Текст книги "Аня из Авонлеи"

Глава 7
Чувство долга

Тихим, ясным октябрьским вечером Аня сидела в кухне за столом, заваленным учебниками и тетрадями, но исписанные мелким почерком листы, над которыми она склонилась, не имели никакой связи с работой в школе.

Она откинулась на спинку стула и вздохнула.

– Что случилось? – спросил Гилберт, который появился в дверях кухни как раз вовремя, чтобы подслушать этот вздох.

Аня покраснела и спрятала то, что писала, под школьные тетради.

– Я пыталась перенести на бумагу свои мысли, но они начинают казаться глупыми и вымученными, стоит только записать их. Фантазии – своенравные создания. Быть может, когда-нибудь я узнаю их тайну, если не брошу своих попыток. Хотя у меня мало свободного времени. Обычно, когда я кончаю проверять школьные упражнения и сочинения, мне уже не хочется писать самой.

– В школе дела у тебя идут замечательно. Все дети тебя любят, – сказал Гилберт, садясь на каменный порог кухни.

– Не все. Энтони Пай не любит, и это ужасно меня печалит. В прежней школе он имел дело только с учителями-мужчинами и считает, что «учительши» никуда не годятся. Ну что ж, посмотрим, чего можно добиться терпением и добротой. Мне нравится преодолевать трудности, да и Пол Ирвинг восполняет все, чего мне не хватает в других. Этот ребенок необыкновенно талантлив. Я убеждена, что мир еще услышит о нем в будущем! – заключила Аня с глубоким чувством.

– Мне тоже нравится преподавать, – сказал Гилберт. – И похоже, в Уайт Сендс мной довольны… все, кроме мистера Эндрю Спенсера. Вчера вечером по пути домой я встретил миссис Блеветт, и она заявила, что считает своим долгом сообщить мне, с каким глубоким неодобрением относится к моим методам преподавания мистер Спенсер.

– Ты замечал, – спросила Аня задумчиво, – когда люди говорят, что считают своим долгом что-то тебе сообщить, можешь готовиться к неприятному известию? И почему они никогда не считают своим долгом сообщить то приятное, что они слышали о тебе? Миссис Доннелл опять вчера приходила в школу. Она сочла своим долгом сообщить мне, что мистер Роджерсон недоволен плохой успеваемостью Прилли… Если бы Прилли не строила глазки мальчикам на уроках, ее успехи были бы куда больше…

– А удалось ли тебе примирить сына миссис Доннелл с его аристократическим именем?

– Да, – засмеялась Аня, – но это было нелегко. Сначала, когда я называла его Сен-Клэром, он не откликался. Я задержала его в классе после занятий и ласково с ним поговорила. Я сказала ему, что его мать настаивает, чтобы я называла его Сен-Клэром, и я не могу идти против ее воли. Он все понял и сказал, что я могу называть его Сен-Клэром, но из любого мальчишки, который посмеет его так назвать, он «выбьет потроха». Конечно, мне пришлось сделать ему замечание за такие возмутительные выражения. С тех пор я называю его Сен-Клэром, а мальчики – Джейком, и все идет гладко. Он признался мне, что собирается стать плотником, но миссис Доннелл желает, чтобы я готовила его к карьере профессора университета.

Упоминание об университете придало новое направление мыслям Гилберта, и они заговорили о своих мечтах и планах.

Гилберт окончательно решил, что станет врачом.

– Это замечательная профессия! Я хочу бороться с болезнями, болью, невежеством, которые идут в жизни рука об руку, и собираюсь внести свой вклад в сокровищницу знаний, которую с незапамятных времен пополняли добрые и благородные люди.

– А мне хотелось бы внести в жизнь побольше красоты, – сказала Аня мечтательно.

– Я думаю, ты осуществляешь свою мечту каждый день, – заметил Гилберт, взглянув на Аню с восхищением.

Он был прав. Аня обладала врожденным даром нести людям свет и радость: тот, в чью жизнь она входила с улыбкой или ласковым словом, видел лежащий перед ним путь чарующим и полным надежд.

