Текст книги "Красный Петушок"

Глава XX
Смерть Жана Рибо

Лодка уверенно двигалась против течения. Мартин греб, Олень сидел на руле, Мария впереди меня, пятый пассажир оставался для меня неизвестным до восхода солнца.

Мы торопились вовсю. Тусклый свет звезд, отражавшихся в воде, еще более увеличивал мрак густого леса по обоим берегам. Недавние переживания сделали меня до такой степени боязливым, что я вскакивал при малейшем звуке на берегу.

Наконец на рассвете Олень повернул лодку к берегу и ввел ее в небольшой залив. Мария уже задолго до этого, от сильного изнурения, уснула; оставив ее в лодке, мы сами высадились. И только теперь я узнал в таинственной фигуре Матиа Меллона.

Наш друг-дикарь быстро развел костер, над которым мы стали жарить куски дичи, принесенные Оленем из лодки, а Мартин приготовил из раздавленных зерен жесткие лепешки, которые должны были заменить нам хлеб. Когда все было готово, я разбудил Марию. Мы все набросились, как голодные волки, на еду, которая показалась мне гораздо вкуснее всего того, что я когда-нибудь ел.

Во время еды Мария рассказала нам, как испанцы набросились на де Меррилака в лесу; как он сражался, шатаясь от потери крови; как эти убийцы рубили и резали его; как он кричал ей, чтобы она спасалась бегством. Она жалобно плакала, рассказывая все это, и еще сильнее разразилась слезами, когда я описал ей смерть ее отца, так как чувствовал, что для нее будет утешением, что он умер, как честный и храбрый человек, защищая свой очаг.

Меллон, как оказалось, был оглушен выстрелом из мушкета, и завоеватели считали его мертвым. Когда он пришел в себя, ему удалось благодаря смятению в форте в первые часы после прихода испанцев выползти незаметно оттуда. Много часов блуждая по лесу и несколько раз избегнув встречи с испанцами, он, к счастью, набрел на Мартина и Оленя.

– А вы, Блез? Теперь ваша очередь, – сказал Мартин, прикрепляя кусок мяса к острию меча и готовясь жарить его над огнем. – Я видел, как они вас пытали, но не мог слышать, что произошло между вами и жирным негодяем. Я решил, что Мишель Берр не убьет вас, пока не добьется своего, разве только в пылу ярости; я знал также, что вы не сдадитесь при первом столкновении, и, если вы будете живы до полуночи, я был уверен, что спасу вас. Как оказалось, я был прав. Черт возьми! Я все еще чувствую голод!

Он отрезал еще кусок мяса и стал его жарить. Я с восхищением смотрел на этого удивительного человека, так хорошо знающего людей.

– Спасти леди оказалось гораздо легче, чем я думал, – сказал он, искоса взглянув на Марию, которая ответила ему благодарной улыбкой. – Но рассказывайте, Блез! Мне очень любопытно узнать, в чем состоит эта великая тайна Берра.

– Я знаю не больше, чем раньше, – ответил я и рассказал ему, что произошло между мною и Мишелем.

Он продолжал есть кусок за куском оленье мясо, и я уверен, что, если бы мой рассказ продолжался еще час, он совершенно уничтожил бы наши припасы. Он слушал, не прерывая меня до конца.

– Я ничего не понимаю, – заметил он, когда я кончил свой рассказ. – Какая-то странная история. Жерве был беден, не правда ли, Блез?

– Насколько мне было известно, – ответил я, – он был беден.

– Слава богу, что мы спаслись, – сказал Меллон благочестиво, – а это главное.

– Но что мы будем делать в этой дикой стране? Куда мы направимся? – спросила Мария слабым, печальным голосом. – Здесь не место…

Она замолчала на полуслове, и, как бы сговорившись, мы все посмотрели на Мартина.

Он снял последний небольшой кусок мяса с острия меча, осмотрел его с сожалением и сунул в рот.

