Текст книги "Невестка Петра Великого (сборник)"

XVI

В свите губернатора находился офицер лет двадцати пяти. Всякий раз, когда он видел Эмилию, он долго и пристально смотрел на нее и, по-видимому, старался что-то припомнить. Эмилия также, увидев его, казалась пораженной каким-то воспоминанием.

Прошло некоторое время, и однажды, гуляя в парке, он увидел Эмилию, сидевшую на скамейке под пальмовым деревом с книгою в руках.

Проходя мимо нее, он поклонился ей, а она приветливо кивнула ему головой, глядя на него пристально. Это придало ему смелости; он остановился и заговорил по-немецки:

– Сударыня! Мне кажется, что я вас видел в Европе?

Когда Эмилия услышала родной голос офицера, родной язык, в ней тотчас же воскресли воспоминания ее детства с такой ясностью, что она тотчас же узнала офицера:

– Мануэль! – вскрикнула она с непритворной радостью. – Какими судьбами ты попал сюда? Я очень рада тебя видеть!

Офицер стоял как пораженный молнией. Он глядел на нее с удивлением, ему все более и более казалось, что он ее видел, но никак не мог припомнить когда и где.

– Ты забыл меня, ветреный, – меня, твою племянницу, с которой ты чуть ли не каждый день виделся у моей доброй тетки. Помнишь, как мы вместе с тобой бегали по горам, где росли ореховые деревья, собирали орехи и ловили птичек в гнездах, которых было много в кустарниках. Помнишь, как однажды вечером вдруг набежала туча, я испугалась и плакала, а ты взял меня на руки и понес домой. Неужели ты забыл твою маленькую племянницу, на которой наши родители намеревались женить тебя, когда мне будет восемнадцать лет? Неужели ты забыл твою близкую родственницу, признайся, ты неучтив!

– Эмилия! – в восторге крикнул, в свою очередь, офицер. – Как мог я тебя узнать? Ты так выросла, ты теперь такая стройная, ты стала такой прелестной, я думал, ты дочь Венеры, и не смел подойти к богине, прилетевшей сюда с Олимпа.

– Спасибо, что наконец вспомнил! – сказала она, улыбаясь, и, шаловливо ударив его по плечу веером, прибавила – Но скажи, пожалуйста, кто тебя научил говорить женщинам комплименты? Ты всегда был серьезный молодой человек.

– Да! Пока я был молод, пока был юношей, но годы сделали меня опытнее. Я со временем узнал, что женщины предпочитают того, кто умеет их развлекать шутками, прибаутками и может им сказать любезности, а серьезные люди этого делать не умеют. Притом в комплиментах дамы видят глубокий ум. Они знают, что это слово составлено из трех латинских слов: от cum plus mens. Тебя в детстве учили этому языку и тебе известно, что это значит «с большим умом».

– Но на этом языке больше никто не говорит, а потому прошу тебя объясняться с твоей племянницей не cum plus mens, а просто дружески.

– Так! Просто! Дружески! Изволь, я просто попрошу тебя сказать мне, сколько тебе лет?

– К чему ты задаешь девушке такой нескромный вопрос?

– Ведь ты сама сейчас вспомнила, что наши родители обещали женить меня на тебе, когда тебе будет восемнадцать лет. Тогда тебе было только двенадцать, а в эти годы девушки еще не умеют любить. Теперь ты можешь сознавать, что делаешь, и распоряжаться собой. Хочешь ли ты исполнить намерение наших родителей?

– Срок прошел, Эмануэль! Восемнадцать-то мне уже минуло год тому назад, ты не явился к определенному сроку, и обязательство родителей более недействительно. Я уже старая дева, мне девятнадцать лет. Я никогда не пойду замуж.

– Кажется, я с годами лишился серьезности, а ты, напротив, приобрела ее.

