Текст книги "Невестка Петра Великого (сборник)"

Фролов часто бродил также в окрестностях имения Голубцева с намерением похитить у него жену, но такое предприятие было неисполнимо уже потому, что его люди не согласились бы помочь ему, так как по их уставу, который свято хранили, они не должны были совершать насилия над женщиной. Но он выведал, что Голубцевы поедут в губернский город, и подстерег их на дороге. Читатель знает, как он заманил их в свою хижину во время вьюги.

На другой день после пожара шайка, уверенная, что Голубцев даст знать о ее тайном убежище и что ее здесь могут изловить, решила немедленно бежать. Грабители нагрузили на подводы все свое награбленное имущество и направились по направлению к Бендерам в качестве странствующих купцов.

По дороге через разные города они продали свои товары и драгоценности и выручили огромную сумму, которую вместе с бывшими у них наличными деньгами разделили между собой. На долю Фролова как начальника пришлось семьдесят пять тысяч рублей. Затем из Бендер они пробрались в Галац, а оттуда уехали на пароходах в Турцию и рассеялись по разным местам, не желая больше вести прежней опасной жизни.

Фролов отправился из Галаца по Дунаю в Австрию и поселился в Вене. Здесь, желая попасть в хорошее общество, он почувствовал необходимость образоваться, нанял себе учителей, усердно изучал немецкий, французский и английский языки, историю, географию, посещал публичные лекции, театры, познакомился со студентами, актерами. Ему было только двадцать пять лет, он обладал хорошей памятью, и наука ему давалась легко.

Приобретя достаточно познаний, Фролов пустился в путешествия, побывал в главных городах Германии, Франции и, наконец, приехал и в Лондон, где случай свел его опять с Анной Федоровной, которую он все еще страстно любил. Мы видели, какой хитростью он заманил ее к себе и как должен был убежать из Лондона.

В Бельгии он увидел великолепный монастырь и зашел в его церковь посмотреть на богослужение. Это было время службы. Торжественное пение, органная музыка, роскошная обстановка и великолепие произвели на впечатлительную натуру Фролова сильное действие и вызвали в его душе трогательное чувство религиозности: он упал на колени, начал усердно молиться и раскаиваться в своей грешной жизни. В особенности на его душу легло тяжелым камнем то большое зло, которое он сделал Голубцевым, поэтому он со слезали умолял Бога простить ему этот великий грех, давая обет исправиться добрыми делами, которые будет оказывать им и другим людям. Он помышлял о своей горячей любви к Анне Федоровне и под влиянием этого чувства ощущал сильное желание сделаться достойным ее взаимности честным поведением.

Фролов вышел из церкви совершенно другим, новым человеком, и чтобы начать новую честную жизнь, он тотчас вернулся в Лондон, пожертвовал там для бедных пятьсот фунтов, разузнал, куда поехали Голубцевы и последовал за ними, чтобы отыскать случай быть им полезным.

Дальнейшая жизнь Фролова читателю уже известна. Нам остается только прибавить, что он умер без детей и после смерти Анны Федоровны все ее имущество по духовному завещанию было частью роздано между бедными, частью же положено в банк, чтобы на проценты с них содержать открытую Фроловым и затем ею увеличенную бесплатную школу для бедных.

Когда Андрей Иванович умер, Анна Федоровна похоронила его в той церкви, где они венчались.

– Да упокой Боже его грешную душу! Его жизнь была полна страданий, и не нам принадлежит осуждать его! – воскликнула она, когда поставила Фролову памятник.

Военный или статский

 
Ach, wer hat es nicht erfahren,
Dass ein Blick, ein Ton, ein Duft
Was vergessen war seit Jahren
Plotzlich vor die Seele ruft.
 

Geibel

Карл Иванович Штерндейтер родился в Берлине от бедных родителей. Отец его был портной, тяжким трудом снискивавший себе насущный хлеб, а мать содержала маленький модный магазин. Когда родился у них Карл, то предусмотрительные родители его тотчас же начали заботиться о средствах к его воспитанию. С этой целью они купили себе копилку и решили к концу каждой недели, в субботу, класть в нее часть своих заработков, отец по талеру, а мать по полуталеру, так что к концу каждого года у них должно было накапливаться по 78 талеров.

