Текст книги "Красный Петушок"

Глава XII
Надежды и опасения

Наступила зима, и вместе с ней на нас обрушилось много неприятностей. В январе Рене де Лодоньер созвал совет из наиболее спокойных колонистов. Он настаивал на моем и Мартина присутствии, так как мы больше всех были осведомлены об этой стране и лучше других знали ее обитателей. Собрание происходило на квартире де Лодоньера. Он долго и откровенно рассказывал о внутренних делах колонии.

– Господа, – сказал он, – дела наши плохи. Как вам известно, несмотря на все мои усилия, ничего не посеяно; люди совершенно равнодушны к общему благополучию и думают только о собственной выгоде. Только глупец не понимает, что при данных обстоятельствах успех общий есть успех каждого в отдельности.

Он замолчал и прошелся два раза по комнате, свирепо теребя свою бороду; затем он повернулся к нам с раскрасневшимся, гневным лицом.

– Некоторые из «благочестивых» членов нашей колонии, – продолжал он саркастически, – обвиняли меня в индифферентности к нашей вере, между тем немногие из них отдали за веру больше меня. Я еще нестар годами, но успел уже отдать все; теперь я посмотрю, как вы будете пахать землю молитвами, а жатву убирать гимнами. Меня упрекали, что здесь стадо без пастыря. Но я отвечаю вам – все в свое время, будет пастырь, когда будет уверенность, что колония преуспевает. Молодые люди недовольны тем, что я запретил охотиться за золотом, так как стали снова распространять сказку о золоте, якобы находящемся внутри страны. А пока у нас происходили споры по поводу этого, наступил голод, наши запасы почти истощены. Правда, капитан Рибо должен прибыть с судами и людьми, но это еще не так скоро будет. Что нам делать до того, господа?

Громкий шум голосов поднялся в ответ на эти слова; все старались говорить, давая всевозможные советы; были и такие предложения: сесть на суда и отправиться обратно во Францию; послать судно за помощью; колония должна управляться по строгим военным правилам и много других.

Когда все умолкли, Лодоньер обратился к Мартину и спросил его совета.

– Реки переполнены рыбой, – начал Мартин спокойно, – но немногие из нас ловят ее. Леса полны дичыо, но никто не охотится за нею. Правда, теперь уже слишком поздно, чтобы одной охотой удовлетворить наши нужды. Мы должны покупать продовольствие у краснокожих, и, если собранию угодно будет, месье де Брео и я завтра же отправимся к дикарям.

На этом и порешили.

На следующий день на рассвете мы пустились в путь и поздно вечером прибыли на родину Сатуриона, к небольшому племени, жившему у реки Май. Мы ночевали у главного вождя, но, соблюдая обычаи этого народа, до следующего утра не говорили о цели нашего посещения и только утром изложили Сатуриону наше поручение. Он выслушал нас с большим вниманием и обещал в ту же ночь созвать совет из младших вождей. Он просил, чтобы его друзья-французы терпеливо ждали ответа, который даст совет для передачи «великому вождю с волосатым лицом» – как дикари прозвали Лодоньера.

Были разосланы гонцы, и младшие вожди стали постепенно собираться на зов своего предводителя. Мы воспользовались этим днем для возобновления своих старых знакомств с обитателями этой деревни, особенно много времени мы провели с нашим старым другом Оленем.

С наступлением ночи мы отправились в хижину, где происходил совет, – мрачное, тускло освещенное помещение. На одной стороне сидел Сатурион, окруженный младшими вождями, а на другой, против них, заняли места Мартин и я. Долгое время все сидели молча, пока курительная трубка – символ мира, переходившая из рук в руки, не очутилась у нас. Мерцающий огонек освещал неподвижные бронзовые лица дикарей, падал на почерневшие от дыма стены. Наконец Сатурион встал и изложил желание белых людей.

Когда он кончил и занял свое место, младшие вожди стали вставать один за другим и высказывать свое мнение – некоторые очень длинно, а другие в нескольких словах. Огонь превратился в кучку красной золы, отбрасывавшую тусклый свет на лица дикарей; облако дыма неподвижно висело в мрачном пространстве над нашими головами; глубокая тишина нарушалась только гортанными речами ораторов. Когда Сатурион поднялся, чтобы объявить нам решение совета, верхняя часть его высокой фигуры была окутана облаками дыма, который теперь уже стлался под самым потолком помещения; он напоминал гиганта, голова которого находилась среди облаков. Его ровный голос раздавался подобно рокотанию грома из тьмы небес. Это производило сильное впечатление.

