Текст книги "Красный Петушок"

Глава XIX
Бегство в лес

До сих пор нам везло в том, что наши противники были вооружены только шпагами и мечами; но скоро я увидел на некотором расстоянии направлявшихся к нам солдат: одного с мушкетом и двоих с самострелами. В данном случае самое лучшее фехтование в мире не спасло бы нас.

– Мушкет и самострелы, Мартин! – воскликнул я. – Наши шпаги будут бесполезны против них.

– Но мы имеем еще ноги, – сказал Мартин, не отворачивая лица от врагов. – Отступайте, как это делаю я.

Мы начали медленно отступать, отбиваясь от атакующих нас четырех испанцев. Вот была работа! Пот градом катился по моему лицу и застилал глаза, так что два раза я лишь каким-то чудом спасся от смерти. Наши противники порядком устали, но все преимущество было на их стороне – их было вдвое больше. Мартин, как всегда казавшийся сделанным из железа, не ослаблял ярости своей борьбы, бросаясь на врагов с тем пылом, который меня так восхищал в нем; он не давал им передышки, заставляя все время защищать свою жизнь. Три раза они сбивали его лезвие тяжестью своей стали, но раньше, чем они могли использовать свое преимущество, это. смертоносное острие уже опять сверкало перед их удивленными взорами. С молниеносной быстротой бросился он на них – три великолепных удара, и при третьем его лезвие обагрилось кровью. Раздался громкий крик, мелькнуло падающее тело – стало одним врагом меньше. В это время мушкетер занял более удобную позицию, а стрелки побежали вперед, чтобы взять нас с фланга.

Мы очутились во дворе дома де ла Коста и увидели между ним и соседним строением тропинку, по которой можно было спастись.

– Вылазка! – закричал Мартин.

Мы опять стали подвигаться вперед и так бешено размахивали шпагами, что испанцы вынуждены были отступить. Прогнав их назад шагов на двенадцать, Мартин подал сигнал, и в три прыжка мы были за углом дома, куда не достигали ни огонь мушкета, ни стрелы и откуда мы помчались во весь опор по направлению к месту нашего спасения – к лесу. Когда мы карабкались по стене, раздался выстрел из мушкета, и пуля зарылась рядом со мною в стене; в то же мгновение тяжелая стрела со свистом пронеслась мимо Мартина, в то время как другая, не задев нас, пролетела над нашими головами. Через минуту мы уже были в знакомом мраке леса, совершенно невредимы, если не считать нескольких незначительных царапин. Мы направились к реке. Позади раздавались яростные крики наших преследователей. Свирепая, презрительная улыбка появилась на лице Мартина, когда они стали перекликаться друг с другом, кружась в кустарниках, находившихся между фортом и лесом.

Пока они там путались, мы, не теряя времени, спешили к реке, осторожно и молчаливо двигаясь среди спутанных кустарников и похожих на сваи корней; как привидения, мы скользили по просекам. Искусство охотиться, которому мы научились у наших друзей-дикарей, теперь пригодилось нам. Продолжая таким образом свой путь, я увидел сквозь чащу впереди нас Марию и де Меррилака, пересекавших небольшую поляну. Мартин улыбнулся, увидев их. Слышно было, как Мария плакала, а де Меррилак то старался ее утешить, то боязливо оглядывался вокруг. Они напоминали заблудившихся в лесу детей. Позади слышны были крики обманутых нами преследователей, о которых я совсем забыл от радости, когда увидел любимую девушку.

– Хорошо, что мы их нашли, – зашептал Мартин. – Какой-нибудь случайный прохожий мог бы их заметить на открытом месте, а испанцы, как гончие, чуют запах крови. Эти кровожадные собаки разделались бы с ними быстро.

Я содрогнулся при этой мысли. Через минуту мы их нагнали. Мария перестала плакать и бросилась ко мне с радостным криком и сияющей улыбкой, напоминавшей солнце, пробивавшееся сквозь тучи. Лицо де Меррилака перекосилось от страдания, когда он это заметил…

– Блез! Блез! Я думала, что они убили вас! – воскликнула она и опять начала плакать.