Когда маленькому Карлу минуло восемь лет, Иоганн сказал своей жене, которую он очень любил и уважал, так что без ее совета ничего не предпринимал:

– Милая Гретхен! Наш Карлхен резвый и понятливый мальчик, ему уже восемь лет с лишком, пора подумать о его воспитании.

Гретхен нежно поцеловала мужа и отвечала:

– Меня радует, что ты постоянно заботишься о нашем сыне. Действительно, уже пора учить его. Но вопрос теперь в том, начать ли его воспитание дома или посылать в школу.

– Нет, моя милая, – сказал Иоганн, – такой впечатлительный мальчик, как наш Карлхен, может в школе избаловаться и испортиться от дурного примера с других учеников. У нас денег уже накоплена порядочная сумма, и мы можем нанять для него гувернантку на первое время, а когда ему будет лет двенадцать и его ум будет более развит, мы его определим в гимназию, где он будет видеться только со взрослыми и более образованными мальчиками.

– Ты всегда умно рассуждаешь, Иоганн, – отвечала Гретхен, с любовью взглянув на мужа. – Я совершенно согласна с тобой. Ах, кстати, вот Людмила Левенфус ищет места к детям! Она скромная, добрая, благовоспитанная девушка и легко уживется в нашем семействе.

Так и решили. Людмила охотно нанялась к доброму и честному семейству Штерндейтер и начала учить Карлхена азбуке.

Но Карлхен, как единственный сынок, был очень избалован самими родителями. Всякое желание его тотчас же исполнялось, и все, что ему было неприятно, тщательно избегалось. Вследствие этого у Карла образовался своенравный и гордый характер, и, раз что-нибудь сказав, он уже от этого никогда не отступал.

Умная гувернантка подметила у него эту особенность и пользовалась ею, для того чтобы поощрять его к изучению задаваемых ему уроков. Так, задавая ему урок, она обыкновенно не забывала прибавить: «Едва ли ты это выучишь до завтра…» – или что-нибудь в этом роде, и он, в силу гордого духа противоречия, отвечал: «А вот увидите – выучу!» Тогда гувернантка была уверена, что Карл в назначенное время отлично будет знать свой урок.

Карл, впрочем, был прилежный и способный мальчик, учился охотно и вел себя очень прилично – его успехи удивляли родителей и саму гувернантку. Десяти лет он уже знал отлично всеобщую древнюю историю, четыре правила арифметики и отечественную географию.

Когда ему минуло двенадцать лет, его определили в гимназию, где он особенно отличался изучением древних и новейших языков.

По блестящем окончании гимназического курса Карл Штерндейтер, сознавая свои способности к языкам, решился поступить в университет на филологический факультет.

В университете Карл прилежно занимался четыре года и сдал экзамен на кандидата филологии. Он, может быть, остался бы в университете доцентом, но в это время возгорелась франко-прусская война и все молодые люди должны были поступить на военную службу.

Карл Штерндейтер назначен был в действующую армию. Здесь он познакомился со всеми неприятностями военной жизни и с отвращением смотрел на беспощадное кровопролитие во время сражений. По натуре мягкий и добрый человек, он приходил в ужас при виде гибели своих товарищей и особенно не мог утешиться, когда от его собственного выстрела пал один из неприятелей; он считал себя убийцей и не мог придумать, как смыть с себя такой смертный грех. При таком настроении духа и непонимании военных принципов он даже обрадовался при получении сильной раны в ногу, которая заставила его выбыть из строя как неспособного к действительной службе.

Его отправили в лазарет, где он пролежал целых шесть месяцев, проклиная войну и ее последствия. Между тем война прекратилась, заключили мир, и по выздоровлении Карл возвратился на родину, питая сильное отвращение к военной службе. Он стал усердно заниматься науками, писал по многим предметам и в особенности любил громить военное дело, одна мысль о котором приводила его в негодование.

Однако доходы его были довольно скудны, и их не хватало на содержание себя и его родителей, которые уже состарились и больше не могли работать. При всем старании своем и уважении, которым пользовался на родине, он не мог получить постоянных занятий, например кафедру или уроки, а потому решился искать счастья в России.

С этой целью он отправился в портовый город и там сел на пароход, отправлявшийся прямо в Петербург.

На пароходе Карл познакомился с князем X., который в скором времени оценил его по достоинству.

