Текст книги "Алтайская повесть"

В домике Марфы Петровны

Прошел май. Прошли трудные, волнующие дни экзаменов.

В эти дни Костя не знал и не видел ничего, кроме книг, учебников, тетрадей, чертежей.

Ваня Петухов, которому Костя помогал готовиться к экзаменам, однажды сказал:

– А ты-то, Кандыков, что сидишь над учебниками не вставая? Ты и так сдашь!

– Как сдать… – ответил Костя. – Можно сдать по-разному. А я хочу – на пятерки.

Костя сдал на пятерки. И лишь на другой день после того, как в последний раз вышел из экзаменационного зала, он вдруг почувствовал, что жизнь хороша и разнообразна. Ему хотелось все: и побежать в сад проверить яблоньки, и взяться за арык, и послушать болтовню Чечек, расспросить о ее делах. Но отец сказал, что в колхозе нужны люди на посадку картошки, и Костя с удовольствием отправился в поле. А самой главной заботой его было – написать заявление и отправить в Барнаульский плодово-ягодный техникум.

Кроме всех этих забот, возникла еще одна: он вдруг, помимо своей воли, стал актером.

Однажды, возвращаясь с колхозного поля чуть-чуть усталый, он зашел в школьный сад. Нежная листва маленьких яблонь смутно зеленела в синеватых сумерках. Деревца стояли тихие, словно удивленные, что они живут, что у них под мягкой корой идут соки, что они, как и взрослые деревья, тоже сумели развернуть листья.

Костя медленно шел по саду и, задумчиво улыбаясь, думал: «Ухожу… И в классе уже кто-то другой будет сидеть на моей парте. И за моими яблоньками будет ухаживать кто-то другой. А меня здесь будто и не было… яблоньки мои и то меня забудут… Ну, это-то ничего. Лишь бы ребята их любили!»

В таком чуть-чуть грустном раздумье он вышел из сада на школьный двор. И тут же несколько голосов окликнуло его:

– А, вот как раз и он… Кандыков! Костя! Иди сюда!

На крыльце беленого домика, в котором жила Марфа Петровна, сидели ученики – и младшие, и старшие, и средние. И сама Марфа Петровна в своем белом, надвинутом на глаза платке сидела на верхней ступеньке. Настенька, Ольга Наева из шестого, Таня Чубукова, Алеша Репейников, Мамин Сияб – все кричали и звали Костю. И звонче всех кричала Чечек:

– Кенскин, иди сюда! Иди скорее! Бежи!

Тут же кто-то поправил ее:

– «Бежи»! Эх, ты, а еще в шестой класс перешла!

Произошел быстрый спор:

– Да, «бежи», потому что – «бежать».

– Нет, «беги», потому что – «бегать».

– Ну и пусть «бегать»! Вот еще! – И Чечек снова закричала: – Кенскин, бегай сюда!

Костя подошел, немножко удивленный:

– Что случилось? – и сразу посмотрел на Чечек: опять что-нибудь натворила?

Чечек поняла его взгляд и, мешая со смехом звонкие слова, зачастила:

– Нет, нет, Кенскин, я ничего! А ты у нас Петр Великий будешь! А Манжин будет арап! А Мая будет невеста! А я буду на пиру танцевать!

Костя растерялся:

– Я – Петр Великий? Манжин – арап?..

Все рассмеялись.

– Сядь, Кандыков, – улыбаясь, сказала Марфа Петровна. – Мы тебе сейчас все расскажем.

Оказалось, что драмкружок, перед тем как ученики уйдут из школы на лето, решил поставить прощальный спектакль. Но задумали ставить пьесу и снова вспомнили, что пьес-то у них нет. Старые, заигранные ставить не хотелось. Решили что-нибудь инсценировать. Так, на Новый год они ставили спектакль по книге Гайдара «Тимур и его команда». В марте разыграли сказку про бабку и деда: как бабка поехала в поле пахать, а старик взялся за домашние дела. Этот спектакль был такой веселый, что смех в зале ни на минуту не умолкал. Неизвестно, как сами артисты терпели, не смеялись. Но что же поставить теперь?

– Скоро Пушкинские дни, – сказала Марфа Петровна. – Может, что-нибудь у Пушкина взять?

