Текст книги "Невестка Петра Великого (сборник)"

Встав в главе государства, мы, конечно, их не обидим, возьмем их в наши помощницы, воспользуемся их стремлением к самостоятельному труду соответственно их природным способностям и женской натуре.

Мы преимущественно будем стараться ввести благонадежные меры к противодействию бедности, праздности и всякому злу. Мы устроим благотворительные заведения, где всякий бедный человек найдет возможность применить свои способности и физическую силу в свою собственную пользу, а не для выгоды хозяина, а это будет способствовать лучше всякой частной благотворительности к уничтожение нужды, предупреждению преступлений и распространению общественной нравственности. Царствие Божие на земле установим, не лишая себя всякого имущества и не превращаясь в нищих, согласно сумасбродному учению нового просветителя, а напротив, богатствами, от которых мы отделим часть – не для раздачи лентяям милостыни, но для доставления посильного труда бедным людям, не эксплуатируя их для собственной пользы богатых.

Речь эта произвела сильное впечатление на собрание. Громкое «ура!» оглушило воздух. Решили тихо, без шума и насильственных мер приступить на другой же день к постепенному государственному перевороту сперва в столице, а затем в провинциальных городах.

XIX

На другой день мужья придумали разные уловки, чтобы удалить своих жен от должностных мест: одним дали знать, что в доме пожар и что их гардероб сгорает, других уведомили, что их ребята кричат, не унимаются и зовут мать; к иным мужья явились и вежливо попросили передать им власть, объявив, что сопротивление с их стороны будет бесполезно и, если не уступят добром, то они силой возьмут власть. Жены не возражали, подчинились неизбежной участи, и мужья тотчас заняли их места. Через несколько дней мужья пригласили своих жен к себе в помощницы, и они с любовью начали помогать своим супругам и только называли их шалунами за употребленные против них хитрости.

Дела при энергической, удвоенной силе мужей и жен были разобраны и в скором времени приведены в порядок.

Таким образом, умные беатские правители очень просто разрешили женский вопрос, о котором спорили в Старом Свете чуть не тысячелетие. Они признали, что женщины по своей натуре не могут быть самостоятельными полицейскими, военными, судьями и проч., но могут везде быть для них полезными помощницами в занятиях, приличных их полу. Человеческий труд был разделен между всеми, мужчинами и женщинами, согласно их способностям.

Главы правительства оказались честными, человеколюбивыми и доброжелательными представителями народной власти; они усердно заботились о благе людей, прилагали все свое старание к устранению бедности и нужды, устраивали во всех провинциях на казенные средства и на частные пожертвования разные заведения, фабрики и мастерские, где рабочие трудились не для хозяина за известную плату, но в собственную пользу. Барыш от общего заработка делился между всеми рабочими, и потому всякий старался для собственных выгод. В короткое время в целом беатском государстве более не видно было ни нищих, ни нуждающихся; везде было довольство и счастье. Всякий был вправе сказать: «У нас на земле не фантастическое, но действительное Царствие Божие. Не рубище, а достаток дает счастье!»

Таким образом и рабочий вопрос был решен просто и удовлетворительно.

Женское царство со всеми ребяческими затеями, как видно, превратилось в обыкновенное государство с равноправностью обоих полов, где управляли людьми по законам, основанным на многовековом опыте многих народов, но которые в Беате применяли благоразумно и направляли единственно к благу всего народонаселения.

Для предупреждения новых заблуждений правительство запретило книгу русского просветителя как учение, способное распространять анархию.

XX

История беатского государства навела меня на следующее рассуждение.

Положим, что необходимы в буквальном смысле слова следующие предписания согласно толкованию нового просветителя:

1. Не противодействуй злу, в какой бы форме это ни было, другими словами, не препятствуй делать зло даже когда у тебя отнимают все, что имеешь, или когда тебя бьют или убивают.

2. Будь всегда беден, и если у тебя что-нибудь есть, то отдай другим, кто только хочет взять, потому что бедность дает счастье и ведет в Царствие Небесное.

