Текст книги "Красный Петушок"

Глава XXIV
Письмо умершего

Всю дорогу мои мысли были заняты главным образом отгадыванием, кто может быть автором этого неожиданного письма; все мои догадки не подходили, и в конце моего путешествия я был в таком же недоумении, как и в самом начале.

Адвокат Роланд состарился на службе у знатных окрестных дворян. Он скопил себе небольшое состояние и считался в По человеком со средствами.

В дверях меня встретил лакей в красивой ливрее и повел через небольшую комнату, где сидел клерк за большим столом, в меньшую. Там сидел адвокат, занятый рассматриванием каких-то бумаг. Это был сухой, маленький человек, опрятно одетый, скрывавший свою лысину под черной бархатной шапочкой. Он поздоровался со мною со смесью уважения к моему положению и сознания собственного достоинства.

Я напомнил о письме.

– Ах да, письмо! – сказал он с ноткой упрека в голосе. – Я вас давно жду и считаю, что в нем заключается важное сообщение, хотя я сам не знаю его содержания.

Я объяснил ему причины моего долгого отсутствия. Все еще продолжая выражать своим видом легкий упрек, он выбрал ключ из большого количества лежавших на столе, открыл один из двух больших сундуков, занимавших угол комнаты, и, вынув оттуда одно довольно большого размера письмо, с поклоном передал его мне. К своему изумлению, я увидел, что оно было адресовано мне моим отцом: «Моему сыну Блезу де Брео, когда ему исполнится 25 лет».

Первым моим побуждением было сейчас же сломать печать и тут же ознакомиться с его содержанием; но вторая, более хладнокровная мысль убедила меня, что лучше прочитать письмо после. Поблагодарив Роланда за его аккуратное ведение моих дел, я намеревался уже уйти, когда он сообщил мне, что мои арендаторы продолжали в мое отсутствие платить арендную плату и что, за вычетом всех расходов, мне причитается некоторая сумма. Я еще раз поблагодарил его и просил пока оставить деньги у себя, так как я еще имел значительную часть той суммы, которую я получил на «Донне Марии».

Проехав около двух лье по направлению к дому, я остановился, привязал лошадь к дереву и, сев у края дороги, стал читать письмо отца.

День был яркий и теплый. Солнце приятно грело мою спину, когда я здесь сидел и слушал – так мне казалось – голос горячо любимого человека.

Письмо было датировано за четыре дня до смерти моего отца; я припомнил, что в это время он ездил в По. После возвращения он слег в постель, чтобы уже больше не подниматься. Глаза мои наполнились слезами при мысли о нем.

В письме было написано следующее:

«Мой любимый сын!

Уверенный в близкой смерти, я пишу это письмо. Я должен тебе сообщить об очень важном, от чего до сих пор считал благоразумным, по разным причинам, воздержаться. Но все по порядку. Я считаю необходимым, чтобы с самого начала для тебя было все ясно, поэтому я раньше расскажу, каким образом сокровища Беннони оказались в моем владении».

Можете себе представить мое изумление при чтении этих слов. Мгновенно я увидел перед собою прогалину в лесу и свирепое лицо жирного Мишеля; я почувствовал прикосновение шнура к моим вискам. Я торопливо снова принялся читать со все возрастающим изумлением.

«Это произошло незадолго до падения Сьена, когда, возвращаясь из экспедиции на юг, мы штурмом взяли обнесенный стеной город, в котором жила семья Беннони. Испанцы заняли его небольшими силами, но не в состоянии были защищать его, так что сражение не продолжалось и трех часов, как мы уже расположились на стене и через час совершенно очистили город от испанцев. Моя рота должна была ночью нести караул; разместив солдат по местам, я возвращался мимо замка, который был очень стар и приходил в разрушение. Я как раз проезжал мимо той части, где в это время жила семья Беннони. Она находилась в глубине, на некотором расстоянии от улицы, и с одной стороны к ней прилегала рощица темных поникших деревьев; кроваво-красное отражение солнечного заката в окнах придавало ей особенно уединенный и жуткий вид. Подъехав к воротам, я залюбовался прекрасной резьбой над каменной аркой – никто не может превосходить итальянцев в этом искусстве.