– Немудрено! Ведя рассеянную, иногда беззаботную ветреную жизнь, нередко предаваясь кутежам, мужчины постепенно привыкают к непостоянству, влекущему за собой утрату серьезности, между тем как женщина, наоборот, чем она становится старше, тем серьезнее она должна следить за своими поступками, всякое непостоянство, всякое легкомыслие может навредить ее доброму имени, особенно когда она не обладает богатством, чтобы вести самостоятельную жизнь, когда она, подобно мне, находится в зависимости от покровительства других. Когда ты из Брауншвейга отправился в поход и мои родители умерли в бедности, я осталась в Брауншвейге одинокой сиротой, я была всей душой до самоотвержения привязана к принцессе Шарлотте, она была моя единственная покровительница. Когда она вышла замуж за сына Петра Великого и уезжала в Россию, я не могла с ней расстаться и последовала за ней в эту неизвестную страну. Ее жестокие страдания и огорчения раздирали мое сердце, и я лишилась веселости, свойственной беззаботной юности. Память о тебе со временем постепенно изгладилась, и никто не вызывал во мне воспоминаний о наших отношениях. Я о тебе не имела никаких известий и думала, что ты давно погиб в сражениях.

– Я был два года в плену и не знал, где ты находишься.

– Принцесса от горя умерла, – продолжала Эмилия, – и я опять осталась беспомощной сиротой без всякой опоры, я опять должна была искать средства к существованию. Я последовала примеру других и решилась искать нового отечества в Америке. (Читатель понимает, что Эмилия, не желая выдавать тайну царевны, скрыла настоящую причину ее появления в Америке.) Суди же, Эмануэль, по всему этому не должна ли была я сделаться при таких обстоятельствах серьезной?

– Конечно, это так! Не спорю, моя милая Эмилия, но эта серьезность не должна мешать тебе возобновить те отношения, которые были между нами в Брауншвейге.

– Нет, мой дорогой Эмануэль, очень мешает, серьезность ведет к постоянству. Серьезный человек не так легко может освободиться от чувств, которые в нем раз пробудились. Не скрою от тебя, что я полюбила молодого человека такой сильной страстью, на которую только способна первая любовь – молодого человека, который высказал мне свою любовь с неимоверной самоотверженностью, с неслыханным благородством.

При этих словах Эмилия зарыдала и закрыла лицо руками. Она так просидела несколько минут, погруженная в грустные мысли.

Эмануэль был тронут и осторожно спросил:

– Где же он? Отчего же он не с тобой?

– Он погиб благородным героем. Я видела его труп у моих ног. Я не могу забыть ни его безграничной любви, ни его геройской смерти.

Чтобы рассеять ее грусть, Эмануэль взял ее под руку и повел гулять по парку. Во время прогулки он старался развеселить ее смешными рассказами из его походной холостой жизни. Ему не трудно было достигнуть своей цели. Эмилия по природе была веселого характера, поэтому слушала его с увлечением и скоро забыла свое горе. Такова натура молодежи! Она восприимчива к развлечениям, которые легко вытесняют печаль из скорбного сердца. Эмилия начала шутить и дразнить своего друга детства, так что он посчитал возможным возобновить прежний разговор.

– Я не допущу, – сказал он, – чтобы ты оставалась старой девой, ты слишком прелестна для этого. Ты теперь сирота, и я должен заменить тебе отца. Я буду твоим опекуном и выдам тебя замуж силой своей опекунской власти.

– За кого?

– За себя!

– Самовольный опекун и самозваный жених! – засмеялась Эмилия. – Это значит поставить сторожем козла в огороде.

– Так и должно быть, если огород предназначен для самого козла.

– Я после Добрынского любить никого не могу.

– Природа жестоко поступила бы с человеком, если позволила бы ему любить только один раз. Душа женщины наполнена любовью, и эта любовь должна обнаруживаться беспрерывно. В ту минуту, когда она перестает любить, она умирает. Ты меня невольно полюбишь. Я буду с тобой добр, ты будешь единственным предметом моей постоянной заботы, ты наполнишь всю мою жизнь, будешь моя вторая душа. Позволь мне сделать тривиальное, но верное сравнение, которое я слышал от одного русского философа в Берлине: «Женщина, сказал он, что твоя собачонка, она любит того, кто ее кормит».