3. Не суди никого, даже преступника, потому что один Бог может судить, а ты сам не вправе делать кому-нибудь зло, а карающий судья делает осужденному зло.

4. Не должно быть никакой власти, никакого начальника, ты должен повиноваться одному Богу.

Положим, что мы искренне пожелаем возбудить между всеми людьми такое идеальное самоотвержение, и так как это невозможно сделать вдруг, то постараемся достигнуть этой цели тысячами лет, мы постепенно будем упразднять все суды, все принудительные учреждения, всякое начальство, не будем подчиняться никакой власти, словом, мы наконец дойдем до положения Адама, когда человек был совершенно свободен, никому и никаким законам не был подвластен, когда ему ничего не нужно было и он ничего не имел, ходил нагим и питался плодами Эдема, когда ровно ничего не было из всего того, что теперь имеется у нас, – положим, что мы добились такого первобытного блаженного положения и начали новую жизнь без полиции, без судов, без всякой власти. Что же было бы тогда? Человечество, по своей натуре, начало бы опять снова развиваться по тем же физическим и нравственным законам, как это уже совершилось после сотворения Адама и Евы. Через несколько времени появился бы опять какой-нибудь Каин и убил бы своего брата, появились бы добрые, благочестивые люди, как Авраам и Иаков, злые и грешные, как жители Ниневии; явились бы начальники, тираны, суды, военные, словом, со временем мы по необходимости опять дошли бы до такого же положения, в каком люди живут теперь. Сам библейский рассказ об убийстве Авеля своим родным братом указывает, что это естественный ход народного развития: пока человек не был одарен способностью распознавать и отличать добро от зла, то есть пока находился на степени животного, он не чувствовал желания сделать зло себе подобному, но как только человек отведал плода древа познания добра и зла, в нем тотчас же начали разыгрываться злые страсти – Каин убил своего брата. Но Бог его наказал за это, подавая этим пример людям не оставлять зла безнаказанным. Из этого мы должны заключить, что пока у людей будут страсти, будет и зло, и никогда мы не достигнем такого состояния, когда все люди будут добры и не нужно будет противодействовать злу.

Проповедник, требующий такой идеальной жизни от всех людей, должен был сперва выпросить у Творца пересоздать род человеческий и создать его без страстей; не понимая этой простой истины, он является не глубоким мыслителем, а легкомысленным резонером, вводящим в заблуждение недальновидные умы.

Новый русский просветитель, которого мы слепо привыкли считать гениальным человеком, по всей вероятности, написал свое учение только на память для себя; он сам по своей счастливой натуре и положению, может быть, в состоянии, в виде исключения, жить согласно своей теории. Как у нас, так и в других странах были такие мученики, отказавшиеся от всех мирских благ. Были у нас бояре, которые, отказавшись от высоких почестей и богатства, пошли в монастырь, где они на своих плечах носили дрова и воду для братьев. Но эти необыкновенные натуры не могут служить примерами другим, не имеющим такой же необыкновенной организации. На эту мысль наводит заглавие его учения: «Ma religion» («Моя религия»). Автор только указывает, как он смотрит на веру и хочет поделиться с другими своим взглядом на жизнь и просветить их, а там пусть они сами решат, возможно ли это для них или нет. А так как мученическое самоотвержение, жизнь без судов, без власти положительно невозможны для других, то мы должны считать его учение в отношении к нам вредным бредом разыгравшейся старческой фантазии – вредным потому, что легко может повести недальновидных людей к гибельной анархии.

Мне казалось во сне, что я долго пробыл в столице Беата, переживал вместе с нею все ее невзгоды и перевороты. Я начал чувствовать тоску по родине и решил вернуться домой. Я нанял аэростат и велел проводнику явиться со своим воздушным экипажем на следующий день в семь часов, а кельнера попросил разбудить меня к этому времени. Затем я пошел в клуб попрощаться с некоторыми знакомыми. Мы с ними плотно поужинали, здорово выпили, и я пришел домой поздно ночью. Я лег спать и заснул крепким богатырским сном. Кельнеру стоило много труда разбудить меня, он дергал меня за руки и толкал в бок; я почувствовал боль, начал кричать и проснулся.