– Имеете ли вы каких-нибудь знакомых в Петербурге? – спросил его князь.

– Нет, никаких, князь.

– Запаслись ли вы, по крайней мере, рекомендательными письмами?

– К сожалению, я и об этом не подумал.

– В таком случае вам на первое время будет очень трудно пробиваться в Петербурге.

– Посоветуйте, князь, как мне поступить.

– Я посоветовал бы вам на первое время пользоваться скромным местом домашнего учителя, затем изучать русский язык, и тогда, может быть, вам удастся получить место учителя гимназии или профессора университета.

– Кто же меня возьмет в дом хотя бы в качестве домашнего учителя, не имея никаких сведений обо мне?

– Это скромное место могу вам предложить я сам на первое время в моем семействе, а впоследствии постараюсь вывести вас в люди через моих знатных знакомых.

– Благодарю вас, князь, за эту любезность.

– Так вы согласны поступить в мой дом и учить моих детей?

– С величайшим удовольствием.

Князь тотчас пригласил его перейти в свою каюту и обращался с ним во все время путешествия ласково и любезно.

По приезде в Петербург ему в доме князя растолковали, что он впредь должен называться Карлом Ивановичем, так как отец его называется Иоганном, а в России всех зовут по имени и отчеству. Против этого Карл ничего не возражал. Он был человеком очень рассудительным, радовался, что так скоро нашел такого знатного покровителя, как князь X., и притом держался принципа русской пословицы, хотя он его и не знал: назовите как хотите, только хлебом накормите.

Карлу Ивановичу отвели чистую, удобную комнату, обедал он за одним столом с семейством князя и получал по 30 рублей в месяц жалованья, из которых он половину отсылал своим бедным родителям в Берлин. Его любили за его скромность и усердное старание при преподавании, словом, Карл Иванович блаженствовал вполне.

Но в нашей жизни нет полного счастья, как нет роз без шипов. И в мирную жизнь Карла Ивановича через некоторое время вкралась ядовитая змея, которая в лице прелестной девушки начала грызть его безмятежное сердце.

Семейство князя состояло из княгини жены, двух малолетних дочерей, одного сына и племянницы лет двадцати или двадцати двух.

Последняя, Софья Алексеевна Верхотурова, была дочерью полковника, убитого на войне с турками. А так как мать ее еще до этого умерла и она осталась круглой сиротой, то князь взял ее к себе в дом и поручил ей наблюдение за хозяйством.

Это была умная, живая девушка красивой наружности, но очень избалованная и несколько ветреная благодаря постоянному обращению в обществе молодых офицеров. В доме ее отца, как военного, занимавшего высокий пост, она, кроме офицеров, почти никого не видела, так же как и в доме князя, отставного генерала, а если иногда и видела у них статских, то это были пожилые, почтенные и серьезные люди, которые, конечно, не могли развлекать молодую избалованную офицерами красавицу. При таких обстоятельствах в ней утвердилась мысль, что одни военные люди заслуживают уважения, как умеющие ловко обращаться в обществе, а на статских («чижиков» или «штафирок», как ей удалось где-то услышать) она смотрела как на бурсаков. Кроме того, подобно почти всем русским барышням, особенно воспитанным в замкнутых заведениях, Софья Алексеевна не любила немцев и их языка.

Ненависть к немцам, мне кажется, произошла у русских от того, что потомки тевтонской расы любят пить пиво и есть картофель с горячими сосисками. Пить пиво не было прежде в моде между русскими – они пили водку. Сосиска с картофелем – кушанье неделикатное для изнеженного желудка институтских барышень.

Ненависть к немецкому языку основана на действительной трудности изучения немецкой грамматики и на мнимой неблагозвучности. В немецком языке есть одна буква, часто повторяющаяся, но для русского она очень трудна к произношению. Это буква h, не находящаяся в русском алфавите и заменяемая буквою х или г. И действительно, возьмите например фразу: «ich habe gehabt eine hubsche Haube» и замените, по манере русских, букву h буквой х или г. Выйдет «их хабе гехабт эйне хюбше хаубе» или «их габе гегабт эйне гюбше гаубе» – такая неблагозвучная тарабарщина с горловыми звуками, конечно, не может приятно влиять на ухо, особенно деликатных барышень. Но произнесите эту букву правильно, подобно немцам, как нежное придыхание, и эта самая фраза покажется вам музыкальной и звучной.