– Я много думал над этим, – начал он. – Первой моей мыслью было отправиться к Сатуриону и ждать лучших времен, но теперь я того мнения, что если мы направимся по этой реке далеко на юг к новому испанскому форту, о котором Меллон говорил несколько дней тому назад, то мы там можем встретиться с Жаном Рибо, который, я полагаю, ждет благоприятного случая, чтобы сразиться с испанским флотом. Что вы скажете об этом плане, мои друзья?

– Мне он нравится, – ответил я живо, – так как он дает возможность удрать из этой проклятой страны.

– Да! Да! Уйдемте отсюда поскорее, – сказала Мария, глядя с содроганием на мрачный лес.

– Это хороший план, – заметил Матио Меллон. – Ничьим мнениям я бы не доверил так, как вашим, господа.

Мартин, довольный общим согласием, объяснил Оленю результаты нашего совещания; тот несколько раз кивнул и сразу стал готовиться к путешествию.

Мы решили перед этим некоторое время отдохнуть, и, пока Мария и Меллон спали, Мартин рассказал мне обо всем, что произошло за время нашей разлуки: как он увидал Оленя на реке и взял его с собою; как он нашел Меллона, блуждавшего в джунглях; как наткнулся на тело де Меррилака и, следуя по следам той партии, которая захватила меня, обнаружил угрожавшую мне опасность. Они втроем обдумали план спасения, который потом и выполнили. Олень унес Марию, затем, нагибаясь, прополз к тому месту, где я лежал при полном свете костра, перерезал мои веревки и направился к берегу, где стояла лодка, чтобы там, как они раньше условились, ждать нас. Опять я был обязан этому замечательному человеку, Мартину, который был для меня вторым отцом, своей жизнью. Но он и слушать не хотел о моей благодарности и обошелся со мной со своей обычной грубостью, к которой он прибегал, когда бывал растроган.

Мы уже четыре дня двигались не спеша вверх по реке. За это время к Марии, не устававшей от ходьбы, возвратились силы, как и ко всем нам. Она очень интересовалась всем, что встречалось нам на реке, с любопытством наблюдая окружавшую нас природу.

На пятый день мы спрятали нашу лодку в безопасном месте и пошли в лес на восток, но из-за болот вынуждены были через несколько часов направиться на юг. Дорога была трудная, я помогал Марии в особенно тяжелых местах, переносил ее с бьющимся сердцем через лужи и ручейки, преграждавшие нам дорогу, облегчал ей, насколько было возможно, дорогу в почти непроходимых джунглях. Временами было очень трудно прорубать себе проход сквозь спутанную сухую растительность, которая окружала нас со всех сторон. За три дня мы никого и ничего неприятного не встретили.

На третий вечер мы подошли к заливу, вдававшемуся на значительное расстояние в глубь страны; мы находились в нескольких лье от морского берега, куда мы на следующее утро направили свой путь.

Около полудня мы подошли к большому мысу, который был покрыт лесом и скрывал от нас морс. Олень, шедший впереди, предупредил нас знаком, чтобы мы молчали. При наступившей тишине слышны были голоса и бряцание оружия – действительно, нельзя было ошибиться, что это шум, производимый большим отрядом вооруженных людей. Мы с Мартином обменялись взглядами и, не говоря ни слова, поползли в густую чащу и, выглянув оттуда, увидели картину, которая нас изумила и испугала.

Прямо перед нами у самого края воды стоял отряд непринужденно разговаривавших друг с другом испанских солдат; с одной стороны находился небольшой кружок офицеров, а на некотором расстоянии от них, со шпагой в руке, стоял испанский командир, мрачно рассматривавший противоположный берег. Это был тот самый Педро Менендес, которого я видел недавно на палубе галеона, в тех же богатых доспехах, с тем же надменным видом и суровым лицом, холодным и жестоким, как будто из мрамора.

