Текст книги "Русская книга о Марке Шагале. Том 1"

6. О Витебском народном художественном училище
(К 1-й отчетной выставке учащихся)

Постараюсь объективно, в качестве «незаинтересованного» лица сказать несколько слов о белом доме на Бухаринской¹⁴.

В стенах его ни разу не вспомнишь с «благодарностью» его бывшего владельца…¹⁵

Из окон его виден днем и вечером весь бедный город.

Но не ощущаешь этой бедноты сегодня.

Беден был ты, город, когда по улицам твоим, сколько ни броди, никого кроме сонного лавочника не встретишь, а сегодня много сыновей твоих, оставляя нищету своих домашних стен, встречаются мне на пути по направлению к Художественному училищу. Есть с кем поговорить.

Хочу вкратце сказать о том, что уже сделано и что намечается в будущем.

Однако кого интересует история практического созидания того или иного явления в области искусства.

Я лично охотно бы воздержался от ответа на вопрос: как, мол, ты, такой-сякой, написал ту или иную картину, как это у тебя вышло? Один ответ «зрителю»: «гляди готовое», а какое тебе дело и какой кому интерес до «черновой работы»… Кому интересно знать, сколько пережито до и после. Покажи свои дела!

История же этих дел, как и история возникновения Витебского народного художественного училища, – обычна, но история возрождения в стенах его стольких спавших витебских дарований – необычна.

Мечты о том, чтобы дети городской бедноты, где-то по домам любовно пачкавшие бумагу, приобщались к искусству – воплощаются. Но этого мало; нужно было сделать, чтобы получаемое художественное воспитание пошло бы впрок без потери драгоценного времени и чтоб работа по мере выучки была бы в самом деле продуктом Искусства с большой буквы, чтоб методы и приемы художественного образования последовали бы сразу по точному пути, дабы не было впоследствии художественных калек и мертвых душ без воскрешения. Но и этого мало, – нужно было также, чтоб учреждение, давая грамоту и приобщение к Искусству, свернуло бы круто с наиболее «понятного» и опасного пути – пути рутины и пошло бы по пути революционному в Искусстве – пути исканий. Сверх всего этого необходимо было и необходимо будет впредь остерегаться ст[и]раний[9]9
  В тексте ошибочно: стараний.


[Закрыть] особенностей каждой личности, работая коллективом, ибо будущему коллективному творчеству необходимо лишь сознание духа и ценности грядущих эпох, но не сборище стертых однообразных личностей.

И если мы с самого начала в целях достижения намеченного вышеуказанного плана и проводили соответствующую однолинейную художественную политику – то теперь опыт некоторого «отступления» и кажущегося «смягчения» наших действий нам не страшны. Мы можем себе позволить роскошь «играть с огнем», и в наших стенах представлены и функционируют свободно руководительства и мастерские всех направлений от левых до «правых» включительно.

Вот цели наши.

Но лучшим подтверждением сказанному могла б явиться закрывшаяся 1-ая отчетная выставка учащихся Художественного училища¹⁶. Мне пришлось бы перечислить имена почти всех участников ее и особенно напомнить вам имена тех учащихся, работы коих по своим достижениям премированы и переданы в Школьный музей.

Трудно сказать, во что могут вылиться в будущем эти молодые витебские силы, но художественное состояние этой молодежи, несомненно, знаменательно для Витебска.

Не менее знаменательно и другое обстоятельство: те самые несчастные рабочие, коих вы могли в летний зной видеть на красных крышах и подоконниках, – маляры-живописцы, попадавшие с детства по ошибке в мастерскую бездарного ремесленника-дельца, – ныне в той же смиренной позе пишут «натур морт» в мастерских Художественного училища.

И надо отдать им справедливость: они добиваются права на «звание художника» не хуже «интеллигентов».

Будущее должно еще более и более усилить достижения училища за 1-е полугодие существования своего.

Ни повторения, ни остановки не допустимы.

Будущее должно расширить задачи училища, и для этой цели при училище организуются оборудованные мастерские графики и архитектуры¹⁷. Мастерские прикладных Искусств¹⁸ из области проектов и эскизов попытаются, несмотря на кризисы промышленности – подойти к практическому делу. Вопрос о лекциях по Искусству будет, несомненно, поставлен на должную высоту¹⁹, и вместе с этим училище примет меры к возможному расширению художественной библиотеки при клубе учащихся; с этой целью я здесь же обращаюсь ко всем лицам и учреждениям с просьбой о посильной передаче училищу книг по Искусству, столь же необходимых для художественного развития учащихся²⁰.