Но общепринятое мнение трудно опровергать, и Софья Алексеевна считала немецкий язык тарабарщиной, а немца – колбасником и картофелем.

Карл Иванович Штерндейтер был истый немец, следовательно, в глазах Софьи Алексеевны – колбасник и картофель.

И она была единственная в целом доме князя, которая смотрела на Карла Ивановича неблагосклонно, почти с презрением. Карл Иванович, пользуясь уважением целого семейства, обращавшегося с ним с примерной вежливостью, не мог не заметить оскорбительного нерасположения к нему племянницы князя, и это огорчало его тем более, что она ему очень нравилась и он сильно желал бы с ней сблизиться. Но чем больше он старался выказать свое неравнодушие к ней, тем она, напротив, обращалась с ним суровее, оскорбительнее. Она грубо отталкивала малейшую его любезность и на всякое внимание с его стороны отвечала обидным, презрительным взглядом. Подавал он ей, например, стул – она, вместо того чтобы поблагодарить, бросала на него суровый взгляд и резко говорила: «Я вас не просила!» – и тут же сама доставала себе другой стул. Поднимал он ей упавший из ее руки платок, она его не принимала и только повелительно говорила: «Положите на стол!»

Когда, бывало, он заговорит с нею, она поворачивалась к нему спиною и уходила. Он все это настойчиво переносил целые два года с чисто немецким терпением, потому что не был в силах преодолеть свою к ней любовь, которая гвоздем засела у него в груди. Его отчаяние было так велико, что он начал сильно горевать, проводил целые ночи в бессоннице, предавался мучительной тревоге и, наконец, даже захворал. Он изменился в лице, похудел и беспрестанно ворочался в сильных волнениях на своей постели, так что нашли нужным призвать врача на помощь.

Софья Алексеевна была от природы добрая девушка, она женским чутьем догадалась, что Карл Иванович страдает по милости ее сурового обращения с ним. Она стала жалеть его и, как умная девушка, начала рассуждать и спрашивать себя: «Зачем он мне так противен? Не виноват же он, что родился немцем! Он же не пахнет горячими сосисками или чесночной колбасой! Не видела же я его никогда пьяным от пива! Человек он глубоко образованный, обращается он в обществе вежливо и мило, наружность его кажется небезобразна… Наверняка не знаю, я никогда еще не посмотрела ему прямо в лицо. Если я не могу его любить, потому что сердце не чувствует к нему влечения, то какое право имею ненавидеть его и тем более обращаться с ним оскорбительно; он мне не сделал никакого зла, напротив, всегда относился ко мне с особенной внимательностью, за что всякая другая девушка отплатила бы ему благодарностью У него, как видно, чувствительная натура, его болезнь может усилиться, он может умереть от горя, и я буду причиной его погибели. Пойду к нему и утешу его ласками».

К этому чувству сострадания присоединилось чувство эгоизма. С некоторого времени семейство князя познакомилось с семейством одного англичанина, Торнтона, и оба семейства стали часто посещать друг друга. Софья Алексеевна не знала английского языка и ей было очень неловко сидеть как немой во время посещений Торнтонов, тем более что князь, княгиня и дети князя, изучавшие английский язык у Карла Ивановича, свободно объяснялись на этом языке. Чтобы выйти из этого неприятного положения, она решилась прибегнуть к Карлу Ивановичу и просить его принять и ее в ученицы. Вот причина, почему она также пожелала его скорого выздоровления и установления между ними более благоприятных отношений.

Софья Алексеевна вошла в комнату больного в сопровождении старшей дочери князя. Карл Иванович не верил своим глазам и чуть не испугался.

– Вы ли это, Софья Алексеевна? – пробормотал он, сильно сконфузившись. – Чему я обязан этим счастьем?

Она ласково подала ему руку и сказала:

– Доктор говорит, что у вас расстройство нервов вследствие душевных волнений. Можете ли вы оказать мне настолько дружеское доверие, чтобы сообщить, что вас так огорчает и волнует? Может быть, найдется возможность помочь вашему горю. Будьте убеждены, что я теперь принимаю искреннее участие в нашем настоящем положении.