Очнувшись, я посмотрел кругом и увидел себя под деревом в парке Лесного института. Возле меня стоял один из сторожей этого парка.

– Барин, – сказал он, – пора вставать. Вы уже спите с одиннадцати часов, а теперь уже пять. Я думал сначала, что вы выпивши, и дал вам выспаться, но вы стали сильно кричать. Вероятно, сказал я себе, его давит домовой. Вот поэтому и разбудил вас.

Я смутно начал сознавать, что я не в Беате, а в Лесном институте. Встал с тяжелой головой и как пьяный поплелся домой. Войдя в свою квартиру, я увидел на моем письменном столе сочинение графа Л. Н. Толстого «Ма religion», которое я внимательно читал в течение целых двух дней, и мне стала ясна причина моего кошмара.

Из-за любви

I

В живописной местности на Днепре находилось имение Дмитрия Гавриловича Голубцева, женатого на дочери крупного помещика Добронравова, Анне Федоровне, первой красавице во всей окрестности. Она была единственным чадом богатых родителей, которые ничего не жалели на ее воспитание, держали для нее несколько гувернанток для изучения языков и нескольких учителей для естественных наук, музыки, рисования, а также для верховой езды и плавания. Родители баловали ее, и она пользовалась полной свободой и распоряжалась своим временем по собственному произволу. Это, впрочем, имело хорошее влияние на ее счастливую натуру: в ней развился бойкий, самостоятельный и смелый характер. Она была решительна во всех своих действиях и быстра в заключениях. Муж искренне любил ее и баловал, так что она была вполне счастлива.

Но на земле редко вечное счастье, а потому Анне Федоровне судьба послала горькие испытания.

В доме кроме хозяев были пятеро слуг: кучер, повар, две горничные и лакей Андрей Иванович Фролов – молодой, здоровый парень из крестьян, красивый собой, веселый и проворный. Он несколько лет путешествовал с Голубцевым за границей и приобрел там поверхностный лоск цивилизованного человека, усвоив манеры и выражения образованных господ.

Фролов очень любил прислуживать своей барыне и всегда с особенным удовольствием исполнял ее приказания. Он провожал ее в качестве камердинера всюду, куда она ни ходила или ни ездила, – шла ли она гулять или в гости, сзади ее плелся Фролов, а дома он постоянно искал случая что-нибудь для нее сделать, лишь бы быть около нее. Таким образом, он привык к ней и крепко полюбил ее. Его привязанность к ней с каждым днем усиливалась и превратилась наконец в страсть, а эта страсть, как обыкновенно у простого человека, не получившего никакого образования, выражалась сильным желанием обладать ею. Исполнение такого желания, конечно, было недостижимо, и он начал грустить, чахнуть, иногда с горя напивался пьян, делался грубым и сварливым.

В одно прекрасное летнее утро Анна Федоровна позвала к себе Фролова и велела ему сказать кучеру подать лошадь для прогулки верхом.

– Ты будешь провожать меня, – прибавила она.

– Слушаюсь, Анна Федоровна! – весело отвечал Фролов.

Он обрадовался случаю ехать в ее обществе.