Наконец Гилберт неохотно поднялся:

– Очень жаль, но пора уходить. Я должен еще забежать к Макферсонам. Муди Спурджен сегодня приезжает домой из семинарии на выходные. Он обещал привезти мне книгу профессора Бойда.

– А я должна приготовить чай к возвращению Мариллы. Она поехала навестить миссис Кит и скоро вернется.

Когда Марилла приехала домой, чай был готов, в камине весело потрескивал огонь, стол украшала ваза с побелевшими на морозе папоротниками и рубиново-красными кленовыми листьями, а в воздухе носился восхитительный запах ветчины и подрумяненного на огне хлеба. Но Марилла опустилась на стул с безрадостным вздохом.

– Что-нибудь с глазами? Болит голова? – спросила Аня с тревогой.

– Нет. Просто устала… и расстроена. Из-за Мэри и ее детей. Ей все хуже. Боюсь, дни ее сочтены. А что до близнецов… не знаю, что с ними будет.

– Неужели от их дяди все еще нет известий?

– Есть. Мэри получила от него письмо. Он пишет, что не сможет взять детей до весны. К тому времени он собирается жениться и зажить своим домом, а пока он работает лесорубом, так что детей ему и взять-то некуда. Он советует ей на зиму пристроить их у соседей, и Мэри хочет, чтобы я взяла ее детей.

– О! – Аня сложила руки, затрепетав от волнения. – Вы ведь возьмете их, Марилла, правда?

– Не знаю, – сказала Марилла довольно резко. – Троюродное родство – не такое уж серьезное основание рассчитывать на подобную услугу. Заботиться о двух шестилетних детях – ужасная ответственность!.. Пожалуй, я не против взять Дору: она добрая и послушная девочка. Но этот Дэви – страшный неслух.

Аня любила детей и всем сердцем сочувствовала этим шестилетним близнецам. Воспоминания собственного сиротского детства все еще жили в ней. Она знала, что единственным уязвимым местом Мариллы была ее суровая приверженность всему, что она считала своим долгом, и потому умело повела атаку в этом направлении.

– Если у Дэви дурные наклонности, то тем больше он нуждается в правильном воспитании. Если мы не приютим этих детей, то кто знает, к кому они попадут и как это на них повлияет? Предположим, их возьмут ближайшие соседи Мэри – Спротты. Но, по словам миссис Линд, страшнее богохульника, чем Генри Спротт, свет не производил, а дети его в жизни не скажут слова правды. Ужасно, если близнецы столкнутся с подобным примером… Или предположим, они попадут к Уиггинсам. Говорят, что мистер Уиггинс продает все, что только можно продать, и держит семью на одном снятом молоке. Ведь вы, Марилла, не хотели бы, чтобы ваших родственников морили голодом, пусть даже это всего лишь троюродное родство? Мне кажется, что взять этих детей – наш долг.

– Полагаю, что так, – согласилась Марилла мрачно. – Пожалуй, я скажу Мэри, что возьму их. Но ты напрасно так сияешь, Аня. Для тебя это будет означать дополнительную работу. Из-за глаз я не могу и иголку в руки взять, так что тебе придется шить на них и чинить их одежду.

– Терпеть не могу шитья, – сказала Аня спокойно, – но если вы согласны взять этих детей из чувства долга, то я буду шить для них из чувства долга…

Глава 8
Марилла привозит близнецов

Дорога из Графтона в Авонлею после похорон Мэри Кит стала тяжелым испытанием для Мариллы. Если Дора смирно сидела рядом с ней в кабриолете, то Дэви, казалось, был одержим страстью к вечному движению. Заставить его сидеть спокойно оказалось не в силах Мариллы, и она дрожала от страха, что он упадет прямо под колеса и сломает себе шею. Наконец она пригрозила выпороть его, когда привезет домой. Тогда Дэви вскарабкался ей на колени, не обращая внимания на вожжи в ее руках, закинул ей на шею пухлые ручки и стиснул ее в объятиях, словно медвежонок.

– Не верю, что вы станете пороть маленького мальчика только за то, что он не может сидеть смирно, – сказал он, чмокая ее морщинистую щеку. – Разве вам не было ужасно трудно сидеть смирно, когда вы были маленькой?