Занятый этим, я вдруг услышал раздавшийся из дома пронзительный женский крик. Сойдя с лошади, я побежал по выложенной каменными плитками тропинке к полуоткрытыми дверям, ведущим в большую, с панелями из черного дерева комнату, тускло освещенную большими окнами. Вытянувшись, у самых дверей лежал стройный средних лет человек с нежными чертами лица, уже начавшими коченеть; тут же под массивным столом лежал мертвым простой малый в изорванной одежде; кинжал с золотой рукояткой – тот самый, который я теперь ношу, торчал у него в груди. Широкая лестница вела в верхний этаж, и у подножия ее красивый юноша с зажатой в руке обнаженной шпагой умирал от зияющей в боку раны. Наверху слышны были звуки борьбы и хриплый, сердитый голос. Когда я стал подниматься по ступеням, снова раздался тот же женский крик, полный смертельного ужаса. От лестницы тянулся длинный коридор, с обеих сторон которого было много дверей, ведущих в комнаты. Одна из них была открыта, к ней я и побежал изо всех сил.

Войдя в комнату, я увидел женщину лет тридцати пяти. Два человека старались вырвать у нее кожаный мешочек. Раньше чем я успел крикнуть, высокий, худой, гнусной наружности малый, по-видимому уставший от борьбы, вытащил свой меч и без предупреждения вонзил его в ее тело. Она упала на пол без единого звука. Второй, громадный негодяй, очень жирный, с черной повязкой на глазу, отступил назад и с презрением посмотрел на своего товарища. Он хотел что-то сказать, но я прервал его своим возгласом.

Услышав мой крик, они схватились за шпаги и пошли мне навстречу. Жирный двигался с удивительной для своей громадной фигуры быстротой, но мне не стоило больших усилий расправиться с ними. При первом ударе я ранил в руку высокого: он выронил оружие и выбежал из комнаты; а после трех ударов я обезоружил его товарища, хотя он недурно фехтовал. Когда я подался назад, чтобы нанести последний удар, он повернулся и побежал к дверям за первым. Я не стал преследовать их, а пошел к раненой женщине, но мне уж там нечего было делать – она еле дышала и не могла говорить; когда я подошел, она протянула мне кожаный мешочек и посмотрела на меня умоляющим взглядом прекрасных глаз. Я не сомневался, что это была хозяйка дома; она была очень красива и богато одета; одежда на ней была разорвана на руках и плече. Положив данный мне мешочек в дублет, я отнес ее, уже мертвую, на резную деревянную кровать, стоявшую в одном из углов комнаты, и отправился в свою часть.

Ночью, уединившись, я высыпал содержимое мешочка на стол, и, к моему изумлению, там оказалось большое количество всевозможных драгоценных камней: бриллианты, рубины, изумруды и другие, менее ценные, разной величины и формы. Я решил, что они представляют громадную ценность, в чем ты убедишься сам, так как они остались в таком же виде. Всю ночь я думал, что мне делать с этим сказочным богатством, неожиданно попавшим ко мне; другие, не задумываясь, воспользовались бы этим, но Брео всегда получали свою выгоду только в честной борьбе, а это попало ко мне случайно и, очевидно, принадлежало роду тех покойников, которые теперь лежали в замке. Преувеличенное понятие о чести, скажешь ты? Но такое понятие и отличает честного человека от негодяя.

На следующее утро, взяв с собой людей, я похоронил семью Беннони в тени мрачной рощицы, прилегающей к дому. Затем я стал наводить справки, нет ли каких-либо родственников их, но жители города были враждебны и не сказали бы, даже если бы и знали. Я обыскал весь город, но убийц не отыскал: они исчезли, как будто земля их проглотила, хотя я имею основание думать, что они живы до сих пор.

В течение нескольких лет, во время итальянской кампании, я разыскивал наследников Беннони, но безуспешно. По возвращении во Францию я возобновил свои розыски посредством писем, но также безуспешно, пока наконец недавно я не получил письмо от их бывшего секретаря, который одновременно был и наставником юноши. Он сообщил мне всю историю этой семьи и заключил письмо тем, что эта семья была совершенно истреблена во время войн последних сорока лет. Таким образом, я решил, что эти сокровища могут принадлежать мне, как и кому-либо другому, и стал думать, как бы получше использовать их.