– Друзья, – сказал он, – так как между моим и вашим народами существуют мирные отношения и так как вы теперь испытываете нужду, мы пошлем вам съестные припасы, какими располагаем. Я советовался с вождями моего народа, и вот их ответ: «К следующему восходу солнца мы будем готовы». Я все сказал.

Мы провели еще один день в хижине любезного главного вождя и на следующий день с восходом солнца направились домой, везя с собой пятьдесят лодок, нагруженных съестными припасами для форта. Нас встретили с великой радостью, а краснокожие в обмен получили ножики, зеркальца и красную материю, чем были чрезвычайно довольны.

Де Лодоньер расхваливал нас за успешное выполнение поручения, но Мартин по своей скромности отрицал наши заслуги в этом, уверяя командира, что получены эти припасы только благодаря благосклонности к французам Сатуриона и его народа.

Наконец кончилась и зима, а весна застала меня все еще на чужом берегу. Да я и не торопился, я должен был теперь оставаться здесь, если бы и имел возможность покинуть эту страну, – здесь была Мария де ла Коста, кокетничавшая то с Роже де Меррилаком, то со мною, награждавшая улыбками то одного, то другого. Это не давало мне покоя, но это были приятные страдания.

Весну сменило раннее лето, и мы снова стали ожидать Жана Рибо.

Запасы в форте опять были на исходе, и обитатели его стали роптать, приписывая все неудачи Лодоньеру за его неуважение к вере, так как он не соблюдал воскресений и не обращал внимания на упреки благочестивых людей. Лодоньер же всю свою энергию направил на кропотливую работу по очистке земли и возведению стен крепости – работу, которая действительно могла привести в отчаяние.

Неудовольствие все росло. Два судна все еще находились на реке, готовые отправиться в море, чтобы возвратиться во Францию. Многие были разочарованы и сердито говорили о том, что были обмануты прекрасными словами и ложными обещаниями. «Где та страна, где текут молоко и мед? – спрашивали они. – Где Жан Рибо с его припасами? Только сумасшедшие могут жить в такой стране, где нельзя добыть не только золота, но даже и съестных припасов!»

Вскоре все эти неудовольствия вылились в открытое возмущение, и над нами разразилось несчастье. Несколько матросов и молодых людей захватили самое большое судно в гавани, выбросили бесцеремонно за борт стражу и на рассвете пустились в море. Выброшенная стража направилась вплавь к берегу и, задыхающаяся, изнуренная, к восходу солнца появилась в форте. Они рассказали, что захватившие судно решили под предводительством де Жонвиля, страстного искателя приключений, сделаться пиратами и грабить среди островов испанские суда с золотом.

Теперь колония очутилась действительно в очень печальном положении. Припасов с каждым днем становилось все меньше и меньше, а отступление уже стало невозможным. Оставшиеся небольшие суда не в состоянии были забрать всех колонистов, чтобы возвратиться во Францию, и, кроме того, они требовали больших исправлений, прежде чем пуститься в море. И вот одни прилагали все усилия, чтобы добиться хоть небольшой жатвы, а другие со страхом устремляли свои взоры вдоль морского пространства в надежде увидеть желанные паруса Жана Рибо. Но дни шли за днями, море оставалось пустынным, и лица колонистов становились все более мрачными.

Между нами был единственный человек, который верил в будущее, – де ла Коста. Он все еще говорил всем, кто только хотел его слушать, о своих планах и схемах, но таких становилось все меньше и меньше – никто не имел желания выслушивать похвалы стране, которая приняла их так негостеприимно. Как обыкновенно бывает, они обвиняли всех и все, но не самих себя.

Однажды после полудня я бродил у реки вдали от форта: мне надоели все эти мрачные лица с их бесконечными жалобами.

У самой реки я оставил протоптанную дорожку и пошел по узкой просеке между деревьями и, наконец, сел на ствол упавшего дерева. Раздавалось жужжание насекомых; птицы яркого оперения мелькали в тени деревьев; солнце медленно спускалось, и в лесу становилось все мрачнее; сонное спокойствие господствовало повсюду.

Через некоторое время я услыхал голоса, затем увидел на дорожке Марию де ла Коста и Роже де Меррилака. Они говорили тихо, так что слов я не мог разобрать; но глаза девушки сверкали гневом, а лицо де Меррилака потемнело от ярости. Из всего этого я заключил с радостью, что его ухаживания пользуются не большим успехом, чем мои.

