Текст книги "Вьетнам. История трагедии. 1945–1975"

Отношения Ханоя с Пекином – теперь более сталинистским, чем сам СССР, – стали еще ближе: 2 августа Китай подписал соглашение о прямой военной поддержке Северного Вьетнама в случае вторжения США. Трудно сказать, выполнил бы Мао это обязательство или нет, но осенью 1963 г. этот пакт заметно усилил позиции Ле Зуана и его сторонников в Политбюро. В ходе визита в Ханой председатель КНР Лю Шаоци предложил более активную поддержку освободительной борьбы на Юге, чем все китайские лидеры до него. В страну в большом количестве начало прибывать китайское оружие, которое отправлялось дальше на Юг; 7850 военнослужащих совершили героический пеший переход в «Район боевых действий Б» – как назывался Южный Вьетнам на сленге ханойского руководства. Ноябрьское заседание Центрального комитета партии завершилось принятием резолюции о безоговорочной приверженности более активной и агрессивной – фактически открытой – военной кампании.

Ле Зуан и его соратники были уверены, что новый сайгонский режим скоро рухнет, поэтому американцы вряд ли сочтут целесообразным отправлять наземные войска, чтобы поддержать заведомо проигравшую сторону. Чтобы не упустить возможность заполнить вакуум власти на Юге, ханойское Политбюро приняло решение о срочной эскалации, которое было сформулировано в Резолюции № 9, принятой в декабре 1963 г., и закреплено в двух последующих документах, один из которых опубликовали 20 января 1964 г., а другой остался секретным. Новая доктрина гласила: «Усилить борьбу и натиск ради новых побед на Юге». Тем временем внутри страны сторонники жесткой линии начали новую чистку «правых уклонистов», среди которых были и герои эпохи Вьетминя: тысячи чиновников, журналистов и представителей интеллигенции были отправлены на «перевоспитание» в лагеря.

По сути, Резолюция № 9 стала обязательством северовьетнамской компартии вести вооруженную борьбу до победного конца. Хотя Москва и Пекин были озабочены ее возможными последствиями и на протяжении нескольких месяцев СССР не оказывал Ханою почти никакой помощи и даже не удосужился отправить туда своего посла, постепенно те и другие неохотно пришли к убеждению, что ради сохранения своего статуса на международной арене необходимо поддержать революционно-освободительную борьбу на Юге более щедрыми военными поставками. Ханой обратился к своим сторонникам: «Пришло время Северному Вьетнаму усилить свою помощь Югу… Наши враги… используя военную силу, убивают и грабят народ… Единственный способ сокрушить их – вооруженная борьба, которая отныне приобретает решительный характер». После первоначального всплеска партизанской активности в дельте Меконга эпицентр борьбы начал постепенно перемещаться в сторону Центрального нагорья, к северо-западу от Сайгона. У коммунистов был новый амбициозный план – измотать южновьетнамскую армию постоянными ударами и окончательно сломить ее боевой дух.

Некоторые историки считают, что в 1962–1963 гг. были упущены важные возможности для достижения мирного урегулирования. Возможно, предпосылки для этого действительно были, поскольку руководство Северного Вьетнама и сам Ле Зуан в тот период обдумывали возможность вступления в переговоры, чтобы добиться ухода американцев и затем – нейтрального статуса страны. В то же время представляется крайне маловероятным, чтобы Зьем согласился пойти на сделку, которая предполагала коалиционное разделение власти с НФОЮВ. Очевидно и то, что, даже если бы такая сделка была заключена, она бы стала не более чем короткой передышкой на пути к объединенному коммунистическому Вьетнаму: ни Ханой, ни ЦУЮВ не согласились бы довольствоваться меньшим.

Сегодня, оглядываясь в прошлое, мы можем сказать, что такой исход – единый коммунистический Вьетнам – вероятно, был бы наименьшим злом, чем последовавшее десятилетие кровопролитной войны. Большинство южных вьетнамцев, и особенно буддистские лидеры, предпочли бы мир на любых условиях. Это их американские спонсоры категорически отклоняли такой исход, заявляя, что отдать Южный Вьетнам в руки коммунистов, позволив его народу разделить печальную экономическую, социальную и политическую судьбу их северных братьев, будет непростительным историческим предательством.

