Текст книги "Квартира с привидениями (сборник)"

В тени белой собаки

Как иногда несколько минут в жизни человека могут изменить всё.

Вдруг сойдутся планеты, цифры… Что там ещё должно было сойтись, чтобы доктор сказал ей в это утро: «Пришли стёклышки и анализ неутешительный, операцию назначаю на завтра». Внутри у Инны что-то оборвалось после этих слов. Потемнело в глазах…

До этого момента в городе сияло лето. Он был таким красивым с улицами-террасами, спускающимися по склонам сопок к голубой бухте. Инна с лёгкостью сбежала по лестнице от остановки автобуса к параллельной улице, где располагалось здание онкоцентра. Она была уверена, что произошла какая-то ошибка, случайно ударилась, вот и появилось неприятное ощущение, а маммолог просто слишком подозрителен. Он так и сказал при прошлом обследовании: «Проверимся, милочка моя, и забудем наши волнения». Он по-отечески приобнял её тогда за плечи и попросил прийти через неделю за результатами.

А теперь назначает срочную операцию, правда, опять успокаивает, что опухоль может быть и доброкачественной, но: «Чем раньше мы исключим все подозрения, тем лучше.» Инна понимает, что это – всего-навсего уловка сердобольного доктора, иначе почему так срочно операция…

Тёмный день встречает Инну за дверями больничного корпуса.

Тёмное небо, серые деревья, лестница крутая и бесконечная, она с трудом преодолевает её и выходит на остановку автобуса… Мозг атакуют чёрные мысли. Она смотрит на свинцовое шоссе и понимает, что самое простое – сейчас выбежать на него, только нужно улучить момент, когда на остановке никого не будет.

Вот она осталась одна у павильона, только большая белая собака, вдруг откуда-то появилась рядом и стояла, почти касаясь её своим тёплым боком и, вдруг ринулась на мостовую… Визг тормозов… Глухой удар.

Инна забежала за павильон. Её тошнило. Желудок мучительно вытряхивал боль, страх. Наконец конвульсии остановились, и Инна вышла из-за павильона. По шоссе мчался непрестанный поток машин.

Никаких следов на дороге и ни одного человека на остановке…

Вскоре подошёл автобус, и Инна поехала домой. Там ждали её муж и дочь… Нужно готовиться к завтрашнему дню.

Операция прошла успешно, к счастью, как и предполагал доктор, маленькая опухоль оказалась доброкачественной и её быстро удалили.

Оказавшись в роковом месте, Инна с ужасом вспомнила событие далёкого дня. Ей было жутко представить, что с ней могло никогда не случиться всего того прекрасного, что после испытания приготовила ей судьба.

Нам не дано узнать, до поры до времени, что ждёт нас за поворотом.

А была ли собака на остановке Инне не узнать никогда…

Гранаты

В больничном коридоре послеобеденная тишина. Только две медсестрички: одна совсем молоденькая, лет двадцати, вторая – значительно старше, взволнованно обсуждают последнее событие.

– Клавдия Ивановна, как Вы только работаете здесь столько лет? Я вот всего месяц в этом аду, но меня и зарплата не удержит, уйду, как только найду что-нибудь поспокойнее. Они же ничего не понимают. А Вы с ними – Валечка, Ниночка, готовы сопли и слюни вытирать…

– Эх, Лена, Лена. Никто ни от чего в жизни не застрахован. Поддержать человека в трудную минуту, знаешь, тоже радость. Хоть и сопли вытереть, как ты говоришь. Вот смотри, женщина, ещё молодая совсем, сорока нет. Заметная актриса в нашем театре, муж красавец, предприниматель, депутат, а судьба какая… Доктор сказал, что изменения сознания у неё необратимые.

– Вы так ловко её успокоили и зафиксировали. Она же хрупкая с виду, а силища…

– В моменты приступа так бывает часто. По опыту знаю. Но она и лечится-то всего две недели. Постепенно всё стабилизируется.

– И, чтобы ты знала, не только лекарства ей помогут, но и наше внимание. Она и не узнаёт никого, и говорит порой странные вещи, но по глазам она читает очень хорошо, имей это ввиду.

– Сейчас, может, уснёт.

– Уснёт она. Как же. Она и притвориться может. Вчера думала, что спит, хотела поправить полотенце, так она вскочила и чашкой в меня запустила. Еле увернулась. Нет, уйду я. Мне кажется, они все хитрые, себе на уме. А мы должны к ним с лаской и вниманием… Не понимаю. Интересно, а от чего эта шизофрения приключается?

