Текст книги "В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта"

Однако болезнь Джорджа оставалась семейным позором. Веря в ее заразность, специалисты считали, что «падучая может наследоваться как от отца, так и от матери». Поскольку брат миссис Остин страдал тем же расстройством, его воспринимали как родовое проклятие. Допустить, чтобы вышла наружу правда о состоянии брата, значило поставить под вопрос здоровье самих Джейн и Кассандры, что снизило бы их потенциальную цену на рынке невест.

За кипучей, шумной жизнью набитого мальчишками пастората скрывались свои тайны. Возможно, этим объясняется резкость, если не жесткость Джейн и ее сдержанность в выражении чувств. Мы никогда не знаем, о чем она в действительности думает, поскольку ей, как и ее братьям, предписывалось разделять строгие литературные пристрастия мистера Остина и «стрелоумие» миссис Остин. В Стивентоне редко велись разговоры о любви, о романах. «Люди ни в коем случае не должны вступать в брак по любви, – цинично писал ее брат Джеймс, – потому что тогда не будет разводов, а для адвокатов это смерти подобно».

Джейн и Кассандре, конечно, несказанно повезло: они росли в семье, где ценился интеллект. Но они сознавали, что путь в республику разума, открытый их братьям и ученикам отца, им заказан. Установления Стивентона заставляли их уважать труд мальчиков, корпевших над древними языками для преуспеяния на будущих судейских, церковных или хозяйственных поприщах, и помогать миссис Остин на кухне.

Это наверняка их задевало. Чему должны были научиться Джейн и Кассандра, чтобы стать молодыми леди?

4
По верхам

Генри Тилни: «Вы еще были милой маленькой девочкой и вышивали дома салфеточки для подарков».

Кэтрин Морланд: «Боюсь, что не слишком милой».

Нортенгерское аббатство

Девочки сходного с Джейн и Кассандры происхождения обычно воспитывались дома под надзором матери. Хотя их отец был учителем и жили они в школе, в георгианском обществе считалось, что девушкам не пристало быть умными или привлекать к себе слишком много внимания. Джейн всю жизнь интересовали обычные, неисключительные девушки и их судьбы. У ее скромнейшей героини Фанни Прайс было «личико без румянца, без иных бросающихся в глаза признаков красоты», а Кэтрин Морланд, «лишенная всего истинно героического», бывала «порою даже туповатой». Величайшая заслуга Джейн в том, что она позволила самым обыкновенным, несовершенным, земным девушкам, читающим ее книги, почувствовать себя героинями.

Миссис Остин находила время исполнять традиционную материнскую повинность – учить дочек чтению и письму. Набор костяных кубиков с буквами алфавита – такими пользовались для обучения детей грамоте – передавался Остинами из поколения в поколение, и сегодня вы можете полюбоваться им в музее Лайм-Риджиса.

Однако по свидетельству ее внучки, образованием самой миссис Остин «не очень занимались». Но, несмотря ни на какие «школьные упущения», ее речь «выделялась блеском и умом», и к тому же миссис Остин «писала великолепные письма как прозой, так и стихами». На матери лежала также особая обязанность обучать дочерей писать непринужденные, обманчиво беззаботные письма, которые связывали членов семей Остин и Ли в прочную раскидистую сеть. В этом миссис Остин, безусловно, преуспела.

Миссис Остин также отличалась в рукоделии – неизменном занятии всякой знатной молодой леди. Если говорили, что георгианская леди «работает», то подра зумевали, что она работает иглой, и Джейн была мастерицей стачивания. «Мы не покладая рук шьем рубашки для Эдварда, – писала она. – Могу с гордостью сказать, что во всей компании я самая искусная». Она и вышивала чудесно, украшая салфетки своей знаменитой гладью. Сохранился датированный 1787 годом образчик рукотворчества «Джейн Остин» – вероятнее, одной из представительниц кентской ветви семейства – с цитатой из «Книги общей молитвы». Слова «В день скорби воззову к Господу, и Он услышит меня», вышитые на ней аккуратнейшими крохотными крестиками, – достойное высшей похвалы торжество послушания пальцев и разума. Пусть это не произведение Джейн, но именно такого рода вещи ей предписывалось делать. Даже если Джейн, как Эмма Вудхаус, «про себя ни с чем не соглашалась», она «вслух ничего не оспаривала».