У Карла Ивановича закружилась голова от восторга, когда он услышал эти ласковые слова. Его глаза вдруг заблистали огнем утренней зари, а его щеки побледнели как полотно. Софья Алексеевна испугалась, чуть не вскрикнула: она думала, что вот он сейчас умрет.

– Что это с вами, Карл Иванович? – воскликнула она, быстро схватив обеими руками исхудалую руку больного. – Вам дурно? Не нужно ли вам чего-нибудь освежительного?

И не дожидаясь ответа, она схватила со стола стакан с лимонадом и поднесла его к губам остолбеневшего от удивления больного. Он выпил глоток лимонада, поблагодарил ее и, поцеловав ей руку, сказал слабым голосом:

– Ничего, мне хорошо, я очень счастлив. Скажите только, ради бога, отчего вы меня до сих пор так ненавидели?

– Забудьте прошлое, – ответила она, бросив на него нежный взгляд. – Я виновата, я с молодости впитала глупое предубеждение против немцев.

– И вы ненавидели во мне только мою национальность?

– Да, и вы сделались оттого предметом несправедливого недружелюбия с моей стороны. Простите и забудьте. Вы забудете? Скажите откровенно.

– Вашими ласковыми словами вы меня вполне вознаградили сегодня за все мои мучительные страдания. Они действуют на меня лучше всех врачебных средств. Ваши дружеские слова восстановят мои силы и возвратят мою утраченную бодрость.

– Я рада, что вы этому верите, и потому сделаюсь вашей сестрой милосердия. Каждый день я буду ходить к вам два раза с Лизой, – так звали дочь князя, – и следить за вашим здоровьем. Постараюсь этим вниманием загладить неприличие моего прежнего обращения с вами.

Она поправила ему волосы рукою и ушла, счастливая сознанием, что внушила ему бодрость и этим сделала доброе дело.

Действительно, Карл Иванович пришел в такой восторг от этого визита, что почувствовал в себе богатырскую силу. В порыве радости он вскочил с кровати и босиком начал бегать по комнате, но от сильного волнения скоро утомился и как сноп упал на пол. Прибежавший слуга опять уложил его на кровать и не давал ему больше вставать, прося его успокоиться.

В следующую ночь наступил глубокий благодетельный сон, а утро застало больного бодрым и свежим. На лице его изображались удовольствие и полное счастье.

К обеду он уже сидел в халате в вольтеровском кресле и читал книгу.

Когда, согласно обещанию, к нему опять пришла Софья Алексеевна в сопровождении Лизы, он весело воскликнул:

– Здравствуйте, мой прелестный доктор! Видите, как одно ваше появление творит чудеса, я уже все докторские склянки выбросил за окно, уверенный, что вы исполните ваше обещание приходить ко мне каждый день. Ваши посещения будут для меня целительнее всех аптечных лекарств.

– Я этому очень рада и попрошу вас выздороветь поскорее, потому что я тогда потребую от вас большую награду, само собой разумеется, не денежную.

– Чем могу вам служить? – весело спросил выздоравливающий.

– Я попрошу вас сделаться моим учителем английского языка.

– С величайшим удовольствием, – отвечал Карл Иванович, и в его глазах блеснула невыразимая радость. – Мы эти уроки начнем завтра же.

– О нет, Карл Иванович, вы еще слишком слабы, а это вас утомит. Подождем, пока вы не поправитесь совершенно.

– Мне эти уроки будут доставлять особое наслаждение и таким образом содействовать к скорейшему моему выздоровлению.

– Если вы уверены, что можете это доказать на деле, то начнем с того дня, когда я буду убеждена, что вы уже довольно окрепли.

Прошло еще три дня, пока Софья Алексеевна сочла возможным начать уроки у Карла Ивановича без опасения утомить его.

Софья Алексеевна усердно принялась за изучение английского языка. Во время преподавания она не проронила ни одного слова своего учителя, и для этого, конечно, ей приходилось смотреть ему прямо в рот. При этом она заметила, что немец очень приятный мужчина, увлекательно говорит, даже лучше иного офицера, очень любезен и скромен в обращении, имеет приятный голос, красивое лицо с живыми, симпатичными чертами, светло-голубые глаза и золотисто-желтые волосы, рассыпанные кудрями по плечам и затылку. Словом, Карл Иванович вовсе уже не казался ей картофелем и колбасником.

