они уже сидели на лошадях и гнали на покос волокушу. Девочки пели, смеялись, стучали босыми пятками по гладким бокам лошадей. Ветер развевал их длинные черные косы. Э, эй! Хорошо мчаться по мягкой дороге, хорошо, когда у людей много работы, – значит, и добра у людей много и веселья много!

Чечек и Ардинэ остановили лошадей у кромки сухого сена, раскинутого по долине.

– Дед Устин! – закричала Ардинэ. – Откуда заволакивать?

Дед Устин, который помогал молодым рабочим закладывать стог, оперся на вилы и посмотрел на них, прикрыв от солнца глаза:

– Это кто такие? Еще помощники? – И обрадовался: – Ну-ну, давай, давай! Вон с того увала начинайте – и сюда!

Девочки повернули лошадей на округлый увал. Навстречу им шла волокуша Василя и Чота, полная пушистого сена. Чечек загляделась на них и забыла о своей лошади. Лошадь полезла куда-то в сторону, волокуша перекосилась…

– Гляди-ка! – сказал Чот, кивнув на девочек. – Во как едут!

Василь взглянул и насмешливо скривил свое круглое лицо. Чечек смутилась и тотчас выровняла свою лошадь.

Они въехали на увал, повернули лошадей и пустили вниз. Волокуши тащились сзади, сгребая сено. И когда спустились с увала, то сено уже поднималось выше деревянных стен волокуши.

– Правь к стогу, – сказала Ардинэ.

– Не развалим по дороге? – прошептала Чечек.

Но дружные лошади шаг в шаг шли по луговине и бережно тащили полную сена волокушу.

Чечек успокоилась: и что особенного – сгребать сено волокущей! Вот уж эти мальчишки! Воображают, будто трудное дело делают, а сами только и знают, что на лошадях сидят, только и смотрят, как бы с лошадей не свалиться. Подумаешь, труд! А Чечек что смотреть: она может заснуть на лошади и то не свалится!

Вот если бы на конных граблях проехать, вот на тех, которыми Кузьма управляет!.. Вон как плавно идет эта красивая новенькая голубая машина, вон как чисто и широко она загребает сено, как блестят ее крутые серебряные зубья!

И вдруг дрогнула волокуша, затормозила…

– Стой! – крикнула Ардинэ.

Чечек остановила лошадь, но было уже поздно: Чечек загляделась на конные грабли и не видела, как ее край волокуши наехал на большой щербатый камень. Волокуша приподнялась, соскочила с камня и прошла дальше, но большая куча пушистого сена осталась позади, на зеленой скошенной луговине.

– Хо! – сказала Ардинэ. – Куда глядишь?

Чечек растерялась:

– Как же теперь, Ардинэ?

Но Ардинэ уже соскочила с лошади:

– Давай скорей запихнем в волокушу… Скорее, пока ребята не видали!

Чечек тоже спрыгнула с лошади. Девочки хватали охапки сена и закидывали обратно в волокушу. Платья сразу прилипли к плечам от пота, волосы на лбу взмокли, сено забивалось за ворот. Но Ардинэ и Чечек бегом носились с охапками и только глядели по сторонам – не видит ли их кто? Не смеются ли над ними?

Ардинэ подобрала последнюю охапку:

– Все! Садись, Чечек.

Они обе снова влезли на лошадей и тронулись к стогу – ровно, медленно, осторожно. Чечек уже не оглядывалась по сторонам, только глядела лошади под ноги.

Мальчишки промчались навстречу с пустой волокушей – Чечек даже и тут не оглянулась. Но вот наконец и утес с шатром густых лиственниц, вот и стог, вот и старый Устин прищурившись глядит на них:

– Завози сюда! Давай, давай! Ближе, ближе!..

Ардинэ и Чечек подвели волокушу к самому стогу, остановились. Подбежали рабочие, приподняли волокушу. Девочки тронули лошадей – и пушистая, легкая золотисто-зеленая гора сена осталась возле стога.

– Гони, гони! – закричал дед Устин. – Живей, живей, живей! Пока солнце на небе.

Девочки засмеялись, хлестнули лошадей.

– Только не все камни сшибайте! – крикнул им вслед дед Устин.

Чечек и Ардинэ переглянулись: вот старый, увидел все-таки! И, хлестнув еще раз отгулявшихся за весну лошадей и хлопнув их голыми пятками по гладким бокам, снова помчались на увал. Вот и опять круглая вершина увала. И опять, медленно спускаясь, загребает волокуша шуршащее сено. И снова сено, как облако, колышется над стенками волокуши…

– Гляди, Чечек! – повторяет Ардинэ. – Гляди!

– Гляжу, гляжу, – отзывается Чечек, – не бойся!.. – и, не оглядываясь по сторонам, вытирает рукавом вспотевший лоб.

Июльское солнце щедро поливало зноем, золотое марево дрожало над землей. Сладкий, густой и душный запах сена неподвижно висел над долиной.