Я успокаивал ее, как только мог, и, полагаю, довольно неуклюже; через некоторое время, перестав плакать, она со страхом спросила меня о своем отце. Я сразу ничего ей не ответил, и она прочла правду в моем молчании. Она еще сильнее заплакала, и я осторожно сказал ей, что ее отец умер, мужественно умер! Я не стал распространяться о подробностях его смерти, решив подождать более удобного момента.

– Вы ранены, Блез! – закричала она вдруг, показывая на кровавое пятно на моем плече.

– Нет, это только царапина, – ответил я.

Ее прикосновение к моему плечу было мне далеко не неприятно.

– Мы должны побыстрее выбраться отсюда, пока испанцы не настигли нас. Если бы у нас была лодка…

– Я пойду поищу, – сказал Мартин, решительно поворачиваясь, чтобы пойти обратно.

– Идти по этой дороге – верная смерть, – заметил де Меррилак, – кроме того, мы не видели ни одной лодки, когда проходили вдоль реки, у которой кишат испанцы, как пчелы вокруг горшка с медом. Без сомнения, они захватили все лодки, чтобы разыскивать убежавших.

– Тогда мы должны использовать свои ноги, – сказал Мартин. – Нельзя терять времени. Вы, Блез, ведите, а я составлю арьергард.

Таким образом мы очутились лицом к лицу с дикой пустыней – одна женщина и трое мужчин, без съестных припасов, с единственными ресурсами – нашим умом и шпагами. Слабая надежда на то, что нам, быть может, удастся благополучно выйти из этого положения, несколько поддерживала нас.

Целый день мы с трудом двигались в джунглях по вьющимся растениям, кустарникам и валежнику, время от времени возвращаясь обратно при встрече с затопленными низменностями, отыскивая новые дороги, если старая оказывалась неудачной. Сырая земля испарялась от знойного солнца: мы были мокры от пота, истощены от трудного путешествия. Тучи насекомых не давали нам покоя. В течение всего дня мы не слышали ни одной жалобы от Марии, храбро следовавшей по моим следам: даже Мартин похвалил ее за мужество. По возможности я облегчал ей дорогу, но этот день сильно сказался на ее нежном теле. Два раза мы слышали голоса испанцев у реки, но оба раза благополучно избегли их. К заходу солнца Мартин объявил привал. Мы были на расстоянии пяти лье от форта и решили, что нам теперь нечего опасаться рыскающих по лесу испанцев.

Мы легли спать голодными, не разводя огня из боязни, что он может выдать наше местопребывание. Мы закутали Марию в ее плащ, который я нес всю дорогу, и сделали все возможное, чтобы она не так сильно чувствовала росу и ночной холод: каждый из нас по очереди стоял на страже в то время, как остальные лежали на мокрой от дождя земле – жалкие, несчастные, как бездомные собаки, временами засыпая тревожным сном и просыпаясь со страхом: не настигли ли нас враги? Это была бесконечная тревожная ночь; в окружавших нас джунглях все время раздавались какие-то странные звуки, треск валежника, таинственные шорохи, а один раз показались блестящие золотистые глаза какого-то зверя.

Как только стало светать, мы с облегчением поднялись с нашего твердого ложа; Мария спала очень мало, каждый мускул у нее ныл от вчерашнего дня и тревожной ночи; де Меррилак был не в лучшем состоянии; я же чувствовал себя хорошо, так как так же, как и Мартин, привык к такого рода путешествиям. Тем не менее мне кажется, что во всем мире нельзя было найти людей, которые были бы в таком беспомощном, отчаянном положении, как мы, с нежной, хрупкой женщиной среди нас.

Завтрак наш состоял из немногих ягод, которые нам удалось найти, – довольно скудная пища для тех, кому предстоял день ходьбы. Я выразил опасение, что Мария не в состоянии будет идти дальше, однако она запротестовала.