Два раза за время моего владения этими сокровищами я подвергался предательскому нападению: один раз – во время охоты с адмиралом де Колиньи, когда стрела, пущенная сзади меня из самострела, задела только мой дублет, и второй раз на улице Парижа, когда на меня напали двое бродяг и я избегнул смерти только благодаря быстроте моего глаза и силе руки. К несчастью, я убил обоих, так что не было возможности узнать, кто руководил ими. Вчера я долго был у великого камня Брео, который, как ты знаешь, по преданию, служил алтарем у какого-то древнего народа; а сегодня я заметил, что земля на большом расстоянии вокруг него разрыта и видны следы двух человек, одного, очевидно, тяжеловесного. Как видно, те двое негодяев еще не отказались от розысков.

А теперь, мой дорогой сын, я должен тебе сказать, к каким выводам я пришел. Я часто замечал, что неограниченное богатство в молодости ведет к распущенной жизни и лени в возмужалом возрасте; оно не ведет ни к чести, ни к славе, ни к дальнейшему увеличению богатства; между тем как бедный, единственное состояние которого только его шпага, если только в его жилах течет хорошая кровь, будет сам добиваться славы, богатства и всяких успехов. Как тебе известно, я посвятил последние три года твоему воспитанию и надеюсь, что сделал из тебя скромного и способного юношу. Ты обладаешь сильным телом, прекрасно владеешь шпагой, и я решил скрыть от тебя, что ты будешь обладать таким большим состоянием, и предоставить тебе возможность развивать свои таланты в трудных условиях жизни, пока тебе не исполнится двадцать пять лет, когда ты уже будешь иметь достаточно опыта, чтобы благоразумно распоряжаться своим богатством.

Некоторое время тому назад я рекомендовал тебе разыскать Мартина Белькастеля, моего старого друга, и научиться у него, чему только сумеешь, так как он в высшей степени честный и храбрый человек. Если ты не сделал этого до получения моего письма, то я еще раз советую тебе постараться сделать его своим другом. Обращайся к нему, если тебе нужен будет человек спокойный и опытный. Дели с ним все, что ты имеешь.

Еще одну вещь я возлагаю на тебя, мой милый Блез. Если один из сыновей графа Марселя де Флаго (не Этьена, а его кузена) захочет драться с тобой, то прошу тебя принять его вызов ради меня. Мы с ним поспорили и решили драться, но он заболел жестокой лихорадкой и за день до нашего поединка умер. Как видишь, мы обязаны дать им возможность восстановить свою честь.

Мы, Брео, с самого начала собирали рубцы, удары и прославились этим больше, чем богатством; поместья же наши с каждым поколением все уменьшались. Надеюсь, что ты используешь сокровища Беннони, чтобы возвратить Брео прежнее благополучие. Но это ты сам решай.

Драгоценности Беннони ты найдешь в шлеме Жана де Брео, который висит на дверях оружейной».

Тут-то я вспомнил странные жесты моего отца, когда я его застал ночью у дверей оружейной за несколько дней до смерти. Какой я был олух тогда, что не обратил на это внимания! Я стал читать последние строки:

«Это была тяжелая работа для руки, привыкшей больше к шпаге, чем к перу, и боюсь, что я на ней слишком долго задержался. Итак, прощай. Умирая, я сожалею только об одном – что расстаюсь со своим горячо любимым сыном.

Твой отец Жерве де Брео».

Когда я прочел эти изумительные слова, меня охватила печаль: мой добрый отец заботился обо мне даже в предсмертных мучениях.

Затем после печальных размышлений я вернулся к моему настоящему положению. Сложив письмо, я положил его в дублет, вскочил на лошадь и помчался галопом прямо домой.

Мартин был в оружейной и шагал взад и вперед в глубоком раздумье, когда я ворвался к нему с удивительной новостью. Я дал ему письмо моего отца. Он читал его спокойно до места, где упоминалось о нем, и здесь я заметил подозрительный блеск в его глазах.

– Это на него похоже! – воскликнул он сухо.

Я снял старый шлем Жана де Брео и нащупал внутри что-то мягкое, действительно оказавшееся кожаным мешочком. В то время как я его открывал, Мартин запер двери оружейной. Когда я опрокинул мешочек над столом, оттуда посыпалась такая масса сверкающих, ярких, драгоценных камней, что я был совершенно ослеплен; даже Мартин вышел из своего обычного спокойствии и был потрясен увиденным.

– Вы богаты, Блез! – закричал он радостно.

– Нет, мы оба богаты, – ответил я.

Мартин улыбнулся и покачал головой.