– Ох, от чего… Работаю я здесь уже двадцать лет. Всякого навидалась. Чаще, конечно, наследственное. Но бывает и после потрясений каких-то. Была тут женщина, так после родов привезли.

– Казалось ей, что рождённая девочка пришла её убить. Даже после менингита, помню, мальчишка был, так тот вообще слышал голоса, которые звали его в небо. Страшно и непредсказуемо. Бабулечка из седьмой сына ждала-ждала, да и решила, раз не пишет и не приезжает так долго, похитили его бандиты. Во все инстанции письма пишет, чтобы спасли его.

– А он приехал, жив, здоров, только матушка в нём не сына, а его двойника видит. А ты думала здесь всё наркоманы да алкоголики…

– А у этой Нины Сергеевны-то, что случилось? Сами же говорите, всё у неё в шоколаде… – Лена на минутку умолкла, увидев мужчину, направляющегося по коридору к ним…

– Смотрите, а вот и муженёк её идёт. И чего таскается каждый день.

– Глупая ты, Лена. Как может успокоиться человек, когда в дом пришло такое горе.

– Да ладно. Походит, походит, а потом найдёт кого-нибудь, а Ниночку свою в дом инвалидов пристроит. Все они мужики одинаковые. Я бы и сама его с удовольствием успокоила…

Лена так кокетливо повела плечиком, что грудь рельефно проступила под халатиком.

– Э-эх, успокоительница, иди уже на пост. Я сама с ним поговорю.

Клавдия Ивановна пошла навстречу коренастому мужчине в очках. На плечи его был торопливо наброшен белый халат, из-под которого виднелся объёмный пакет.

– Иван Анатольевич, Вы опять с полным пакетом. Нельзя же так. Каждый день… Мы уже всех больных фруктами накормили.

– Ох, Клавдия Ивановна, я, право, не знаю, что можно ещё принести, – смущаясь ответил посетитель, – а Ниночка любит фрукты. Сегодня замечательные гранаты увидел, хочется её порадовать.

– Иван Анатольевич, к сожалению, у Нины Сергеевны ничего пока не изменилось. Только вот успокоили после приступа. Она, наверное, спит сейчас. Вам же доктор сказал, что мы позвоним, когда лучше прийти, – с плохо скрываемым упрёком заметила медсестра, преграждая дорогу посетителю.

– Клавдия Ивановна, Вы уж меня извините. Я, может, доставляю Вам лишних хлопот. Но хочу быть рядом с Ниной. Она должна чувствовать меня, тогда скорее поправится, я уверен.

Медсестра услышала в голосе мужчины такие искренние чувства, что отступила от двери палаты, пропустив его.

В малюсенькой комнатке была одна кровать, да тумбочка. На окне – решётка. Иван Анатольевич никак не мог привыкнуть к этому аскетизму. Не мог без боли смотреть на жену. Не знал чем, кроме ежедневного своего присутствия, может ей помочь. Достал из пакета несколько ярких плодов и положил на тумбочку рядом с ней.

Нина лежала с закрытыми глазами, плотно укрытая до самого подбородка одеялом. Беззащитная, бесконечно любимая…

Он тихо, чтобы не нарушить её сон, приблизился к кровати. Прядка каштановых волос трогательно легла на губы, и он протянул руку, чтобы отвести её… В тот же миг Нина открыла глаза и плюнула в него.

Искажённым злобой голосом она закричала:

– Ищейки, предатели! Связали! Отравители! Отпустите меня домой!

Иван Анатольевич резко отступил, гранаты посыпались на пол.

На шум в палату поспешила войти Клавдия Ивановна. Она жестом показала Ивану Анатольевичу на дверь и он, сгорая от неловкости, вышел. Бегом спустился по лестнице, сбросил халат и вышел на улицу. Шёл, не разбирая дороги. Навстречу мчался мальчишка на роликах. На шее его висел плеер с какой-то дьявольской музыкой. Он чуть не столкнулся с Иваном Анатольевичем.

– Ты что, дядя, не видишь куда идёшь? – резко вскрикнул он.

