Текст книги "Невестка Петра Великого (сборник)"

Незаметно из толпы выделяется и приближается к ней белый как лунь старик, на нем белая мантия, походка его легкая, плавная, движения грациозны, черты лица невыразимо кротки. Он кладет ей руку на плечо, и нежным, мягким голосом, звучащим необыкновенно приятно, говорит:

– Дочь моя! Не горюй так сильно. Нет несчастья, которому со временем не будет конца. И твоя скорбь близится к концу. Бог услышал твою молитву. Твоя судьба переменится, и ты будешь счастлива. Твоей участи будут завидовать самые счастливые женщины сего мира. Не помышляй о смерти, это грех, это преступление против Того, Кто тебе дал жизнь, она принадлежит Ему и ты не имеешь права располагать ею самовластно, живи и ты еще будешь счастлива!

– Отец, – сказала Шарлотта, – кто ты? Ты говоришь так утешительно, ты внушаешь такое доверие и вселяешь в душу такой покой, что ты кажешься мне существом из другого мира, где живут одни безгрешные души, одни ангелы. Кто ты, отец?

– Действительно, я теперь пришел из другого мира, где обитают только праведники. Но я в древнее время также жил в здешнем мире, где меня называли Николаем. Я всю жизнь свою употреблял на пользу других – где бывало горе, там я утешал, где бывала нужда, там я помогал, ссорился муж с женою, друг с другом, я их мирил; находился кто в опасности, я первый спешил к нему, чтобы спасти его. Люди привыкли видеть во мне благодетеля, творящего одно добро. Одно мое появление в их доме мигом вселяло мир и покой, всякой нужде приходит конец. Помогал я так быстро, так вовремя, что люди прозвали меня Чудотворцем, таким они меня почитают и ныне. Моя жизнь может служить примером для добрых людей, но один Бог творит чудо. Кто усердно Ему молится, Он того всегда услышит, а я молюсь за всех. Уповай на Бога и утешься!

Сказав это, старик ушел в толпу таким же воздушным шагом, как пришел.

Через некоторое время приснилась Шарлотте другая картина: она увидела перед собой зеленые острова с разнообразными плодовыми деревьями, вокруг них извиваются ручейки, на берегах которых раскинуто множество хижин; в них живут мирные люди со своими безмятежными семействами, жены нежно лелеют своих детей, ласкают и кормят их. Старшие дети окружают своих родителей шумным весельем. Небо ясно, в воздухе порхают и чирикают тысячи разнообразных птичек; под зелеными благоухающими деревьями там и сям воркует парочка влюбленных и беседует о будущем своем счастье, в другом месте отдыхает после утренней прогулки гувернантка с ребятами, беспрестанно обращающимися к ней с вопросами о непонятных им явлениях природы. Повсюду, как в одушевленном, так и неодушевленном мире царствуют раздолье и покой. Вдали, далеко-далеко, Шарлотта опять видит того же белого, как лунь, старика, с добродушным, симпатичным лицом. Он глядит на нее и манит к себе. Неодолимая тайная сила влечет ее к нему, но по мере того как она идет к старику, он удаляется от нее все дальше и дальше. Наконец старик остановился на высоком холме, под которым протекает широкая судоходная река. На холме – великолепная дача с прелестным садом вокруг, где красуется множество цветов, живописно расположенных по аллеям.

– Где же я, добрый отец? – спросила Шарлотта старика.

– Ты в Америке, дочь моя, – отвечал старик, – здесь ты будешь жить в мире и блаженстве; здесь ты не услышишь брани твоего мужа; здесь ты будешь всеми любима и далека от всех житейских треволнений.

Радость наполняла грудь Шарлотты, восторг ее не имел границ, и в избытке удовольствий она проснулась. Слабость ее исчезла. Она встала с полу укрепленной, бодрой, с полным упованием на Бога и надеждой на лучшие времена. Она начала обдумывать свое положение.