В морском рукаве стоял на якоре испанский галеон. На другом берегу находился второй отряд, слушавший, что говорил им один из их среды. Говоривший был Жан Рибо, остальные – матросы и солдаты французского флота. Оборванные, худые, изможденные, они уныло, с потупленными глазами, слушали своего командира. Через некоторое время с противоположного берега на нашу сторону быстро направилась лодка; в ней находились два гребца и третий с белым флагом в руке. Говор в рядах испанцев прекратился, и посланец высадился на берег при полном молчании.

Он направился прямо к командиру, который ждал его – суровый, бесстрастный, в блестящих доспехах.

– Адмирал Рибо хотел бы знать, на какие условия вы согласны, если мы сложим оружие? – спросил посланец громким голосом, остановившись в нескольких шагах от Менендеса.

Его слова ясно донеслись к нам в тихом воздухе.

– Никаких условий для еретиков и неверующих! – закричал испанец грубо по-французски.

– Обещаете ли вы не лишать нас жизни как потерпевших кораблекрушение французских моряков? Как военнопленных? – спрашивал француз.

– Никаких споров с французами у меня нет, – ответил Менендес спокойно. – Обещаю милосердие, какое Господь внушит мне!

– Скажи лучше – черт! – прошептал Мартин, когда посланец вернулся к лодке. – Я знаю школу, в которой эта черная собака была обучена. Да и его учителей, учивших хитрости, уверткам, лжи и лицемерию, которые верили, что цель оправдывает все средства для ее достижения. Видите вы милосердие в этом лице? Жан Рибо должен был бы сражаться до конца, но не вверяться этим убийцам.

– Что, по-вашему, он намерен сделать? – спросил я.

– Наблюдайте – и вы увидите великое преступление, которое совершится именем Бога! – Голос Мартина был странный и хриплый.

С возвращением лодки на другой берег между французами началось совещание. Затем между ними произошло какое-то волнение; часть их собралась у самого берега, а большинство удалилось и наблюдало за ходом событий. Снова лодка пересекла пролив, везя сообщение, что какая-то часть команды согласна сдаться, но более трехсот человек, не доверяя слову испанца, отказались. Менендес немедленно подозвал молодого офицера и тихо поговорил с ним, после чего офицер громким голосом отдал распоряжение капитану галеона. Через короткое время лодки стали перевозить пленных; когда они высаживались, те из них, кто имел оружие, сдавали его, и руки их связывались веревками. В последней лодке прибыл Жан Рибо и его лейтенант Ортез. Их сейчас же отвели к ожидавшему их Менендесу. Молча Рибо обнажил шпагу и передал ее испанцу, который тоже молча взял ее; затем он повернулся и обратился к первым пленникам, в то время как два солдата связывали руки Рибо и Ортезу, как они это делали другим.

– Если между вами есть верующие в истинную веру, пусть выйдут и заявят об этом.

Двенадцать бретонских солдат вышли из толпы французов; их отвели в другую сторону под насмешки товарищей.

Жан Рибо, по-видимому, прочел свой приговор в глазах Менендеса. Он повернулся лицом к остальным пленным.

– Мы должны быть готовы к смерти, – сказал он ясным, спокойным голосом.

В это время огромного роста француз с растрепанной копной темных волос, блестевших на солнце, вырвался из рядов пленных, сильным напряжением разорвал свои узы и, будучи совершенно безоружным, побежал прямо на испанский отряд. Это так изумило испанцев, что они сразу ничего не предприняли; затем последовал залп из нескольких мушкетов. На мгновение француз остановился в нерешительности, но потом опять побежал и очутился среди испанцев, яростно размахивая своими длинными руками с сжатыми кулаками. Вот было дело! Испанцы послабее кружились и качались вокруг него, когда он двигался среди них, проникая все глубже и глубже в их ряды, пока, наконец, не свалился. Блестящая темная голова исчезла под направленным на него оружием, чтобы уже больше не подниматься.

– Боже мой! Так умирает человек! – шептал Мартин с возбужденными глазами. – Смотрите, они рассматривают свои ушибы, а вот один свалился.