Не успели они скрыться, как раздался слабый крик. Я вскочил и быстро побежал в том направлении. Выскочив из чащи на открытое место, я увидел Марию, боровшуюся с де Меррилаком. Он держал ее тонкие руки, и хотя она с большими усилиями вырывалась от него, но все же была беспомощна в его сильных объятиях. Лицо ее выражало испуг, но, увидев меня, она быстро успокоилась. Де Меррилак заговорил громко:

– Вы должны выйти за меня замуж возможно скорее! Я устал от ваших колебаний. Я имею согласие вашего отца и согласие вашего дяди, главы вашего рода.

– Я никогда не выйду за вас, Роже де Меррилак! – закричала она, стараясь освободить свои руки. – Я ненавижу вас! Я ненавижу вас!

– Уберите свои руки, негодяй! – сказал я внешне совершенно спокойным тоном, внутри же во мне кипело негодование.

Он так быстро выпустил ее руки, что она чуть не упала, и повернулся ко мне.

– Кто назначил вас ее защитником, гасконский прощелыга? – воскликнул он, обнажая шпагу. – Я вас научу хорошим манерам!

– Вы дурак, месье, – ответил я ему спокойно. – В моей семье никто не дрался в присутствии дам. Это дело мы уладим другим путем.

– Вы правы, – ответил он, сдерживая свое бешенство. – Я буду иметь удовольствие прислать вам своего друга сегодня вечером.

Я поклонился, а он, повернувшись, быстро направился в сторону форта.

Я подошел к Марии. В ее глазах снова появился страх.

– Блез… месье де Брео… вы не должны драться с ним! – воскликнула она умоляющим голосом. – Он…

Я подумал, что она заботится о нем – о моем враге, что она боится за его жизнь, и мне стало тяжело на душе. Я холодно ответил ей:

– Не бойтесь за вашего возлюбленного, мадемуазель. Я не убью его, а только научу хорошим манерам. Он сильно в этом нуждается, в чем вы сами успели убедиться.

Она хотела что-то сказать, но удержалась и молча направилась к форту, и только у дверей своего дома она нарушила молчание.

– Как я ненавижу всех мужчин! – сказала она и вошла в дом, оставив меня у порога в большом смущении, так как я считал это плохим вознаграждением за только что оказанную услугу.

Ночью молодой человек, нормандец де Помьер, посетил меня от имени де Меррилака. Я отослал его к Мартину. Они условились, что мы будем драться через два дня.

После ухода де Помьера Мартин спросил меня:

– Из-за чего вы деретесь, Блез?

– Мы расходимся в вопросе о хороших манерах! – ответил я, смеясь.

– А я думал, что вы деретесь из-за женщины, – заметил он.

Де Меррилак, как я убедился во время поединка, обладал сильной, гибкой рукой и прекрасно защищался, но мне, сражавшемуся по новым приемам, которым меня обучал Мартин, он казался ребенком. Едва мы вступили в бой, как я начал сильно нажимать на него и через короткое время ранил его в левую руку. Он настаивал на продолжении, и я в три удара обезоружил его. Он стоял и спокойно ожидал моих дальнейших действий. Он не был трусом. Я поклонился ему и оставил поле сражения.

Глава XIII
Мои враги

Между тем жизнь в форте тянулась без перемен: припасы, полученные от туземцев, были съедены, и больше ждать их было неоткуда. Лодоньер не знал, что делать. Опять возникли разговоры, чтобы на оставшихся двух судах повести колонистов обратно во Францию. Многие потеряли всякую надежду на возвращение Жана Рибо, но некоторые все еще ежедневно устремляли полные надежд взоры на море. Наступил июль с палящим зноем, а синее море все еще оставалось пустынным.

Временами я встречал Мишеля Берра, всегда приветствовавшего меня со своей обычной чрезмерной вежливостью. Я решил, что он отказался от своих таинственных планов, но все-таки каждый раз, когда я замечал насмешливый блеск в его единственном глазу, меня охватывало чувство опасности. Однажды ночью я признался в этом Мартину.

– Ваши чувства служат вам лучше, чем ваш разум, – заметил он озабоченно. – Мишель Берр, если я его правильно раскусил, не такой человек, который легко откажется от своих планов, но он вынужден действовать медленно, так как он теперь один, а в единственном числе он для нас не страшен.

– Нет, даже если бы их было двое, – ответил я. – Убить его не составляло бы труда – детская игра!

– Опять заговорил Красный Петушок, – сказал Мартин сурово. – Вы говорите, не обдумав и не обсудив! Разве вы не видите, что это не обыкновенный человек? Держу пари, что этот жирный малый имел неоднократные схватки с жизнью и они многому его научили. Это враг, с которым надо считаться.