При этих словах Эмануэль вскрикнул от боли в плече. Эмилия испугалась и с участием спросила его, что с ним. Они обернулись; перед ними стояли резвая Женни с ее мужем. Она с злорадством лукаво воскликнула:

– Это правда, Эмануэль, что вы сказали, но не нужно разглашать эту женскую тайну. Мужчины и без того находят в нас много недостатков, а если мы еще им откроем эту тайну, то они лишат нас доверия и нам некого будет очаровывать любовью. Смотрите, – погрозила она ему пальцем, – на этот раз я ограничиваюсь тем, что уколола вас булавкой в плечо. Если вы повторите эту нескромную фразу, то попрошу губернатора, моего отца, запретить в наказание вам гулять с прелестной Эмилией.

Для объяснения рассказанного сообщим читателю, что Женни с мужем гуляли сзади Эмилии и Эмануэля, которые так были заняты своим разговором, что не замечали тех, кто за ними следовал. Женни услышала последнюю фразу, произнесенную Эмануэлем, и со свойственной ей шаловливостью быстро вытащила золотую булавку из своих прекрасных волос и глубоко уколола ей плечо того, кто так нескромно разболтал женскую тайну.

Женни с мужем ушли в другую аллею. Эмилия и Эмануэль продолжали свою прогулку.

Хотя Эмилия очень хорошо поняла, что дядя ее шутил, тем не менее она с некоторой раздражительностью спросила его:

– Неужели ты думаешь, Эмануэль, что я тебя полюблю только за то, что ты возьмешь к себе бедную девушку. Неужели ты воображаешь, что у женщины не может быть других, высших побуждений, которые привязывают ее к мужчине и заставляют ее полюбить его?

– Извини, дорогая Эмилия. Не нужно понимать мои слова в буквальном смысле. Под выражением «кормить» я не подразумевал в обыкновенном смысле «насытить ее мясом и рыбой», но окружить ее полным счастьем, беспрестанно заботиться о ее спокойствии, чтобы она никогда не чувствовала ни в чем ни малейшего неудобства, ни малейшей неприятности; женщина, которой мужчина устроил такую жизнь, невольно полюбит его. Вот что, по-моему, значит фраза «кто ее кормит». Таким же образом я надеюсь тебя кормить, и ты меня полюбишь.

Эмилия с улыбкой пожала ему руку и сказала:

– Я рада, что мой дядюшка еще не совсем испорчен холостой жизнью.

Эмануэль посещал каждый день Эмилию, но каждый раз уходил от нее с грустным, разбитым сердцем. Эмилия постоянно уверяла его, что она к нему неравнодушна, но что она еще не может забыть Добрынского, что ее раны еще не зажили.

Однако частые посещения Эмануэля, его милое обращение и искренняя любовь мало-помалу изглаживали в сердце Эмилии воспоминания о романтическом Добрынском. Она стала очень любезной с Эмануэлем Лилиенфельдом, скучала, когда он не приходил в обычное время, беспокоилась о нем, но все-таки не соглашалась выйти за него замуж, считая это оскорблением памяти Добрынского и нарушением клятвы, данной покойному.

Эмануэль начал тяготиться этим неопределенным положением; он с каждым днем все более привязывался к Эмилии и не знал, что предпринять, чтобы преодолеть упрямство своей племянницы. Он открыл свою тайну губернатору, и старик принялся подтрунивать над ним.

– Молодой человек, – сказал он, – из вашего формулярного списка видно, что вы были в нескольких сражениях – приходилось ли вам брать крепость?

– О да! И даже такую, где гарнизон очень упорно сопротивлялся.

– Что же вы делали, когда крепость упорствовала и не сдавалась?

– Мы ее брали штурмом, если она затягивала переговоры.