Мария тихо плакала. Олень, лежавший на земле возле нас, не сводил глаз с происходящего.

– Я к вашим услугам, – раздался спокойный голос Жана Рибо, повернувшегося лицом к Менендесу.

Испанец в течение нескольких секунд рассматривал стоявшего перед ним человека. Затем он отвернулся и махнул рукой стоявшим возле него офицерам. Этот жест означал смерть для Жана Рибо.

Глава XXI
В открытом море

Испанский офицер выступил вперед и глубоко вонзил свою шпагу в бок Рибо в то время, как второй нанес ему смертельный удар в горло.

Это как будто послужило сигналом – началась поголовная резня. Раздался залп из мушкетов испанских солдат. На другом берегу оставшиеся французы с ужасом глядели на это избиение.

Я схватился за свою шпагу и сделал шаг вперед, но стальные пальцы Мартина впились мне в плечо.

– Вы с ума сошли? – спросил он резким шепотом.

– Умрем вместе с ними, Мартин!

– Нет, будем жить, чтобы отомстить, – сказал он более мягким тоном.

Так стояли мы с мрачными лицами и наблюдали, как убивали наших соотечественников. Вся эта варварская сцена навеки запечатлелась в моей памяти. У наших ног лежала Мария и рыдала, закрыв лицо руками, разбитая кровавым ужасом, которого она была свидетельницей. Меллон сидел молча с почерневшим от гнева лицом. Олень, обладая твердостью своей расы, ничего не высказывал.

Только Мартин нарушил молчание, заговорив странным, хриплым голосом, так что я с трудом понял его.

– Смотрите на них, – воскликнул он, – на этих испанских кровожадных рыцарей-интриганов! Знайте, Блез, что это будет благим делом убить этих гадов без милосердия. Милосердие! Если только я буду жив, я расскажу о милосердии Педро Менендеса, и имя его будет произносится с шипением и презрением всеми честными людьми всего мира.

Все было закончено. Солдаты по приказанию офицеров потащили трупы к воде и стали их туда бросать. Мартин прошептал:

– Клянусь не иметь ни отдыха, ни покоя до тех пор, пока не возвращусь в эту мрачную кровавую страну и не соберу подати с моих злейших врагов – испанцев – за этот гнусный поступок, который они совершили над свободными французскими гражданами.

– И я тоже клянусь! – произнесли одновременно Меллон и я.

На противоположном берегу французы принялись воздвигать земляные укрепления. Они торопливо рыли землю шпагами, мечами, руками – чем только могли. Видно было, что они решили отдать свою жизнь по возможности дороже. Мы с надеждой следили за ними.

– Браво! – сказал Мартин тихо. – Вот это храбрые люди! Присоединимся к ним, господа!

– Это займет дня три, Мартин, но ничего другого мы не можем сделать. Мы должны возвратиться назад, к началу пролива или другому месту, где могли бы переправиться незамеченными.

– Правильно! – воскликнул Меллон. – Отправимся сейчас же.

И вот опять начались наши скитания. Из-за Марии мы подвигались вперед очень медленно и только к концу четвертого дня дошли до наполовину сделанных траншей – они оказались пустыми! Исчезли французы, испанцы и судно, и никакого следа – как будто земля поглотила их.

Мы безнадежно смотрели друг на друга, измученные переживаниями за последнюю неделю и хромавшие от долгой ходьбы. Нас очень огорчило, что возле траншеи не было следов битвы, но Мартин со своим обычным оптимизмом успокаивал нас тем, что, по его мнению, французы убежали на юг.

Два дня мы отдыхали, пока пополнили наши запасы. Мне удалось убить с помощью лука Оленя хорошего оленя, а он снабжал нас моллюсками, а также разного рода и цвета рыбой, что было приятным добавлением к нашему столу. На второй день он принес бронзового цвета птицу, из которой получилось прекрасное блюдо. Мартин большей частью сидел на берегу, всегда лицом к морю, и, по-видимому, обдумывал план нашего спасения. Мария и Меллон много спали и все время посвящали восстановлению своих сил. Мы старались держаться в стороне от открытого места и по очереди стояли на карауле, чтобы предупредить в случае опасности.