– Давайте, Блез, поищем лодку, – сказал Мартин. – Может быть, нам удастся найти лодку крейков, спрятанную где-нибудь здесь вблизи. Месье де Меррилак останется здесь с мадемуазель Марией. Вы ищите вдоль маленьких речек, где дикари обыкновенно прячут свои лодки, а я буду держаться большой реки. Вы, месье Меррилак, оставайтесь на этом самом месте – оно безопасно и хорошо скрыто со стороны реки. Здесь мы вас будем искать по возвращении.

Де Меррилак выразил желание сделать все, что он сумеет для общего благополучия, но Мартин не изменил своих распоряжений. Когда все было условлено, мы отправились вместе, а затем разошлись в разные стороны. Некоторое время я следовал по поворотам и изгибам многочисленных речонок, но безуспешно; затем широкими шагами направился назад к месту, где остались Мария и де Меррилак. Мартина я не видел и надеялся, что он возвратился раньше меня с хорошими вестями. Больше по привычке, чем намеренно, я приближался к поляне с той осторожностью, какую я приобрел за время проживания в пустыне, где опасность подстерегает из каждого куста и за каждым деревом. Когда я посмотрел на поляну, сердце мое замерло.

Она была пуста!

Придя в себя, я заметил, что земля на ней разрыта и растоптана, как будто здесь происходила жестокая борьба. Я стал разыскивать какие-нибудь признаки, могущие объяснить мне отсутствие моих товарищей по несчастью, и вскоре же заметил тусклый блеск металла в кустарнике в некотором отдалении и темную, скорченную, неподвижную фигуру. Забыв об осторожности, я поспешил туда и уже через секунду стоял у неподвижного тела Роже де Меррилака. Я опустился на колени и стал бешено трясти его, как бы желая вытрясти из его неподвижных губ что-нибудь о Марии. Весь в ранах, окровавленный с ног до головы, он не подавал признаков жизни. Я понял, что он храбро умер в неравной борьбе.

Я побежал к пруду, который, как я припомнил, находился недалеко между деревьями, и принес воды, сколько мог зачерпнуть руками. Когда я плеснул ему воду в лицо, он открыл глаза и печально посмотрел на меня.

– Это был Мишель Берр… жирный Мишель… со своими испанцами, – приподнявшись, зашептал он дрожащим голосом, который я вначале едва мог расслышать. – Это он так постарался. Он схватил Марию… она убегала… бедная, трепещущая птичка… но они поймали ее… – Его голос усилился. – Эти собаки!..

– Куда они ушли? – спросил я резко.

Он слабо покачал головой.

– Мишель Берр… этот подлый предатель… он обещал Марию мне… за помощь против вас… я думаю, что это не ново для вас… Я не хотел ей зла, Брео… Это он, жирный Мишель… привел испанцев в форт… – Он с трудом перевел дыхание и должен был остановиться, чтобы отдохнуть. – О, простите меня, Брео… я умираю и не хотел бы, чтобы вы меня ненавидели… Я с ума сошел от любви… ревновал ее к вам… О да, она любит вас… она сказала мне об этом сегодня…

Он умолк и опустился на землю, но я снова поднял его.

– Я раскаиваюсь, что действовал против вас с таким… таким негодяем, как Мишель Берр, – продолжал он, запинаясь, – но я любил ее… так же, как и вы… Они напали на меня врасплох… и, пока я обнажил шпагу, они меня два раза проткнули. Я крикнул Марии, чтобы она спасалась бегством… но громадный черный испанец поймал ее раньше, чем она сделала шагов двенадцать. Я сражался, как мог… их было восемь… а жирный Мишель стоял позади них и смеялся… этот дьявольский предатель!.. Я запятнал честь своего рода… благородного рода… – При этом слышна была большая печаль в его слабом голосе. – Я хотел бы, чтобы вы меня простили, Блез де Брео… за несправедливость, которую…

Горячие слезы обожгли мои глаза; антипатия, которую я чувствовал к нему до сих пор, к этому красивому, молодому человеку, умирающему в чужой стране, так далеко от своей родины, исчезла из моей души. Я взял его окровавленную руку, пожал и кивнул: говорить я не мог – какой-то комок подкатил к горлу и душил меня. Он улыбнулся на мой кивок и слабо ответил на мое пожатие.