– Ну, Красный Петушок будет жить столько, сколько ему предначертано, – сказал я весело, – на зло всем жирным людям; и я все-таки думаю, несмотря на ваши сомнения, Мартин, что могу убить двух, таких, как наш вежливый друг, и даже очень легко.

– Может быть, – сказал Мартин, – но он двигается слишком быстро для такой бочки, какую он собой представляет.

– О, не его я боюсь, – заметил я, – а его плутней и хитрости. Черт возьми! Надо остерегаться такого человека! Но почему он так интересуется мною, чего он от меня хочет – для меня совершенно не понятно.

– Я думал временами, что причиной может быть старая ссора вашего отца, который оставил ее вам в наследство вместе со шпагой, которую вы теперь носите. У Жерве была тяжелая рука, и он имел много врагов… – Мартин зевнул.

Я подумал и нашел это вполне возможным.

– В конце концов, мы должны быть благодарны Мишелю Берру за то, что он спас нас от скуки. Здесь не место для военных людей: мы теперь нужны были бы во Франции. Прекрасная страна, где мы теперь находимся, но скучная. – Он снова зевнул.

– Я не теряю надежды, – ответил я.

– О да, – сказал Мартин, – и я уверен, что какие-то события надвигаются. Не знаю что, но события будут. Моя правая рука чешется так же, как она чесалась перед битвой на Сьене и перед дюжиной других горячих битв. Мне скоро придется принимать участие в опасном деле.

– Тогда я к вам присоединяюсь, как брат, – сказал я ему, отправляясь спать.

Однажды ночью мы были приглашены к Лодоньеру, чтобы снова посоветоваться, насколько будет благоразумным оставить колонию и возвратиться во Францию. Здесь находился, к большому огорчению Мартина, болтун де ла Коста, де Бодьер, угрюмый и решительный, де Мойн с красивым, открытым лицом, веривший в счастливую судьбу, и другие. Много говорили об исправлении судов; делали предположения о вероятности возвращения Жана Рибо; одним словом, было много речей, не принесших никакой пользы. Бледный свет свечей освещал негладкие стены, вытянутое лицо и усталые глаза де Лодоньера и неподвижную физиономию Мартина. Мартин, по обыкновению, молчал, молча сидел все время и я.

Сказать правду, меня раздражали эти собрании, которые уже не были ни новыми, ни интересными с тех пор, как они стали только сборищем, где изливало свои жалобы общество людей, жестоко обманувшихся в своих надеждах: я сидел там совершенно равнодушный к раздававшимся кругом меня голосам и рассеянно устремил свой взор на темное окно, у которого сидел де Лодоньер. Но вот мне показалось, что я различаю на этом темном фоне очертания головы, покрытой широкой, со спущенными полями шляпой. На мгновение я закрыл глаза, и, когда вновь открыл их, призрачный образ все еще находился там, и теперь я уже увидел очертание щеки и странный блеск одного глаза.

Я стал пристальнее всматриваться в окно, но там уже никого не было.

Это меня очень смутило и заставило напряженно думать, кого напоминает этот шпион: уверенности у меня не было, но я сейчас же подумал о Мишеле Берре – это он шпионил за нами. Мысль эта мне самому показалась смешной, но я никак не мог отделаться от нее. Тревога, которую внушал мне этот хитрый жирный человек, вновь охватила меня.

Спустя несколько дней солдат по имени Матиа Меллон подошел ко мне и тихим голосом попросил следовать за ним, так как он имеет кое-что сообщить мне. Этому солдату я оказал услугу еще во времена первой колонии. Это был стройный смуглый человек с жесткими седоватыми волосами, тихого и спокойного нрава. Видно было, что ему очень трудно начать говорить, и некоторое время мы шли молча.

– Оказывается, – сказал он наконец шепотом, – вы имеете здесь двух серьезных врагов, месье де Брео.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Вы имели несчастье оскорбить каким-то образом Мишеля Берра, а это действительно несчастье, так как он не такой человек, который позволит оскорблять себя: у меня имеются достаточные основания утверждать это. Кроме того, вас ненавидит молодой де Меррилак.

– Я уже знаю об этом, тем не менее я вам очень благодарен, Меллон, за предупреждение, – ответил я. – Человек, которому угрожают, долго живет.

Он посмотрел на меня серьезно и покачал головой:

– Как видно, вы не знаете Мишеля Берра. А известно ли вам, что они оба соединились, чтобы сообща действовать против вас?

Я был поражен и заявил, что это ново для меня.