– Что меня ожидает, – сказала она себе, – мой жестокий муж, раз уже покусившийся на мою жизнь, может каждый день отравить мой суп или другим способом избавиться от меня. Что меня ожидает, если он когда-нибудь вступит на престол своего отца, – смерть или вечное заключение в отдаленном монастыре? Что тогда будет с моими детьми? Их постигнет не менее ужасная участь. Я читаю в газетах о переселении множества народа из Европы в Америку, особенно в Луизиану. Русский святой недаром явился ко мне во сне. Сам Бог послал его ко мне указать мне путь спасения. Я не в состоянии защищать моих детей. Им, вероятно, будет лучше, когда меня здесь не будет. Их возьмет под свое покровительство добрый царь, который меня любит и не даст им погибнуть от жестокости их бесчеловечного отца. Я убегу от своего тирана, поселюсь в Америке, скроюсь в укромном уголке среди диких негров, у которых, без сомнения, сердца нежнее, чем у моего безжалостного супруга…

После такого решения мысль о бегстве беспрестанно занимала несчастную царевну. Она видела в нем единственную возможность к спасению.

«Убежать! Да, убежать! Но как убежать? Как уйти от зоркого надзора окружающих ее людей?» Думая о старике, которого она видела во сне, она наконец немного успокоилась и предоставила времени, чтобы тот же старик внушил ей исполнить свое решение.

На другой день к царевне пришла графиня Остфризская. Она испугалась при виде бледного лица Шарлотты и заплакала.

– Нет, – сказала она, – не могу я видеть, как вы медленно умираете от жестокости вашего мужа. Прикажите, я помогу вам во всем, что только могу, я готова пожертвовать для вашего спасения всем, что имею, если нужно будет, даже своей жизнью. Уезжайте в Вольфенбютель под покровительство ваших высоких родителей. Я берусь устроить ваше бегство. Никто об этом не узнает, пока вы не вступите на немецкую почву. Бегите в Вольфенбютель.

Тронутая до глубины сердца, Шарлотта обняла добрую графиню и показала ей жестокое письмо своего отца, в котором он ей запрещал возвратиться домой.

– Нужды нет, – воскликнула графиня, – раз вы будете на ганноверской земле, отец не откажется от вас.

– Он отошлет меня назад в Петербург, и тогда вся моя жизнь будет покрыта позором и мое положение здесь будет еще хуже, чем теперь. Но вы заслуживаете вашим сочувствием мое доверие, дорогая графиня; мне удастся спастись, если вы и мои дорогие друзья не откажете мне в вашем содействии.

– Говорите откровенно, ваше высочество, я вполне к вашим услугам.

– Я придумала особый род самоубийства для себя.

– Самоубийство! – испуганно воскликнула графиня.

– Не пугайтесь, графиня, я придумала смерть особого рода. Это не будет добровольная смерть в обыкновенном смысле. Я умру для Петербурга, для всей Европы, я убегу через океан и скроюсь под чужим именем в глубине далекой страны, в неизвестной местности, куда еще никогда не ступала нога европейца. Там я начну вести новую жизнь, привыкну к новым нравам, присоединюсь к обыкновенным людям, забуду свое происхождение и сделаюсь простой смертной. Прошедшее для меня не будет существовать, я буду жить как на новой планете. Меня в Европе забудут, как забывают всякого похищенного смертью.

– Меня страшит эта мысль, – сказала графиня.

– Свыкнитесь с ней, и тогда она приведет вас в восторг, как и меня. Это безгрешное самоубийство. Я исполняю этим свой долг, я спасаю свою жизнь и жертвую только людскими предрассудками. Но все зависит от удачи моего бегства. Если тайна моих замыслов откроется, то я навлеку, позор на все свое семейство, а люди, не знакомые с муками моей жизни и причинами моего отчаянного решения, сочтут меня за искательницу фантастических приключений, и вместо того, чтобы возносить геройский дух, с которым я отрекаюсь от светских предрассудков, они жестоко осудят меня.