Подали лошадей, и Анна Федоровна в сопровождении Фролова отправилась по направлению к ближайшему селу, расположенному недалеко от Днепра. Она еще там не была ни разу, а муж хвалил ей живописное положение этого села, населенного зажиточными крестьянами, и она полюбопытствовала видеть его. На дороге Фролов беспрестанно искал случая поравняться с барыней и заговорить с ней; с этой целью он то указывал ей на роскошные хлебные поля, то на ручеек, змеей извивавшийся между деревьями и кустарниками, которые в изобилии росли по его берегам и окрестностям, то на живописные местности, где горы и долины сменялись с восхитительной прелестью в дальнем пространстве. Он рассказывал ей довольно красноречиво словами, слышанными им на прогулках, совершенных его барином в дамском обществе по горам Швейцарии, и Анна Федоровна невольно слушала его рассказы и не заметила, когда, проезжая мимо одной фермы, собака подкралась к лошади и укусила барыню за ногу. Лошадь испугалась и вдруг стала на дыбы, так что Анна Федоровна, несмотря на свою привычку и опытность в верховой езде, от неожиданности выскользнула из седла, упала и ударилась о лежавший тут же камень. Она вскрикнула от боли. Фролов с быстротой молнии соскочил со своей лошади, схватил ее за талию и хотел было поставить на ноги, но она от боли не могла удержаться.

– Пойди в домик, попроси людей перенести меня туда, – сказала она Фролову жалобным голосом.

– Не надо, Анна Федоровна, – возразил Фролов с участием, – позвольте я сам снесу вас.

И он, не дожидаясь позволения, взял ее на свои мощные руки, поднял как ребенка, прижал к своему плечу, осторожно снес на ферму и положил на один из диванов фермера, оказавшегося человеком, принадлежавшим к интеллигентному кругу людей. Он снял с ее ноги чулок, достал уксус, натер ушибленное место и перевязал бинтом. Все это время Фролов блаженствовал при виде беленькой, нежной ножки своей барыни и весь горел от внутреннего волнения. Анна Федоровна, занятая своим приключением, не замечала того, что происходило в душе ее лакея, и по своей женской доброте из благодарности за его усердие стала ласково обращаться с ним, называть его Андрюшей и благодарить приветливыми словами.

– Поезжай домой, Андрюша, и вели послать за мною бричку. Поспеши, мой милый, мне очень больно.

Двухэтажная каменная ферма, выкрашенная палевым цветом, стояла на возвышенности, у подножия которой с восточной стороны находилось круглое озеро со светлой водой, где время от времени слышен был плеск плававших в нем рыб разных пород; на поверхности озера поставлен был на маленькой лодке небольшой паром, выкрашенный светлыми красками, и на нем лежали два длинных весла. На этом пароме семейство фермера, состоявшее из молодой жены, восьмилетней бойкой дочки и резвого десятилетнего мальчугана, часто каталось и удило рыбу длинными лесами. По берегам озера было несколько скамеек из дерна, а перед ними стояли маленькие столики. Недалеко от них разбросаны были грядки, засеянные веселыми цветами, ласкавшими глаза своим приятным видом и своим благоуханием щекотавшими обоняние. Прямо против фермы стояла красиво выкрашенная купальня, снабженная всеми удобствами, нужными для купающихся. Перед крыльцом, выходившим в виду озера, стояли кадки и корзинки с цветами, расставленными вокруг высоко поднимавшегося фонтана, распространявшего вокруг приятную прохладу. По бокам фермы, на южной и северной сторонах, красовались некоторые постройки, где в нижних этажах помещались несколько лошадей, разный домашний скот, живность, сараи для крестьянских и барских экипажей, а в верхних этажах хранились сено, солома и запасный хлеб; в одной из построек работали несколько женщин, выделывая масло, разные виды сыра и другие молочные изделия, весело распевая любовные песенки; им подхватывали парни, тут же работавшие над разными сельскими снарядами. В недальнем расстоянии на довольно высокой горе стояла на столбах маленькая деревянная будка с флюгером наверху и вся в дырах для сушения сыра. Позади фермы, на западе и вокруг нее на дальнем расстоянии, насколько глаз мог обозреть, высоко вздымались обширные горы, вершины которых были покрыты разными кустарниками, фруктовыми деревьями, орешниками и прочим. На широких обработанных плугом боках гор посеяны были разные виды хлеба, и колосья весело колыхались при малейшем дуновении ветра. Человек, стоявший на балконе фермы, не мог оторвать своих взоров от великолепного зрелища, представлявшегося при обозрении всей окрестности.