– По каким признакам определяли, что штурм крепости завершится успешно?

– Когда гарнизон начинал выслушивать предлагаемые условия и обсуждать их на общем совете, но еще надеялся спасти свою честь.

– Так! А ваша племянница как к вам относится, она, чай, не отвергает вас?

– Нет, напротив, она, кажется, очень расположена ко мне, но она, по-видимому, несколько заражена романтизмом и не может забыть своего романтического увлечения каким-то молодым поляком.

– Вы военный, возьмите ее штурмом. Примерьте к ней правила взятия крепости и завоевания женщины: «Женщина, выслушивающая предложения, крепость, вступающая в переговоры, готовы сдаться». Вы подали прошение об отставке, ссылаясь на приглашение вашего больного дяди в Ост-Индии, который желает сделать вас наследником своего громадного богатства. Я не буду вас удерживать, хотя с сожалением лишаюсь дельного человека из моей свиты. Сманите вашу племянницу на корабль и увезите ее. Она не рассердится на это романтическое насилие.

Губернатор пригласил Эмануэля Лилиенфельда к завтраку и выпил большой бокал вина за успех предполагаемого штурма строптивого сердца молодой девушки.

После завтрака Лилиенфельд поблагодарил губернатора за добрый совет и дал обещание сообщить ему об исходе его любовно-военной кампании.

Лилиенфельд немедля принял меры для похищения своей возлюбленной. Он сговорился с капитаном корабля, отправлявшегося в Ост-Индию, и тот приготовил великолепную каюту, а на следующее утро, в день отплытия, послал к берегу удобную лодку. В девять часов утра Лилиенфельд пригласил Эмилию прокатиться с ним до корабля – посмотреть редкое морское чудовище, которое будто бы недавно поймали. Они сели в лодку и отправились на корабль, но как только вступили на палубу, корабль снялся с якоря и ушел в море.

– Где же морское чудовище? – спросила Эмилия с удивлением.

– Это я сам, моя милочка, – отвечал Эмануэль, смеясь, и притянул племянницу к своему сердцу.

Эмилия не вырывалась из его рук и, догадавшись, в чем дело, сказала, улыбаясь:

– Так мой опекун сделался пиратом, козлом в огороде, разбойничьим римлянином, заманившим сабинянку в западню, чтобы похитить ее силой.

– С тем различием, что моя сабинянка уже до похищения добровольно полюбила меня.

– И буду любить до гроба! Твой романтический поступок напоминает мне романтического Добрынского. Вероятно, его душа переселилась в тебя. Мне, видно, суждено выйти замуж при романтических обстоятельствах. Да будет же воля Божья! – С этими словами она обвила его шею обеими руками и крепко поцеловала его.

В Ост-Индии они узнали, что дядя Лилиенфельда за неделю до их прибытия отошел в вечность и в своем завещании назначил своего племянника Эмануэля Лилиенфельда единственным наследником всего его движимого и недвижимого имущества. Среди недвижимого имущества находился на острове Бурбоне великолепный дом в прелестном английском парке со всеми возможными удобствами, экипажами и прекрасными лошадьми. Эмануэль и Эмилия поселились в этом доме и жили, довольные друг другом, как боги с богинями на горе Олимп. Они часто гуляли в английском парке и говорили друг другу самые сантиментальные любезности. Он ее называл mein Katzchen (моя кошечка), а она его называла poulinka (цыпочка). Однажды Эмилия сказала мужу:

– Милый Эмануэль, действительно русский философ был прав, когда сказал, что женщина любит того, кто ее кормит. Но ты кормишь ее райскими кушаньями.

– Да, моя милочка! Но женщину, не одаренную романтизмом, как ты, райскими кушаньями не накормишь!

Так они жили долго и безмятежно в любви и согласии. Под старость ее заветное желание увидеть когда-нибудь Шарлотту с мужем также сбылось. При виде этих любимых она, подобно Иакову, узнавшему о существовании своего любимого Иосифа, в беспредельном восторге воскликнула:

– Я довольно жила! Я увидела мою обожаемую Шарлотту!