Глава XXV
Мы готовимся свести счеты

В течение нескольких дней мы с Мартином тратили много времени на рассматривание драгоценностей Беннони, делали разные предположения об их стоимости, но были так не сведущи в этих делах, что наша оценка впоследствии оказалась гораздо ниже действительной их стоимости.

– Черт возьми! Теперь, когда я богат, – сказал я Мартину, сидя однажды ночью в оружейной, – надеюсь, что мне нетрудно будет убедить графа де ла Коста, что я подходящая партия для его племянницы.

– Не сомневаюсь, что это поможет, – согласился Мартин, – к этому следует еще прибавить ваш старинный и славный род, вашу храбрость и рыцарский дух, на что я обращу внимание де ла Коста в надлежащее время.

Слова Мартина смутили меня, и, чтобы скрыть это, я воскликнул:

– Но ведь в Бордо речь шла о богатстве…

– Истинное богатство человека в его сердце, – ответил Мартин. – Возьми своего отца, мой мальчик! Всю свою жизнь он едва ли имел два пистоля в своем кошельке, между тем он был храбрый, любезный, добрый, решительный человек.

Он вздохнул и глубоко задумался.

На следующее утро я намекнул Мартину, что нам пора было бы отправиться в Париж, для того чтобы продать драгоценности и наконец узнать размер нашего богатства.

– И сделать предложение де ла Коста, немедленно жениться и быть счастливым, а, Блез? – .улыбнулся Мартин. – Нет, дорогой мальчик! Разве вы забыли, что мы назначили назавтра свидание с де Гуржем?

На следующее утро около полудня прибыл этот самый Доминик де Гурж, беспечный и любезный, в красивом зеленом платье, верхом на белой лошади.

– Эй, мои друзья! – крикнул он громким, веселым голосом, проезжая мост через ров. – Я здесь, как и обещал.

За столом, когда язык де Гуржа несколько развязался от вина, он без всякого предисловия стал излагать задуманный им план.

– Я советовался с друзьями и соседями моих владений, людьми всех сословий, и они все того же мнения, что и я: такое насилие не может быть больше терпимо. Эти кровожадные испанские собаки в конце концов превзошли самих себя. Я распорядился, чтобы продали мои поместья, и на вырученные деньги я снаряжу три корабля – думаю, что этого будет достаточно – солдатами и артиллерией. С тремя хорошими судами я сумею произвести большие опустошения среди подлых убийц. Ну, что вы скажете об этом проекте?

– Хорошо! – закричал я с энтузиазмом. – Но и я должен участвовать в расходах.

– Можете, если имеете желание, – сказал Доминик де Гурж.

– Я думал кое-кого заинтересовать этим, – сказал Мартин, – но надо действовать секретно, не торопясь, под видом мирных целей. Если это дойдет до ушей дворян, окружающих королеву-мать, то они не дадут нам уехать.

– Тогда, – сказал де Гурж горячо, – мы уедем наперекор им!

– Нет, мы должны быть благоразумны, мой милый Доминик, – ответил Мартин, смеясь над его горячностью. – Как вам известно, они могут разбить все наши планы, поэтому надо перехитрить их. Давайте подумаем о возможностях устроить это дело.

– Я думал о трехстах солдатах, – заметил де Гурж.

– Слишком много для обыкновенной экспедиции, – возразил быстро Мартин.

– Кроме того, – сказал я, – я обещаю снабдить нас пятьюстами солдатами через три дня после того, как мы высадимся на берег в указанном мною месте.

– Вот это великолепная идея! – воскликнул Мартин. – Сатурион, а? Да, Доминик, я думаю, что Блез выполнит свое обещание, так как он в большой милости у этого вождя дикарей, и они храбрые воины, опытные в ведении войны в джунглях. Не правда ли, Блез?

– Во всем мире нет более храбрых людей, чем эти крейки, хотя они понятия не имеют о наших способах борьбы и в случае сражения им надо предоставить сражаться по-своему.

– Мы можем объявить, что наша экспедиция отправляется на борьбу с торговлей невольниками, – сказал Мартин. – Такой слух оправдал бы то, что мы берем с собой сто пятьдесят солдат, много пушек и амуницию.

За завтраком мы снова обсуждали это дело. Де Гурж покинул Брео, горя энтузиазмом, надеясь, что наши планы осуществятся не далее как через три месяца. Но этого не случилось; только через полтора года мы сели в Бордо на суда и пустились в наше путешествие.