«Где же были мои глаза? – спрашивала она себя. – Зачем я мучила так жестоко этого милого, честного человека?»

Софья Алексеевна с каждым днем все более и более увлекалась своим любезным учителем. Она во время уроков сидела очень близко, рядом с ним, лица их часто сближались, чуть не касались друг друга, дыхание их смешивалось, и оба были счастливы во все время преподавания.

Вне уроков она постоянно мечтала о Карле Ивановиче и старалась придумывать для него разные маленькие удовольствия. Времени уроков она всегда ждала с нетерпением. Карл Иванович, со своей стороны, блаженствовал, и глаза его сияли электрическим огнем. Преподавал он ей с увлечением, с восторгом.

У влюбленных всегда бывают известные минуты, когда сердце невольно чувствует необходимость высказаться. В один из уроков Софья Алексеевна показалась Карлу Ивановичу особенно очаровательной, и он почувствовал неодолимую потребность обменяться с нею словами любви. Он наклонил в ней голову и чуть слышно шепнул:

– Полюбите меня, Софья Алексеевна, все мое будущее счастье зависит от вашего расположения ко мне.

Софья Алексеевна сильно покраснела, томно положила голову ему на плечо и нежно сказала:

– Я в последнее время только и мечтаю о вас и считаю мою жизнь неразлучной с вашей. В тот день, когда вы откажетесь от меня, я перестану существовать.

– Милая, дорогая Софи, неужели ты любишь меня? Повтори еще раз это восхитительное слово.

– Да, мой друг, я люблю тебя.

Долго еще говорили они в этом тоне, высказывая друг другу свои горячие чувства.

Вскоре после этого князь выхлопотал Карлу Ивановичу место учителя гимназии с хорошим жалованьем, и они решили сыграть свадьбу.

Молодые супруги наняли миленькую квартиру и жили очень счастливо. Через год Бог благословил их союз рождением дочки, и это событие еще более скрепило их взаимную любовь. Они очень любили свою дочку и к своему полному счастью им хотелось иметь еще сына. Но Софья Алексеевна не дарила мужу детей, и прошло восемь лет, а сына все Бог не посылал. Карл Иванович очень горевал, что прекратится его мужской род и его фамилия. Однако супруги продолжали жить счастливо, очень любили и уважали друг друга.

Но как волка ни корми, он все смотрит в лес. Привычки, приобретенные в раннем возрасте, хотя они и были давно оставлены, иногда вдруг вступают вновь в свои права с необыкновенной силой. Малейший повод, подобно искре, попадающей на трут, нередко побуждает человека совершить то, к чему он привык в молодости. Так, в один прекрасный вечер к Карлу Ивановичу возвратились его детское упорство и прежняя ненависть к военным, а к Софье Алексеевне – ее отвращение к статским и немцам. Они поссорились, и эта ссора произвела между ними полный разрыв.

Вот каким образом это произошло.

Однажды вечером, в сумерки, Карл Иванович сидел на диване, нежно обнявшись с женой, сидевшей рядом с ним, положив голову на его плечо. Карл Иванович между прочим опять высказал желание, чтобы Бог послал сына. Софья Алексеевна, желая утешить его, сказала:

– Если у меня уже больше не будет детей, то у нас ведь есть дочка, которая родит нам сына. Ей теперь девять лет, через восемь или девять лет мы приищем для нее в женихи бравого офицера и она нам родит сына, который также пойдет в офицеры. Таким образом, наш дом оживится новой жизнью.

– Нет, моя драгоценная Сонечка! Ни зять мой, ни внук не должны принадлежать к военному сословию. Это безжалостные люди, для которых нет ничего святого, кроме их военной славы, а этой славы они достигают жестокостью, и чем больше они отличаются на войне, тем больше покрываются славой. Зять мой должен быть ученый, профессор, и он должен дать мне обязательство, что ни одного из своих сыновей не отдаст в военную службу. Ученый воспитывает, образует и развивает мир, а военный разрушает его.

– Ни за что на свете не отдам своей дочери неуклюжему ученому, не умеющему слова приятного сказать! Ученые постоянно сидят над книжками, а жена для них только кухарка, не имеющая никаких развлечений, а потому уже в молодости теряет всю свою свежесть и бодрость. Военные – это настоящие люди, умеющие жить и пользоваться всеми благами, которые нам дает жизнь.