Два вечера просидели за Пушкиным: читали вслух стихи, просматривали повести, сказки…

– Вот как нравится мне «Арап Петра Великого»! – сказала Настенька. – Я сегодня ночью прочитала. И прямо так нравится!

– А давайте возьмемся за «Арапа»! – предложила Марфа Петровна. – Петр Великий, ассамблеи, бояре…

Воображение вспыхнуло. Заговорили наперебой: что можно изобразить, как изобразить, кто кого будет играть. В тот же вечер сели писать пьесу. Оказалось, что сделать это нелегко: нужно разбить текст на действия, нужно переложить его на диалоги и монологи… Но труда не жалели – и через неделю пьеса была готова. Может, она получилась не так уж складно – но что за беда! Зато какие интересные слова можно было произносить со сцены и какие необыкновенные костюмы можно было придумать!..

Но когда взялись разучивать роли, Таня Чубукова испугалась:

– Что это мы! Что мы задумали! Да у нас же ничего нет: ни декораций, ни костюмов – ничего… И причесок нет! А откуда мы кринолины возьмем? Ведь тогда кринолины носили.

– Э, не беда! – возразила Марфа Петровна. Она в своем воображении уже видела этот спектакль, он уже пленил ее, в ее уме уже звучали раздумчивые реплики Ибрагима, и твердый голос Петра, и неясные речи плачущей невесты. – Не беда! Сейчас ничего нет, а возьмемся да все сделаем – вот и все будет! Ну, посмотрим: что нам для декораций нужно? Так… Столы. Кресла… Можно на стулья подушки положить да накрыть чем-нибудь – вот и кресла! Кто возьмется?

– Ну, это просто! – отозвалась Ольга Наева. – Это хоть и я могу.

– Ладно, ты делай кресла. Теперь люстру надо. Люстру обязательно! Ну, кто сделает люстру?

Все молчали, поглядывая друг на друга.

– Ну, кто же?

– А мы же не знаем, какая бывает люстра… – робко сказала Мая.

– Ну что такое «не знаем»? Не знаете, так узнаете. Раз охотников нет, то сделай это ты, Настенька.

Настенька слабо замахала рукой, словно отгоняя пчелу:

– Нет, нет, Марфа Петровна, я не сумею. Я даже не знаю, как и взяться! Ведь я никогда ни одной люстры даже не видела!

Но Марфа Петровна не слушала:

– Сделаешь, сделаешь. Отыщи картинку да посмотри, если не видела.

Настенька, совсем растерянная, побежала в библиотеку. Она надеялась, что хоть в какой-нибудь книге найдет картинку с люстрой.

С этого вечера в домике Марфы Петровны словно улей гудел. Марфа Петровна привезла из Элекманара большой кусок марли. Девочки кроили эту марлю, красили, крахмалили, шили бальные платья для ассамблеи. Белые, розовые и голубые, воздушные, словно облака, куски материи пышно лежали на столах, топорщились на лавках, развевались среди комнаты – примеривались, притачивались. Наряжали невесту. Мая стояла среди комнаты, поеживаясь голыми плечами. Девочки из старших классов – Ольга Наева и Таня Чубукова – улаживали на ней белый лиф.

– Сборок побольше, сборок побольше! – говорила Марфа Петровна. – А вокруг шеи надо еще воланчик сделать. А вот сюда – цветок… Надюша, дай цветок покрасивее!

Надюша, румяная, чернокосая, сидела у окошка, словно Весна, окруженная легким ворохом красных и белых цветов. Цветы возникали у нее в руках очень легко и быстро – густые розы, зубчатые гвоздики, пушистые астры. Красные и белые цветы, потому что у Надюши была только красная и белая бумага. Маленькие острые обрезки пестрели у нее под ногами.

– Розу, – спросила Надюша, – или астру?

Марфа Петровна приложила к жестким оборочкам красную розу, потом белую розу, потом красную гвоздику… Мая не смела шевелиться, но изо всех сил косилась в зеркальце, висевшее на стене: как это будет?

– Нет, нет! – сказала Марфа Петровна. – Красные цветы невесте – грубо!

– Если бы розовые… – прошептала Эркелей.

– А что, нужны розовые? – подхватила Лида Королькова. – Давайте сюда, краска осталась!

– Цветы, цветы! А вот что с юбкой делать? – вдруг закричала Ольга Наева, которая прилаживала на Мае юбку. – Ведь она падает, виснет! Ну что это, разве это придворная дама стоит! Просто сосулька какая-то!