Не много труда стоило Шарлотте, чтобы привлечь на свою сторону графиню Остфризскую, любившую царевну и желавшую всеми средствами содействовать избавлению несчастной принцессы от убивавших ее страданий. Она клялась сохранить тайну и взялась готовить все нужное для бегства.

Но для исполнения этого опасного предприятия необходимо было посвятить в тайну еще несколько верных людей. После долгого совещания с графиней выбор Шарлотты пал на преданную ей камер-фрейлину Эмилию Штанге и камердинера Конрада, преданного с давних времен дому Вольфенбютельскому.

Конрад был известен Шарлотте как человек храбрый, предприимчивый и высокой нравственности. Шарлотта уважала его как нежного отца, она была многим ему обязана своим воспитанием в ранней молодости и потом при дворе Петра обращалась с ним как с приближенным другом.

В детстве Конрад был свидетелем ее невинных игр, и со времени замужества он с сокрушением сердца разделял ее страдания. Нередко он стоял вдали и с грустью долго смотрел на свою повелительницу, а иногда, когда она жаловалась на свое горе, он ободрял и внушал ей терпение; когда ею овладевало отчаяние, Конраду удавалось возбуждать в ней надежду.

Когда Шарлотта изложила ему свое великое предприятие, Конрад стоял, понурив голову, и молчал.

– Отчего ты ничего не говоришь, любезный Конрад? – спросила его царевна.

– Ваше высочество, – отвечал Конрад, – мысль эта ужасна: вы, привыкшая при польском короле к придворному блеску и утонченной роскоши, обществу развитых людей, вы решились поселиться между дикими племенами американских индейцев в неизвестных степях неведомой части света.

– Жизнь, спокойствие, свобода и бедность приятнее, чем печаль, покрытая золотом и шелком. Конрад! Я хочу спасти свою жизнь, предпочитаешь ли ты последовать за моим гробом или идти со мной в другую страну света? Убежим, Конрад! Я перестану быть царевной, я буду твоей дочерью и буду называть тебя отцом. Мы будем жить в уединении, где-нибудь в укромном углу, без горя и страданий. Что привязывает тебя к Петербургу?

– Ничего! – воскликнул Конрад и упал перед царевной на колени, прижал ее руку к своим губам и поклялся ей в преданности до гроба.

Конрад вышел в отставку, чтобы вдали от Петербурга подготовить бегство царевны, не вызывая подозрений своим исчезновением.

Эмилия Штанге происходила из бедного ганноверского дворянского семейства, была чрезвычайно привязана к Шарлотте и оставила за границей жениха, молодого офицера, потому что не хотела разлучаться с Шарлоттой с которой она выросла вместе. Преданность Эмилии к царевне увеличилась по мере того, как последняя все больше подвергалась жестокостям мужа.

Когда Шарлотта заболела и врачи посчитали ее болезнь опасной, горе Эмилии не знало границ; она сама слегла в постель от страха лишиться своей обожаемой покровительницы. По совету графини Остфризской царевна решила посвятить ее в свою тайну и взять с собой, если она согласится разделить с ней ее судьбу.

Графиня предупредила Эмилию и открыла намерения Шарлотты. Девушка, не колеблясь ни одной секунды, пошла к царевне, бросилась к ногам ее, поцеловала ее руки и поклялась не оставлять ее до гроба. Ее глаза были полны слез.

Эмилия вздохнула, подняла свои прекрасные мокрые глаза к небу и, с трудом переводя дыхание, пробормотала: «Верна вам навеки, вечно!»

XI

Все посвященные в тайну царевны совещались вместе и приступили к осуществлению задуманного предприятия. Графиня снабдила царевну денежными переводами разных банков иностранных городов. Конрад также собрал порядочную сумму денег. У самой царевны были принадлежавшие ей бриллианты и драгоценные вещи, привезенные из родительского дома.