– Скажите Марии… что я хорошо умер!

Он закрыл глаза, и я подумал, что уже наступил конец, как вдруг он снова открыл их.

– Позади вас, Брео! Защищайтесь! – закричал он с большим усилием.

Струя крови хлынула изо рта, и он упал замертво.

Обернувшись, я увидел бежавших ко мне людей; через минуту они бросились на меня. Я лежал под ними, отбиваясь, стараясь вытащить кинжал (шпага моя находилась в нескольких шагах от меня), но безуспешно.

Чья-то рука сильно нажала на мое плечо. Я приподнялся и, всадив в нее зубы, почувствовал во рту вкус свежей соленой крови и услышал резкий крик одного из нападавших. Я отбивался зубами, плечами, локтями, кулаками, но наши силы были не равны.

Одну или две минуты спустя я почувствовал тяжелый удар по голове, ослепительный блеск сверкнул перед моими глазами, затем наступил мрак забвения.

Очнувшись, я увидел, что все еще нахожусь на той же небольшой поляне. Голова моя пылала, руки, при попытке двинуть ими, оказались связанными. Недалеко от меня лежало тело де Меррилака, наполовину скрытое листьями. Позади него небольшая группа испанцев, человек семь-восемь, играла в кости на разостланном на земле плаще; высокий, дородный солдат со свирепым взглядом упражнялся моей шпагой. Я стал размышлять, насколько, конечно, мог в моем состоянии, о возможном выходе из того ужасного положения, в котором находился. Ноги мои были свободны, и я высчитал, что единственный способ побега – это медленно двигаться к кустарникам. Я надеялся перехитрить своих врагов, пользуясь превосходным знанием этой местности. Я стал двигать ногами с крайней осторожностью и продвинулся на несколько дюймов в желанном направлении. Затем я полежал без движения: пылкие игроки, сидевшие на плаще, не обратили на меня внимания.

Я повторил это несколько раз и дюйм за дюймом успешно приближался к цели. У меня появилась уже надежда на освобождение, но ей не суждено было осуществиться. Внезапно раздался крик упражнявшегося в фехтовании солдата, и он побежал к тому месту, где я лежал. Скоро к нему присоединился еще один, и они смотрели на меня, злобно скаля зубы. Я бросал яростные взгляды и думал, с какой быстротой эти наглые улыбки заменились бы другими, будь у меня свободны руки и окажись в них моя шпага. Через некоторое время высокий испанец опустился на землю и грубо поднял меня на ноги. Его товарищ пронзительно окликнул игроков; те неохотно поднялись. Они поговорили о чем-то, чего я не понял, затем поместили меня между двоими из них, и мы направились вдоль берега реки к морю. Судя по положению солнца, было часа два после полудня, так что, очевидно, я недолго находился без сознания. Через полчаса ходьбы мы пришли на другую поляну, где и сделали привал.

Передо мною стоял Мишель Берр, резко изменившийся, совершенно другой Мишель Берр! Исчезла его черная спущенная шляпа; исчезло смирение, которым он прикрывал свой злой нрав; исчезли полинявшие одежды; впрочем, ирония, как и всегда, язвительно сверкала из его единственного глаза. Блестящий шлем еще больше подчеркивал жесткие, сильные черты его лица, а узкие блестящие латы на его жирном теле неожиданно придали ему воинственный вид. Холодная улыбка заменила приторно-вежливый смешок прежних времен. Некоторое время он молча смотрел на меня. Я осмотрелся кругом и увидел Марию, связанную, с заткнутым ртом, лежавшую на земле в некотором расстоянии от нас. Он перехватил мой взгляд и засмеялся.

– А, да, маленькая леди! Интересная игрушка для капитана во время его досуга.

Это замечание привело меня в такую ярость, что я делал неимоверные усилия, чтобы освободить свои связанные руки.