Как это случилось, мы узнаем в следующей главе.

XVII

Альбрехт и Шарлотта долго и счастливо жили в Шарлоттенгайне, вполне довольные своей удаленностью от Европы, в колонии, которая с каждым годом расширялась и процветала.

Судьба обрадовала счастливых супругов рождением дочери. Шарлотта сама кормила ее грудью, воспитывала и учила ее родному немецкому языку. Эта великая женщина, таким образом, восторжествовала над всеми людскими предрассудками и создала себе собственной волей и энергией новый круг деятельности среди мирных поселян, и обрела счастье, какого не могла найти в петербургском дворце царя. Но судьба, казалось, еще раз пожелала испытать мощную натуру этой незаурядной женщины. Индейцы, видя громадный успех колонии, начали завидовать ее процветанию и напали на нее ночью, застигнув поселенцев врасплох. Колонисты с мужеством защищались, но индейцев было гораздо больше. Кроме того, эффект внезапности был на их стороне. Им удалось взять в плен многих колонистов и в числе их главу колонии, Альбрехта. Шарлотта не впала в отчаяние, она собрала колонистов собственной и других колоний, состоявших с Альбрехтом в дружеском союзе, вооружила всех способных носить оружие и осадила то село, где содержались пленные. Она разделяла все тяготы, которым подвергалось ее войско, ободряла и утешала ополченцев, ухаживала за больными в течение двухмесячной осады индейского селения, пока она не выручила из плена своего мужа с остальными пленными и не возвратила все награбленное в колонии имущество. Добрый губернатор немало содействовал ее победе, прислав значительную помощь. Но освобожденные пленные были изнурены голодом, их здоровье было подорвано сыростью помещений, в которых их содержали. Победоносная Шарлотта вернулась в Шарлоттенгайн с больным мужем. Она ухаживала за ним сама день и ночь с неимоверной самоотверженностью, но она вскоре пришла к убеждению, что муж ее не может совсем поправиться без искусной врачебной помощи, которую нельзя было найти ни в одной колонии. К этому неприятному обстоятельству присоединилось другое, не менее неприятное. Французское правительство отозвало из Нового Орлеана старого доброго губернатора и назначило другого, который своей неблагоразумной политикой принес много вреда колонии и ухудшил условия хозяйствования, так что супруги Моргеншейны порешили продать свои плантации и все свое хозяйство, а самим уехать в Париж, чтобы обратиться к искусным врачам. Им удалось найти выгодного покупателя в лице богатого испанца. Шарлотта полагала, что ее уже давно забыли в Европе и что ее никто не узнает.

По приезде в Париж Альбрехт отдался на попечение знаменитых врачей и начал постепенно выздоравливать.

Однажды утром Шарлотта со своей дочерью Альбертиной гуляли в Тюильрийском саду и разговаривали между собой по-немецки. Недалеко от них гулял граф Мориц, саксонский маршал. Услышав родной язык из уст красивых женщин, он пожелал с ними познакомиться. Едва подошел он к ним, как тотчас узнал вольфенбютельскую принцессу.

– Боже! – воскликнул он. – Во сне ли я вижу! Нет, я не ошибаюсь! Я вижу сестру императрицы австрийской! Каким образом вы воскресли из гроба? Или ваша смерть была мистификация? Как вам удалось исчезнуть из Петербурга? Где вы находились во все это время?

– Вы ошибаетесь, милостивый государь, – отвечала Шарлотта в испуге, – вероятно, некоторое сходство с покойной принцессой ввело вас в заблуждение. Я американка, приехала из Нового Орлеана лечить здесь своего больного мужа.

– А, начинаю догадываться, – радостно воскликнул маршал. – Смерть ваша совпадает со временем, когда из разных мест Европы многие переселялись в Новый Орлеан. Без сомнения, и вы последовали их примеру.