– Нет, я всегда сидела смирно, когда мне велели, – сказала Марилла, стараясь говорить сурово, хотя ее сердце таяло от порывистых ласк Дэви.

– Ну, это потому, что вы были девочкой, – ответил он, стиснув ее еще раз и уползая на свое место. – Вот Дора, она может сидеть смирно… но разве это весело? Эй, Дора, дай-ка я тебя развеселю!

И он дернул сестренку за волосы. Дора взвизгнула и расплакалась.

– Дня не прошло, как твоя бедная мать легла в могилу, а у тебя одно озорство на уме! Как ты так можешь? – вопрошала Марилла в отчаянии.

– Но она хотела умереть, – заверил Дэви. – Она сама мне говорила. Она ужасно устала болеть. Мы с ней долго говорили вечером, перед тем как она умерла. Она сказала, что вы возьмете меня и Дору на зиму к себе и я должен постараться быть хорошим мальчиком. И я собираюсь быть хорошим, но разве нельзя быть хорошим и при этом бегать и прыгать?

Марилла вздохнула с облегчением, когда наконец въехала в свой двор, где в опускающихся сумерках осенний ветер танцевал с пожухлыми листьями. Аня встретила их у ворот и сняла близнецов с кабриолета. Дора довольно равнодушно позволила себя поцеловать, но Дэви ответил на Анино приветствие сердечными объятиями и радостно объявил:

– Я мистер Дэви Кит!

За ужином Дора держалась как маленькая дама, но манеры Дэви оставляли желать лучшего.

– Я такой голодный, что у меня нет времени есть опрятно, – заявил он в ответ на замечание Мариллы. – Дора не так проголодалась, как я. Вспомните, сколько я вертелся по дороге сюда. Этот пирог жутко вкусный, и слив в нем полно! У нас дома давным-давно не было пирогов, потому что мама болела. Дайте мне еще!

Марилла отказала бы, но Аня щедрой рукой отрезала второй кусок. Впрочем, она напомнила Дэви, что следует сказать «спасибо». Но Дэви только усмехнулся в ответ, а покончив с куском, заявил:

– Дашь еще пирога – скажу «спасибо».

– Нет, ты получил вполне достаточно, – сказала Марилла тоном, не допускающим возражений.

Дэви подмигнул Ане и, перегнувшись через стол, выхватил из руки у Доры ее кусок пирога, который бедняжка успела лишь попробовать, и, разинув рот на всю ширину, запихнул в него весь этот кусок целиком. У Доры задрожали губы; Марилла онемела от ужаса. Аня – с самой внушительной миной, какую она освоила за время работы в школе – воскликнула:

– Дэви, джентльмены так не поступают!

– Я не джемплен, – сказал Дэви, едва справившись с тем, что было во рту. – Нельзя стать джемпленом, пока не вырастешь.

– Разумеется, можно, – поспешила заверить Аня, чувствуя, что представляется удобный случай заронить в детскую душу семена добра и истины. – Ты можешь стать джентльменом уже сейчас. А джентльмены никогда не выхватывают ничего у дам… и не забывают говорить «спасибо»…

– Не очень-то весело им живется. Скучища! – заявил Дэви откровенно.

Марилла, с видом покорности судьбе, отрезала еще один кусок пирога для Доры. Она чувствовала, что сейчас не в силах бороться с Дэви. Это был тяжкий день для нее – сначала похороны, затем долгая дорога. В этот момент она смотрела в будущее с пессимизмом, достойным самой Элизы Эндрюс.

Близнецы, хотя оба светловолосые, были не слишком похожи друг на друга: локоны Доры всегда оставались аккуратными и прилизанными – голова Дэви тонула в пушистых золотистых колечках; карие глаза Доры смотрели кротко и спокойно – глаза Дэви светились озорством и весельем; у Доры носик был прямой – у Дэви вздернутый; ротик Доры всегда был жеманно сложен – у Дэви он вечно расплывался в улыбке.

– Лучше уложить их в постель, – сказала Марилла, найдя этот способ на время избавиться от детей самым простым. – Дора будет спать у меня, а Дэви ты, Аня, отведешь в западный мезонин. Ты ведь не боишься спать один, Дэви?