Наконец Мартин высказал свое мнение, что нам надо направиться на юг.

– На севере – верная смерть, это мы знаем. Тогда пойдем на юг – здравое рассуждение, а? Надежда на наше спасение, пойдем ли мы той или другой дорогой, вообще слабая: весь этот берег представляет враждебную страну, и было бы хорошо оставить его поскорее, а не то мы, пожалуй, уж никогда не увидим Франции. О, если бы была лодка, если бы мы могли отправиться на один из островов, находящихся на юге, и там ожидать дружественного судна! Но пока будем настороже, чтобы нас не захватили врасплох.

Более двух дней мы двигались вдоль берега на юг. Олень был всегда впереди, ходил на разведку в глубину леса, находившегося справа от нас. С наступлением сумерек, готовясь сделать привал, мы увидели блеск костра на опушке леса, на недалеком от нас расстоянии.

Мартин и Олень пошли на разведку, а мы в темноте ждали их возвращения.

Прошло около часа. День совсем погас, на небе показались звезды, когда возвратился Мартин.

– Испанцы, – сказал он, – капрал и четыре солдата. Олень смотрит там за ними. Я некоторое время подслушивал их. Те французы, которые не хотели сдаваться, в конце концов сдались и были пощажены. Из их рассказов я также узнал, что Жан Рибо потерпел крушение недалеко отсюда в тот день, когда оставил форт Каролина, – помните, какой был тогда шторм? Эти негодяи были оставлены здесь, чтобы разыскивать беглецов, но они воспользовались случаем и грабили потерпевших кораблекрушение. Хорошо, они найдут беглецов, и довольно быстро, но совсем другого рода, чем они ожидают. Мы нападем на этих исчадий ада на заре и захватим их – захватим, если возможно будет, живыми. Затем мы, быть может, найдем лодку у разбитого «Тринити» и, если она не очень повреждена, направимся к более безопасному берегу.

За час до рассвета мы четверо, спрятав Марию в лиственной чаще, пошли вперед. Мы бесшумно двигались между деревьями, скользя, как привидения, от одного дерева к другому по направлению к костру, служившему нам маяком. Приблизившись к нему, мы стали двигаться с еще большей осторожностью; мы ползли дюйм за дюймом, шаг за шагом к тому месту, которое казалось нам наиболее благоприятным. Из-за нашего прикрытия мы заметили четыре неподвижные фигуры солдат, завернутых в черные плащи и спящих у костра, который представлял собою только массу горячей золы. При слабом свете была ясно видна пятая фигура полусонного, плохо исполнявшего свои обязанности часового. Олень указал нам на их оружие – мушкеты, шпаги, мечи и кожаные мешки, в которых находился порох; часть была прикрыта плащом часового. Наш союзник-дикарь изумил нас своей ловкостью: он направился прямо к костру, очутившись сзади ничего не подозревавшего испанца, и бесшумно стал брать оружие совсем близко возле него. Он брал его одно за другим и приносил нам. Один раз часовой потянулся и зевнул, и душа моя ушла в пятки от страха, что он повернется и увидит Оленя, но краснокожий превратился в неподвижную статую, пока опасность не миновала. Закончив свою работу, он занял место вблизи нас. Мушкеты Меллон зарядил порохом из кожаных сумок.

На рассвете часовой поднялся с земли с очевидным намерением разбудить своих товарищей. Тогда мы сразу двинулись на него из кустов с мушкетами наготове. При виде нас он растерялся, остальные вскочили на ноги, но, как и часовой, дальше не двигались.

– Обезоружьте его! – скомандовал Мартин.