– Кринолины надо.

– Вот то-то и дело, что кринолины! А из чего?

– Я знаю из чего! В сарае старая бочка валяется – можно обручи снять.

– Может, лучше из проволоки сделать?

– А где проволока?

– В колхозе у кладовщика попросим! Что ему, жалко?

– Чечек, бежим за проволокой! – крикнула Катя Киргизова.

– Бежим!

На пороге девочки столкнулись с Настенькой. Она была совсем расстроена.

– Марфа Петровна, нигде люстры нет. Ну что делать? А где есть, так нарисовано мелко – не разберешь ничего!

– А ты поищи, придумай, – ответила Марфа Петровна.

– Я не знаю!..

– Что это такое: «Не знаю»! – сказала Марфа Петровна. – Кто это тебя учил отступать? Добиваться надо, а не отступать! У Анатолия Яковлевича была?.. Нет? К нему сходи. К математику сходи. К Анне Михайловне…

Настенька ушла снова.

Вскоре прибежали Нюша Саруева и Алеша Репейников. Они принесли целую охапку мятого льна.

– Алешка, уходи! – взвизгнула Мая.

Но Алеша не слышал.

– Вот, дали! Сам Матвей Петрович дал! – закричал он. – А конюх начал ругаться, говорит: «Тут три пары вожжей выйдет». А мы говорим: «А кто старше – конюх или председатель? Нам же сам председатель Матвей Петрович велел!..»

– Давай, давай сюда! – обрадовалась Марфа Петровна, принимая лен. – Девочки, добывайте щипцы, сейчас парики будем завивать!.. А ты, Алеша, иди отсюда, беги в зал, там ребятам помоги – они декорации делают.

Вскоре явились Чечек и Катя Киргизова. Зазвенела проволока, с грохотом вкатились ржавые обручи с разбитой кадки. Пошли в дело старые материнские юбки, которые ворохом лежали в углу. К этим юбкам решили пришивать каркасы для кринолинов. Обручи не пригодились – они были слишком тяжелые, прорывали материю. А гнутая проволока оказалась хороша.

Первая надела платье с кринолином Мая, и все девочки закричали от восторга:

– Ой, красиво! Придворная дама! Как на картинке – аккурат, аккурат так!

– А мне? А мне? – спрашивала Чечек, теребя Марфу Петровну. – А мне тоже такое платье будет? И с голыми руками? И прическа будет?

– Все будет! – отвечала Марфа Петровна. – Ты у нас самая первая дама будешь. Только побыстрее иголкой шевели!

Потом встал еще один вопрос: как одеть мальчиков? Этот вопрос обсуждали всем миром. Позвали ребят, стали вспоминать, у кого из них какие пиджаки есть, какие курточки…

– А шляпы?

– У нашего конюха шляпа есть, только обвислая…

– Ничего! Треуголку сделаем: поля загнем, белые оборки пришьем…

– У Григория Трофимыча есть шляпа!

– Не даст. Она у него новая.

– Даст! Он с ребятами сцену делает. Даст!

– А кафтан Петру?

– Может, отцов пиджак?

– Не выйдет. Надо, чтобы кафтан длинный был. А Косте отцов пиджак почти впору будет. Вот дылда вырос!

Бегали по деревне, выпрашивали пиджаки, курточки. Манжина одели очень хорошо: черная плисовая жакетка Костиной матери выглядела на нем как отличный кафтан, только рукава подогнули, а белое жабо из марли казалось настоящим кружевом.

– Смотрите, какой Манжин красивый! Смотрите! Только надо его сажей чуть-чуть подмазать – он же арап!

– Не надо! А то скажут, что он ходил трубы чистить.

– Ну, тогда коричневой краской. А какой же арап, если белый?

– Ну, это-то хорошо! А вот Петру, Петру что надевать?.. Вот вырос ты, Кандыков, – ни во что не обрядишь!.. Ты вспомни: может, у вас какой дедушкин армяк завалялся?

– Армяк? Это царю-то? Ему мундир нужен!

– Стойте! Я знаю, где мундир взять, – сказал Ваня Петухов. – У Карповых. У дяди Павла Карпова мундирчик есть – новенький, офицерский!

– Кандыков, ступай проси! – сказала Марфа Петровна.