Только теперь Иван Анатольевич ощутил себя, своё постыдное бегство. Но не мальчишку он увидел, а искажённое злобой лицо Нины и красное пятно раздавленного на жёлтом полу граната…

И тут же, откуда-то из подсознания, возникла картинка цветущего граната, растущего у спуска к морю, и Нина около него с сияющими от счастья глазами – последний их отпуск в Сочи год назад…

Он даже услышал её звонкий смех и фразу, сказанную тогда – Милый, давай вернёмся сюда, когда гранаты созреют. Вместе сорвём и съедим мелограно в знак нашей верности и любви…

А потом был год испытаний. Вернуться в Сочи не удалось. Я слишком много работал. Чего же не знал я о своей Нине, прожив вместе с ней пятнадцать счастливых лет? Чего не сделал, чтобы уберечь?

Две новеллы о благих намерениях

Горький шоколад

С утра на улице было зябко и сыро. Моросил тягучий дождь. Густой туман укрывал серой пеленой нежную зелень и цветение апрельских садов.

В такую погоду хорошо в библиотеке. Тепло, уютно, море книг.

Особенное удовольствие – сидеть за книгами, когда за окном дождь… Очень не хочется выходить на улицу. Правда, свежие газеты и журналы всё же нужно забрать на почте. Но можно и повременить.

В библиотеку до обеда наверняка никто не придёт, нашла я для себя уловку, продолжая перелистывать художественный альбом.

Но одна посетительница всё же пришла. Это Лида – наша постоянная читательница.

– И дождь Вас не остановил, – с нотками радушия и сочувствия в голосе, встретила её Татьяна, моя сослуживица. – На улице так неуютно…

– …Но я же обещала, – ответила Лида, пристраивая мокрый зонт в уголке. – Вот рецепт кулича, – отдала она нам листок, аккуратно заполненный убористым почерком с необычным наклоном влево, – получается он душистым и пышным. А это – для украшения, – Лида развернула небольшой кулёчек. В нём маленькие крупинки всех цветов радуги.

– Ещё бы солнышка, – посетовала я.

– Туман обязательно рассеется. Завтра же такой Праздник! – Лида говорит с кроткой улыбкой, но очень уверенно.

Я проводила её до дверей и заметила, что дождь действительно прекратился. Солнце растворило туман.

Во время обеденного перерыва мы с Татьяной отправились в соседний магазин. Торопливо пробежались по торговому залу. Нужно было ещё успеть на почту. У самой кассы бабуля, напоминающая чопорным видом учительницу на пенсии, перебирала плитки шоколада. В конце концов, так и не взяв ни одной, ушла. Татьяна взяла три плитки. У меня аж глаза округлились от удивления. Я-то знаю, что она на каждую лишнюю калорию смотрит, как на своего злейшего врага…

Заметив мой недоумённый взгляд, Татьяна многозначительно промолчала. Когда мы отошли от кассы, торопливо уложила продукты в сумку, оставив шоколад в руке, и потащила меня к выходу.

– Пойдём быстрее, – с несвойственной ей горячностью протараторила подруга, – догоним бабулю…

Только тогда я поняла, что она затеяла. Удивилась, что не мне в голову пришла такая замечательная идея.

На улице догнали хрупкую фигурку в старомодном пальто и шляпке-таблетке… Догнать её нам удалось легко, а вот вручить шоколад…

Татьяна, остановив пожилую женщину, стала сбивчиво подбирать слова, протягивая ей плитки в разноцветных обёртках. Та резко отшатнулась. Я едва успела поддержать бабулю, чтобы она не упала. Татьяна что-то лепетала о Празднике, о добрых намерениях…

Бабушка, посмотрев со скорбью и обидой, твёрдо осадила наш пыл.

– Я искала в магазине горький шоколад, при моём диабете можно только его, да не нашла. Вот спасибо, вы постарались…

Пенсионерка не сказала больше ни слова. Ушла, не оборачиваясь, неестественно выпрямив слегка сутулую спину. А мы со своим дурацким шоколадом стояли, как вкопанные… Придя в себя от решительной отповеди, перекинулись парой недоумённых фраз. Шоколад вручили девчонкам, пробегавшим мимо весёлой стайкой. Те, нисколько не заботясь о наших побуждениях, весело взяли угощение. С резвостью юных львят, распотрошили фантики и, поделив плитки, побежали дальше…

Всенощная

Совсем уже перед закрытием библиотеки к нам вновь зашла Лида. Она выглядела излишне возбуждённой. Мне даже показалось, что от неё пахнет спиртным. По сути, мы о ней и её семье ничего не знали, кроме того, что они большой семьёй приехали из Казахстана. Живут в трёхкомнатной квартире. Мечтают заработать денег и купить дом.