– Нет, но спать я пойду еще не скоро, – отвечал Дэви беззаботно.

– Пойдешь сейчас же, – сказала Марилла таким тоном, что даже Дэви не посмел ослушаться и торопливо засеменил через переднюю следом за Аней.

– Когда вырасту, обязательно попробую не ложиться спать целую ночь, просто чтобы посмотреть, как это будет, – сообщил он ей доверительно.

В последующие годы Марилла никогда не могла вспомнить без содрогания эту первую неделю пребывания близнецов в Зеленых Мезонинах. Не то чтобы эта первая неделя была хуже последующих, просто она казалась такой по причине своей новизны. Редко выдавалась минута, когда Дэви не придумывал или не осуществлял очередной проказы, но его первый знаменитый подвиг был совершен уже через два дня после прибытия в Авонлею. – утром чудесного, туманного и теплого, воскресного дня.

Собирались в церковь. Аня должна была одеть Дэви, в то время как Марилла все свое внимание посвятила Доре.

Прежде всего Дэви решительно отказался мыть лицо.

– Марилла уже мыла его вчера, а миссис Уиггинс отмыла меня всего в день похорон. На одну неделю хватит. Зачем быть таким ужасно чистым?

– Пол Ирвинг моет лицо каждый день, хоть никто ему не приказывает, – заметила Аня вкрадчиво.

Дэви был обитателем Зеленых Мезонинов всего два дня, но уже обожал Аню и ненавидел Пола Ирвинга, которого она постоянно и с жаром хвалила. Если Пол Ирвинг моет лицо каждый день, то он, Дэви Кит, сделает то же самое, пусть даже и подвергнется при этом смертельной опасности. Руководствуясь подобными соображениями, он так же послушно позволил одеть и причесать себя. Аня ощущала почти материнскую гордость, когда вела чистенького и красивого мальчугана по проходу в церкви к старой скамье Касбертов.

Сначала Дэви вел себя вполне прилично и лишь украдкой бросал взгляды на других мальчиков, пытаясь угадать, который же из них тот самый Пол Ирвинг. Первые два гимна и чтение Библии прошли не отмеченные никакими событиями. Затем мистер Аллан приступил к молитве. И здесь прихожан ожидало потрясение.

Перед Дэви сидела Лоретта Уайт, толстенькая, безмятежная на вид девочка лет восьми; голова ее была чуть наклонена вперед, а на спину ложились две длинные светлые косы, между которыми открывался взору кусочек белой шейки в свободном кружевном воротничке. Дэви сунул руку в карман и извлек оттуда огромную, мохнатую, отчаянно извивающуюся гусеницу. Марилла попыталась схватить его за руку, но было поздно. Дэви засунул гусеницу за воротник Лоретты.

Прямо посреди молитвы мистера Аллана церковь огласилась пронзительным воплем. Священник в ужасе остановился и широко раскрыл глаза. Прихожане подняли головы. Лоретта Уайт подскакивала на скамье, бешено цепляясь сзади за свое платье.

– О… мам… о… вынь ее… о… этот гадкий мальчишка сунул ее мне за шиворот… о… она ползет вниз… о… о… о…

Миссис Уайт поднялась и с каменным лицом вывела рыдающую и извивающуюся Лоретту из церкви. Визг замер в отдалении, и мистер Аллан продолжил молитву. Но прихожане чувствовали, что богослужение испорчено.

По возвращении домой Марилла отправила Дэви в постель. Он был оставлен без обеда, и лишь на ужин Марилла позволила ему выпить чаю с хлебом и молоком. Аня отнесла ему наверх эту еду и, печальная, сидела рядом с ним, пока он ел с аппетитом и без всякого раскаяния в содеянном. Но грустные глаза Ани обеспокоили его.

– Пол Ирвинг, не засунул бы гусеницу за шиворот девчонке в церкви? – спросил он задумчиво.

– Конечно, – сказала Аня печально.

– Тогда мне жаль, что я это сделал, – признался Дэви, – но это была такая отличная гусеница. Я сцапал ее на ступенях церкви, когда мы входили. Жалко было б, если б она так зря пропала. А разве не смешно эта девчонка вопила?