Напрасно Шарлотта старалась разубедить маршала, он стоял на своем.

– У меня хорошая память, – сказал он. – Годы вас изменили, но черты вашего лица остались те же. Нет сомнения, что вы принцесса Шарлотта, дочь почтенного герцога Вольфенбютельского. Позвольте мне сообщить французскому королю о вашем присутствии в Париже.

Все ее старания отговорить его от этого намерения остались безуспешными. Наконец она уступила.

– Я вам разрешаю заявить королю о моем прибытии сюда, но убедительно прошу вас хранить мою тайну еще три месяца.

– Хорошо, – сказал маршал, – я исполню ваше желание, но взамен этого позвольте мне время от времени делать вам визиты.

– Всегда буду видеть вас с искренним удовольствием, любезный маршал, – весело отвечала Шарлотта, и с улыбкой поклонившись ему, ушла с дочерью из сада.

– Мамочка, – сказала дочь, когда они пришли домой, – объясни мне, ради бога, твой странный разговор с господином, которого ты называла маршалом.

Шарлотте ничего не оставалось, как открыть свою тайну дочери и рассказать ей историю своей жизни.

Альбертина была глубоко тронута рассказом бывшей принцессы; она, рыдая, бросилась на шею матери, обнимала, целовала ее и с разбитым от рыдания голосом сказала:

– Скоро папа поправится, и мы уедем от злого света, где моя добрая мама так жестоко страдала, мы уедем далеко-далеко и опять будем жить в тишине, вдали от светского шума.

Шарлотта прижала дочь к своей груди и горячо поцеловала ее.

– Ты достойная дочь твоей матери, – сказала она, нежно лаская ее.

Действительно, через несколько лет на острове Бурбон, несмотря на то, что Альбертина знала свое высокое происхождение, она вышла замуж по любви за честного и деятельного инженера, занимавшегося на острове земледелием.

Между тем здоровье графа Альбрехта совсем поправилось, и, когда маршал по истечении обещанных трех месяцев молчания пришел к принцессе с визитом, чтобы увидеть ее еще раз, прежде чем сообщить о ней королю, оказалось, что она вместе с мужем и дочерью исчезли из Парижа. После долгих поисков маршал узнал, что семья Моргеншейнов поселилась на острове Бурбон, где, как мы знаем, Эмилия Лилиенфельд приняла их с распростертыми объятиями.

Граф Мориц поспешил к королю, который, удивленный этим известием, тотчас велел своему министру предписать губернатору острова Бурбон обращаться с графом Альбрехтом и его женой с величайшим почтением и предупреждать все их желания. Кроме того, он собственноручно написал венгерской королеве, хотя он вел с ней войну, и сообщил ей о чрезвычайных приключениях ее тетки, давно считавшейся мертвой.

Венгерская королева, как и французский король, написали графине Моргеншейн и предложили ей приехать ко двору, обещая заботиться как о ней, так и о ее муже и дочери. Но она отвечала в тоне, достойном ее высокого ума и доблестного сердца, в полном сознании своего счастья. Она отклонила самые блестящие предложения и предпочла оставаться в своей завидной неизвестности на острове Бурбон, в соседстве ее любимых друзей, семейства Лилиенфельд. В 1754 году ее еще видели на острове Бурбон.

После смерти ее мужа и дочери она, как говорят, возвратилась опять в Европу. Многие утверждают, что она доживала последние годы своей добродетельной жизни в Брюсселе, где она получала ежегодно значительную пенсию из Браунштейга. Здесь она была утешительницей всех бедных. Всякий несчастный находил у нее помощь. Во всех чертах ее лица постоянно отражалось веселое расположение духа.

Здесь она узнала, что ее сын от первого брака был короткое время русским императором под именем Петра II и умер девятнадцатого января 1703 года. Старшая же дочь Наталья скончалась четырнадцатилетней девочкой в 1728 году.