В области хозяйственно-материальной училище считает необходимым позаботиться всеми мерами к обеспечению беднейших учащихся (каковых слишком много) путем социального обеспечения их и снабжения художественной работой.

Город, городские и губернские предприятия и учреждения с своей стороны, несмотря на все тяжелые современные условия, должны учесть положение художественных элементов города, учащихся и членов Государственной декоративной мастерской и предоставить им работу²¹.

Где наши клубы, народные дома, столовые, библиотеки, театры, музеи?

Дайте нам стен! Дайте возможность развернуться местным дарованиям на пользу им и Вам.

Вот задачи наши.

Шагал М. О Витебском народном художественном училище (К 1-й отчетной выставке учащихся) // Школа и Революция (Витебск). 1919. № 24–25. 16 августа. С. 7–8.

Празднование первой годовщины Октябрьской революции. Витебск. 7 ноября 1918

Перепечат.: Даугава (Рига). 1987. № 7. С. 107–109 / публ. Р. Тименчика; Kamenski 1988. Р. 358 (пер. на фр.); Бюллетень Музея Марка Шагала. 2000. № 2. С. 6–7; Le Foll 2002. P. 256 (пер. на фр., в сокр.); Harshav 2004. P. 268–270 (пер. на англ.); Каменский 2005. С. 261–262; Ле Фоль 2007. С. 233 (в сокр.); Изобразительное искусство Витебска 2010. С. 110–112; Chagall Paris 2018. P. 228–229 (пер. на фр.).

Печатается по: Изобразительное искусство Витебска 2010.

7. Художник-труженик
(К 25-тилетию художественной деятельности Ю.М. Пэна)
Статья-привет Марка Шагала

Печать сейчас мало уделяет места вопросам узко-культурным или такой не «боевой» области, как искусство.

Однако я хотел бы просить разрешения сказать два слова об одном труженике-художнике.

25 лет усердного труда на фабрике, заводе обычно награждается орденом труда. Об этом подвиге докладывают, пишут и доводят до сведения.

Разве не заслуживает хотя бы внимания, что в городе же Витебске, из года в год, беспрерывно вот уж 25 лет скромно и честно трудится художник.

С одной стороны, он воспитывает в своей первоначальной мастерской-школе десятки юных будущих художников гор[ода] Витебска и губ[ернии]– с другой стороны, он сам, как может, создает работы, из коих некоторые должны войти в исторический отдел Еврейского музея в центре и в музей гор. Витебска в частности.

Юрий Моисеевич Пэн художник-реалист старой школы, выходец из старой свалившейся русской академии, но он все-таки остался самим собой, сохранив большую дозу своей искренности.

Ю.М. Пэн первый в Витебске, кто десятки лет внушал молодому поколению города и губернии любовь к Искусству. Его никто не миновал. Он был и моим первым учителем. Все это не мешало некоторым ученикам его расходиться с ним в направлениях по искусству, оставаясь вместе с тем доброжелателем Ю[рия] М[оисеевича].

Его мастерская, облепленная с пола до потолка его работами, и он сам за мольбертом с уже ослабленным зрением – образ столь же трогательный, сколь заслуживающий большого уважения.

Ю.М. Пэн. Фотография (лицевая и оборотная стороны, 1920-е) с дарственной надписью: Дорогому ученику и товарищу великому художнику Марку Шагалу на память от Ю.М. Пэна

Ю.М. Пэн в своей квартире-мастерской. Витебск, 1920-е

Нельзя не ценить эти упомянутые заслуги, и думаю, что о таком труженике, о таком в своем роде «пролетарии» должна знать и пролетарская масса. Витебск же в особенности должен помнить его. Сейчас в Витебске открыта юбилейная выставка его работ²².

Привет моему первому учителю – честному труженику художнику Ю.М. Пэну к его 25-летней деятельности в Витебске!