Во вторник, во второй половине дня, в Зеленых Мезонинах должно было состояться собрание дамского благотворительного общества. После занятий в школе Аня поспешила домой, зная, что Марилле потребуется ее помощь. Дора, чистенькая и опрятная, в белом платье с черным поясом, сидела в гостиной вместе с дамами и вела себя как образцовый ребенок. Дэви, блаженно грязный, делал песочные куличи возле скотного двора.

– Я ему разрешила, – сказала Марилла устало. – Дора может пить чай с нами, а ему дадим чаю, когда уйдут гостьи.

Когда Аня вошла в гостиную, чтобы пригласить дам к столу, она обнаружила, что Доры там нет. Миссис Белл сказала, что несколько минут назад Дэви подошел к двери и позвал сестру во двор. В результате срочного совещания с Мариллой в буфетной было принято решение, что дети будут пить чай вместе позднее.

Чаепитие шло своим чередом, когда неожиданно в столовую ворвалось маленькое рыдающее, мокрое насквозь существо, с платья и волос которого струилась на новый ковер Мариллы грязная вода. Марилла и Аня уставились на нее в ужасе, прочие дамы – в изумлении.

– Дора, что с тобой?

– Дэви заставил меня влезть на забор свиного загона, – заливалась слезами Дора. – Я не хотела, но он назвал меня трусихой. И я влезла, и упала в загон, и свиньи на меня набежали, и мое платье все стало грязное, и Дэви сказал, что, если я встану под насос у колодца, он отмоет платье дочиста, и я встала, и он поливал и поливал. Но платье не стало чище…

До самого конца чаепития Ане пришлось одной исполнять за столом обязанности хозяйки, так как Марилла ушла наверх переодеть Дору. Дэви был пойман и снова отправлен в постель без ужина.

В сумерки в его комнату зашла Аня. Ей хотелось серьезно поговорить с ним – метод, к которому она питала большое доверие. Она сказала ему, как огорчена его поведением.

– Теперь мне и самому неприятно, – признался Дэви, – но Дора не захотела помочь мне делать куличи: боялась запачкать платье. Я страшно разозлился. Наверное, Пол Ирвинг не стал бы заставлять свою сестру лезть на ограду свиного загона, если бы знал, что она может туда свалиться?

– Ему бы и в голову такое не пришло.

Дэви задумался. Затем он вскарабкался на колени к Ане и обхватил ее руками за шею.

– Аня, ты любишь меня хоть чуточку, пусть я и не такой хороший, как Пол?

– Люблю, – ответила Аня искренне. Почему-то невозможно было не любить Дэви. – Но я любила бы тебя еще больше, если бы ты не был таким озорным.

– Я… еще кое-что сделал сегодня, – продолжил Дэви приглушенно. – Теперь я жалею об этом, но ужасно боюсь тебе сказать. Ты не будешь очень сердиться? Я… я положил Марилле в кровать жабу. Можешь пойти и вынуть, если хочешь. Но, может, смешнее оставить ее там?

Аня вырвалась из его цепких объятий и бросилась в комнату Мариллы.

Постель была чуть смята. Аня торопливо отбросила одеяла и увидела жабу, сонно выглядывавшую из-под подушки. Пришлось изрядно помучиться, прежде чем удалось снести жабу вниз по лестнице: она трижды спрыгивала с совка, и один раз Аня даже испугалась, что совсем потеряла ее в передней.

– Хорошо, что маленький грешник вовремя раскаялся, иначе Марилла больше никогда в жизни не смогла бы спокойно лечь в постель, – с облегчением вздохнула Аня, выпуская жабу в сад.

Глава 9
Вопрос цвета

– Эта старая зануда Рейчел Линд опять была здесь сегодня: приставала ко мне, чтобы я внес деньги на покупку нового ковра для ризницы, – сказал мистер Харрисон гневно. – Терпеть не могу эту бабу. Такая может вложить целую проповедь в шесть слов и швырнуть ими в вас, словно кирпичом.

Аня, сидя на ступеньке крыльца, наслаждалась очарованием серых ноябрьских сумерек. Она обернулась к мистеру Харрисону с мечтательным выражением на лице.