Царевна легла в постель и сказалась больной, посланных ей от царя врачей она не приняла, говоря, что желает умереть, она проливала горькие непритворные слезы, прощаясь со своими детьми, с которыми ей суждено было расстаться навсегда. Она, как умирающая, прощалась со всеми окружающими ее придворными и наконец пожелала видеть царя. Петр приехал. И выше мы описали последнюю встречу царя со своей невесткой. После его отъезда в комнату больной никого не пускали, кроме преданных ей людей, содействовавших ее предстоящему бегству.

Одна случайность облегчила задуманное ими предприятие. В немецком штате царевны находилась очень старая графиня Кенигсмарк, мать графа Морица, маршала саксонского, которая всегда была искренне предана Вольфенбютельскому дому; она с самого детства Шарлотты любила ее как родную дочь, и когда принцесса вышла замуж за Алексея Петровича, графиня Кенигсмарк, не желая, чтобы молодая неопытная принцесса была одна, без нее, далеко от родины, при дворе чужой страны, решилась посвятить Шарлотте свою материнскую заботливость и сопровождать ее в Петербург. Но старая графиня в скором времени начала чувствовать вредное влияние сурового климата приморской столицы России. Она начала хворать и почти никогда не выходила. Ее в Петербурге никто из придворных и знатных не знал. Графиня Остфризская, с которой она была дружна уже в Германии, в последнее время взяла ее к себе, чтобы заботиться о больной своей соотечественнице. Старушка, однако, не поправлялась, болезнь ее усиливалась, и за три дня перед тем, как царевна должна была бежать, больная графиня отдала богу душу. У графини Остфризской блеснула мысль воспользоваться этой случайностью: «Что, если я своей умершей соотечественнице доставлю великую честь быть погребенной с царскими почестями и большой пышностью? Она меня поблагодарит за это на том свете, а царевне облегчу этим ее бегство». Ухватившись за эту мысль, графиня в следующую ночью велела тайно перенести труп умершей графини в комнату царевны, где его положили в гроб, который был приготовлен для мнимо умирающей царевны. Гроб тотчас заколотили, так как царевна перед своей мнимой смертью выразила желание, чтобы ее тело не выставляли для публики. К вечеру распространили слух о смерти царевны. Затем Шарлотта, переодетая в платье графини Остфризской, с опущенной вуалью, ушла с Эмилией в дом графини, откуда они ночью, переодетые в мужское крестьянское платье, вышли из города в окрестный лес; там их ждал Конрад с запряженной в сани парой крепких лошадей. В этот день выпало много снега, но погода была тихая. Конрад сел на козлы и гнал лошадей сколько было сил. Беглецы хранили глубокое молчание, все дрожали и боялись погони. Милая, застенчивая Эмилия боязливо прижималась к Шарлотте. Она внутренно была чрезвычайно счастлива, что сделалась необходимой любимой ею принцессе. Шарлотта с любовью жала руку Эмилии. В восторге от этой ласки девушка тихо сказала:

– О моя принцесса, моя принцесса, как я вас люблю, как охотно я умерла бы за вас!

– Тише, Эмилия, – отвечала Шарлотта, – я больше не принцесса, я больше не царевна! Не забывай своей роли! Называй меня твоим другом, твоей сестрой, теперь я равная с тобой.

С этими словами Шарлотта обняла счастливую девушку и с трудом уговорила ее сделать то же самое. Эмилия покраснела, и волнение груди обнаружило борьбу ее любви с привычным почтением к высокой особе.

После длинной ночи наконец появилась утренняя заря. Беглецы ехали через густой дикий лес. Усталые лошади бежали медленнее, но скоро путники достигли в полумраке бедной уединенной хижины. Здесь Конрад остановился. Дамы вошли в хижину, где их гостеприимно встретили старик со старухой. Конрад представил им своих переодетых в мужское платье спутниц как своих двух сыновей.