Марк Шагал

Москва

Художник-труженик (К 25-тилетию художественной деятельности Ю.М. Пэна). Статья-привет Марка Шагала // Вечерняя газета (Витебск). 1921. № 18. 24 сентября. С. 4.

Перепечат.: Harshav 2004. P. 301 (пер. на англ.); Бюллетень Музея Марка Шагала. 2004. № 2 (12). С. 9; Изобразительное искусство Витебска 2010. С. 212–213; Пэн 2017. С. 77–79.

Неделей раньше, 16 сентября, статья была опубликована на идише в издававшейся в Москве в газете «Дер Эмес» [ «Правда»] – центральном органе Евсекции при РКП (б) (см.: Зельцер 2003. С. 21–22).

8. Листки

Несколько слов, товарищи, по интересующему вас вопросу: что я думаю о еврейском искусстве.

Еще совсем недавно в еврейских творческих кругах шли жаркие споры о так называемом еврейском искусстве.

И вот в результате всего этого шума и гама обнаружилась группа еврейских художников. Среди них Марк Шагал.

Когда со мной приключилось такое «несчастье», я уже был в Витебске (только вернулся из Парижа) и лишь улыбнулся. Тогда у меня было полно других дел.

С одной стороны – еврейский, «новый мир», столь ненавистный Литвакову: все эти улочки родного штетла, скрюченные, селедочные обыватели, зеленые евреи, дядюшки, тетушки, с их вечным: «Слава Богу, ты вырос, стал большим человеком!» И я все время их рисовал.

С другой стороны, тогда я был моложе лет этак на сто, и я любил их, просто любил. И для меня это было важнее, это захватывало меня больше, чем мысль о том, что мое предназначение – быть еврейским художником.

Как-то, в бытность мою в Париже, я сидел в своей комнатушке в «Улье», где у меня была мастерская, и услышал за перегородкой голоса двух еврейских эмигрантов. Они спорили: «Так что ты думаешь, разве Антокольский в конце концов не еврейский художник? Или Исраэлсы, или Либерман?».

Тусклый свет лампы едва освещал мою картину, поставленную вверх тормашками (да, так я работаю – ну что, довольны?!), и наконец, когда над парижским небом стал заниматься рассвет, я от души посмеялся над досужими рассуждениями моих соседей о судьбах еврейского искусства. «Ну ладно, вы еще поговорите – а я пока поработаю».

Марк Шагал. Обложка журнала «Штром» (М.,1922. № 2)

Представители всех стран и народов! К вам обращаюсь я (невольно вспомнил Шпенглера). Скажите честно: теперь, когда в Кремле сидит Ленин и даже щепки не достать [для печки], все в чаду, жена бранится, – где сейчас ваше «национальное искусство»?

Вы, радетели интернационального искусства: и умник-немец Вальден сотоварищи, и утонченные французы Метценже и Глез (если вы еще живы), – я знаю, что скажете вы мне в ответ: «Ты прав, Шагал!» Евреи, будь у них такое желание (у меня есть), могли бы погоревать о том, что художники, украшавшие орнаментом деревянные синагоги в штетлах (о, почему я не лежу с вами в одной могиле!), и резчики, изготовлявшие узорные трещотки (я видел такие в коллекции Анского, старые и обугленные), канули в прошлое. Но на самом деле какая разница между моим могилевским прадедом Сегалом, который расписал синагогу в Могилеве²³, и мной, разрисовавшим еврейский театр (и хороший театр!) в Москве? Уверяю вас, нам одинаково досаждали вши, хотя один из нас ползал по доскам в синагогах, а другой – по полу в театре. Более того, я уверен, что, если я перестану бриться, вы увидите точный его портрет…

Во всяком случае, отец мой [был на него похож]. Поверьте мне, я старался как мог, а уж сколько любви (и какой любви!) мы в это дело вложили!

Разница лишь в том, что он [Сегал] рисовал, следуя религиозным канонам, ну а я учился живописи в Париже, о котором он тоже наверняка кое-что слышал. И все же… Ни он, ни другие такие же (а они есть) – это еще не все еврейское искусство. Давайте посмотрим правде в глаза. Откуда этому искусству взяться? Не родится же оно, прости Господи, просто по чьему-то приказанию! Оттого, что Эфрос²⁴ напишет статью, или потому что Левитан пропишет мне «академический паек»!..