Владелец фермы и всей этой окрестности был ганноверским уроженцем, сыном очень богатого банкира, пожилым человеком, который, женившись на очень хорошенькой дочке фабриканта, из ревности к молодой жене пустился с нею путешествовать, чтобы избегнуть постоянных знакомств жены с золотой молодежью. По пути, в Малороссии, ему указали на эту довольно уединенную и отдаленную от больших городов местность. Она ему понравилась, жена была в восторге, когда он ей объявил, что хочет приобрести это место для постоянного жительства. Ему удалось купить пустошь за громадную сумму, и, для того чтобы доставить жене занятие, он устроил здесь ферму, к величайшему удовольствию его хорошенькой Леоноры, которая, как истая немка, любила хозяйничать.

Леонора очень любезно приняла Анну Федоровну, с участием ухаживала за нею, потчевала завтраком, лакомствами, вином, а когда боль в ноге ее утихла, предложила ей поместиться на балконе. Девушки вынесли ее на руках и посадили в большое вольтеровское кресло. Анна Федоровна вскрикнула от восторга при взгляде на такую никогда не виденную ею окрестность.

– Это рай, это Эдем, где жили первые люди Адам и Ева! – воскликнула она.

Она долго не могла насытить своих взоров любопытным зрелищем и желала, чтобы Фролов не приезжал так скоро с бричкой, лишь бы она могла наслаждаться как можно дольше этим необыкновенным видом.

Фролов, однако же, при своем усердии услужить барыне не замедлил приехать с бричкой.

Анна Федоровна дружески простилась с Леонорой фон Гиллер, поблагодарила ее за гостеприимство, пригласила к себе и попросила позволения время от времени гулять в ее живописном поместье, на что, конечно, последовало любезное разрешение.

Анна Федоровна пользовалась иногда позволением соседки и приезжала погулять. Ее всегда сопровождал Фролов, и ей по необходимости нередко приходилось приблизить его к себе. То она призывала его, чтобы опереться на него при подъеме на возвышенную местность или при спуске в глубокую долину, то он должен был перенести ее через сырую низменность, а вследствие этого частого сближения с нею он становился фамильярным, даже назойливым. Сначала Анна Федоровна не обращала на это особенного внимания, но сердце Фролова все более и более разгорелось страстью к ней, и его нахальные взгляды стали выдавать его. Анна Федоровна наконец-то начала подозревать, что в мыслях Фролова происходит что-то неладное, и тогда она стала обращаться с ним холоднее и строже.

Она перестала брать его с собой, и вместо него ее сопровождала одна из ее горничных. Фролова эта перемена раздражала, и его тайная страсть вследствие этого еще более воспламенилась. Он решился каким бы то ни было образом достигнуть своей дерзкой цели.

Однажды Дмитрий Гаврилович уехал по делам на две недели, и Анна Федоровна осталась дома одна с прислугой. Фролов после отъезда барина еще больше засуетился около барыни и пожирал ее страстными глазами, а в один ясный день предложил ей отправиться в лес прогуляться и пособирать грибков.

– Барыня, – сказал он, – что вы все дома сидите? Ведь вам скучно одной. Погода прекрасная. Пройдитесь в лес, грибков соберете для развлечения.

– Не с кем идти, – отвечала Анна Федоровна, – а одной все равно весело не будет.

– А меня вы ни во что не считаете? – спросил Фролов вкрадчивым голосом. – Я пойду с вами и приложу все старания, чтобы вам не было скучно.

– Ах ты, скоморох! – сказала Анна Федоровна улыбаясь. – Вот выдался кавалер для развлечения дамы!

– Чем я не кавалер? – дерзко отвечал Фролов, приосанившись и выпрямившись во весь рост. – Я могу рассказать вам разные разности о Германии и Франции, даже на иностранных языках. Останетесь довольны, и вам не будет скучно.