Коммунисты и США в равной мере несут ответственность за все те ужасы, которые обрушились на вьетнамский народ после смерти Джона Кеннеди: те и другие предпочли наращивать насилие, вместо того чтобы пойти на уступки врагу ради мира. Как сказал служивший во Вьетнаме офицер-артиллерист Даг Джонсон, «убийство Зьема стало ключевым поворотным моментом в войне. С этого дня мы потеряли моральное превосходство. Все знали, что мы в этом замешаны. Кто после этого стал бы нам доверять? Лично я думал так: “Я желаю этому народу добра и сделаю лучшее, что смогу, пусть даже у меня мало надежды на то, что все это закончится хорошо”»[323]323
  АИ с Джонсоном, 08.03.2016.


[Закрыть].

Глава 8
Лабиринт

«Войны хватит на всех»

Генерал успокоил нетерпеливого лейтенанта Дона Снайдера, который рвался поехать во Вьетнам: «Сынок, войны там хватит на всех». Снайдер родился в 1940 г. в семье фермеров-скотоводов в штате Огайо и с отличием окончил Вест-Пойнт – «академия олицетворяла собой все те ценности, на которых я был воспитан»[324]324
  АИ со Снайдером, 09.03.2016.


[Закрыть]. В 1964 г. его наконец-то командировали во Вьетнам как военного советника и инструктора вьетнамского спецназа. Как и всех американцев, которые в первые годы войны оказывались здесь по собственной воле, Снайдера ожидала смесь острых ощущений и разочарования. Его подразделение проводило спецоперации на стыке вьетнамской, лаосской и камбоджийской границ: «Во время ночного десантирования мы никогда не знали, на чью территорию приземлимся». Парашюты застревали в плотном пологе джунглей, и спецназовцы по стропам спускались на землю. Их отряд несколько суток перемещался по вражеской территории, после чего наступала самая сложная часть операции – встретиться с эвакуационными вертолетами. Снайдер был в восторге от своих американских коллег, особенно от сурового сержанта Заки. Я думал: «Как здорово воевать бок о бок с такими парнями, как он!»

Снайдер так и не сумел наладить тесных контактов со своими подопечными, большинство из которых были нунгами[325]325
  Нунги – народ, проживающий во Вьетнаме, преимущественно в провинциях Центрального нагорья. Небольшое количество нунгов проживает в Лаосе и Китае. Язык нунг относится к тайской группе тай-кадайской семьи. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. «За три операции я так и не понял, что у них на уме, кому я могу доверять. Они были наемниками. Они говорили: “Платите нам, и мы будем сражаться”. Но ведь одних только денег недостаточно». Снайдер совершил семь глубоких разведывательных вылазок, после чего его перевели в дельту Меконга, чтобы он обучал военному делу местные силы обороны на камбоджийской границе. В ходе рейдов, когда отряд Снайдера пытался найти лейтенанта Ника Роуи – офицера спецназа, захваченного вьетконговцами в плен и в итоге проведшего там пять лет, они несколько раз попадали в смертельные засады. Из одной из таких засад Снайдер выбрался, таща на спине раненого переводчика и тяжеленную рацию, в которой потом обнаружил несколько пулевых отверстий. «У тех вьетнамцев, с которыми мне приходилось иметь дело, я не видел никакого желания воевать. Я подумал: если вести войну с таким настроем, о какой победе может идти речь?.. [К концу командировки] я больше не хотел помогать ни вьетнамцам, ни их спецназу. Нельзя сказать, чтобы я разочаровался в войне, – просто я понял, что все мои усилия напрасны».

Снайдер пришел к выводу, что добиться каких-то успехов удалось только тем советникам, которые, в отличие от него, сумели наладить отношения с местными людьми. Фрэнк Скоттон рассказывал, как вскоре после прибытия во Вьетнам он ехал на джипе с американским сержантом, который широко улыбался и радостно махал рукой каждому вьетнамцу, мимо которого они проезжали. Скоттон поинтересовался: к чему такое шоу? На что водитель ответил: «Если я попаду в плен, я хочу, чтобы вьетнамцы помнили меня как большого, тупого и дружелюбного американца»[326]326
  АИ со Скоттоном, 18.09.2016.