– Я… боюсь. Как-то неудобно.

– С Петуховым идите. Что тут неудобного? Раз нужно!

…Дядя Павел Карпов только что вернулся с пашни и садился обедать.

– Мой мундир? – удивился он. – Ну, не знаю…

– Что такое «не знаю»! – вмешалась его жена Степанида. – Вот еще что вздумали! Дай им новенький мундир!

– Да ведь мы аккуратно будем, – возражал Ваня, – мы его и не помнем даже! Все будет в порядке.

– Ничего не знаю! – отмахнулась тетка Степанида. – Что хотите говорите, а мундир не дам! Ишь ты, что вздумали – новенький мундир им на баловство дать! Разорвут, пятен насажают…

– Да тетя Степанида, ну мы тебе даем слово!..

– Никакого вашего слова мне не нужно! Куда мне его, ваше слово-то?

Костя, красный от конфуза, потянул Петухова за рукав:

– Пойдем. Раз не дают, значит, нельзя. Хватит тебе!.. – и вышел из избы.

Ваня Петухов попытался еще уверить тетку Степаниду, что мундир им просто необходим, но ничто не помогало. И Ваня ни с чем последовал за Костей…

– Эх вы, простофили! – сказала Марфа Петровна. – Не сумели человека убедить! Федя Шумилин, ступай ты. Ты у нас побойчее. И кто-нибудь из девочек… Лида Королькова, беги!

Но и эти посланцы вернулись ни с чем – тетка Степанида их и слушать не стала.

– Придется самой идти, – вздохнула Марфа Петровна. – Вот ведь народ несознательный! Хоть бы подумали: ну, а в чем же царю Петру прийти на ассамблею? «Новенький»! Так ведь царю и нужен новенький!.. Лида, садись на мое место. Вот тебе иголка. А я пойду.

Марфа Петровна стряхнула с себя нитки и обрезки, повязалась получше своим белым платком и пошла.

Тетка Степанида даже ахнула, когда узнала, что и Марфа Петровна пришла за тем же самым – за самым лучшим Павловым мундиром, который хранился у нее в сундуке, пересыпанный нафталином.

– Да что это вы, однако, Марфа Петровна! – сказала она возмущенно. – То ребят посылаете, то сами… Что это вы так чужим добром распоряжаетесь?

– Ничего твоему добру не сделается, – ответила Марфа Петровна. Ребятам не веришь – мне поверь: вернем в целости! Ну что же ты за человек – не можешь нас выручить! Ведь спектакль-то и ты придешь смотреть.

– Да могу и не смотреть, важность какая!

– Ну, как хочешь, – сказала Марфа Петровна, – а я от тебя не отступлюсь.

От Карповых она прошла прямо в правление. Председатель колхоза Матвей Петрович, суровый сероглазый человек, внимательно выслушал Марфу Петровну. И хотя он торопился в поле, все-таки завернул с ней вместе к Карповым.

Павел Карпов, увидев в окно председателя, смутился:

– Гляди, Матвей Петрович с учительницей идет!.. Дай ты уж ей этот мундир! Ну что ты над ним трясешься?

– Ох, батюшки! – засуетилась тетка Степанида. – Прямо разбой какой-то!

– Ну что это вы какой народ чудной! – сказал, входя, Матвей Петрович. – Уж если Марфа Петровна ручается, неужели вам этого мало? Вы ей детей своих доверяете – не боитесь, а мундир доверить не можете!

– Да мне не жалко, пусть возьмут! – сказал Павел. – Это вот Степанида… И что она в этот мундир вцепилась!

Степанида сдалась. Она взяла ключ из шкафа и с ворчанием пошла отпирать сундук. И тут же, на глазах председателя, отряхивая от нафталина новый, с красными кантами мундир, отдала его Марфе Петровне:

– Только уж вы его поберегите! Уж пожалуйста! Ведь он у нас совсем новенький – ни одного пятнышка!

Марфа Петровна, веселая, спешила домой. Ну вот, теперь и царю Петру в люди показаться не стыдно!

Хрустальное ожерелье

Смотреть «Арапа» собралась почти вся деревня. Даже с того берега, из-за Катуни, кое-кто прибыл. Это ничего, что день прошел на пашне, что руки еще не отдохнули от плуга, от ведер на поливке огородов, от топоров и пил на постройке колхозного двора. Школьные спектакли всегда были как праздники.