Самым примечательным, пожалуй, кроме ярко выраженной религиозности, мне казалось то, что у них с сестрой Леной и мужья братья. В каждой семье по двое детей. У каждой – мальчик и девочка. Вместе с ними живут ещё бабушка и дедушка – родители сестёр. Но бабушку и дедушку я никогда не видела гуляющими с детьми. Словно сёстры им не доверяли.

Но, возникшие было крамольные мысли, моментально испарились, когда Лида с воодушевлением стала говорить о Пасхе и пригласила нас с Татьяной в Храм на Всенощную.

– Это будет необыкновенно красиво и благостно! Приходите обязательно и приносите для освящения куличи и вообще всё, чем будете угощать своих гостей!

Я перед ней даже немножко оробела, так увлечённо она говорила.

Что такое «благостно» не очень поняла. В моём доме в детстве не было крашеных яиц и куличей. Когда ребятня забегала ко мне «кокнуться яйцами», мама вежливо угощала моих подружек конфетами, пирожками, и я убегала с ними во двор. Бабушка, догоняя меня на лестнице, доставала из кармана своего длинного фартука тройку оранжевых яиц и я, как все, могла соревноваться – у кого яйцо крепче. Вот и все познания.

Теперь-то все поголовно верующие. Витрины магазинов перед Пасхой ярко расцвечены всевозможными освящённым куличами, бутылками с «Кагором», красками для яиц.

В каждом доме полный набор пасхальной снеди, а вот «благости»…

И решили мы с Таней, слегка иронизируя над собой (словно хотели во что-то поверить, но боялись подлога), отправиться за ней в Храм.

А вечер был какой! Тёплый апрельский вечер с ароматом молодой листвы, вербы и черёмухи.

В Храме в цветах утопали золочёные иконы и Царские Врата, пахло ладаном. Вокруг множество людей: молодые, пожилые, дети… Только лица почему-то показались мне озабоченными. Не увидела я в них Света. Когда началась служба, старалась вслушиваться в слова Батюшки, но в монотонной, казалось, нарочитой речи, не слышала ничего, что бы меня умиротворяло. А я так хотела этого! Крестилась вместе со всеми, старалась повторять слова молитв.

Перелом произошёл неожиданно, когда запел церковный хор. Я не сразу увидела его за невысокой оградкой, в сторонке у окна. А когда увидела, уже не могла отвести глаз. Соло нежным колокольчиком выводила наша Лида. Обычно она говорила слегка глуховатым голосом. А сейчас в неё словно вселился ангел и это его голосом она пела. Глаза горели воодушевлением, щёки пылали…

«Девушка пела в церковном хоре…», прокручивались во мне слова из стихотворения Блока.

Чудо продолжилось, когда Батюшка повёл прихожан на Крестный ход вокруг Храма. Мы с Татьяной шли среди молящихся людей с зажжёнными свечами. Я прислушивалась к себе и старалась запомнить ощущение, наверное, это и была Благость – доверие, чистые мысли без всякой суеты – только голос Батюшки, звук покачивающегося на цепочке кадила, невысокие, какие-то особенные сосенки у Храма. Когда процессия сделала поворот, и я увидела действо как-бы со стороны, мне всё это показалось фантасмогоричным.

После короткого моления, всех пригласили на трапезу. Столы накрыли на улице и этот тихий поздний ужин, или ранний завтрак, уж не знаю, как и назвать, это общее вкушение «Что Бог послал», привело меня в тихий восторг.

Домой мы с Татьяной шли молча, словно боялись потерять чувство нежности к Пасхальному рассвету, к окружающей природной благодати.

Лидии и её сестры мы не заметили. Скорее всего, они с мужьями и детьми остались на следующую службу.

Через день мы с Татьяной ждали Лиду в библиотеке. Очень хотелось поблагодарить её за приглашение, поделиться впечатлениями. Но её всё не было и не было.

Через несколько дней пришла её сестра. Мы заметили, что Лена чем-то озабочена, даже подавлена. Вернула книги, которые брала Лида и поспешила к выходу. Я едва успела спросить, почему сестра сама не пришла.

– Вы разве не знаете? Лида пропала, – смущённо и горько ответила она, стараясь не смотреть мне в глаза.