[Закрыть]. Бортовой стрелок Эрик Дитрих искренне любил своих товарищей из ВСРВ, многих из которых ему пришлось ранеными вывозить с поля боя. «[Смертельно раненные] умирали тихо, будто бы даже извиняясь за те неудобства, которые они причиняли своей смертью». Но Дитрих признается, что чувствовал себя не в своей тарелке, когда маленький спецназовец-десантник, с которым они сдружились, по вьетнамской привычке пытался держаться с ним за руки. «Его последнее письмо несколько недель колесило по стране, прежде чем нашло меня: “Вот уже месяц я скучаю по тебе. Все время вспоминаю наши последние дни службы. Я никогда их не забуду… Желаю тебе удачи на твоем служебном пути. А когда мы увидимся снова, я расскажу тебе подробности”». «Мне так и не довелось услышать эти “подробности” – впоследствии печально размышлял Дитрих. – Нгуен Чань Шы, Во Ван Ко, Бонг Нг-Хыу… Что стало со всеми вами? Фам Зя Кау, мой дорогой храбрый друг, который сражался в Дьенбьенфу и после раздела ушел на Юг, – тебе бы я без колебаний доверил свою жизнь, ты всегда в моих молитвах…»[327]327
  Dietrich Erik Jurgen-Karl, The Kraut, privately printed 2015, 127.


[Закрыть]

Между тем некоторые американцы были доведены до отчаяния. 1 марта 1964 г. сотрудник дипломатической службы Даг Рэмзи писал домой своим родителям: «Вся структура этого правительства прогнила до самой сердцевины, сверху донизу. Ты дергаешь за рычаг и обнаруживаешь, что от него не тянется никаких веревок, а если тебе удается потянуть за какую-то веревку, на другом ее конце тоже ничего нет… Если только мы не готовы содействовать радикальным изменениям, боюсь, я вынужден согласиться с теми, кто говорит, что нам здесь нечего делать. Если мы не можем предложить вьетнамскому народу ничего лучшего, чем затяжная война… Если мы просто продолжим… поддерживать феодальный режим, который в любом случае обречен… мы не можем ожидать реальной поддержки»[328]328
  Ramsey, MS, II D9.


[Закрыть].

Позже Рэмзи стал помощником Джона Ванна, который уволился из армии и возглавил региональную программу по восстановлению мира в дельте Меконга. Он описывал полковника так: «Он чем-то напоминал кинозвезду Ллойда Бриджеса: у него были небольшие глаза с опущенными вниз уголками, которые словно пронзали вас серо-голубыми лазерными лучами. Говорил он грубоватым голосом с южным вирджинским акцентом. Он был невысокого роста и к 41 году приобрел небольшое брюшко, а его светлые волосы заметно поредели»[329]329
  Ramsey, MS, III A21.


[Закрыть]. Рэмзи был поражен его «животной жизненной энергией», которой хватало на 16 часов кипучей деятельности в сутки, и его цепкой хваткой: «Он хотел знать все обо всем и обо всех. Со своей феноменальной памятью и вниманием к деталям он мог бы быть очень успешным управленцем… если бы не был одержим такой жаждой действий. Про себя он говорил, что в глубине души он – вирджинский реднек[330]330
  Реднеки – букв. «красношеие» – жаргонное название белых фермеров, жителей сельской глубинки США. – Прим. пер.


[Закрыть], и, вполне вероятно, так оно и было. Его преданность друзьям и ненависть к врагам были абсолютными. Он обладал уникальной способностью заводить связи со всеми, кто мог оказаться ему полезен. Он находился в отличной спортивной форме, мог сделать сальто из положения стоя и профессионально играл в волейбол».

Генерал-лейтенант Фред Вейанд лаконично сказал: «Он был одним из тех, кому бы я доверил свою жизнь». Рэмзи описывал Ванна как человека фанатичной самодисциплины во всем, кроме секса: «У Джона были свои представления о способах расслабиться, например переспать с двумя сестрами за ночь. Когда я попытался его упрекнуть, он предложил мне присоединиться к ним»[331]331
  АИ с Рэмзи, 21.09.2016.


[Закрыть]. Рэмзи был уверен, что при всем своем маниакальном распутстве Ванн всю жизнь искренне любил свою бывшую жену Мэри-Джейн, которой в браке изменял направо и налево. Военный советник капитан Гордон Салливан восхищался его глубокими знаниями вьетнамских реалий и нежеланием «играть в игры», чтобы польстить американским властям. «Он [Ванн] говорил: “Я не собираюсь устраивать цирковое шоу”. Многие критиковали его, но делали это только из зависти».