Нам может показаться, что вышивание крестиком – не самое интересное в жизни, однако дамы семейства Остин получали истинное удовольствие от тонкой работы. «Мама в восторге, – писала Джейн, – от перспективы экипировки новой куклы». Всей семьей они мастерили и украшали бумажные шляпки, да еще и обшивали местную бедноту. Это было полезное времяпрепровождение. В нем присутствовала и доля эгоизма, ведь при прокладывании стежков «мысли женщин могли идти своими путями», а не следовать чужим предписаниям.

Музицирование, один из стандартных навыков многих молодых леди, было настоящей страстью Джейн, хотя, что характерно, она ценила свои успехи «очень невысоко». В пасторате ей посчастливилось иметь учителя, помощника органиста Винчестерского собора, который посещал частных учеников в Стивентоне и других селах. «Я упражняюсь каждый день, сколько могу, – писала Джейн, – хотелось бы больше – ради него». Ее романы демонстрируют прекрасное понимание мыслей музыканта: например, Эммы Вудхаус, которая достаточно талантлива, чтобы осознавать, что другие талантливее.

Поначалу Остины брали инструмент в пользование, но в конце концов купили «пианино с красивым корпусом». На нем Джейн исполняла «большую коллекцию музыкальных сочинений», имевшуюся в доме. Она часто играла «с рукописи, скопированной ею самой, – да так аккуратно и точно, что ноты читались, словно печатные». Семья гордилась этим как дополнительным свидетельством прилежания Джейн, столь приятного в молодой леди. Друзья обменивались пьесами, переписывая их с печатных изданий, как сегодня люди обмениваются плейлистами.

Однако эти дамские «изыски» – идеальный почерк, шитье и музицирование – уже в те дни давали пищу для яростных споров. «В наш век опасно упоминать о дамских изысках», – осторожно писал брат Джейн Генри. Он признавал, что то, что некогда было практической необходимостью, – изготовление одежды для семьи – для некоторых обеспеченных георгианцев постепенно превратилось в бессмысленную декоративную деятельность, в труд ради труда.

Многие, в том числе Мэри Уолстонкрафт[4]4
  У олстонкрафт Мэри (1759–1797) – британская писательница, философ и феминистка XVIII века.


[Закрыть], громко выступали против этих занятий девушек, считая их пустой тратой времени. Им было бы полезнее развиваться нравственно и интеллектуально. По мнению Уолстонкрафт, овладение дамскими «изысками» для покорения мужчин мешало женщинам развиваться умственно. А Ханна Мор, известная христианская писательница, полагала, что эта «одержимость изысками» делает девушку ненатуральной, слишком безукоризненной, слишком профессиональной: «все утро повторение, весь вечер – представление».

Джейн проиллюстрировала этот спор в «Гордости и предубеждении», изобразив сверхусердную Мэри непривлекательной особой, чрезмерно гордой своими тяжело заработанными «изысками». Нам в наш век кажется несправедливым, что Мэри постоянно шпыняют за ее приверженность музыке и чтению, которыми она пытается компенсировать отсутствие хорошенького личика. Однако мысль Джейн, сегодня от нас ускользающая, заключается в том, что в «изысках» Мэри нет сердечности. Мэри цитировала великих писателей, но не понимала их. Она играла на фортепиано, но ее игра не трогала слушателей. Ханна Мор заключала, что в конечном счете дамские «изыски» бессмысленны, так как не помогают девушкам найти мужа. «Ему нужна спутница жизни, а не артистка… та, что способна помогать ему в делах, разделять его заботы, рассеивать его печали, очищать его восторги, укреплять его принципы и воспитывать его детей». Джейн не была ярой противницей «изысков» и гордилась своими. Но ее романы показывают, что всем «изыскам» она предпочитала один. Устами мистера Дарси она объясняет, что для женщины главное – развивать ум «обширным чтением».