– Подлый предатель! – вырвалось у меня. – Вы…

Он прервал меня с приятной улыбкой, хотя зловещий огонь блестел в его глазу:

– Как удачно де Танкерей назвал вас Красным Петушком! До сих пор вы остались Петушком, хотя уж не таким красным, как прежде, но таким же глупым. Я хотел бы обратить ваше внимание на одну вещь, месье Петушок: вы в слишком плохом положении, чтобы бросать такие тяжелые обвинения.

– Но справедливые! – ответил я смело. – Вы предали нас, иуда! Продали нас…

– Замолчите! Замолчите! – закричал он разъяренно. – Моя мать была испанка, а я верный сын святой Церкви. Я служил под начальством Педро Менендеса, раньше чем вы родились, щенок! Что для меня несколько собак-гугенотов? Я считаю благом, что принимаю участие в их смерти. – Он засмеялся: – Но зачем мне оправдываться перед вами? Теперь, когда вы в моих руках, я потребую от вас некоторых сведений, которых я уже давно добивался.

– О великой тайне которой, по вашему предположению, я должен обладать, а? – спросил я.

Он не был удивлен словом «тайна».

– Которой вы обладаете, – поправил он меня. – Да, так оно и есть.

– А если я не дам этих сведений? Что тогда?

– Тогда вы изведаете такие пытки, что судьба бедных осужденных душ в аду покажется в сравнении с ними ложем из роз, – ответил он холодно. – А если и это не даст желаемых результатов, то у меня имеется другая идея.

При этом он бросил взгляд на место, где лежала Мария.

Я внутренне содрогнулся, но ничего не сказал. Я знал, что если он от меня ничего не узнает, станет пытать ее в надежде, что ее страдания заставят меня сдаться. Он придвинулся ко мне совсем близко и решительно посмотрел мне в глаза. Я ответил ему таким же взглядом.

– Сведения, которые я желаю узнать, касаются места, где спрятаны сокровища Беннони. – сказал он спокойно.

Должно быть, я посмотрел на него с таким изумлением, что он скоро убедился в моем полном и искреннем неведении и абсолютном непонимании того, о чем он говорит; в его налитом кровью глазу появилось выражение испуга, быстро заменившегося блеском необузданной ярости.

– Сокровища Беннони! – кричал он. – Мои собственные сокровища, украденные у меня так бесчестно вашим отцом! Где они?

– Вы лжете, подлец! – ответил я громовым голосом. – Мой отец…

– Ошейник, Джон! – крикнул он одному из смотревших на нас с любопытством солдат. – Черт возьми, я не буду больше тратить времени с вами, безумный дурак! Я вырву из вас правду!

Солдат, к которому он обратился, вынул из кожаной сумки, висевшей на его поясе, тетиву и, ловко скрутив ее в петлю, позвал своих товарищей. Двое из них прибежали и заняли места около меня с обеих сторон. Они крепко держали меня за руки, в то время как первый сзади набросил мне на голову петлю, спустил ее, пока она не очутилась на уровне глаз, и по знаку Мишеля Берра стал ее затягивать.

– Вы ничего от меня не добьетесь, подлый убийца, – сказал я, – потому что я ничего не знаю о каких-то ваших сокровищах. Но будьте уверены, что если вы убьете меня, то найдутся такие, которые отплатят вам той же монетой, да еще и с прибавкой.

– Я сделаю так, что вы будете умолять о смерти, – ответил он.

Я начал чувствовать сжавшую мою голову петлю довольно серьезно, но пока еще был в состоянии переносить эту боль. По второму знаку одноглазого беса, спокойно наблюдавшего за мною, это было повторено еще раз, после чего мой лоб, как показалось мне, был схвачен огневым кольцом; испарина покрыла мое потрясенное тело, и с большим трудом мне удалось сдержать готовый вырваться из горла крик; но я стиснул зубы и все-таки удержался. Еще знак – и опять сжатие петли. Я искренне молил Бога дать мне силы перенести эти страшные мучения, разрывающие мое тело. Мой мозг, казалось, был в огне; я испытывал невыносимые боли; колени дрожали; напряженное, свирепое лицо моего врага казалось мне громадных размеров; вопреки моему желанию, стон сорвался с моих губ, ноги подкосились, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, было уже темно. Я лежал вблизи небольшого костра, ярко горевшего во мраке ночи и освещавшего свисавшие в виде арки ветки и мягко отражавшегося на доспехах лежавших вокруг него солдат. В некотором расстоянии сидел Мишель Берр и печально смотрел на огонь; возле него стоял высокий испанец с моей шпагой в руках. Я посмотрел кругом, разыскивая Марию, и увидел ее, не совсем ясно, с другой стороны костра. Она слегка зашевелилась, и сердце мое запрыгало от радости, что она жива, так как я всего ожидал от Мишеля Берра.