Мыслящие американцы, такие как Даг Рэмзи, были удручены провалами американской политики, с одной стороны, и возмущены зверствами вьетконговцев – с другой. Последние происходили почти ежедневно: «Они устраивали стрельбу в школьных дворах, чтобы застрелить пару солдат ВСРВ среди полусотни детей; лишали жизни десятки мирных граждан в ресторанах и на улицах, чтобы уничтожить одного-двух американцев; обстреливали из гранатометов мирные поселения, просто чтобы запугать людей; убивали безоружных учителей и военнопленных; расстреливали подруг офицеров ВСРВ, а также самих офицеров»[332]332
  Ramsey, MS, III E4.


[Закрыть]. Рэмзи считал, что программа восстановления мира могла быть успешно реализована только с опорой на небольшие местные группы советников – по образцу коммунистических ячеек.

Однажды они с Фрэнком Скоттоном без предупреждения заехали в деревню недалеко от Сайгона и, зайдя во двор к старосте, обнаружили там группу мужчин в черных «пижамах», очевидно партизан, которые сидели на земле и о чем-то совещались. Те мрачно уставились на прибывших, но не двинулись с места, потому что американцы были вооружены. Деревенский староста заверил тех и других, что, если они будут сохранять спокойствие, ничего неприятного не случится. В конце концов партизаны осознали всю комичность ситуации и даже согласились попозировать для фотографий. Но Рэмзи и Скоттон смогли вздохнуть с облегчением, только когда сели в машину и покинули деревню. Они были отрезвлены, своими глазами увидев, как свободно чувствовали себя партизаны среди бела дня в часе езды на юго-запад от Сайгона.

Несмотря на все сложности и разочарования, Рэмзи, как и Скоттон и Ванн, любил такую жизнь. Отвергая сравнение с Лоуренсом Индокитайским, он предпочитал сравнивать себя со Спартаком, «хотя того в конце концов постигла печальная участь». Он писал: «Как минимум, пребывание во Вьетнаме давало человеку возможность стать “настоящим мачо” – таким, каким он представлял его в детстве: герой, головорез и авантюрист одновременно, с винтовкой в одной руке и конфетой для детей в другой, днем сражающийся за Бога, Соединенные Штаты, демократию и свободное предпринимательство в стране, где обитает опасный враг, кровь льется рекой, а острые ощущения, награды и повышения по службе сыплются как манна небесная, ночью же пробующий все соблазны, которые только может предложить Сайгон. Как в 1953 г. Том Лерер спел в своей песне “Старый добрый торговец наркотиками”, творить во Вьетнаме добро было увлекательно и прибыльно»[333]333
  Ramsey, MS, III A23.


[Закрыть]. Впрочем, в то время Рэмзи мало слушал сатирические песни: его любимым произведением стал «Военный реквием» Бенджамина Бриттена.

Агент ЦРУ Фрэнк Снепп приехал во Вьетнам позже Рэмзи, но относился к происходящему так же, как он. Фрэнк родился в Северной Каролине. С отцом – бывшим полковником морской пехоты, ныне судьей, убежденным представителем истеблишмента – его связывали непростые отношения; самые теплые воспоминания из детства он сохранил о своей чернокожей няне. После окончания факультета международных отношений Колумбийского университета он решил связать свою судьбу с ЦРУ; в резюме он охарактеризовал себя так: «Арийская кровь, менталитет “клуба для избранных”, огромный талант к двуличию»[334]334
  Snepp, Irreparable Harm, xiv.


[Закрыть]. К этому следовало бы добавить «внешность кинозвезды», которая позволяла ему затаскивать в постель множество привлекательных женщин, включая сотрудниц ЦРУ. Завистники называли его «приапистом», но сам он предпочитал слово «романтик». Через две недели после приезда во Вьетнам Снепп отправился на одномоторном Pilatus PC-6 Porter в дельту Меконга, где их обстреляли вьетконговцы. Когда их самолет получил несколько пробоин от винтовочных пуль, 26-летний агент восторженно пробормотал себе под нос: «Мне это нравится! Господи, как мне это нравится!» Позже он сказал: «Это было здорово. Я влюбился во Вьетнам и вьетнамцев… Я считал, что, если ЦРУ правильно наладит работу и задействует «правильных» людей, мы сможем навести тут порядок»[335]335
  АИ со Снеппом, 10.09.2016.