Было когда-то японское искусство, египетское, персидское, греческое. Начиная с эпохи Возрождения национальные искусства постепенно приходят в упадок. Границы размываются. Вперед выступают художники – отдельные личности, граждане той или иной страны, рожденные здесь или там (благословен родной мой Витебск!), и без помощи хорошего регистратора или даже паспортиста (по еврейской части) определить «национальность» всех художников уже не удастся.

И все-таки мне кажется: если бы я не был евреем (в том смысле, какой я вкладываю в это слово), я бы не был художником – или стал бы совсем другим художником.

И где же тут новость?

Лично я прекрасно знаю, на что способна эта маленькая нация.

Но, к сожалению, я слишком скромен и не могу вслух произнести, чего она может добиться.

А ведь добилась она уже немалого.

Захотела – и явила миру Христа и христианское учение.

Пожелала – и дала Маркса и социализм.

Может ли такое быть, чтобы она не показала миру немного искусства?

Непременно покажет!

Убейте меня, если нет.

Шагал М. Листки // Штром [Поток] (М.). 1922. № 1 (идиш).

Перепечат.: Ангел над крышами 1989. С. 123–126; Harshav 2003. P. 38–40 (пер. на англ.); Шагал об искусстве и культуре 2009. С. 71–76 («О еврейском искусстве – Листки»).

Печат. по: Шагал об искусстве и культуре 2009.

9. У еврейских художников Витебска

Я должен сейчас напомнить и заострить внимание моих витебских земляков (я пишу об этом также в Москву), что среди вас находится один из старейших наших художников Ю.М. Пэн, тот единственный, который заслужил получить должность руководителя Витебской художественной школы. Мы можем с ним расходиться во взглядах на искусство, но в связи с этим я должен воскликнуть: если вы, витебские культурные деятели, не воздадите должного внимания художнику Пэну и его колоссальным заслугам перед искусством, это приведет к тому, что вам потом будет стыдно за такую холодность и небрежность…

Это моя просьба, как витеблянина. Хотя и живу я сейчас из-за творческих обстоятельств за границей, но духовно я связан с моим родным городом.

Мою просьбу поддерживают также знаменитые скульпторы из Парижа Мещанинов и Цадкин (урожденные витебляне), которые также были учениками Ю. Пэна.

Ю.М. Пэн должен быть назначен руководителем художественной школы, и это будет большое приобретение для самой школы и достойная награда для художника Ю.М. Пэна за его многолетнюю плодотворную творческую работу. Мы убеждены, что наша просьба будет удовлетворена²⁵.

Марк Шагал.

Берлин.

Шагал М. У еврейских художников Витебска // Дер Ройтер штерн [Красная звезда] (Витебск). 1923. 20 января (идиш).

Перепечат.: Зельцер 2003. С. 21 (пер. А. Зельцера); Harshav 2004. P. 313 (пер. на англ.).

Печат. по: Зельцер 2003.

10. Как я познакомился с Перецем

Вы просите меня, дорогие коллеги, написать что-нибудь для номера, посвященного Перецу. Наверное, вы думаете, что если любишь кого-то, то написать о том, кого любишь – написать о Переце, – не составит труда. Но разве можно быть критиком, когда любишь? Кроме того, я с ужасом стал замечать, что утратил талант к сочинительству… Перо меня не слушается…

Я лично с Перецем не был знаком. И лишь когда некий издатель (забыл, как его звали) попросил меня сделать несколько иллюстраций к сказке Переца «Волшебник»²⁶, лишь тогда я начал читать Переца. И был удивлен. Вам знакомо такое чувство, когда долго идешь по улице, сворачиваешь за угол, а там, за забором, еврейская луна над черным горизонтом – прыгает с небес прямо к твоим ногам.

Именно так всплывали с маленьких белых страниц бедные и в то же время роскошные еврейские образы и фигуры. Все это было так просто и так ново. Скромная, почти без акцентирования, благородная техника, штрихи, отточенные на протяжении многих поколений, уже одно это делает его искусство национальным, независимо от содержания. Все это живет в нас, с детства будоражит наше воображение – все эти мелодии, дни Шабата, пятничные свечи, бархатные шапочки, первая любовь, пейзажи, напоенные псалмами, последние звуки молитвы усталого кантора и евреи, евреи на земле и на небе.