Мои руки онемели от туго стягивавших их веревок, и я старался успокоить их, изменив положение. Голова болела от полученного удара и от пыток петлей. При первом моем движении Мишель Берр поспешил к тому месту, где я лежал: он стоял и смотрел на меня некоторое время, ничего не говоря, затем повернулся и отдал какое-то приказание одному из сидевших у огня солдат. Тотчас же мне принесли кусок холодного мяса и воду в кожаной чашке. Руки мне освободили и связали ноги, а я в это время с жадностью набросился на мясо и освежил водой свое пересохшее горло. Пока я ел, Мишель молча наблюдал за мной, а когда я кончил, он сел против меня.

– Давайте побеседуем, месье де Брео, – сказал он довольно вежливо.

Я хотел было начать говорить, но Мишель остановил меня рукой, и я стал ждать продолжения.

– Положение вещей таково, – продолжал он, – мы взяли форт Каролина и предали мечу всех, за исключением сорока человек, которых повесили сегодня утром…

Я вскрикнул от ужаса.

– А над ними висит объявление, – продолжал он, не обратив внимания на мой крик, – в котором наш начальник велел написать следующее: «Это сделано не французам, а лютеранам и еретикам». Некоторым удалось спастись на дырявом судне, стоявшем на реке. Остается только Мартин Белькастель, с которым я мог бы считаться: он смелый и храбрый человек и притом умный, только преимущество не на его стороне, так что я его не боюсь. Как видите, вам неоткуда ждать помощи при данном положении. О Жане Рибо не может быть и речи, так как он будет уничтожен – быть может, в это время с ним уже покончили. Я уважаю ваше мужество, месье, и не имею желания в дальнейшем мучить храброго человека. Давайте придем, как умные люди, к какому-нибудь компромиссу…

– Нет, не может быть мира между вами и мною, Мишель Берр, – прервал я с намерением рассердить его. – Не может быть мира между честным человеком и таким, как вы.

– Не воображаете ли вы, что я боюсь войны, щенок? – сказал он со злобной улыбкой. – Подумайте о последствиях вашего отказа. Попробуем, удается ли нам утром выжать из вас сведения, где спрятаны сокровища Беннони. Если не удастся, то мы еще имеем маленькую леди. Вы не раз призадумаетесь раньше, чем позволите нам раздробить ее нежное тело.

После этого он поднялся и оставил меня.

Вскоре пришел солдат и снова связал мне руки.

Маленький лагерь расположился на отдых, оставив высокого испанца на страже. Он сидел у потухавшего костра полусонный, а я пристально смотрел на высокие деревья и обдумывал бесконечные, отчаянные, невыполнимые планы бегства. Часовой придвинулся к горячей золе и скоро уснул; но Мишель Берр еще долго ходил взад и вперед между мною и костром, по-видимому, обдумывая неведомые мне жестокие планы на завтрашний день; при каждом повороте его зловещая гигантская тень пересекала мое лицо. Наконец, в последний раз взглянув на меня, он растянулся на земле и сразу уснул, чему я очень удивился, так как, будь на моей совести столько преступлений, я никогда не мог бы уснуть.