– Я случайно подслушал ночью их разговор. Причины этой вражды, – продолжал он, – я не мог себе уяснить, но у них самые злые намерения по отношению к вам, и я посчитал нужным предупредить вас. Берр – человек коварный. Он сам не выступит – другой будет орудием в его руках. Он, по-видимому, и де Меррилаку не все говорил. Но будьте настороже, берегитесь!

Я снова поблагодарил его, и мы расстались.

Мартин не сделал никаких замечаний, услышав от меня эту новость, а сказал только, что это вполне возможно, но нисколько не меняет положения вещей: мы должны сидеть спокойно и ждать действий наших врагов.

– Зло, – продолжал он, – соединяет людей скорее, чем добро. Преступление связывает их. Истинно бесстрашный человек – это тот, кто имеет чистую совесть и всегда поступает честно с другими людьми.

Его объяснение казалось мне совершенно правильным. Я понял, что злоба этих двух таких разных людей соединила их против меня. Но такой союз, по-моему, имел мало шансов одержать верх над союзом между де Белькастелем и де Брео, основанном на глубокой привязанности и полном доверии.

На второй день после разговора с Меллоном я убедился, что его предположения правильны. У незаконченного бастиона я наткнулся на этих двух заговорщиков, о чем-то серьезно разговаривавших. Увидев меня, де Меррилак вздрогнул и молча стал уходить, а Мишель последовал за ним с мрачным блеском в глазу. Но вскоре он обернулся и поклонился мне со своей обычной почтительностью, осведомившись любезно о моем здоровье.

– Оказывается, вы друг де Меррилака, – начал я, не обращая внимания на его любезность.

– Только знакомый, – ответил он. – Он узнал о моем участии в битве при Сьене, где его отец храбро скончался в одной из самых жарких схваток, и он хотел узнать, не могу ли я что-нибудь прибавить к истории смерти его родителя. К сожалению, я не мог ничего рассказать ему, но молодой человек имеет пристрастие к рассказам о храбрых поступках.

– Итак, он пришел к вам, чтобы услышать о храбрых поступках? – прервал я поток его слов, за которыми хотел укрыться этот жирный плут. – Благоразумный выбор!

Бросив на меня косой взгляд, он с достоинством заметил, что всю свою жизнь провел среди храбрых людей, наблюдал за их действиями и действительно может о них многое рассказать, что он и обещал Меррилаку, которому это так нравится.

Я понял ловкость этого человека, приготовившего почву для последующих переговоров со своим соучастником под таким благовидным предлогом, и невольно улыбнулся.

Выражение недоуменного вопроса появилось в его глазу, а я, продолжая смеяться над ним, оставил его изумленным, растерявшимся, злобным.

Через несколько часов мы с Мартином направились к лесу – нашему убежищу от кислых физиономий и плохого настроения колонистов. Мы проехали несколько лье на нашей лодке вверх по реке, потом сошли на берег в надежде поохотиться на дичь, но долго ходили по лесу без всякого успеха.

К вечеру подул сильный ветер. Он поднялся совершенно неожиданно, и в этот момент лес представлял ужасную картину. Высокие деревья качались и гнулись со страшной силой, воздух наполнился шумом и грохотом от трескавшихся и падающих деревьев, смешавшимися со свистящими звуками от пролетавших над нами оторванных громадных веток. Мартин что-то кричал мне над самым ухом, но я ничего не слышал из-за оглушительного воя бури. Он указал мне на реку, и я стал двигаться по этому направлению, борясь с сильными порывами ветра. Небо было покрыто черными тучами, и в полуосвещенном лесу нам пришлось продвигаться вперед очень медленно. Пройдя некоторое расстояние, я обернулся, чтобы посмотреть на Мартина, и то, что я увидел, остановило биение моего сердца: высокое дерево медленно нагибалось, готовое упасть, одно мгновение оно висело в воздухе, как будто удерживаемое чьей-то сильной рукой, затем оно устремилось вниз со страшной силой. Мартин стоял как раз на его дороге.

Напрасно я кричал – слабый звук, который срывался с моих губ, уносился ветром. Голова Мартин наклонил, защищаясь от порывов ветра, так что он даже и не подозревал о грозившей ему опасности. Но вот он поднял голову, увидел свое опасное положение и сделал прыжок вперед, но было поздно – громадное дерево, летевшее теперь с быстротой молнии, накрыло его своими ветками и повалило наземь.

Крик ужаса замер на моих губах. Между листьями, покрывавшими моего друга, не видно было никакого движения – только ветер трепетал между ними.