Однако недавние исследования открыли, что георгианские «изыски» были не только дамскими. Брат Джейн Фрэнк, как и многие георгианские джентльмены, обожал вытачивать на токарном станке деревянные фигурки: ему «так нравилось это занятие, что он проводил за ним дни напролет». Джейн очень ценила и берегла подаренный ей пуфик для ног, вышитый племянником. «Мне не терпится узнать, какого он цвета, – писала она, услышав, что подарок готовится. – Думаю, зеленый с красным». Дело в том, что праздные молодые люди нуждались в хобби просто для времяпрепровождения. У мистера Остина был «18-дюймовый глобус, приобретенный для детей». Глобус, конечно, принес практическую пользу двум его сыновьям, поступившим во флот, также как и «компас с солнечными часами» в черном футляре из конской кожи. Не столь полезным оказался микроскоп, не пробудивший ни в ком из детей профессионального интереса к естественным наукам. Но, как респектабельное хобби, увлечение естественной историей было для георгианского мужчины достойным «занятием».

В пасторате в распоряжении детей была библиотека – «свыше 500 томов». По семейным преданиям, старший брат Джейн Джеймс читал запоем. «Какая радость костяным ножом // разрознить влажные листы нечитанного тома», – говорится в одном из его стихотворений. Нас уверяют, что брат Джейн обладал «отменным вкусом» и «много руководил ее чтением».

Но Джеймс Остин не жаловал романы. Между прочим, он продолжал писать диатрибы против романов даже после того, как его сестра стала издаваемой романисткой. В его презрении к романам не было ничего странного. Роман как жанр возник всего парой десятилетий раньше. Многие георгианские читатели пренебрегали художественной прозой, считая ее поверхностной и женской, а то и развращающей и опасной. Полагали, что девушкам безопаснее читать «благочестивые и кулинарные книги».

Необычную по тем временам любовь к романам питал мистер Остин, который и передал ее своей дочери. Он обожал коротать вечера за чтением какого-нибудь «романа ужасов» типа «Полночного колокола» Фрэнсиса Лэтома, смакуя сцены вроде следующей: «Девушки устремились вниз по лестнице с искаженными ужасом лицами, и старшая закричала, что кровать ее дядюшки вся в крови!» Это, конечно же, мистер Остин впоследствии подстрекнул свою дочь написать пародию на «ужастик» – «Нортенгерское аббатство».

В круг чтения самой Джейн входила «История Душечки-В-Двух-Башмачках»[5]5
  «The History of Little Goody Two-Shoes» – детская книжка, опубликованная в Лондоне в 1765 г., вариант «Золушки».


[Закрыть], а также французская грамматика. Возможно, как Кэтрин Морланд, она читала «Басни» Джона Гэя. Хоть Джейн и отдавала дань этой приторной чепухе, рассчитанной на детей, у нее формировались вполне взрослые вкусы. Книжный шкаф запирался на ключ, но никто не мешал ей читать серьезные книги. «В очень раннем возрасте, – вспоминала ее семья, – она была без ума от Гилпина[6]6
  Гилпин, Джон – персонаж известной комической баллады английского поэта Уильяма Купера (1731–1800) «Занимательная история Джона Гилпина» (1782). Эту историю Купер услышал от своей приятельницы леди Анны Остин.


[Закрыть] [… ее] любимыми писателями-моралистами были Джонсон[7]7
  Джонсон, Сэмюэл (1709–1784) – английский литературный критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения.


[Закрыть] в прозе и Купер в поэзии». Действительно, в ее романах и письмах поэт Уильям Купер цитируется чаще, чем любой другой автор.

Судя по всему, какое-то время Джейн и Кассандра допускались к урокам с мальчиками, когда дело касалось истории, потому что Джейн в более поздних письмах к брату Фрэнку говорит «о духах Густава Вазы[8]8
  Густав Ваза, или Густав I (1496–1560) – регент Шведского королевства с 23 августа 1521 г., король Швеции с 6 июня 1523 г.


[Закрыть], и Карла XII, и Кристины[9]9
  Кристина (1626–1689) – королева Швеции с 1632 по 1654 г.


[Закрыть], и Линнея[10]10
  Линней, Карл (1707–1778) – шведский естествоиспытатель и медик.