Шарлотта была поражена тихой, безмятежной жизнью обитателей хижины. Они жили в ней безвыходно много лет, только по воскресеньям отправлялись в ближайшую сельскую церковь помолиться Богу и выстоять обедню. Отец старик и сын, молодой парень, изготовляли деревянную посуду, продавали ее и на вырученные деньги покупали себе платья и разные вещи, необходимые для их убогого хозяйства. Они не знали треволнений богатых и важных людей. Царевну очаровали тихое довольство и спокойствие этих бедняков. Все, чего желали они, всегда находилось около собственной хижины. Им неизвестны были блеск и роскошь, ни скорбь великих людей; они не знали тех тревог, которые сотрясали суетливый мир. Шарлотта завидовала счастью, царствовавшему в этой убогой хижине.

Между тем как Конрад заботился о лошадях, Эмилия приготовляла простой, но вкусный ужин. Шарлотта удивлялась ее проворству и умелости: она хвалила и целовала ее.

– Подобно этим старикам, – сказала Шарлотта, – мы также, в далеких странах, устроим себе уютный уголок; мы будем в нем счастливы. Там мы будем жить мирно, не будем видеть рабского почитания двуличных царедворцев, не будем слышать льстивых речей эгоистических лизоблюдов. Не будем слышать об изменах, ссорах и интригах, которыми волнуются в домах знатных. Честолюбие и суета не будут проникать к нам через порог нашего мирного жилища. Утренняя и вечерняя заря будут служить нам вестниками ясного или пасмурного дня. Лес будет нашей оперной залой, горы и океан – нашими зрелищами, беспредельное небо – нашей церковью. Милая Эмилия, можешь ли ты восторгаться со мной надеждой на такое невыразимое счастье?

Эмилия улыбнулась, покраснела и, нежно смотря на Шарлотту, отвечала:

– Я радуюсь уже не надежде, потому что мои мечты, осуществления которых я не смела ожидать, превратились уже в действительность: я уже удалена от света, от этой обширной больницы, где всякий одержим каким-нибудь грызущим недугом, где всякого пожирает какое-нибудь желание: стремление к богатству, почестям, похвалам, мщению, к бессмертию, к роскошным нарядам и подобным пустякам. Кто может отказаться от всех этих вещей, не нужных в жизни, тот обладает всем, что ему необходимо: в его сердце обитает спокойствие, он счастлив. В таком положении нахожусь теперь я.

Целый день путники отдыхали в хижине у добрых старичков. Они спали так крепко и спокойно, как будто Россия более не представляла для них никакой опасности. Вечером они расстались с мирными обитателями хижины и продолжили свой путь. Они и в дальнейшем ехали только ночью, избегали больших дорог, отдыхали в селах и отдельных хижинах, часто меняли свои имена и платья, чтобы не оказаться раскрытыми. Дорога в иных местах была занесена снегом, и путешествие их продолжалось медленно. Целые две недели беглецы проезжали по степям и темным лесам, через которые они едва ли могли бы пробраться, если бы не нанимали от деревни до деревни проводника, знакомого с местностью.

Однажды вечером Конрад объявил своим спутницам, что до границы России осталось только десять верст и ближайшее село Бжецмитцель уже будет на польской земле. Шарлотта горела желанием выехать за пределы России и потому настаивала на продолжении пути, несмотря на то что ночь была темная и в деревне, где остановились, они ни за какие деньги не могли достать проводника.

Они поехали. Была сильная метель, которая скоро засыпала дорогу. Путешественники заблудились и очутились в обширном темном лесу, где ни зги не было видно. Дамы оцепенели от мороза, и, чтобы согреться, они время от времени бежали вдоль саней.

В этом отчаянном положении путники оставались в лесу более двух часов. Конрад слез с козел и пошел искать дорогу. Шарлотта и Эмилия остались в санях и ждали его возвращения. Но, к величайшему их испугу, к ним внезапно подошел мужик. Шарлотта заговорила с ним по-русски, но он не отвечал. Не говоря ни слова, он бросился на спину одной из лошадей и погнал их вместе с санями и ездоками.