Я вспоминаю прогулки вдоль берега реки. Идешь мимо лесопилки и фабрики, потом по мосту на другой берег – и замедляешь шаг возле дерева, что растет на краю кладбища. Перец нашептывал мне из-под земли. Парил в облаках у меня над головой. Шуршал листвой над крошечными домиками-надгробиями, где были разбросаны крошечные клочки его сказок – разномастные клочки бумаги, покрытые неразборчивыми письменами. Заброшенный, холмистый, безлюдный участок – ну чем не место для его пьесы «Ночью на старом рынке»?²⁷

И.-Л. Перец. Открытка начала ХХ в.

Сказка И.-Л. Переца «Волшебник» (Вильно, 1917). Концовка по рисунку Марка Шагала

Я не успокоюсь, пока не проиллюстрирую весь сборник его «Сказок в народном духе». Мечта!

Я очень извиняюсь, дорогие коллеги, что в годовщину его смерти²⁸ я не смогу постоять где-нибудь в уголке в синагоге, пока евреи будут поминать Переца. В такие минуты вся твоя жизнь, все, что ты сделал, проносится перед мысленным взором… А впереди – еще неизведанное. И невольно думаешь: пускай наш век – «жестокий и железный», зато теперь мы заново открыли Переца и Шолом-Алейхема. Они первыми возложили на вас руки и благословили вас – новое поколение идишских поэтов и писателей.

Шагал М. Как я познакомился с Перецем // Литерарише блетэр [Литературные страницы] (Варшава). 1925. № 49–50 (идиш).

Перепечат.: Harschav 2003. P. 41–43 (пер. на англ.); Шагал об искусстве и культуре 2009. С. 77–80.

Печат. по: Шагал об искусстве и культуре 2009.

11. Памяти М.М. Винавера

Не удивляйтесь, что на время, отложив кисти, берусь за перо – писать о Максиме Моисеевиче Винавере.

Не думайте, что к нему имели касательство одни политики и общественные деятели.

С большой грустью скажу сегодня, что с ним умер и мой близкий, почти отец.

Всматривались ли вы в его переливчатые глаза, его ресницы, ритмично опускавшиеся и подымавшиеся, в его тонкий разрез губ, светло-каштановый цвет его бороды 15 лет тому назад, овал лица, которого, увы, я из-за моего стеснения, так и не успел нарисовать.

И хоть разница между моим отцом и им была та, что отец лишь в синагогу ходил, а Винавер был избранником народа – они все же были несколько похожи друг на друга. Отец меня родил, а Винавер сделал художником. Без него я, верно, был бы фотографом в Витебске, и о Париже не имел бы понятия.

В 1907 г., я, 19-летний, розовый и курчавый, уехал навсегда из дома, чтобы стать художником. Вечером, перед отходом поезда, отец впервые спрашивает меня, чем это я думаю заняться, куда я еду, зачем? Отец, которого недавно раздавил единственный автомобиль в Витебске²⁹, был святой еврей. У него обильно в синагоге лились слезы из глаз – и он оставлял меня в покое, если я с молитвенником в руках глядел в окно… Сквозь шум молитв мне небо казалось синее. Отдыхают дома в пространстве, и каждый прохожий отчетливо виден. – Отец набрал из всех своих карманов 27 рубл[ей] и, держа их в руке, говорит: что же, поезжай себе, если хочешь, но только одно я тебе скажу – денег я не имею (сам видишь) – вот это все, что я собрал и посылать больше нечего. Не надейся.

C.-Петербург. Дом, в котором находилась редакция журнала «Восход» (Захарьевская ул., 25). Фото О. Лейкинда

Я уехал в Петербург. Ни права жительства, ни угла, ни койки… Капитал на исходе.

Не раз я глядел с завистью на горевшую керосиновую лампу. Вот, думаю, горит себе лампа свободно на столе и в комнате, пьет керосин, а я?… Едва, едва сижу на стуле, на кончике стула. Стул этот не мой. Стул без комнаты. Свободно сидеть не могу. Я хотел есть. Думал о посылке с колбасой, полученной товарищем. Колбаса и хлеб мне вообще мерещились долгие годы.