– Не смей обращаться со мной так фамильярно! – гневно закричала на него Анна Федоровна. – Ступай, вели кучеру заложить бричку. До леса я не хочу идти пешком, далеко.

Фролов вышел, и через полчаса бричка уже стояла у крыльца парадных дверей.

Анна Федоровна действительно скучала и потому послушалась совета Фролова. Она села в бричку, взяв с собою корзинку для грибов. Фролов, не дожидаясь приказания, поместился сзади.

Доехав до опушки леса, она велела кучеру остановиться, вылезла из брички и спросила Фролова:

– Далеко ли до грибов и сухо ли будет пройти?

– Недалеко, барыня, а пройти можно по сухой тропинке.

– Хорошо, ступай вперед и покажи дорогу.

Когда они дошли до места нахождения грибов, Анна Федоровна принялась искать и собирать их в корзинку. Фролов же, считая своею обязанностью развлекать ее, начал свой рассказ.

– В Пруссии, – сказал он, – недалеко от Кенигсберга, есть городок Кранц, лежащий у самого моря. Летом туда съезжаются из России, Германии, Австрии и других стран посетители для морского купания. В одно лето приехала туда также одна герцогиня со своим пажом Германом, молодым красивым парнем. Он каждое утро провожал ее до моря и носил за ней некоторые нужные для купания вещи. В одно утро она долго не могла расстегнуть свои высокие ботинки и вынуждена была позвать помочь ей Германа, который ждал ее в соседней будке. Расстегнув ботинки и сдернув шелковые чулки, юноша пришел в восторг, увидев беломраморную ножку, и, забыв всякую осторожность, прильнул губами к этому роскошному телу. Герцогиня улыбнулась, обняла его за шею своими ручками и нетвердым голосом шепнула: «Mein schoner Herrmann, Du bist ein grosser Schelm!» («Мой красивый Герман, ты большой шалун!»)

Занятая грибами Анна Федоровна покраснела и закричала:

– Не смей, негодяй, рассказывать мне подобные глупости!

Ее глаза заблестели, и лучи их глубоко проникли в душу Фролова, а он упал перед нею на колени и жалобным голосом со слезами на глазах произнес:

– Барыня, Анна Федоровна, простите ради Христа, что я осмелился полюбить вас! Уже целый год я не нахожу покоя ни днем, ни ночью, страдаю, маюсь, да так уж больно хочется любить вас, что иной день готов руки на себя наложить! Сжальтесь над моей христианской душой и не губите меня! – взмолился он душераздирающим голосом и ломая себе руки.

Анна Федоровна взглянула на него и испугалась. Лицо его было красно, глаза горели адским огнем, выражая животную страсть. Это сильно оскорбило чувство скромности ее – она вспыхнула, вскочила на ноги и с гневом ударила Фролова по лицу.

– Как ты смеешь, негодяй, – закричала она, бледнея от гнева, – так дерзко говорить мне подобные гнусные вещи!

Анна Федоровна стояла перед ним с раскрасневшимися щеками и грозными глазами, придававшими ее красоте особую прелесть. Ее волнующийся стан возбудил в Фролове восторг, и он совсем обезумел от страстного желания. Побуждаемый неодолимой страстью, он отчаянно вскрикнул:

– Будьте столь же добры ко мне, как германская герцогиня к своему пажу! Позвольте мне только раз поцеловать вас!

Сказав это, он своими сильными руками схватил ее за талию, страстно прижал к себе и уже приближал свои губы, чтобы поцеловать ее, но она быстрым движением выскользнула из его объятий и с силой бросила ему в лицо всю корзинку грибов, причем земляные частицы, бывшие в ней, попали ему в глаза. Он мгновенно ослеп, а она била его по лицу до тех пор, пока он от боли в глазах не упал на землю. Затем она в сильном испуге, как серна, побежала к своей бричке, стоявшей на опушке, и помчалась домой, оставив Фролова в лесу.