Смущение и страх овладели женщинами, они чуть не потеряли сознание. Они начали звать на помощь Конрада, но не услышали никакого ответа. Шарлотта упала в обморок и очнулась, только когда сани остановились. Открыв глаза, она увидела, что сани стоят на обширной площади, а мужика уже не было. Эмилия могла только сообщить ей, что он убежал направо. Вероятно, он воспользовался лошадьми, чтобы скорее выбраться из леса. Что было делать? Они вынуждены были вернуться в лес по тем же следам, которые они оставляли, выезжая из него по милости мужика, с надеждой отыскать Конрада. Но они звали его сотни раз совершенно напрасно. Эмилия посоветовала возвратиться на площадь и оттуда ехать по следам исчезнувшего мужика, пока они не найдут какую-нибудь деревню, а утром послать людей отыскивать в лесу Конрада. Положение их было ужасное. Конрад, может быть, уже замерз в снегу, на него, может быть, напали волки и растерзали, что тогда делать им, беспомощным женщинам, без друга, без советника?

Ничего не осталось делать, как последовать совету Эмилии. Они поехали по следам убежавшего мужика и действительно к утру набрели на маленькое бедное село, почти засыпанное снегом.

XII

Спутницы остановились у старого дома, который показался им лучшим в целом селе. Их окружило несколько собак и с громким лаем не давало им выйти из саней. Через несколько минут из дома появился мужик в лохмотьях, отозвал собак и ввел путешественниц, одетых в тот день крестьянками, в теплую комнату, похожую на хлев, где на соломе спали мужики и бабы. Шарлотта рассказала ему о неприятном приключении, случившемся с ними, но он ничего не отвечал. Через час путниц ввели в другую, более обширную комнату, где они увидели широкоплечего мужчину с огромными усами, который заявил, что он старшина этого села.

Он сначала обратился к Эмилии по-русски, потом по-польски; бедная девушка не знала ни того, ни другого языка, а потому отвечала по-французски, потом по-немецки, но старшина с своей стороны не знал этих языков. Шарлотта хотела отвечать за нее, но старшина приказал ей молчать.

– Ты не русская, – сказал он Эмилии, – несмотря на твое русское платье. – Затем шепнул что-то одному мужику на ухо и велел ему вывести Эмилию из комнаты.

Напрасно Шарлотта упрекала его в суровом обращении.

– Я вас хорошо знаю! – сказал старшина. – Вы беглецы из Петербурга, вы с первого взгляда показались мне подозрительными.

При этих словах Шарлотта задрожала от ужаса; она думала, что ее бегство уже открыто и что ее отправят назад в Петербург. Шарлотта на допросе старшины выдала Эмилию за свою сестру, рассказала ему, что они потеряли в лесу своего отца и умоляла старшину приказать отыскать его. Старшина покачал головой и велел отвести ее в другую комнату, куда немного спустя привели и Эмилию, которая горько плакала. С помощью мужика, говорившего немного по-немецки, старшина допросил и ее; она показала, что находится в услужении отца и его дочери. Эта несогласованность с показаниями Шарлотты, называвшей ее сестрой, увеличило подозрение старшины.

Со спутницами обращались, как с пленницами: их вещи принесли в комнату и дали им пищи и питья. В этой комнате они оставались целый день до самого вечера. Им сказали, что старшина уехал со своими друзьями на охоту.

В сумерках охотники возвратились и начали шумно пировать в соседней комнате. Рассказывали разные приключения, случавшиеся на охоте, потом речь зашла о пленницах. Старшина высказал свое предположение, что они, вероятно, шведские шпионки или бродяги, совершившие в Петербурге какое-нибудь воровское дело. Он прибавил, что обеих женщин и пришедшего старика отошлет к властям ближайшего русского города. Шарлотта немного успокоилась, узнав из этого разговора, что Конрад уже нашелся.

В то время, как Шарлотта переводила дрожащей Эмили слова старшины, открылась дверь и в их комнату ввалилось веселое общество, возбужденное вином и водкой, чтобы поглазеть на пленниц. Эмилия заплакала, а Шарлотта начала упрекать старшину за жестокое обращение с невинными путешественницами и потребовала вести ее к своему отцу. Из пьяной толпы выступил молодой красивый мужчина, подошел к Эмилии, взял ее за подбородок и, подняв ей голову, сказал по-французски:

– Милая девица, вы, вероятно, не крестьянка и не преступница.