– Вся беда в том, что вы с миссис Линд не понимаете друг друга, – попыталась объяснить она.

– Я давно понял, что она закоренелая сплетница, и прямо ей об этом сказал, – проворчал мистер Харрисон. – Я за то, чтобы всегда говорить правду.

– Но вы говорите не всю правду, – возразила Аня. – Вы говорите только неприятную часть правды. Мне вы уже добрый десяток раз сказали, что у меня рыжие волосы, но ни разу, что у меня красивый нос.

– Это ты и без меня знаешь, – засмеялся мистер Харрисон.

– О рыжих волосах – хотя они теперь гораздо темнее, чем прежде, – я тоже знаю, так что нет необходимости говорить мне и о них.

– Ну ладно, постараюсь не упоминать об этом впредь, коли ты так чувствительна. Извини, Аня. Такая уж у меня привычка – всегда говорить откровенно. Люди не должны на меня за это обижаться.

– Но они не могут не обижаться. Что вы подумали бы о человеке, который ходит повсюду, колет людей булавками и говорит: «Вы не должны обижаться. Такая уж у меня привычка»? Вы решили бы, что он сумасшедший, разве не так? А что до миссис Линд, то, может быть, она и сплетница. Но сказали ли вы ей также, что у нее доброе сердце? Тимоти Коттон украл у нее из молочни горшочек масла, а жене сказал, что купил. И миссис Коттон при первой же встрече заявила миссис Линд, что масло отдавало репой, но миссис Линд в ответ только выразила сожаление, что масло не удалось, и не сказала ни слова о краже.

– Ну, может быть, у нее есть некоторые хорошие качества, – уступил мистер Харрисон неохотно. – Но в любом случае я не дам на этот ковер ни цента. Люди здесь, похоже, вечно выпрашивают денег. Кстати, как у вас там дела с покраской клуба?

– Замечательно. Денег у нас с избытком хватит и на покраску стен, и на ремонт крыши. – И она добавила с выразительным ударением на первом слове: – Большинство людей жертвовали очень щедро.

– В какой цвет вы собираетесь его красить?

– Мы выбрали красивый оттенок зеленого. А крыша будет темно-красная. Мистер Роджер Пай сегодня купит в городе краску.

– А кто будет делать работу?

– Мистер Джошуа Пай из Кармоди. Он уже кончил крыть крышу. Нам пришлось дать заказ ему, потому что все Паи – а их здесь четыре семьи – заявили, что не дадут ни цента, если работу не поручат Джошуа. Они подписались на двенадцать долларов, и нам не захотелось терять такую большую сумму, хотя многие думают, что не следовало поручать дело Паям. Миссис Линд говорит, что они вечно стараются вылезти вперед.

– Главный вопрос – справится ли этот Джошуа с работой как следует. Если да, то какая разница, Пай он или не Пай.

– Его считают хорошим работником, хотя человек он странный: никогда ни с кем не разговаривает.

– Тогда, по здешним меркам, он действительно странный, – заметил мистер Харрисон сухо. – Я и сам не был болтлив, пока не перебрался в Авонлею, а тут пришлось разговориться, иначе миссис Линд объявила бы, что я немой, и начала бы собирать деньги по подписке, чтобы научить меня объясняться жестами… Ты уже уходишь, Аня?

– Да, мне пора. Я должна еще кое-что сшить для Доры сегодня вечером. К тому же Дэви, вероятно, уже досадил Марилле каким-нибудь очередным озорством.

– Это разбойник! – объявил мистер Харрисон. – Прибежал сюда вчера и, пока я был на скотном дворе, вырвал у Джинджера из хвоста шесть перьев. Бедная птица с тех пор хандрит. Я думаю, эти дети для вас сущее наказание! Куча забот с ними!

– Все, что стоит иметь, требует забот, – сказала Аня, втайне решив простить Дэви следующую проделку, какой бы она ни оказалась, за то, что он отомстил Джинджеру за ее страдания.