Костя целый день возил навоз. И руки у него дрожали от усталости, когда он за кулисами надевал свой роскошный, с загнутыми полами мундир.

– Что это – кур воровал, что ли? – засмеялась Ольга Наева, помогая ему одеваться. – Ишь как руки трясутся!

Костя улыбнулся:

– Не кур воровал, а навоз нарывал.

– Это кто тут про навоз толкует? – раздался строгий голос Марфы Петровны. – Про всякий навоз сейчас надо забыть. Помни только: ты царь Петр! Слышишь? И мысли у тебя должны быть царские, и слова, и походка… И никакой навоз ты сегодня не нарывал, ты сегодня указы писал, боярам бороды брил, иноземных послов принимал. А потом задумал Ибрагима женить. Понял? Ну-ка, побравее, расправь плечи!.. Хорош!.. Дай-ка я тебе еще брови получше подчерню.

Костя, стараясь ступать потверже и голову держать повыше, подошел к зеркалу… и слегка отшатнулся: незнакомый человек с черными бровями и черными усами глянул на него.

– Глядите, глядите! – приглушая неудержимый смех, еле вымолвила Настенька. – Кандыков сам себя испугался!

– Тише! – сказала Марфа Петровна. – Даю звонок! Начинаем!

Прозвенел третий звонок, прошуршал занавес. Стало тихо-тихо, и среди тишины донесся со сцены голос Манжина-Арапа, произносившего свой задумчивый монолог…

Спектакль развертывался пестро, красочно, неожиданно. По сцене ходили люди в диковинных нарядах, с серебряными пуговицами (серебро – бумажки от конфет), в коротких штанах, в завитых париках, посыпанных тальком. Звучали благородные речи «Ибрагима» и властный голос «Петра» Большая и совсем неведомая жизнь проходила перед глазами удивленных зрителей.

А когда открылась ассамблея, то в зале пронесся приглушенный возглас. Вдруг все захлопали. Что-то удивительное происходило на сцене, что-то веселое, пестрое!

Шкиперские жены в полосатых чулках, в красных юбках и белых чепцах сидели в углу и вязали чулки. Их мужья, неуклюжие голландцы, курили трубки и пили пиво.

И чудо из чудес! – с потолка спускалась круглая люстра с белыми свечками, вся перевитая гирляндами из мелких цветов.

Одна за другой вышли в плавном танце под музыку (баян и гитара) придворные дамы и кавалеры. Прически, локоны, украшенные цветами, кринолины, сверкающие галуны (елочная золотая и серебряная канитель)…

– Это кто же? – шептались в зале. – Вот та, во всем голубом? Королькова? Нет!.. А невеста, невеста! В белых цветах! Неужели Майка Вилисова?.. А Чечек-то, Чечек! Посмотрите – так вся и сверкает!..

Чечек танцевала, еле касаясь пола. Розовые оборки развевались, на голове покачивались красные цветы. Но что-то неверное было в ее танце: она все сбивалась в угол, подальше от «Петра», который сидел за столиком.

– На середину!.. На середину!.. – шипела из-за кулис Марфа Петровна. – Не жмись в угол!..

Чечек услышала этот голос. Она весело вышла на середину, но, встретив пристальный и гневный взгляд «Петра», снова сбилась и ушла в танце подальше от него – на другой конец сцены. А «Петр», позабыв, что он должен разговаривать с гостями, сдвинув брови, следил за Чечек: «Откуда у нее ожерелье? Откуда? Неужели…»

Чечек кончила танец, постояла у стены, закрывшись бумажным веером, и вдруг тихонько юркнула за кулисы. «Петр» встал и, крупно шагая через всю сцену, устремился за ней. Произошло замешательство. Все переглядывались: «Куда же он?»

Все спас «Ибрагим».

– Ваше величество! – сказал он, взяв «Петра» под руку, и незаметно ткнул его кулаком в спину. – Куда же вы? Мы еще не кончили наш приятный разговор!

Костя еле доиграл сцену. Он улыбался «Ибрагиму», шутил с его «невестой», пил пиво, а сам нетерпеливо поглядывал: не вернулась ли Чечек? И, как только закрылся занавес, «Петр» растолкал своих гостей и бросился за кулисы.