Время тянулось медленно; сонная стража почти не двигалась; в лагере царила тишина, не считая случайного движения или бормотания среди спящих солдат. Только один я бодрствовал, безнадежно глядя в мрачный свод небес, где я увидел одинокую звезду, слабо мерцавшую сквозь листву. Я вспоминал происшествия сегодняшнего дня. Да, Мартин угадал – это старая вражда, которую отец мой оставил мне в наследство. Я только удивлялся, что он никогда об этом не говорил; быть может, он думал, что это умрет вместе с ним. Я обдумывал свое положение, и чем больше я думал, тем все безнадежнее оно мне казалось. Только от Мартина я мог ждать помощи – Мишель Берр говорил правду, – но я не знал, жив ли он. Если жив, я был уверен, что он сделает попытку спасти меня, но против десяти человек одному трудно будет добиться успеха. Присутствие Марии еще более затрудняло положение. Подумав о ней, я напряг свое зрение, чтобы увидеть ее; потемнело, или же она отодвинулась, но я лишь смутно мог различить очертания ее тела.

Мои метания разбудили часового, который подошел ко мне и осмотрел веревку, которой я был связан. Через несколько минут, после того как он снова занял свое место, я заметил напротив меня в кустах легкое движение. Сердце забилось надеждой, и я затаив дыхание стал ждать, что будет дальше. Но минута проходила за минутой, и все оставалось по-прежнему: я уже стал бояться, не обман ли это зрения. Я повернул голову, разыскивая Марию, но место, где она лежала, было пусто. Она исчезла!

Мое сердце запрыгало от радости, надежда укрепилась, я был уверен, что спасение близко: я снова увидел беззвучное качание веток в кустарниках, а затем оттуда высунулось медного цвета лицо с пальцем на губах, приказывавшим молчать. Олень! Его я совсем забыл, но он вспомнил меня. Высокий испанец проснулся и сонно осматривался кругом; лицо Оленя моментально исчезло. Я замер от страха, что стражник может заметить отсутствие Марии, но, по-видимому, он ничего не заметил и опять погрузился в сон. Я ждал.

Мишель Берр зашевелился и повернул свое огромное тело так, что очутился лицом ко мне. Прошел целый час, и ничего не случилось; было уже после полуночи; стража все еще спала у потухшего костра, я печально смотрел на свою шпагу, лежавшую подле часового на земле: должно быть, его прельстила красивая резная рукоятка. Я боялся, что наступит очередь новой стражи, которая могла оказаться более бдительной.

Вдруг я почувствовал сзади тяжесть тела и легкое прикосновение чьей-то руки к плечу. Веревки с моих рук отскочили; мгновенное прикосновение к ногам – и они освободились. Послышался легкий шорох, и мой избавитель удалился. Я посмотрел в сторону Мишеля Берра и увидел, что его глаз открыт; я закрыл глаза и лежал спокойно, но когда я их вновь открыл и увидел, что он продолжает смотреть на меня, я начал подниматься – я понял, что игре наступил конец.

Я поднялся на ноги, подскочил к часовому и опрокинул его, так что он упал в горячую золу и завыл от боли. В это время Мишель с невероятной для него быстротой очутился возле меня; я схватил с земли свою шпагу и ударил его ею, но промахнулся – моя рука, бывшая долго связанной, потеряла свою ловкость. Затем я повернулся и бросился бежать в джунгли.

Сделав в лесу несколько шагов, я услыхал знакомый голос Мартина:

– Сюда, Блез!

Его дружеская рука схватила меня и повела в глубокий мрак. Ноги мои невыносимо болели, но я сделал над собою усилие и бежал, пока не исчез свет костра и я мог различить, что делается вокруг меня. Но скоро я не в состоянии был стоять на ногах и упал.

Далеко позади я слышал голос Мишеля Берра, отдававшего свирепые приказания; раздавался сильный треск валежника под ногами испанцев, пустившихся в погоню под громкие ругательства своего предводителя.

Через несколько минут, достигнув берега реки, Мартин повернул за ее изгиб, и мы подошли к большой лодке, в которой я заметил три темные фигуры. Заняв места в ней, мы поспешно отчалили от берега. Отъехав немного, я увидел на берегу человека.

– Мы еще увидимся с вами, молодой Петушок! – раздался насмешливый голос.

– В следующий раз берегитесь! – закричал я в ответ. – Я, наверно, убью вас, Мишель Берр!

В ответ раздался громкий смех.