[Закрыть]», словно вспоминая раздел учебника, посвященный истории Швеции. Возможно, они все вместе занимались в столовой пастората, где над камином висела картина, изображавшая стычку между шведами и поляками в 1565 году.

По-видимому, детям вменялось в обязанность прочитать определенное количество страниц в день, поскольку на полях фамильного экземпляра «Истории Англии с ранних времен до кончины Георга II» Голдсмита нацарапаны даты, отмечающие их прогресс, например «23 августа» на странице пятнадцать.

Джейн понравились бы современные «Ужасные истории»[11]11
  «Ужасные истории» – британская серия иллюстрированных исторических книг, призванных увлечь детей историей с помощью ироничной интерпретации необычных, жестоких или отталкивающих ее эпизодов.


[Закрыть], так как она сочинила собственную пародийную версию Голдсмитовой «Истории Англии», сохранившуюся в тетради. В этой пародии весь период с 1421 по 1649 год описан заново «пристрастным, предубежденным и невежественным историком» – очень непосредственно и очень смешно. В «Нортенгерском аббатстве» героиня Джейн Кэтрин жалуется, что в книжках по истории «о женщинах вообще почти не говорится», что в них только «споры королей и пап, с войнами и чумой на каждой странице». В своем пересказе Джейн все это исправила. Она не забыла упомянуть Жанну д’Арк, и леди Джейн Грей, и Анну Болейн, прощая последней ее грехи за «красоту, изящество и живость». Между тем Оливер Кромвель – «отвратительное чудовище!». История сформировала в Джейн «твердые политические взгляды, особенно на события шестнадцатого и семнадцатого веков. Она была ярой защитницей Карла I и его бабушки – Марии Стюарт, королевы Шотландской. Преисполненная глубокого сочувствия к великолепному и обреченному дому Стюартов, Джейн писала, что это «семья, которую всегда оттирали, предавали или презирали – чьи заслуги редко признавались, а ошибки никогда не прощались». (Еще один член семейства Остин, завзятых тори, позже подписал внизу: «Браво, тетя Джейн».)

Сочинение Джейн было тщательно и любовно проиллюстрировано Кассандрой, нарисовавшей медальонные портреты всех протагонистов. Кассандра изображает английских монархов не в исторических костюмах, а в одежде времен их с Джейн детства. Хитроумным детективным способом историки и медицинские эксперты наложили на эти рисунки Кассандры разные портреты реальных Остинов. И вот те на! Похоже, что моделями Кассандре послужили родные. Предположительно, сама Джейн была молодой и прекрасной Марией, королевой Шотландской, а ее мать – жуткой старой королевой Елизаветой I.

В книжке Джейн две женщины, одетые в стиле 1790-х, смотрят друг на друга через страницу: юная красавица Мария храбро выдерживает взгляд злобной карги Елизаветы. Возможно, это еще одна иллюстрация немирных, напряженных отношений между Джейн и ее матерью. «Мне очень нравится новое платье, – писала как-то Джейн, – а мама считает его уродливым». Они ни в чем не могли сойтись. Эта тетрадь с рисунками, в конце концов перешедшая в собственность брата Джейн Фрэнка, старательно скрывалась от старшего поколения Остинов, прежде всего, наверное, из-за нелестного изображения миссис Остин. Также замалчивались неизбежные семейные ссоры, о которых можно судить лишь по нескольким намекам. «Мама сердится, папа ушел», – записала восьмилетняя Джейн в своем учебнике французского.

Ее книжка испещрена типичными сетованиями любой школьницы: «Надо было готовиться». Уроки с мистером Остином всегда оставались недоделанными. Миссис Остин упоминает каждодневные чтения Вергилия, «два урока в день», но девочек от латыни и греческого освободили. Мистер Остин был бы уж совсем не от мира сего, если бы счел древние языки необходимыми для образования дочерей. «Никакая женщина не привлекла бы меня знанием латыни и греческого», – писал другой священник по поводу другой маленькой девочки, которую, к его негодованию, допускали к изучению классиков. Это была все та же старая песня. «Не знаю, к чему это потакание приведет, – ворчал он, – но вряд ли оно поможет удачно выдать ее замуж».