Меллон, находившийся ближе, опустил свой мушкет и направился к нему, – таким образом он невольно защитил его от нашего огня, что тот сразу же и учел. Быстрым движением он обнажил свой меч и бросился на Меллона. Мартин и я побежали к такому месту, откуда мы могли бы стрелять, в то время как Олень под угрозой мушкетов заставил остальных стоять неподвижно. Лезвие часового заблестело в воздухе, но, раньше чем он нанес удар, Меллон схватил его кисть, как стальными щипцами. Его правая рука поднялась и опустилась – раз, два, три! Испанец медленно опустился на колени.

– Иисус! – закричал он громко и повалился наземь.

Меллон смотрел на него одно мгновение, а затем воткнул свой меч в песок, чтобы очистить кровавое пятно на нем.

– Прекрасная работа! – закричал Мартин.

Как только мы обезоружили наших пленников, я пошел к месту, где нас ожидала Мария, и нашел ее невредимой; она только очень беспокоилась за нас. Мы поторопились присоединиться к нашим товарищам; дорогой я ей рассказал о только что произошедшем и о дальнейших наших планах.

Через час мы опять двинулись на юг. Наши пленники шли впереди нас и тащили наши тяжести, не совсем добродушно настроенные. Олень, по обыкновению, находился впереди, Мартин пристально смотрел на море, отыскивая обломки разбитых французских судов. Наконец у длинной песчаной косы, на расстоянии выстрела от берега, мы увидели обломки «Тринити».

Во время отлива мы подошли к этим обломкам, не замочив ног. Лодок на палубе не было видно, но Меллон разыскал в трюме лодку, над которой, очевидно, работал судовой плотник. Нужно было добавить еще только несколько досок, оснастить и осмолить ее, и она была бы годна для плавания. К наступлению ночи все это было сделано, оставалась самая трудная для нас работа – снять ее с палубы и спустить на воду. Большую часть следующего дня наши пленные и мы сами усиленно работали над этим, и, когда солнце село, мы спустили лодку.

На следующее утро мы пустились в море.

Угрюмые испанцы гребли, Мартин сидел на корме, лицом к ним с обнаженной шпагой на коленях, а Мария, я и Меллон сидели на носу. Я всячески старался устроить Марию поудобнее, расположив все наше скудное имущество, могущее ей быть чем-нибудь полезным, вокруг нее, и надеялся, что наше путешествие не будет долго продолжаться. Мы распрощались с Оленем, который возвращался в свою деревню. Мартин подарил ему мушкет и много военных припасов. Мария была очень огорчена расставанием с ним, так же, как и все мы. Медленно двигаясь на восток по спокойному, как мельничный пруд, морю, мы долго еще видели его темную фигуру на берегу. Наконец он сделал нам прощальный жест рукой, повернулся и скрылся в глубине леса.

Когда солнце поднялось выше, прозрачное морс превратилось в лист блестящей меди и с поверхности его поднялась невыносимая жара. Пот градом струился с нас, не было и дуновения ветерка, чтобы охладить нестерпимый жар. Мы часто прибегали к небольшой бочке с водой, взятой нами на «Тринити», и к концу дня я с ужасом увидел, что воды осталось очень мало. А земли все не было видно. Мартин направлял лодку наугад, разыскивая острова, которые он заметил, когда мы пришли впервые в Новый Свет; но наступило уже и второе утро, а мы ничего не видали на огромном морском пространстве – ни земли, ни судов!

К полудню запас воды истощился, и мы испытали первые муки жажды. Испанцы, с трудом работавшие веслами, стали роптать, бормоча что-то для меня непонятное. Лицо Мартина с каждым часом становилось мрачнее; он наблюдал за нашими пленными с блеском в глазах, ничего хорошего им не обещавшим. Мария была в лучшем состоянии, чем все остальные, потому что к ее порции воды я прибавил большую часть моей. От тяжелой работы и мучившей их жажды испанцы пришли в ярость. Один из них, самый большой и, без сомнения, сильный и храбрый человек, потребовал or Мартина воды.