[Закрыть].

Гарри Уильямс прибыл во Вьетнам как специалист по радиоперехвату в апреле 1964 г. Он был полон энтузиазма: «Это была правильная война, замечательная война. Мы были благородными ковбоями. Я любил свою работу и считал, что приношу реальную пользу. Я был убежден в правоте нашего дела и в том, что мы победим». Он оставил свою беременную жену Пегги в США и снимал в Сайгоне квартиру. Поскольку он немного говорил по-вьетнамски, его вьетнамские соседи прозвали его «французом». Он много ездил по стране и общался с местными жителями, пока такие поездки не стали слишком опасными. В одной деревушке в предместьях Дананга староста в недоумении спросил у него: «Почему они убили Кеннеди?» Как выяснил Уильямс, многие вьетнамцы считали, что американский президент хотел помочь Вьетнаму, и подозревали, что его смерть как-то связана с этим. В конце концов Уильямс пришел к выводу, что подавляющая часть сельского населения была абсолютно индифферентна в политическом плане и не поддерживала ни одну из сторон: «Типичного рядового вьетнамца заботило только одно: как бы выжить».

Образованные, утонченные американцы сетовали на перемены, происходящие в Сайгоне. На бульваре Тызо были срублены высокие платаны; количество автомобилей на улицах удвоилось. Старожил Индокитая Говард Симпсон заметил: «Сонная колониальная столица превратилась в многолюдную, грязную метрополию военного времени»[336]336
  Simpson, 187.


[Закрыть]. Военный советник полковник Сид Берри писал: «Сайгон сильно изменился… Он стал многолюдным, вульгарным, глянцевым, коммерческим, хватким, жадным, грязным и денежным. Там стало много американцев. Слишком много американцев, которые раздували цены и притягивали все дешевое, кричащее и безвкусное»[337]337
  USAHEC, Бумаги Сидни Берри, бокс 39, письмо от 14.11.1965.


[Закрыть].

Между тем война ощущалась все больше. Уильямс часто ужинал в маленьком ресторанчике «Брассери» позади кинотеатра «Рекс», хозяйкой которого была приятная женщина франко-вьетнамского происхождения по имени Элен. Но как-то вечером в августе, когда он, по обыкновению, зашел в «Брассери», Элен встретила его со словами: «Сегодня вам лучше поужинать в другом месте». Через час в ресторане была взорвана бомба. Тем же летом Уильямса прикомандировали к новой группе, которая должна была наладить наблюдение за перемещением северовьетнамцев на тропе Хо Ши Мина. Группа разместилась на базе в Кхешане, на самом западе демилитаризованной зоны, менее чем в 5 км от границы с Лаосом, где уже базировалась спецназовская «Команда А». Ключевым персоналом были гражданские лица, сотрудники Исследовательской корпорации Сиракузского университета, которая работала под патронажем Управления военно-морской разведки. Они разработали технологию под названием «портативная система мониторинга с расшифровкой сигнала» (Portable Signal Unscramble Monitoring System, POSSUM).

Согласно плану, датчики требовалось установить на высоте 1701 недалеко от тропы Хо Ши Мина. 28 мая вертолет H-34 доставил капитана морской пехоты Эла Грея и трех вьетнамских спецназовцев на вершину, чтобы обработать ее дефолиантами. Грей, суровый прирожденный солдат, находил удовольствие в том, что его подопечный сержант ВСРВ раньше командовал пулеметной ротой в рядах Вьетминя: «Он был отличным бойцом». Через несколько часов после прибытия на вершину полил дождь и опустился густой туман – и такая погода продолжалась 30 дней, не давая возможности вертолетам забрать команду. Когда голод стал невыносимым, они решили выбираться пешком. С горы они спустились без происшествий, если не считать присосавшихся пиявок и встречавшихся на пути диких животных. На выходе из джунглей они наткнулись на купавшегося в ручье вьетконговца и застрелили его, после чего стали прорываться в сторону Кхешани. Один из вьетнамских спецназовцев получил тяжелое ранение, и последние 10 км Грей тащил его на себе, за что впоследствии был награжден Бронзовой звездой. Система электронного наблюдения в конце концов заработала.