– А вы, – вмешалась Шарлотта, – по-видимому, не разбойник и не способны одобрять жестокости, с которой обращаются в Польше с мирными путешественницами. Мы ожидали от вас гостеприимства и рассчитывали на знаменитое великодушие поляков, а вместо того подвергаемся оскорблениям.

Молодой человек улыбнулся и опять обратился к Эмилии, стыдливо опустившей к земле свои глаза, и положил ей руку на плечо.

– Не плачьте, – сказал он, – я вас освобожу.

Затем он, смеясь, обратился к старшине и воскликнул:

– Пан Вольпианский! Ты мне хорошую штуку сыграл!

– Как так, пан Добрынский? – спросил старшина.

– Ты в лице старика задержал живописца, который мне рекомендован полковником и который мне так нужен, а эти молодые женщины – его дочери. Где он? Мне нужно его видеть.

После этого он вышел, и за ним последовало все оживленное общество.

Не прошло и полчаса, как Добрынский, хитро улыбаясь, вошел опять в комнату, ведя за руку старого Конрада.

Увидя Конрада, дамы крайне обрадовались и посчитали себя избавленными от всякой опасности; они рассказали друг другу свои приключения, и Конрад сообщил им, что, идя по следам их саней, он также добрел до села Бжецмитцель.

– Сани готовы, – сказал Добрынский, – поезжайте со мной в мою усадьбу, там вы будете пользоваться всеми удобствами во все время, которое вы пожелаете предаваться отдыху.

Несмотря на усталость, путешественники согласились на предложение Добрынского, наружность которого сразу внушила к себе доверие.

Было очень холодно, ветер бушевал и поднимал сильную метель. Сани Добрынского ехали вперед. Около полуночи путники достигли большого села, называемого Бржостовка. Сбоку подымалось старинное высокое здание, на верху которого красовались старинные небольшие башни. Луна светила пасмурно и бросала меланхолический свет на усадьбу, которая своими балконами, башнями и узкими оконцами походила на большую темницу. Вокруг здания тянулся глубокий ров, через который вел мост.

– О! – шепнула Эмилия Шарлотте. – Я и от этого приюта много хорошего не ожидаю.

Владелец замка, как Добрынский называл свою усадьбу, поспешил высадить своих гостей из саней, взял Эмилию под руку и повел ее в свой замок. Шарлотта и Конрад последовали за ними.

Гостям подали ужин в большой комнате, оклеенной старыми обоями. Везде заметны были порядок и опрятность. Это внушило им доверие к хозяину.

– Как я рад, – сказал хозяин, – что мне удалось освободить вас из рук старшины. Он вообще добрый малый, но немного груб; притом он заклятый враг шведского короля. Он богат землей и крестьянами. Но с тех пор, как лишился жены, его дом стал похож на убогую хижину. Ему нужно простить странные привычки и быть с ним в хороших отношениях, потому что он пользуется большим влиянием в окрестности. Забудьте испуг, причиненный вам этим чудаком, а я постараюсь сделать ваше пребывание у меня как можно приятнее. Я путешествовал по Европе и очень хорошо знаю, как приятно встретить гостеприимство в дороге, особенно в диких местах, как наши.

Путешественники поблагодарили его за столь любезную предупредительность. Конрад вынул из бумажника русский паспорт и подал его Добрынскому.

– Из этой бумаги, – сказал он, – вы увидите, что я французский дворянин и что эти обе женщины – мои дочери. Из шалости им сегодня вздумалось нарядиться в крестьянское платье. Я убежден в вашем благородстве и очень рад, что неприятная случайность доставила нам такое прекрасное знакомство.