Чечек и здесь не было. Костя, гулко топая большими сапогами, пробежал в класс. Чечек стояла у окна, возле высокого аспарагуса, и задумчиво смотрела куда-то во тьму. Одинокая лампа освещала ее – маленькую княжну в розовом кринолине, в цветах и оборках, с бриллиантовым ожерельем на шее. Услышав Костины шаги, она испуганно обернулась.

– Это что у тебя за ожерелье? А ну-ка, покажи! – сказал Костя, сверкая глазами из-под черных намазанных бровей.

Чечек обеими руками закрыла ожерелье:

– А тебе какое дело? Вот ишо!

– Ты где его взяла?

– А тебе что? Может, мне бабушка дала!

– Бабушка? Не выдумывай! Отними руки!

– Да, бабушка!.. А вот не отниму! Не отниму руки!..

Костя решительно схватил руки Чечек и отвел от ее шеи. Чечек рванулась – большой горшок с аспарагусом с грохотом упал на пол, и алмазы, сразу потускневшие от теплоты рук, посыпались под ноги, застревая в крахмальных оборках…

– Ой, весь горшок в куски! – всплеснула руками Чечек.

Но Косте было не до горшка. Он поднял одну из алмазных зерен – маленькую, тающую в руках градинку.

– Так и есть – мои кристаллы схватила! Эх, была бы ты парень… – Костя сжал кулак.

Чечек, шурша оборками, отбежала к двери:

– О, уж кристаллы твои! Чуть-чуть поблестели и все растаяли! Смотри, смотри – ты их сам все растопочил!

Дверь тихонько приотворилась, и Чечек сразу замолкла: в класс вошел Анатолий Яковлевич.

– Это что тут происходит?

Костя и Чечек хмуро молчали. Анатолий Яковлевич еле сдержал смех, взглянув на «его царское величество», у которого одна бровь размазалась по щеке, парик и шляпа сдвинулись на ухо, а черные усы торчали свирепо, как у тигра.

– Что здесь происходит? – повторил он строго. – Кричат… Цветок свалили… Такой цветок был хороший!

Чечек испуганно посмотрела на Костю, потом на директора.

– Это не я! – быстро сказала она. – Это он!

Костя посмотрел на нее, и в глазах его сверкнула такая ярость, что Чечек сразу испугалась, как бы он не забыл, что она не парень.

Анатолия Яковлевича душил смех, он больше не мог сдерживаться при виде этого разъяренного «Петра» и, едва вымолвив: «Уберите все!» – выхватил носовой платок и, уткнувшись в него, быстро вышел из класса.

Костя снял мундир, бережно положил его на парту и стал собирать черепки.

– Давай я тебе помогу, а? – сказала Чечек.

Костя молчал. Чечек подошла поближе, присела на корточки:

– Кенскин, давай я землю сгребу… Не пачкай, не пачкай руки, я сама!

– Не надо, – ответил Костя не глядя.

Чечек погрустнела, притихла.

За дверью раздались приглушенные голоса, отрывистые, тревожные:

– Не видали Кандыкова?.. Костя! Кандыков!.. Где он? Ему сейчас на сцену! Последнее действие, а его нет!

Дверь распахнулась.

– Он здесь! – крикнул Репейников. – Вот он!

– Иду, иду, – сказал Костя, поспешно отряхивая руки и хватая мундир.

Репейников скрылся, крича кому-то:

– Он идет!

– Кенскин… – тонко и жалобно позвала Чечек, – уж ты и рассердился!

– Да, рассердился, – ответил Костя, не оборачиваясь.

– Из-за какого-то цветка!

– Не из-за цветка, а из-за того, что плохо поступаешь.

Чечек вышла вслед за ним из класса.

– Кенскин, ведь я же знаешь как Анатолия Яковлевича боюсь!..

– Значит, свою вину на других надо валить!

– А если бы ты меня за руки не хватал, то я бы и цветок не уронила!

– А если бы ты мои кристаллы не взяла, я бы тебя за руки не хватал…

– Кенскин, Кенскин! Значит, ты теперь со мной и дружить не будешь?

– Нет, – сказал Костя, – таких друзей мне не надо! – и скрылся за кулисами.

Чечек больше не могла выходить на сцену. Ничего не случится, если на балу не будет одной маленькой княжны… Она сняла с себя цветы и кринолин, положила их на ступеньки, ведущие за кулисы, и тихонько ушла из школы.