И рисовать хотелось безумные картины. Сидят где-то там и ждут меня зеленые евреи, мужики в банях, евреи красные, хорошие и умные, с палками, с мешками на улицах, в домах и даже на крышах. Ждут меня, я их жду, ждем друг друга.

Но вдруг на улице городовые, у ворот дворники, в участке паспортисты.

И, скитаясь по улицам, я у дверей ресторанов читал меню, как стихи: что сегодня дают, и сколько стоит блюдо.

М.М. Винавер. Открытка начала ХХ в.

В это время я был представлен Винаверу. Он меня поселил около себя, на Захарьевской, в помещении редакции журнала «Восход»³⁰. Винавер, вместе с [М.].Г.[10]10
  В тексте первый инициал указан ошибочно: Н.


[Закрыть] Сыркиным и Л.А. Севом думали: может быть, я стану вторым Антокольским.

Каждый день, на лестнице, мне улыбался Максим Моисеевич и спрашивал: «ну, как?»

Комната редакции была переполнена моими картинами, рисунками. Это была не редакция, а мое ателье. Мысли мои об искусстве сливались с голосами заседавших в редакции Слиозберга, Сева, Гольдберга, Гольдштейна, Познера³¹ и др[угих]. По окончании заседания многие проходили через мое ателье и я прятался за горы журналов «Восхода», занимавшие полкомнаты.

У Винавера была небольшая коллекция картин. У него висели, между прочим, две картины Левитана.

Он первый в моей жизни приобрел мои две картины – голову еврея и свадьбу.

Знаменитый адвокат, депутат, и все же, любит он бедных евреев, спускающихся с невестой, женихом и музыкантами с горки на картине моей³².

Однажды, запыхавшись, прибежал ко мне в редакцию-ателье и говорит: «Соберите скорее ваши лучшие работы и подымитесь ко мне наверх. Коллекционер Коровин, увидев у меня ваши работы, заинтересовался вами».

Я от волнения, что сам Винавер прибежал ко мне, ничего «лучшего» собрать не мог… В день Пасхи к ужину, однажды, я был приглашен. Отражение горящих свечей и пар, блистала темная охра с рефлексами – цвет Винавера. Роза Георгиевна, улыбаясь и распоряжаясь, казалось, сходила с какой-то стенной росписи Веронеза.

Сверкал этот ужин, этот вечер в ожидании Ильи Пророка.

В 1910 г.³³ Винавер отправил меня в Париж, назначив мне стипендию.

…Я работал в Париже, я с ума сходил, смотрел на Тур Эйфель, блуждал по Лувру и по бульварам. По ночам писал картины – коровы розовые, летящие головы. Синело небо, зеленели краски, полотна удлинялись и скрючивались и отсылались в Салон. Смеялись, ругали. Краснел, розовел, бледнел, ничего не понимал… Он приезжал в Париж, меня разыскивал, улыбался и спрашивал: «ну, как?» Я боялся показывать ему мои картины – может, ему не понравится. Ведь он же говорил, будто в искусстве не знаток. Но не понимающие – мои любимые критики. Надо ли мне говорить, что самая жизнь Винавера – искусство?

Недавно, в Париже, на свадьбе его сына³⁴, куда я явился уже со своей семьей, он хлопал меня по плечу, говоря: «оправдали, оправдали вы мои надежды», и я вторично был счастлив, как когда-то, 19 лет назад, когда он приютил меня в редакции «Восхода» и отправил после в Париж, без которого я был бы обыкновенным зеленым евреем.

Вдали от Парижа я узнал, что Винавер умер³⁵. Слетел орел в эти годы с гор и тихо лишь вдали наблюдал. Изредка нам слышалась его мерная речь.

Шлю вам, дорогой Максим Моисеевич, цветы, нарисованные на полотне, цветы благодарности.

Молите Всесильного вашим мужественным голосом за всех нас. Он вас услышит.

Шагал М. Памяти М.М. Винавера // Рассвет (Париж). 1926. № 43. 24 октября. С. 11.

Перепечат.: Бюллетень Музея Марка Шагала. 2003. № 2 (10). С. 21–22; Harshav 2004. P. 194–197 (пер. на англ.); Лехаим (М.). 2006. № 2. С. 47–48; Шагаловский ежегодник 2008. С. 113–115; Шагал. Мой мир 2009. С. 134–137.