Какое же духовное воспитание давал мистер Остин своим дочерям? Не обязательно считать девочек менее умными, чем мальчики, чтобы полагать, что их нужно воспитывать по-разному. Стоит принять во внимание мнение ученой дамы Кэтрин Маколей[12]12
  Маколей, Кэтрин (1731–1791) – английский историк, писательница и философ. Первая женщина-историк в Англии.


[Закрыть], которая свято верила в равенство мужчин и женщин. И даже она утверждала, что целесообразно «формировать женский ум, примеряясь к его особенностям и к положению женщин».

А положение это было подчиненным. Например, Ханна Мор описывала его так: «Девушкам следует внушать недоверие к собственным суждениям; они должны научиться безропотно внимать увещаниям и быть готовы сносить принуждение». Что от них ожидалось – это выпестовать в себе «кроткий нрав и покорный дух». Джейн, с ее горячностью и вспыльчивостью, будет сражаться с этим представлением всю жизнь. «Привлекательность женщины усиливается ее наивностью», – с сарказмом пишет она в «Нортенгерском аббатстве».

«Женщины природой приспособлены управляться с (очевидно) пустячными житейскими делами, – разглагольствовал очередной георгианский щелкопер. – Они ведают мелочами; это неизбежно требует подготовки, отличной от той, что позволяет мужчинам бороться и справляться с трудностями, которые встречаются в мире». Возможно, и Джейн соглашалась с такой точкой зрения. Однако в зрелые годы она блестяще обыгрывала эти «пустячные житейские дела». В своих произведениях она с помощью домашних «мелочей» заставляла сильных мира сего по-новому взглянуть на мир и на себя.

Мистер Остин был внимательным, заботливым отцом, осчастливившим своих детей бесценным даром доверия. Когда Фрэнк ушел в море, отец написал ему нежное письмо с советами соблюдать осторожность. «Руководствуйся ею!» – умолял он, прежде чем заключить, что Фрэнк всегда должен помнить, что у него «нет на земле более бескорыстного и сердечного друга», чем его «глубоко любящий отец». Фрэнк хранил отцовское письмо как драгоценность и годами возил его с собой.

Миссис Остин тоже хранила – и, наверно, читала своим дочерям – драгоценное письмо с советами от своей аристократической прабабушки. Эта семейная реликвия была прислана в 1686 году из Константинополя, где Элизабет Чандос жила вместе с мужем, британским посланником в Турции. В ней содержатся материнские наставления дочери, признанные настолько ценными, что в роду Ли письмо передавали из поколения в поколение, пока оно не попало в руки матери Джейн.

«И в вёдро готовься к ненастью», – вразумляла дочку Элизабет Чандос, настаивая, что достойная молодая женщина должна быть «домовитой и рачительной». Элизабет предупреждала дочь, одну из своих восьми детей, что ей нечего рассчитывать на богатое приданое. Миссис Остин наверняка внушала нечто похожее собственным дочерям. Наряду с отцовской любовью к романам, Джейн унаследовала и это: бережливость, хозяйственность, пристрастие к добротной, но не броской одежде. Таковы желания и ценности, вновь и вновь декларируемые в письмах Джейн и в ее романах.

Неослабный интерес барышень Остин к рецептам, продуктам, хранению припасов и занятиям слуг указывает на их принадлежность к средним, а не к богатым слоям общества. «В наши дни не в обычае, – говорится в пособии «Безупречный слуга», – преподавать навыки домоводства девицам высшего класса», но по счастью, «тех, что рангом пониже», по-прежнему обучают «разумным и непреходящим радостям обустройства хлебосольного и уютного дома». Дневники Джейн показывают ее привычку подсчитывать свои доходы и расходы за год, так что миссис Остин, видимо, наставила ее, как советовал «Безупречный слуга», «в счетоводстве – и в некоторых других существенных семейных делах».

Что действительно вынесли из домашних уроков Кассандра и Джейн – это умение сохранять холодный рассудок и отвечать ожиданиям окружающих. Их учили не наслаждаться жизнью и не ловить удовольствия, а быть благоразумными и терпеливыми. Эти присущие тори качества не позволяли им выпорхнуть из гнезда и самим зарабатывать себе на хлеб; они предписывали им замкнуться в стенах своего дома.