– Мы должны получить воду! – кричал он.

– Греби, собака, – сказал Мартин, – или я накормлю тобой рыб!

Его глаза блестели яростью, и в достоверности его слов нельзя было сомневаться.

С выражением ненависти в глазах испанцы снова взялись за весла.

Еще день двигались мы по расплавленной меди тихого моря – двигались, сами не зная куда. Губы наши почернели, языки распухли, с большими усилиями мы могли говорил, тела перестали выделять испарину в этом палящем зное, кожа была так воспалена и чувствительна к лучам безжалостного солнца, что мы находились в постоянной агонии. Три или четыре черные, похожие на паруса рыбы беспрерывно следовали за нашей лодкой. Меллон, указывая на них, покачал головой.

– Верный признак смерти, говорят матросы, – сказал он глухим голосом.

Утром четвертого дня один из испанцев вскочил на ноги и бросился в воду. Рыбы исчезли, пузыри показались на поверхности воды; мгновенно вода окрасилась в красный цвет.

С каждой минутой Мария слабела. Ужас охватывал меня, когда я замечал, как слабел свет в дорогих глазах, как уходила жизнь из ее измученного тела. Я стоял лицом к лицу с жестокой перспективой потерять Марию. Напрасно я уговаривал себя, что надо быть спокойнее; я хватался за бочку из-под воды, но в ней не было ни единой капли.

Я держал горячую руку Марии в своей.

– Как вы себя чувствуете, моя любимая? – спрашивал я ее со страхом.

– Я больше не могу переносить такие страдания! – шептала она. – Мне страшно оставить вас, Блез, никогда не видеть вас больше… больше не жить…

– Но вы будете жить! – воскликнул я. – Вы должны жить чтобы любить меня! Я не дам вам уйти.

– Я люблю вас, Блез! – зашептала она опять. – Никого, кроме вас…

Я взял ее лицо, похудевшее и измученное страданиями, в свои руки; долго смотрел в ее милые глаза и одно мгновение пил из чаши счастья; но скоро я пришел в отчаяние, видя, что наступает конец. Я взял ее на руки и крепко прижал к сердцу, с дикой и глупой мыслью защитить ее от смерти, витавшей над нею.

Она скоро потеряла сознание. Я умолял ее сказать мне что-нибудь, но не было никаких признаков, что она слышит меня. Я был беспомощен, совершенно беспомощен. Не видать было судов на море, не было туч, обещающих дождь, – нигде никакой помощи! Отчаяние овладело мною; я возненавидел жестокое море и пылающее солнце, убивших мою любимую. С каждым часом силы оставляли меня, тело мое корчилось от ужасной жары, мои внутренности были охвачены острой болью, как будто чья-то гигантская рука рвала их на части.

Мартин сидел на корме, как стальное изваяние, со страшно похудевшим лицом, с глазами, блестевшими как огонь из впадин под нахмуренными бровями. Наполненные кровью, с красными кругами, безжалостно устремленные на сидевших впереди трех испанцев, они были ужасны; казалось, что только они еще и жили в нем.

После полудня испанец, требовавший от Мартина воду, вдруг поднялся с веслом в руках и замахнулся им, но, раньше чем он смог ударить, Меллон быстро вскочил и вырвал у него весло из рук. Одно мгновение он стоял черным пятном на фоне безоблачного неба.

– Итак, прощайте, мои друзья, прощайте! – сказал Меллон спокойно.

Затем он бросился на испанца, обвив его своими худыми руками. Последний боролся изо всей силы, но вырваться не мог, и они оба свалились в воду.

– Дьявол! – закричал испанец.

Они больше не показывались.

После этого я стал терять сознание; помню только, что жизнь еще теплилась в неподвижном теле Марии. Режущая боль внутри меня все увеличивалась, я жил в мире страданий, все предметы стали неясны, я только видел ужасные глаза Мартина: они делались все больше и больше… громадные… красные, безжалостные…

Затем наступил блаженный мрак.