Многие из первой волны американцев во Вьетнаме были серьезными людьми, искренне почитавшими Бога и американский флаг. Сид Берри писал своей жене Энн: «В эти выходные хорошо отдохнул. Я нуждался в отдыхе. Теперь снова в бой. 101 раз пресс, 40 отжиманий, 30 жимов с эспандером, две главы из Послания к римлянам, бритье, душ – и теперь письмо тебе»[338]338
  Там же, 15.11.1965.


[Закрыть]. Даже те, кто проводил за чтением Библии меньше времени, чем полковник Берри, вовсе не были так одержимы общением с местными проститутками, как гласят легенды. Как-то Фрэнк Скоттон и его люди вернулись из многодневного похода по горам, все покрытые грязью с головы до ног. Молодой сержант-спецназовец, недавно прибывший во Вьетнам, с благоговением присвистнул: «Держу пари, после того что вы пережили парни, вы зададите этим леди жару, как только вернетесь в город!»[339]339
  АИ со Скоттоном, 18.09.2016.


[Закрыть] Но Скоттон разочаровал его: они мечтали только об одном – принять горячий душ и выспаться в чистой постели.

Среди вьетнамцев тоже находились такие, кто получал удовольствие от войны, в том числе Нгуен Ван Ык, пилот вертолета, налетавший 6000 часов. «Я любил летать, – вспоминал он, – и получал огромное удовлетворение, когда мне удавалось хорошо выполнить задание»[340]340
  АИ с Ыком, 11.9.2016.


[Закрыть]. Но большинство его соотечественников придерживались более мрачных взглядов. Как-то утром в августе 1964 г. 21-летний лейтенант Фан Нят Нам из 7-го парашютного полка подошел со своим взводом к безлюдной деревне. На окраине они обнаружили подземное убежище. «Эй, есть там кто-нибудь? – крикнул один из его людей, после чего повернулся к Наму. – Лейтенант, разрешите бросить туда гранату». Но Нам вместо этого приказал солдату дать очередь в воздух из автомата.

Вскоре из убежища медленно вышел старик, неся на руках свою жену, на голове у которой была страшная рана. Со слезами на глазах, он положил ее на землю и торжественно поклонился на четыре стороны. Нам был потрясен этим зрелищем, как и видом двух мертвых подростков-вьетконговцев, лежавших в соседнем рве. Для молодого лейтенанта это была первая операция, и это были первые вражеские трупы, которые он увидел. В деревне жила католическая община; в церкви они обнаружили еще шесть трупов – мужа и жену, которые прижимали к груди своих троих детей, и юную девушку, чья пурпурная блузка развевалась и хлопала на ветру. Нам писал: «Мне было трудно дышать, я задыхался от гнева и чувства безграничного горя»[341]341
  Nam, 41.


[Закрыть].

На следующий день его батальон прочесывал покинутую жителями деревню, из которой они только что выбили вьетконговцев. В одном из полуразрушенных домов Нам со своими людьми наткнулся на молодую женщину, которая сидела на каменном полу и держала в руках плетеную корзину. «Она неподвижно смотрела перед собой бессмысленным, остекленевшим взглядом». Когда солдаты вошли, она встала. Хиеу, радист, проскользнул мимо нее на кухню в поисках еды. Нам спросил у женщины, почему та не ушла из деревни вместе со всеми. Когда он махнул в ее сторону пистолетом, «в ее глазах вспыхнул ужас. Не говоря ни слова, она вдруг бросилась ко мне и протянула мне корзину. Там лежало два комплекта одежды, рубашки и штаны, головной платок и небольшой бумажный пакет, туго перетянутый резинкой. Я открыл его и увидел две золотые цепочки и пару сережек. Хиеу пробормотал за моей спиной: “Эта сука сумасшедшая. Она так напугана, что тронулась умом”. Увидев блеск золота, он воскликнул: “Ничего себе! Да тут больше таэля! Оставь это себе, лейтенант”[342]342
  Таэль, также лян – старая денежно-весовая единица в Юго-Восточной Азии, равна 50 г. – Прим. ред.


[Закрыть]. Он жестом показал женщине уйти. Та повернулась и пошла прочь, шагая как труп».