Тут уж мы с Татьяной переполошились. Засыпали Лену вопросами…

– Пропала через три дня после Пасхи. Уже неделю ищем. Полиция ищет. Ушла утром из дома и не вернулась, – скупо ответила Лена. – Мы уже объявление на телевидение и в газеты дали. Ничего…

Лена ушла.

Вечером дома я включила местный канал телевидения и увидела сообщение о поиске пропавшей Лидии Осиповны Смирновой, двадцати пяти лет. На фотографии была, несомненно, она, наша Лидия.

Родные Лиды скоро уехали в соседний город, ничего о её судьбе я не слышала.

Если бы не Шуберт, может, не вспомнила бы и теперь. Всё же два года прошло после тех событий.

* * *

В областной библиотеке проходили Дни Ф. Шуберта. На вечер с участием моего любимого пианиста Виктора Кондратьева я полетела с самыми лучезарными ожиданиями. И не обманулась. Не было долгих биографических экскурсов. Только музыка. Свечи на столиках, альбомы с фотографиями на стеллажах. Уютная камерная атмосфера. Когда к Виктору присоединилась солистка и зазвучали слова Вечерней серенады: «Песнь моя, лети с мольбою тихо в час ночной…», меня словно обожгло. Я слышала этот голос раньше! Я всматривалась в фигуру женщины – невысокого роста, хрупкая, в тёмном скромном платье. В свете свечей было трудно рассмотреть её лицо. Но голос! Эти колокольчики. Вспомнилась Всенощная, пение Лиды, её исчезновение…

После окончания вечера я спросила библиотекаря о солистке.

– Лариса? Прекрасный голос! А о ней рассказать ничего не могу, – ответила к моему изумлению Вера Геннадьевна.

– Она с Виктором иногда бывает у нас. Живёт в монастыре, о себе ничего не помнит. Мама Виктора приходит в монастырь, когда требуются медицинская консультация. Так и с Ларисой познакомилась. Кстати, это имя она ей и дала. Сама-то женщина ничего о себе не знает, не помнит, как оказалась около монастыря, есть ли родные. Очень любит читать. Больше пока сказать ничего не могу.

– А можно посмотреть её карточку? – спрашиваю с надеждой. Формуляр заполнен чётким убористым почерком. Но главное, наклон букв, довольно редкий. Буковки наклонены не вправо, а влево.

Дома я нашла рецепт кулича, которым когда-то поделилась Лида.

Почерк – один в один… Голос… Лида – Лариса! Теперь я знаю, где её искать.

Замучила

Соседи по лестничной площадке являли собой колоритную пару. Галина, лет пятидесяти мощная женщина с пронзительным голосом, готовым всегда сорваться на крик. Василий, муж её, полная противоположность – хрупкий, молчаливый… Преображался он лишь выпив стакан-другой беленькой (так ласково говорил он о водке).

Вот тогда он бессвязно выкрикивал угрозы, размахивал руками в коридоре, около подъезда, ни на кого-то, так, в пустоту. Но продолжалось это представление не долго, до тех пор, пока из квартиры не выходила Галина.

Она орала и пинками засовывала его домой. Ещё какое-то время из-за двери слышались истошные крики, но быстро замолкали.

Однажды обычный ход событий изменился. Василий вернулся домой в обеденное время, пьяный, но невероятно тихий. Присел на скамейку у подъезда и сказал сидящим соседкам, удивлённо следившим за ним:

«Петрович умер… Как с ним прощались! Все говорили, что хороший был мужик и плакали».

Василий говорил сокрушённо, видно было, что событие его потрясло. Потом он лёг у скамейки, близ детской песочницы, сложил руки на груди и лежал, прикрыв глаза час или более, пока не вышла грозная жена. Она схватила его за рубашку на груди и дёрнула так, что отлетели пуговицы, и обнажилась впалая грудь Василия. Он молча поплёлся домой.

Вскоре Василий занемог. Уволился с работы. Часто стал надевать выходной костюм и ездить в область в поликлинику. Не пил, не курил.

А через месяц умер. Галина объясняла на поминках: «Рак его съел, да водка замучила».

Котурны

Он сказал: «Я сожалею, что подошёл к тебе тогда», – и вышел из комнаты быстрым шагом…

И вот, Лада сидит в одиночестве, нанизывает обиды на их отношения. А за окном кружится осень. Сентябрь утопает в яблоках…

В такой же день, десять лет назад, Аркадий сказал, что любит её больше жизни. Он так смотрел на неё, что ей стало больно от читавшихся в его глазах чувств.