Вечером мистер Роджер Пай привез домой краску для клуба, и на следующий же день мистер Джошуа Пай, угрюмый, неразговорчивый человек, начал красить. Никто не мешал ему работать. Клуб стоял на так называемой «нижней» дороге. Поздней осенью она всегда была сырой и грязной, и люди ехали в Кармоди по более длинной «верхней» дороге. Клуб стоял в окружении высоких елей, и его можно было увидеть только с близкого расстояния. Мистер Джошуа Пай трудился в полном одиночестве, которое было так дорого его независимой и необщительной душе.

В пятницу вечером он закончил работу и отправился домой. Вскоре после его ухода миссис Рейчел Линд, возвращавшаяся из Кармоди и снедаемая любопытством, смело бросила вызов всей грязи «нижней» дороги. Она обогнула на своей двуколке еловый лесок, и перед ее глазами предстал клуб.

Вид его подействовал на миссис Линд странно. Она уронила вожжи, воздела руки к небу, а потом расхохоталась:

– Ну и ну! Я знала, что Паи непременно что-нибудь перепутают!

Миссис Линд поехала домой, то и дело останавливаясь, чтобы сообщить каждому, кто попадался ей на пути, на что теперь похож клуб. Новость распространилась как лесной пожар. Гилберт услышал ее от батрака своего отца и со всех ног бросился в Зеленые Мезонины. По дороге к нему присоединился Фред. Возле калитки они застали Диану, Джейн и Аню – воплощенное отчаяние.

– Это неправда, Аня? – воскликнул Гилберт.

– Правда, – ответила Аня с трагическим видом. – И это ужасно!

– Что ужасно? – спросил Оливер Слоан, подошедший в этот момент к калитке. Он держал в руках коробку, которую привез из города и должен был передать Марилле.

– Ты еще не слышал? Всего лишь то, – заявила Джейн раздраженно, – что Джошуа Пай… покрасил клуб в синий цвет вместо зеленого – в ослепительный ярко-синий цвет, в который обычно красят тачки, но дома – никогда!

– Но как могла произойти такая ужасная ошибка? – причитала Диана.

Вину за это жестокое бедствие следовало, очевидно, возложить на Паев. Когда мистер Роджер Пай прислал своего сына Джона-Эндрю с известием, что едет в город и может привезти краску, «улучшатели» велели Джону-Эндрю передать отцу, что требуется краска номер 147. Впоследствии Джон-Эндрю всегда клятвенно заверял, что именно это он и сделал, но мистер Роджер Пай не менее упорно утверждал, что Джон-Эндрю назвал ему номер 157.

В тот вечер мрачное отчаяние воцарилось в доме каждого авонлейского «улучшателя». В Зеленых Мезонинах атмосфера была столь тягостной, что даже Дэви почувствовал себя подавленным. Аня плакала и была безутешна.

– Это словно похоронный звон для Общества Содействия Развитию Авонлеи, – всхлипывала она. – Нас засмеют до смерти…

Несчастные «улучшатели» ожидали, что Авонлея будет относиться к ним с еще большим предубеждением. Но общественное настроение круто изменилось в их пользу. Все считали, что молодежь, которая так усердно трудилась ради благой цели, столкнулась с возмутительным к себе отношением. Миссис Линд призвала их продолжать и показать Паям, что есть на свете люди, способные не провалить дело, за которое берутся. Мистер Мейджер Спенсер уведомил их, что за свой счет выкорчует пеньки вдоль дороги перед своей фермой и посеет там траву. А миссис Слоан сообщила Ане, что если «улучшатели» не отказались от намерения разбить весной клумбы у развилки дорог, то могут не опасаться ее коровы: миссис Слоан, будет строго следить, чтобы это прожорливое животное держалось на почтительном расстоянии. Даже мистер Харрисон посмеивался – если он вообще посмеивался – про себя, а внешне был само сочувствие.

– Не горюй, Аня. Большинство красок выцветает и выглядит с каждым годом все хуже, но этот синий цвет настолько отвратительный, что, поблекнув, станет только симпатичнее. Зато крыша и покрыта, и покрашена отлично. Теперь народ может сидеть в клубе и не бояться, что с потолка потечет. Вы и так много сделали.

– Но над нашим синим клубом будут смеяться во всех окрестных деревнях, – ответила Аня с горечью.

И предчувствие ее не обмануло.