Нам окликнул ее и протянул ей корзину. Ее руки так сильно дрожали от ужаса, что она не смогла ее взять, и вместо этого, рыдая, начала расстегивать блузку. Молодой лейтенант был глубоко смущен – она восприняла его отказ взять ее самое ценное имущество как знак того, что он хотел ее тела. «Что пришлось пережить этой молодой женщине, чтобы, умирая от страха и заливаясь слезами, предлагать себя солдату, который мог бы быть ее младшим братом?»[343]343
  Nam, 44.


[Закрыть] Нам уговорил женщину пойти вместе с ними к реке, посреди которой на сампанах плавали местные жители, сбежавшие от сражения. Когда они вышли на берег, из одного сампана раздался крик: «Лай! Это ты, Лай!» Старая женщина узнала свою дочь, которая остановилась, «словно пыталась вызвать в памяти воспоминания из прошлой жизни, а потом закричала: “Мама! Мама! Наш дом сгорел! У нас больше нет дома! – и пошла к реке, как человек, находящийся в трансе».

Этот рассказ заслуживает внимания по ряду причин. Во-первых, при том что некоторые подразделения ВСРВ печально прославились своей склонностью к грабежам и изнасилованиям, среди южновьетнамских военных были и такие люди, как Нам, искренне болевшие душой за свою страну и своих несчастных соотечественников. Многие американцы убедили себя в том, что «азиаты относятся к смерти проще, чем мы». Разумеется, это было не так. Сид Берри был тронут силой духа вьетнамских солдат: «Их раненые не плачут, не стонут и не жалуются[344]344
  USAHEC, Бумаги Сидни Берри, бокс 38.


[Закрыть]. Они страдают молча и терпеливо. Я никогда не видел ничего подобного. От зрелища того, как они тихо умирают, разрывается сердце».

Один из британских журналистов присоединился к колонне солдат, которая продвигалась вдоль дамбы недалеко от Кантхо в дельте Меконга, направляясь на боевую операцию. Кто-то из солдат заговорил с ним, рассказал о своем доме в Нячанге и пригласил в гости[345]345
  Young, 193.


[Закрыть]. Вьетнамец с завистью посмотрел на замшевые ботинки иностранца. «Первоклассная обувь!» – похвалил он. Британец сказал, что после сражения подарит их ему. «О, нет! Вы очень большой. Я маленький». Начался сильный дождь, и вдруг рядом с ними взорвалась минометная мина. Ударной волной британца отбросило на землю, но, к его удивлению, больше взрывов не последовало. «Мои руки дрожали, сердце колотилось как бешеное. Потом я услышал недалеко от себя странные звуки, словно кто-то рыдал или задыхался. Сначала я увидел каску – она валялась на земле как морская ракушка – а потом своего нового друга из Нячанга. Одной рукой он сжимал живот, а другой хватался за землю… Его глаза были зажмурены, по лицу хлестал дождь, и я вдруг почувствовал ужасный запах. Я расстегнул его промокшую рубашку и увидел, что вместо живота у него было темное, блестящее месиво, сочившееся кровью, желчью, и всем остальным, что может выходить из разорванной осколками брюшной полости. Он открыл глаза и сказал слабым голосом: “Мне больно”. И вскоре умер».

Между тем высшие командиры ВСРВ превратились в некое подобие военных баронов: согласно одному из американских отчетов, за период с 1954 по 1966 г. только один старший офицер был ранен в бою. Фрэнк Скоттон писал, что вьетнамцы очень любили играть в котыонг – разновидность китайских шахмат под названием «Захвати генерала», похожую на популярную в Европе игру «Атака». В игре использовались вполне реалистичные фигуры и реалистичные правила: например, пехота могла пересечь реку, но не могла вернуться обратно, а генералам, ключевым фигурам, не разрешалось покидать свои крепости. К сожалению, подчас складывалось впечатление, будто живые сайгонские генералы воевали по тем же правилам, что и их игрушечные коллеги.

Главы районов присваивали себе значительную часть риса, который собирали у крестьян на нужды армии и ополчения. Начальники полиции обогащались, продавая лицензии на любую коммерческую деятельность – заведения общественного питания, рыбалку, лесозаготовку. Как писал Эдвард Брэди, который много лет прослужил советником во Вьетнаме, «в этой культуре, где семья стояла на первом месте, вас бы сочли дурным человеком, если бы вы не воспользовались возможностью помочь своей семье»[346]346
  Santoli, 125.