– На ученых стоят столпы мира, они все поддерживают, изобретают и создают, а военный – грубая сила.

– Не смей этого говорить! Ученый – это полумертвый человек. Лицо у него желтое, измученное от сидячей жизни и геморроидальных страданий; в нем нет никакой жизни, никакой физической энергии, в обществе он скучен, односторонен, неуклюж; у него нет никакого лоска в обращении, и никакая молодая дама не обращает на него внимания. То ли дело офицер! При появлении его все оживляется, стучат шпоры, гремит сабля, расшаркивается с живостью, грациозно, ловко, сейчас что-нибудь расскажет, словом, вносит жизнь в общество. Это настоящий человек!

Карл Иванович вспыхнул, услышав резкую болтовню своей жены.

– Перестань наконец, – вскричал он, – глупости говорить! Я хозяин дома, и будет так, как я решу.

– Как, ты будешь распоряжаться судьбой моей дочери?! Я мать, и мне принадлежит выбор будущности для нее. Я из сожаления к тебе пожертвовала собой и вышла за несветского немца, но дочь мою на погибель не отдам.

– Так ты считаешь замужество твое за гибель?

– Разве нет? – сказала Софья Алексеевна в сильном раздражении. – Какие у меня радости в жизни? Одна скука! Ни одного живого человека не вижу. Все какие-то старики – ученые, не бывающие никогда ни на одном балу, не умеющие сказать даме ни одного приятного слова. Полуотжившие люди!

– Что же, если так неприятно у меня, мы можем разойтись, и ты заведи свое собственное хозяйство.

– Конечно, это будет приятнее.

Проспорив в этом тоне весь вечер, супруги не помирились и решили разделить между собой все имущество свое и разойтись. При этом, естественно, возник вопрос: у кого останется их единственная дочь? Отец утверждал, что она должна оставаться у него, так как мать не способна дать ей надлежащее воспитание, а мать требовала ее себе на том основании, что воспитание девушки требует материнской нежности.

Они, может быть, еще долго продолжали бы этот семейный спор, если бы в это время не пришел к ним князь. Узнав о причине ссоры, он всплеснул руками и очень рассердился.

– Как вам не стыдно! – сказал он. – Вашему ребенку только девять лет, а вы уже ссоритесь о том, чем сделается внук. Есть ли у вас обоих здравый смысл? Сами вы доживете ли еще до этого времени?

– Нет, князь, я не могу жить с такой глупой, умственно неразвитой женою.

– И я не могу более жить с варваром немцем.

Как ни старался князь примирить их, супруги настояли на своем. Решили разойтись и предоставить дочери выбор оставаться у отца или у матери.

Позвали дочь и предложили ей вопрос: у кого она хочет оставаться? Дочь стояла в недоумении и наконец спросила, отчего мама уходит от папы. При этом простом естественном вопросе родители начали смутно чувствовать глупость своего поступка и оказались в затруднении, что отвечать на вопрос дочери.

– Видишь ли, дитя мое, – отвечал вместо них князь, посадив ребенка на свои колени, – папа поссорился с мамой, потому что папа хочет через десять лет выдать тебя за статского учителя или профессора, а мама – за офицера.

– О, об этом не беспокойтесь, папа и мама, я вовсе не буду ждать десять лет и устрою это дело гораздо раньше, а вы оба будете довольны. У моей подруги Раисы есть брат, лет четырнадцати или пятнадцати, стройный, красивый мальчик. Он учится в юнкерской школе, носит прекрасную военную форму и дает уроки готовящимся вступить в эту школу. Он говорит, что любит преподавание и что пойдет еще учиться в военную академию, а по окончании курса сделается профессором в военной школе. Он мне нравится, и он меня уверял, что и я ему нравлюсь. Я ему скажу, чтобы он на мне женился, и у меня будет муж ученый и военный, который будет образовывать людей и никого не убьет.

Все расхохотались от наивного рассуждения ребенка, а князь сказал:

– Невинная девочка умнее вас обоих, потому что она нашла ключ примирения.

Страсти супругов улеглись. Выпили шампанского, и Карл Иванович, как обыкновенно, безмятежно провел ночь в спальне своей жены.