А встретились смешно. Она тогда только закончила школу. Чувствовала себя свободной, окрылённой даже. Готовилась к экзаменам в институт. Бежала, сломя голову, на консультацию опаздывала. И вдруг сломала каблук. Он был такой высоченный… Стояла на дороге перед нелёгким выбором. И вот рядом остановилась машина.

– Котурны полетели, – насмешливо сказал мужчина лет тридцати, выглянув из окна автомобиля.

– Что ещё за котурны, каблук вот сломался, – досадливо отмахнулась Лада.

– Садись, подвезу тебя до мастерской. Вижу, ты ещё не знаешь, на какую высоту поднимают тебя эти каблуки…

Каблук починили, а спаситель вызвался подвести до института, иначе она рисковала не попасть на консультацию. Всю дорогу Аркадий балагурил: расспрашивал об институте, говорил, что лето – на море бы, а не в аудиторию спешить. Слушать и говорить Ладе не очень-то хотелось. Подвёз, и спасибо.

Каково же было её удивление, когда на следующий день его машина стояла около института…

– Не удивляйся, – сказал невольный спаситель. – Я здесь рядом был, решил подождать тебя, консьерж просветил, что группа скоро выйдет.

Неожиданный знакомый так уверенно вёл себя, что Лада не успевала возражать. Это было бы глупо и странно. Он вёл себя как старший брат. Никаких комплиментов. Серьёзно и безапеляционно, с некоторой иронией.

– Сейчас повезу тебя поужинать. Голодная наверно? Зови меня Аркадием, хочешь Васильевичем, – добавил, улыбаясь, заметив растерянность девушки.

Так они и стали встречаться. До знакомства с Аркадием Лада не знала никаких отношений, кроме пылкого влечения к однокласснику. Он уехал сразу после выпускных экзаменов в Москву и растворился. Она болела первой любовью, никого не видела и не приближала. И вдруг этот странный Аркадий. Встречались регулярно: ходили на пляж, в ресторан, на концерты. О нём она ничего толком не знала, да и не стремилась узнать, пока он однажды не сказал, что уходит в море через неделю.

– Вернусь нескоро, через три месяца. Будешь ждать, обсудим дальнейшие наши планы, если захочешь.

Подругам она рассказал об Аркадии, и они все, как одна, заговорили о намечающейся свадьбе. Лада же больше думала о Валерке… Он не писал, не появлялся, а скоро, через бывших одноклассников, дошли до неё слухи, что поступил он в физтех, с москвичкой какой-то встречается… Она перечитывала Валеркины письма, вспоминала выпускной вечер, его скользящий поцелуй и ощущение сердца, падающего в бездну.

Она тоже поступила в институт и думала теперь только о лекциях.

В сентябре вернулся из рейса Аркадий. Он пришёл с охапкой роз. Впервые он смотрел на неё так пристально с болью и немым вопросом в глазах…

Она не смогла сопротивляться его объятиям…

Скоро сыграли свадьбу. Лада переехала в его просторную квартиру.

С Аркадием было легко и интересно. Лада скоро привыкла к новому положению, новым друзьям, шикарным подаркам. Аркадий дома бывал редко. Короткие стоянки на берегу казались фейерверком. Когда приходили гости, Аркадий иногда играл на пианино и пел. Голос у него был небольшой, но приятного тембра мягкий баритон, будил в женщинах какие-то тайные струны. Но и без него она не скучала: институт, аспирантура, статьи, конференции…

Когда Аркадий заводил речь о ребёнке, она округляла глаза и говорила своему непонятливому Аркаше, что пока она сильно занята, вот через пару лет…

Всё было так хорошо, и вдруг он зачеркнул самое главное в жизни Лады. Ей казалось, что он её любил бесконечно. Теперь она вспоминала, что иногда Аркадий, словно шутя говорил, что хотел бы услышать от неё эти «вечные, такие старые слова», на что она отшучивалась, напевая: «Слова, слова, опять слова…». На этом чаще всего и заканчивалась неловкость. Однажды, с сожалением глядя на Ладу, Аркадий со смущением сказал: «Я виноват перед тобой, я не смог разбудить в тебе женщину…» Лада тогда только ответила: «Я же с тобой, разве этого мало?»

И вот, после очередного разговора о ребёнке, эти слова: «Я сожалею…» Всего слова, а перечёркнуты годы совместной жизни…

Она не сможет их забыть.