Но при всем при том они наверняка играли и резвились на природе. Другая девочка, подраставшая в Сомерсете в 1780-х годах, во время сенокоса с восторгом проводила время в полях, «где у нас была чудесная потайная беседка под сенью громадного дерева… мы всегда бежали домой за возом сена, чтобы прокатиться назад в поле на пустой телеге». Джейн – и ее романы – были порождены задором молодого поколения джентри, самоуверенного и менее почтительного, которое в эпоху Французской революции бросило вызов закоснелым обычаям родовой знати. Джейн в своем творчестве чаще за сорванца, чем за паиньку, за правду, чем за приличия, за новое, чем за старое. Возможно, Джейн, как Кэтрин Морланд, «была шумной и озорной».

Пока ее не отослали из дома, чтобы приобщить к культурной норме.

5
Школа аббатства

Можно отослать с рук долой юную девицу понабраться кой-какого образования.

Эмма

В 1783 году семилетнюю Джейн отправили из Стивен-тона в пансион. Домой она вернулась, когда ей исполнилось одиннадцать, с перерывом побывав в двух разных школах.

Почему Джейн покинула дом такой маленькой? Только недавно историки предприняли попытку разобраться в соображениях ее родителей. Разумеется, Джейн, как и всех детей Остинов, рано отлучили от матери и отдали няньке. Джеймс и Генри уехали в Оксфорд четырнадцати и семнадцати лет соответственно. Младших мальчиков, Фрэнка и Чарльза, снарядили в Королевскую морскую академию в Портсмуте в двенадцатилетнем возрасте. Но Джейн отослали из дома всего в семь лет; и у нас есть все основания предполагать, что ее, как многих девиц из пансиона миссис Годдард в «Эмме», сбыли «с рук долой» из-за слишком горячего нрава. Вспомним ее больного брата Джорджа, которого практически выгнали из семьи в неполных четыре года.

Впоследствии Остины будут рьяно приписывать себе заслугу «формирования» Джейн. «Именно в Стивентоне был заложен реальный фундамент ее славы», – заявлял ее племянник. Но, как подмечает Мэрилин Батлер, Стивентон не мог полностью сформировать Джейн, ведь три с лишним года детства она провела не там.

Охотно ли Джейн уезжала? Скудные свидетельства говорят, что нет. Согласно семейным преданиям, отправка Джейн в школу стала следствием ее отказа расставаться с Кассандрой: «помещать такую кроху в школу не было никакой необходимости, но она сама настояла; она поедет с Кассандрой». Кое-кто даже говорил: «Если бы Кассандре грозили отрубить голову, Джейн подставила бы под топор и свою».

Один историк утверждал, что главной причиной этого решения была экономия. Пасторат становился тесен для мальчиков, которых отец надеялся заманить в свою школу. Старшего брата Джейн Джеймса отправили в колледж всего через неделю после рождения младшего, Чарльза, как будто между двумя событиями существовала связь. В 1782 году, за год до отъезда девочек в пансион, в доме ночевало не меньше дюжины человек: чета Остин, их пятеро детей и пять или шесть учеников. Пансион дочерей стоил мистеру Остину 70 фунтов в год. Освободив спальню девочек, он, вероятно, смог поселить в ней троих мальчиков и на этом выгадать.

Нам также известно, что уже взрослая Джейн глубоко сочувствовала маленькой девочке, вынужденной жить вдали от родителей. «Ей это совсем не по душе, – писала она, – бедная лапушка». В «Доводах рассудка» читаем: «Энн поступила в школу несчастная»; в «Леди Сьюзен» высказывается мнение, что «школа, должно быть, страшно унизительна»; в «Уотсонах» одна героиня говорит, что «не представляет себе ничего более гадкого», чем служить в школе учительницей. В общем, если художественное произведение отражает реальность, значит, школьный опыт Джейн был крайне печальным.