[Закрыть]. Один вьетнамский генерал гордо утверждал, что никогда не продавал офицерские чины, и он не врал: вместо него этим бизнесом занималась его жена и любовницы. «Офицеры все отрицали. Вьетнамцы вообще обладают уникальной способностью дистанцировать себя от происходящего и заявлять о своей непричастности, – с горечью писал Нгуен Као Ки. – Большинство старших офицеров были обеспокоены только тем, чтобы угодить своему [американскому] советнику»[347]347
  Ky, 334.


[Закрыть].

А как тем временем обстояли дела у другой стороны? В свете углубляющегося китайско-советского раскола Мао Цзэдун вдруг осознал, что Китай может извлечь важные выгоды из революционной борьбы, которую ведет его сосед. Он предложил Ле Зуану новую большую инъекцию помощи, а также идею провести конференцию азиатских коммунистов без участия СССР. Северовьетнамское Политбюро начало называть китайцев «нашими товарищами», а русских всего лишь «друзьями». Идеологическая борьба в Ханое настолько обострилась, что 40 вьетнамцев, которые работали или учились в СССР и многие из которых были близки к Зяпу, попросили политического убежища у Москвы[348]348
  Huy Duc, 147.


[Закрыть]. Иностранные наблюдатели отметили, что с полок книжных магазинов в Ханое исчезли труды советских коммунистов. Однако от проведения конференции по схеме Мао Ле Зуан отказался: он не хотел провоцировать окончательный разрыв с «Медведем», который мог обеспечить его более современным и эффективным оружием, чем «Дракон». Вместе с Ле Дык Тхо он отправился в Москву, чтобы заверить русских в том, что вьетнамцы не собираются мешать советской глобальной политике мирного сосуществования.

На конференции в Ханое в марте 1964 г. Хо Ши Мин предпринял отчаянную попытку сдержать эскалацию, сделав акцент на решении руководства партии не отправлять регулярные формирования ВНА на Юг. Но по тропе его имени тек нескончаемый и растущий с каждым днем поток «добровольцев» – партработников, военных советников и военспецов, готовых терпеть все трудности и опасности пешего перехода, впрочем связанные не столько с американским вмешательством, сколько с естественными условиями: дефицитом продовольствия и медикаментов, плохой погодой, насекомыми и малярией. Теперь НФОЮВ получал с Севера 15 тонн оружия и боеприпасов в день по суше и по морю, а общая численность его сил оценивалась в 170 000 человек, из которых 30 000 составляли основные ударные подразделения. Приверженцы жесткого курса на Севере и коммунисты на Юге были разочарованы малодушной осторожностью фракции Хо, в то время как южновьетнамские товарищи сражались за свое выживание.

Между тем Резолюция № 9 подстегнула военные усилия Ханоя, возглавляемые ястребами Ле Зуаном и Ле Дык Тхо: весной 1964 г. в течение нескольких недель после обнародования резолюции частота локальных столкновений партизан с правительственными силами на Юге выросла на 40 %, а более крупных атак – на 75 %. НФОЮВ ввел собственную воинскую повинность в контролируемых им районах, тем самым только усугубив страдания крестьян. В одной деревне в дельте Меконга партизаны насильно мобилизовали 300 молодых мужчин, в то время как в ВСРВ было призвано всего 80. Один пожилой крестьянин с горечью сказал местным коммунистам: «Вы ругаете империалистов, а сами поступаете хуже них. Верните моего сына домой»[349]349
  Elliott, Mekong Delta, Vol. II, 677.


[Закрыть].

Дэвид Эллиот писал: «Грубая сила и обман были главными методами, с помощью которых коммунисты пополняли свои ряды новобранцами. Для сельской молодежи призыв в ряды Вьетконга был равносилен смертному приговору»[350]350
  Elliott, Mekong Delta, Vol. II, 656.


[Закрыть]. НФОЮВ облагал сельское население данью, более высокой, чем правительственные налоги: в среднем крестьяне отдавали коммунистам не меньше 20 % своих скромных доходов. Один крестьянин, чья деревня официально находилась под правительственным контролем, рассказывал, что в 1964 г. заработал на продаже манго 17 000 пиастров, из которых 125 пиастров отдал правительству и 900 Вьетконгу. В следующем году разразился неурожай, и ему удалось заработать всего 3000 пиастров, но коммунисты отобрали у него все деньги, оставив ему всего 200 пиастров.