Рассказывают, что, когда приблизился час смерти, когда душа ее, как она крепко надеялась, соединится с другом ее сердца, с Альбрехтом, и ее детьми, когда окружавшие ее постель плакали, она обратилась к ним с нежной улыбкой и сказала:

– Я видела прекрасный сон; дайте мне теперь пробудиться!

Эпилог

Читатели, перевернув последнюю страницу романа, обыкновенно желают знать судьбу всех участвовавших в нем лиц, даже не игравших особенно важной роли. Так, вероятно, им любопытно узнать дальнейшую жизнь человека, которого мы называли «красным жилетом», то есть Франца Таубеннеста. Удовлетворяем любопытство читателей.

Мы видели выше, что Доротея, дочь старого переселенца, отправила письмо на его имя в Кенигсберг, чтобы он не переселялся в Америку, куда он намеревался отправиться вслед за любимой девушкой, близкой родственницей. Но встреча с принцессой и старым товарищем Конрадом все-таки побудила его предпринять путешествие в Америку раньше, чем он предполагал. Письмо Доротеи уже не застало Франца в Кенигсберге. Таким образом, оставаясь при Шарлотте в Шарлоттенгайне, он не знал, что отыскиваемая им любимая девушка живет недалеко от него в той же колонии. Но после похищения Эмилии ее поклонником, дядей Лилиенфельдом, Шарлотта, обеспокоенная исчезновением Эмилии, поручила Францу порасспрашивать о ней у колонистов. На третий день после напрасных поисков Франц, проходя мимо сада одной хижины, на самом краю колонии, в уединенном месте, услышал вдруг свое имя, произнесенное как бы с удивлением женским голосом. И вслед затем из калитки сада выбежала молодая девушка, повисла на его шее. Это была Доротея, которую он так долго разыскивал.

– Доротея, дорогая моя, – воскликнул он, горячо прижимая ее к сердцу, – отчего я тебя никогда не видел нигде в колонии? Я уже долго грущу здесь по тебе и более не надеялся найти тебя.

– Папа умер в скором времени после нашего переселения в эту местность, – отвечала девушка, – дядя, который меня приютил у себя, от старости часто хворает; я единственная женщина в его доме и должна заботиться о его хозяйстве; я сама постоянно горевала, потому что, не получая от тебя ответа на мое письмо, посланное тебе в Кенигсберг, я думала, что ты женился на другой; потому я избегала общества и редко выходила из дома. Но Бог сжалился над моим горем и нечаянно привел тебя в мои объятия. Ты не забыл меня, Франц, ты меня еще любишь по-прежнему?

Франц вместо ответа принялся усердно целовать ее в глаза, в губы и щечки и от избытка восторга мог только выговорить:

– Милая, драгоценная Доротея! Как мог я тебя забыть, когда ты наполняешь все мое сердце?

Пять минут стояли они, обнявшись, безмолвные и счастливые, забыв весь свет; затем Франц сказал весело:

– Милая Доротея! Завтра ты сделаешься моей женой, и мы уже больше не разлучимся. Ты согласна?

– Еще бы! Об этом я только и мечтала еще в Европе.

Счастливая пара тотчас пошла к дяде Доротеи и, стоя на коленях перед ним, получила его благословение.

На другой день их свадьба отпраздновалась в доме Шарлотты по требованию ее и мужа, графа Моргеншейна.

Семейство Таубеннест жило счастливо в любви и довольстве. Супруги искренно любили и уважали друг друга. Но коммерческий дух Франца требовал разнообразной деятельности; он занялся плантациями в огромных размерах и завел обширную торговлю американскими продуктами с Европой и Ост-Индией. Раз он даже сам поехал по своим делам в Германию и взял с собой жену, с которой не мог долго быть в разлуке. Так он всю жизнь энергично трудился до глубокой старости и спокойно умер, любимый своей женой и тремя добрыми умными сыновьями. Ему сопутствовало также благословение множества искренних друзей. Скажем и мы: «Царство ему небесное!»