К двум девочкам, семилетней Джейн и десятилетней Кассандре, присоединилась третья – дочка сестры миссис Остин. Двенадцатилетняя Джейн Купер была не только кузиной, но и «дорогим другом» сестричек. Направлялись они в пансион миссис Энн Коули в Оксфорде. В каком-то смысле им повезло, потому что миссис Коули приходилась им неродной теткой. Она была овдовевшей сестрой отца Джейн Купер, и ее покойный муж возглавлял Брейзноз-колледж в Оксфорде. Заведение миссис Коули не отличалось излишней строгостью или академизмом: оно напоминало заведение миссис Годдард в «Эмме», где девочки могли «поднабраться кой-какого образования». Мистер и миссис Остин, вероятно, полагали, что девочки выиграют от женского окружения, наберутся хороших манер и станут более годными к выданью, чем дома, в окружении сплошных мальчишек.

Как местопребывание Оксфорд был очень хорош, поскольку там находился Джеймс Остин, взявшийся опекать сестер и гулять с ними по городу. Но доставляли ли эти прогулки удовольствие девочкам? Оксфорд изобиловал «мрачными церквями, пыльными библиотеками и грязными домами, – писала анонимная сотрудница студенческого журнала Джеймса, язвительная барышня, подтрунивавшая над напыщенными, чопорными студиозусами. – Уверена, что никогда больше ноги моей там не будет». Не исключено, что это первые опубликованные строки маленькой сестрички Джеймса Джейн.

Однако в 1783 году эксперимент с пансионом закончился полным крахом. Летом миссис Коули перевезла свою школу в Саутгемптон, надеясь, по-видимому, спастись от разыгравшейся в Оксфорде эпидемии кори. Удивительно, что она сделала это без ведома родителей пансионерок. Но, избежав одной болезни, они нарвались на другую, так как в Саутгемптоне свирепствовал «сыпняк», или сыпной тиф. Прозванный «тюремной лихорадкой», он разносился – с чудовищной быстротой – платяными вшами и вспыхивал там, где люди жили в условиях скученности и антисанитарии. «Нет ничего грязнее и зловоннее закоулков» Саутгемптона, писал один путешественник; в кольце средневековых стен, заслонявших город от моря, дома буквально липли друг к другу. У того же автора описано, как прилив оставлял «гниющую трясину во всех низинных частях» города. Тиф – с лихорадкой, ознобом и бредом – настиг всех трех девочек. Однако миссис Коули не слишком обеспокоилась. Если взрослых болезнь сильно трепала и часто сводила в могилу, то у детей она протекала намного легче.

Странно, что она опять не потрудилась оповестить родителей. Возможно, она думала, что отсылать девочек домой все равно нельзя: они бы заразили всех детей в школе мистера Остина. Как бы там ни было, миссис Купер и миссис Остин узнали, что происходит, только когда Джейн Купер написала своей матери. Сестры бросились в Саутгемптон спасать дочерей, но миссис Купер дорого за это заплатила. Она подхватила тиф и умерла. Ей было всего сорок семь лет.

Как семья собиралась поступить с лишившейся матери Джейн Купер? Разумеется, опять ее сплавить. В 1784 году тринадцатилетнюю сироту поместили в женский пансион, иногда называвшийся Школой аббатства, в Рединге. Следующим летом, в 1785 году, к ней присоединились Кассандра и Джейн. Я сама когда-то училась в Школе аббатства, и Джейн Остин почиталась у нас как самая знаменитая наша предшественница.

Мистер Остин особо платил за то, чтобы Джейн и Кассандра числились «привилегированными» пансионерками, то есть имели право завтракать и ужинать с миссис Латурнель, директрисой, в ее гостиной. Эта привилегия не распространялась на обычных учениц, плата за которых была более чем в два раза меньше. Другая новая ученица вспоминала, как ее в первый раз пригласили в «гостиную, обшитую слегка поблекшими деревянными панелями», с «несколькими миниатюрами над высоким камином». Эту новенькую привели в восторг завтраки в гостиной: «огромные блюда гренков с маслом». Поскольку дома ей никогда не позволяли ни есть гренки с маслом, «ни подходить близко к огню», она чувствовала себя «осчастливленной этими новыми порядками».