Служанка повела Шарлотту и Эмилию в небольшую комнату в верхнем этаже, где стены были обвешаны портретами предков Добрынского. Под покровительством этих почтенных стариков обе усталые дамы крепко и спокойно уснули.

На другой день Конрад передал Шарлотте предложение любезного хозяина остаться у него на несколько дней, чтобы дать лошадям отдохнуть. Ветер все еще бушевал, и самим путешественницам также нужен был отдых. Местность была совершенно безопасная, очень редко посещаемая. Путешественники согласились, и Добрынский был в восторге, как будто он был обязан гостям, а не они ему.

– Как редко, – сказал он, – я имею счастье видеть людей из образованного света; если бы я не был в других странах и не узнал бы более высоких потребностей жизни, я мог бы довольствоваться обществом моих соседей, не знающих ничего, кроме охоты, карточной игры и пирогов. Теперь моя собственная родина стала мне противна. Смерть моего отца сделала меня собственником его владений, но рано или поздно я их продам и перееду в Варшаву, Вену или Париж, если судьба не приведет ко мне в счастливый час милой подруги, которая согласилась бы оживить мое уединение.

Добрынский был красивый мужчина; ему шло польское национальное платье. Он хорошо владел польским, русским и французским языками и имел превосходную библиотеку из польских и французских книг, любил музыку, очень мило играл на флейте и фортепиано. Таким образом, гости не скучали в доме Добрынского. Шарлотта читала, Эмилия часто на фортепиано, а хозяин на флейте играли чувствительную музыку. Конрад писал и делал справки в ландкартах.

Добрынского явно больше всех занимала Эмилия. Глаза его беспрестанно останавливались на ней. С ней он любил долго беседовать, с ней говорил всегда с чувством, ее желания он всегда спешил исполнять.

Эмилия воспринимала это внимание за обыкновенную вежливость, однако поведение Добрынского обнаруживало в нем живую страсть, хотя он старался скрыть ее. Но скоро Добрынский уже не был в состоянии таить волновавшие его чувства.

Вечером второго дня, когда Эмилия и хозяин дома одни в комнате музицировали, он вдруг перестал играть. Эмилия взглянула на него и увидела в его глазах слезы; он отвернулся и отошел к окну.

Эмилия встала и с участием спросила его:

– Вам дурно, господин Добрынский?

– Как мне не может быть дурно, – отвечал он с живостью, – когда вы хотите завтра же оставить меня? Вы появились в моей глуши, как люди из лучшего мира, показав на мгновение мне небо и заставив еще сильнее чувствовать ничтожество своего существования. О барышня, барышня! Я очень несчастлив!

Эмилия, смущенная, не знала, что ему отвечать. Он взял ее руку, прижал ее к своим губам и с отчаянием смотрел ей в лицо.

– Не сердитесь на меня, барышня, и простите меня за то, что я вам сказал. Это говорит мое горе, – продолжал он. – Я вас увидел, и жизнь без вас стала для меня невыносимым бременем, я вижу только вас и я сделался равнодушным ко всему остальному вокруг меня. Я могу дышать только около вас. Не сердитесь на меня. Я понимаю, что я для вас ничего не значу. Вы видели многих, таких, как я.

С этими словами он подвел ее опять к фортепиано и взял в руку флейту. Эмилия, дрожа всем телом, бренчала отдельными клавишами. Она вовсе не сердилась на него и сама до этих пор не знала, что Добрынский ей очень понравился.

В это время в комнату вошел Конрад. Добрынский пошел ему навстречу и сказал:

– Вы хотите завтра уехать? Не забудьте, что вы мой должник. Я рассчитываю на вашу признательность. Вы вполне отблагодарите меня за оказанную мной услугу, если исполните мою просьбу и останетесь в моем доме еще два дня. Не могу свыкнуться с мыслью лишиться так скоро вашего общества.

Конрад отвечал ему, улыбаясь:

– Мы с большим удовольствием увеличили бы наш долг за ваше гостеприимство, если бы семейные обстоятельства не требовали от нас скорее отправиться в путь.