Фролову была очень знакома эта лесная местность и, руководясь журчанием ручейка, протекавшего вблизи, он добрел до него, ощупью избегая ветвей деревьев, опустился на берег, промыл глаза, очистил их от земли и попавших в них частиц грибов, освежил пылавшее лицо и затем серьезно начал обдумывать свое положение. Он не сомневался, что его накажут и сошлют в дальнюю деревню, а удаление от Анны Федоровны без удовлетворения своей страсти было для него хуже смерти. Унижение, которое он потерпел от нее, удары в лицо, полученные им, и ее решительный отказ еще более разжигали его грубое желание, и он как бешеный в беспомощной злобе метался на берегу ручья по зеленой траве и рвал на себе волосы с сильной яростью. Затем, немного успокоившись, он начал придумывать средства во что бы то ни стало овладеть предметом своей страсти. Наконец он решился на отчаянный поступок. Не смея идти домой, он весь день до полуночи бродил по лесу, а затем отправился в корчму и выпил там водки с целью ободрить себя.

Ночью он прокрался в кабинет Дмитрия Гавриловича через окно, снял со стены пистолет, зарядил его и рано утром пробрался в спальню Анны Федоровны, шумно заперев за собою дверь. Молодая женщина проснулась от произведенного им шума и с ужасом увидела Фролова возле своей кровати.

– Звать на помощь бесполезно, – сказал он хладнокровно, видя, как Анна Федоровна растерянно смотрит на звонок, – дверь заперта. Но не пугайтесь, я не сделаю вам никакого зла. Только исполните добровольно мое желание один раз, ведь я не могу отказаться от вас… Если же вы меня оттолкнете, я тут же у вашей кровати застрелюсь, и вы будете отвечать перед Богом и судом за мою жизнь.

При этих словах он опустился на колени, схватил ее руку, начал целовать ее и, рыдая, просил сжалиться над ним и не губить его.

Анна Федоровна пришла в себя и быстро сообразила, как избавиться от этого сумасшедшего и спасти его от смерти.

Она ласково обратилась к нему со следующими словами:

– Андрюша, просто я не узнаю тебя, разве так следует добиваться своей цели? В лесу ты напугал меня своими насильственными и бурными требованиями, не давая мне опомниться. Разве так можно делать? Мне очень приятно, что ты так страстно любишь меня, ты ведь недурен собой и рассудительный молодой человек. Но теперь, друг мой, ты очень грязен, видно, что ты где-то валялся в грязи, притом от тебя пахнет водкой, а в таком виде мне противно будет принять тебя. Пройди в мою гардеробную, там стоит умывальник, вымойся хорошенько, очисти себя от грязи, выполощи рот душистой водой, которую найдешь в шкафчике умывальника, затем надень халат Дмитрия Гавриловича, висящий на стене, и тогда приходи ко мне. Тогда ты будешь похож на благородного человека и мне не стыдно будет такого обожателя.

Фролов в восторге от такой быстрой победы отправился без всякого подозрения в гардеробную, подошел к умывальнику и начал наливать в него воду из кувшина. Анна Федоровна бдительно следила за ним глазами и, увидев, как он положил на кресло пистолет и начал мыться, подкралась неслышно босиком в гардеробную, схватила пистолет и тогда захлопнула дверь, которая вела из гардеробной в спальню. Затем она отворила дверь, запертую Фроловым (ключ оставлен был им в замке) и позвала людей на помощь. Ночной посетитель был немедленно схвачен.

На другой день о Фролове доложили управляющему имением. Тот наказал его розгами и хотел сдать в солдаты. Но женщины никогда долго не злятся за дерзкую любовь к ним, а потому Анна Федоровна сказала:

– Иван Спиридонович, Андрюшка довольно уж наказан, отправьте его в какую хотите из наших пензенских деревень, лишь бы только он не показывался здесь в доме.

Фролова отправили, но уже к вечеру подводу вернули назад с дороги. У возницы голова оказалась пробитой, а Фролов исчез, и никто не знал, куда он девался.