Школа занимала привратную постройку Редингского аббатства плюс примыкающее к ней двухэтажное здание. Это ветшающее сооружение было пронизано атмосферой прошлого величия и больше всего поражало «воротами, верхними помещениями и ведущими к ним лестницами с позолоченными балюстрадами». В нем также имелось «множество закутков и круглых чуланчиков и множество больших и маленьких комнат и коридоров». Обстановка здесь еще больше напоминала монастырскую, чем в печальном Нортенгерском аббатстве из романа Джейн.

Снаружи раскинулся парк Форбери – игровая площадка мальчиков из соседнего пансиона доктора Вэлпи, но главное украшение школы скрывалось позади нее. Это был частный «дивный старинный сад, где юным леди разрешалось жаркими летними вечерами бродить под мощными кронами» посреди «величественных руин» аббатства. Поскольку никто особо не беспокоился о том, чем заняты девочки, они шушукались «в какой-нибудь башенке» и вволю пугали друг друга сказками о привидениях – наверняка и о привидениях аббатства, в том числе его основателя Генриха I, похороненного там без глаз. Во время секуляризации монастырей монахи спрятали ценную реликвию – мумифицированную руку святого Иакова. В годы учебы Джейн и Кассандры эту сморщенную конечность нашли рабочие, тем самым добавив в жизнь пансионерок готического трепета.

В самом здании были дортуары на шестьдесят-семьдесят девочек с кроватями на двоих. Внизу помещались классная комната – для молитвы, уроков и обеда – и зала для танцев и спектаклей. В школе имелись глобусы, карты и волшебный фонарь для демонстрации картинок с историческими сценами.

Сверхизысканная будущая невестка Джейн обучалась в более аристократическом пансионе в Лондоне, «дамском Итоне» на Куин-сквер. В задней комнате заведения стояла старая карета, чтобы юные леди практиковались элегантно впархивать внутрь и выпархивать наружу. Ни о чем подобном в Школе аббатства и не слыхивали. Здесь не видели необходимости даже брать учителя танцев, который говорил бы девочке: «Втяни живот» и лепил бы из нее «хорошенькую куклу».

Но даже если на манеры в Школе аббатства смотрели сквозь пальцы, она не была и академической теплицей. Миссис Латурнель, дама на пороге пятидесяти, изначально звалась Эстер (или Сарой) Хэкет (или Хэкит). Она пришла в школу преподавать французский язык, хотя «по-французски не знала ни слова», и поменяла имя. Видимо, нанимая «француженку» (пусть и не умевшую говорить по-французски), «работодатели сочли правильным представить ее ученицам под французским именем». Она будто законсервировалась: «Ее белый муслиновый платочек всегда был приколот одинаковым количеством булавок, ее муслиновый фартук всегда ложился одними и теми же складками». Миссис Латурнель еще и десятилетия спустя носила манжетки и оборки по моде 1780-х. Это была «дородная, но очень активная женщина, хотя и с деревянной ногой. О том, как она потеряла ногу, она никогда никому не рассказывала».

Одна из пансионерок считала ее годной лишь на то, чтобы «отдавать белье в стирку, заваривать чай и заказывать обеды, то есть по сути исполнять обязанности экономки». Однако в присмотре за девочками эти умения были очень ценны, и миссис Коули тоже не помешало бы ими обзавестись. «Весь ее ум сводился к обыденной сметке, – говорили о миссис Латурнель, – но сметке исключительно полезной; ведь надо было готовить чай, распоряжаться обедами, и без такой чрезвычайно полезной особы дом попросту развалился бы».

Учебная программа в заведении миссис Латурнель включала французский, музыку, рисование, письмо, вышивание и «ведение беседы». Ее ученицы овладевали правописанием, но не пунктуацией. Им, вероятно, полагалось также усваивать тонкое понятие «лоска». По мнению Эдмунда Берка, женская красота «неотделима от слабости и уязвимости. Женщины очень это чувствуют, поэтому они учатся пришепетывать, спотыкаться при ходьбе, прикидываться хрупкими, даже больными». Джейн всю жизнь выступала против такого взгляда: за живость, силу, независимость, чем и объясняется ее непреходящая популярность; она словно бы родилась не в свою эпоху – как бы одной из нас. И в зрелые годы она писала о «невежественной когорте школьных наставниц», очевидно не ставя их ни в грош.