Ход событий был таков.

На следующий день после отъезда де Гуржа мы отправились в Париж. Сокровища Беннони лежали в моем дублете в том же кожаном мешочке. Два дни мы провели в имении Белькастеля. Оно оказалось небольшим, но очень красивым; дом, построенный отцом Мартина, был маленький, но уютный. Имение Белькастеля, как объяснил Мартин, давало ежегодный доход, вполне достаточный для его скромных потребностей, и он был очень доволен, что мог передать скучные обязанности ведения хозяйства своему управляющему, который уже в течение многих лет прекрасно справлялся с этой работой. Два дня жизни в этой мирной обстановке очень надоели и мне и Мартину, тем более что я имел при себе громадное состояние, которое хотелось поскорее поместить в безопасном месте. На третий день мы отправились в Париж и приехали к назначенному времени.

Первым моим действием было послать Николая к де ла Коста и осведомиться, когда я могу представиться ему, а также передать привет Марии. Он возвратился с взволновавшим меня ответом, что дядя и племянница уехали в одно из имений на юг и их ждут не скоро в Париже. Я с горечью проклинал де ла Коста, так как видел в этом отъезде злой умысел – разъединить меня с любимой девушкой. Мартин смеялся над моим нетерпением, а я страшно злился, что его еще больше забавляло.

После того как я выспался, настроение мое улучшилось, и мы с Мартином отправились к известному ювелиру Фору, которому можно было доверить. Это был высокий человек с выражением любопытства в глазах. Он повел нас в небольшую комнату, откуда вела дверь в другую, побольше, которая была полна работавшими мастерами и учениками, сидевшими на длинных скамьях. Узнав, по какому делу мы пришли, он прикрыл дверь и попросил показать драгоценности. Он долго рассматривал содержимое мешочка, поворачивал их своими тонкими пальцами, тщательно изучал их через какое-то странное стекло, находившееся у него в одном глазу.

– Господа, – сказал он, наконец, – за эти драгоценности вы можете выручить громадное состояние. Оценить все это – довольно трудная работа, на это потребуется не меньше недели. Я тем не менее могу взяться за нее и сообщу вам мою оценку; если сумма эта удовлетворит вас, я возьму эти драгоценности за назначенную мною цену.

Мы согласились на это и стали уходить. Перед уходом я выбрал между драгоценностями большой рубин с прекрасным блеском для подарка Марии и заставил Мартина взять себе безукоризненный изумруд, вставленный в кольцо; кольцо изображало дракона с изумрудом на голове и золотыми когтями. Он взял его неохотно, хотя очевидно было, что он восхищается им.

В течение нескольких недель я жил в Париже, не видя любимой девушки и ничего не слыша о ней. Я предпринимал экскурсии по городу и с каждым днем все больше знакомился с его улицами и переулками. Они меня притягивали и в то же время отталкивали. Под веселой наружностью чувствовалось или отгадывалось множество интриг и злых умыслов; но я был осторожен, держал язык за зубами, не вступал в споры и имел шпагу в ножнах. Большую часть времени я проводил в обществе Мартина, и некоторые из его друзой стали также и моими. Терпеливо продолжал я ждать возвращения Марии.

Наконец они прибыли. Мне хотелось, чтобы Мартин сразу же представил меня графу де ла Коста и чтобы он, заменяя моего отца, просил руки его племянницы. Таким образом, Николай опять отправился туда и пришел с ответом, что де ла Коста будет рад принять нас на следующий день. Снова я стал ждать, находясь по очереди то в веселом, то в мрачном настроении; но так как всему бывает конец, желанный час наступил.

Когда мы пришли к де ла Коста, лакей доложил о нас и ввел к нему. При первом взгляде дядя оказался точной копией того де ла Коста, который погиб в пустыне Нового Света, но при более близком знакомстве оказалось, что он скуп на слова, в то время как тот был болтлив, и груб в обращении, погибший же его брат был вежлив и приветлив. Некоторое время мы говорили о безразличных вещах, и в это время де ла Коста бросал на меня острые, пронизывающие взгляды. Затем Мартин удалился с ним к оконной нише и приступил наконец к важному для меня разговору, предоставив меня самому себе. Когда они возвратились ко мне, я ничего не мог прочесть на их лицах: Мартин был серьезен, как всегда, а выражение лица де ла Коста было непроницаемо. В высшей степени церемонно он благодарил меня за мое участие в спасении его племянницы и был так милостив, что послал за нею, когда я осведомился о ее здоровье.