II

Года через два, зимой, Голубцеву нужно было ехать в губернский город за триста верст от его имения. Жена, боясь оставаться дома одной, решила ехать вместе с мужем. Они отправились в путь в собственном экипаже, запряженном парой добрых коней.

На второй день им пришлось ехать по необозримой обширной степи, на которой не видно было ничего кроме снежной пелены. Вдруг поднялась страшная вьюга и занесла снегом всю дорогу. Ветер хлестнул кучеру прямо в глаза и засыпал снегом, так что бедный Юхим не мог видеть, куда направить лошадей, и в скором времени сбился, съехал с дороги и попал с экипажем в неглубокий ров. После долгого старания он с помощью хозяина высвободил экипаж, и затем оба пошли искать дорогу. Прошло более часа времени, но они никаких следов дороги не нашли. Однако нужно же было ехать дальше. Делать нечего – поехали, предоставив лошадям искать путь по собственному инстинкту. Лошади неслись то по ярам, то по возвышенностям и после утомительной езды опять очутились почти на том же месте, откуда поехали, только ближе к лесу. Между тем приближалась ночь, становилось темнее и темнее, зги не видать, а ветер все бушевал, вздымая густые облака снега и засыпая путников. О дальнейшей поездке уже не могло быть и речи. Что делать? Помощи неоткуда ждать. Решили распрячь лошадей, закутаться в шубы, лечь в экипаж и таким образом предоставить себя на волю судьбы.

В это время шагах в десяти от них неожиданно, как будто из земли, вырос, появился человек, одетый в шубу, опоясанный красным кушаком, за которым были заткнуты два двуствольных пистолета. Голова же незнакомца была вся закутана башлыком, так что виднелись только его глаза.

Оправившись от испуга, наши путешественники подозвали к себе незнакомца и спросили его, не может ли он помочь им в постигшем их горе. Незнакомец подошел к Голубцеву и слегка вздрогнул, вслушавшись в его голос.

– Сколько вас тут? – спросил он хрипло.

– Я с женой да с кучером, – ответил Дмитрий Гаврилович.

Незнакомец весело засмеялся:

– Ну хорошо, всем помогу!

Затем, расспросив путешественников, каким образом они очутились в таком безвыходном положении, он сказал:

– Недалеко отсюда в бедной хате живет мой знакомый пасечник. Я вас проведу к нему и попрошу его дать вам приют на эту ночь, а завтра утром, когда утихнет погода, он вас выведет на большую дорогу.

Предложение незнакомца было принято с благодарностью, и все тотчас же отправились в путь. Запрягли лошадей. Анна Федоровна осталась в экипаже, кучер сел на козлы, а Дмитрий Гаврилович с незнакомцем пошли вперед как путеводители. Через полчаса они достигли большого каменного здания, которое почти все было в развалинах. В передней стене было огромное отверстие, через которое свободно проехал экипаж, и они очутились в большой комнате с развалившимися стенами и поломанным потолком, но помещение это еще довольно хорошо могло защищать лошадей и кучера от непогоды.

– Оставьте экипаж с кучером здесь, – сказал путеводитель, – а сами идите со мною. Я вас проведу в хату, находящуюся недалеко отсюда.

Пройдя от развалин шагов двести, они вошли в долину, окруженную со всех сторон скалистыми возвышенностями. Направо, у одной из них, виднелась какая-то длинная постройка из соломы и глины вроде сарая. Внутри во всю длину направо был целый ряд клеток вроде стойл, выстланных соломой и обвешанных мехом, так что в них было довольно тепло. В каждой клетке спали по одному, а в иных по два человека, покрытых овечьими полушубками. Вдоль левой стены, в которой сделаны были небольшие окошечки, тянулся во всю длину широкий коридор, освещенный лампочками, а в конце его навалены были разные вещи: платье, белье, множество железной и медной посуды, сукно, холсты, ситцы, серебряные и золотые вещи. По стенкам клеток развешаны были ружья, пистолеты, охотничьи ножи, кинжалы, кистени, дубинки.