Она вошла в комнату такой легкой походкой, что, казалось, ее маленькая ножка не касалась пола; ее милое лицо выражало столько счастья, что я был вполне вознагражден за длинные недели одиночества и сомнений. Мы с трудом держали себя с достоинством в присутствии старших, благоразумно называя друг друга «мадемуазель» и «месье», но ее глаза говорили мне все то, что я так хотел знать. Когда я поднес ее руку к своим губам, я почувствовал успокаивающее пожатие ее нежных пальчиков. Некоторое время мы говорили натянуто о вещах, которые нас мало интересовали, а затем, слишком быстро для меня, Мартин и я должны были откланяться.

– Граф де ла Коста ничего не имеет против вашего сватовства, – сказал мне Мартин, когда мы пришли домой, – но он предпочитает, чтобы вы ждали до вашего благополучного возвращения из экспедиции, которую мы намереваемся предпринять. Если вы и Мария будете того же мнения, то он даст свое согласие и передаст ей наследство ее отца, которое до сих пор находилось на его попечении. Я знаю, что это горькая пилюля, Блез, но граф де ла Коста имеет преимущество…

– Небольшое оправдание! – прервал я его. – Я ему не нравлюсь…

– Нет, Блез, я думаю, дело не в том, что вы ему не нравитесь, а в том, что есть другой, который ему нравится больше.

Моя рука инстинктивно схватилась за рукоятку шпаги. Мартин заметил это.

– Нет, мой сын, этого никогда не будет, – сказал он.

Таким образом, я должен был согласиться с настоящим положением вещей.

Через несколько дней ювелир Фор вручил мне деньги за проданные драгоценности Беннони. Для французского дворянина высокого ранга эта сумма представляла бы благосостояние, для бедного же гасконца это было громадное богатство.

Два раза в течение года я посетил Брео, где плотники и каменщики работали над теми постройками, которые я решил воздвигнуть; они работали по указаниям опытного управляющего Мартина, которого он мне предоставил на это время. Еще два раза я отлучался из Парижа по делам, касающимся нашей экспедиции. Пять раз Доминик де Гурж приезжал в Париж советоваться с Мартином и со мною. Продажа его поместий затянулась, и он получил гораздо меньше денег, чем думал, так что Мартин, я и некоторые его друзья дали необходимую сумму, чтобы закупить и снабдить всем необходимым суда для нашей экспедиции.

В течение этих месяцев я ни разу не видел Марию одну, всегда кто-нибудь присутствовал при нашем свидании: или ее бабушка графиня Матильда, или ее горничная – угрюмая старая дева, а иногда и сам граф де ла Коста. Все мои ухищрения не помогли обмануть их бдительность. Случайное прикосновение, брошенный украдкой взгляд любви – вот вся наша радость.

Наконец, к концу 1567 года получилось давно ожидаемое извещение из Бордо от Доминика де Гуржа о том, что мы отправимся через две недели. Я об этом сообщил Марии при свидании.

Она ничего не сказала, но ее милые глаза наполнились страхом. Граф де ла Коста, казалось, был очень заинтересован нашей экспедицией и задал мне ряд вопросов. Хотя он был нашей веры, но я ему ничего не сказал об истинной цели нашего предприятия.

Тогда же я решил повидать Марию одну перед отъездом из Парижа.

Через два дня, когда я ужинал в гостинице «Храбрые рыцари», пришел Николай и передал мне записку, в которой была одна только строчка: «Приходите в сад ночью в девять. М.».

Я был в восторге и наградил Николая золотой монетой.

В девять часов Мария была в моих объятиях, и я уже тогда высказал все те слова любви, которые были против моей воли заточены в моем сердце.

– Но почему ты должен оставить меня, Блез? Зачем возвращаться в эту дикую страну, где пролито столько крови наших соотечественников? Я боюсь за тебя. Ты любишь славу больше меня?

– Нет, моя дорогая! Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего. Но ты также знаешь, что честь моя задета и я должен отправиться.

– Да, ты должен. Я буду тебя ждать, – сказала она бодро. – Возвращайся ко мне таким же храбрым и честным, каким уходишь.

Через две недели мы отплыли из Бордо, чтобы выполнить данное обещание – отомстить.