Текст книги "Синдикат"

Глава 11

Отель «Моррисон» был самым высоким отелем в городе и, если верить его рекламе, – то и в мире. В главном здании был двадцать один этаж и башня, вздымающаяся еще на девятнадцать, с флагштоком и с золотым шаром на конце флагштока – высочайшая точка в городе. Сермэк жил в бунгало на вершине башни. Если он хотел спрятаться еще выше, то должен был бы взобраться по флагштоку и усесться на шар.

Была уже среда, утро, а я еще не пришел в себя от поездки в Атланту. Вчера в два часа дня я вышел на станции Диборн, спугнув пару карманников, явно не знавших, что я ушел из полиции. Проведя остаток дня в конторе – проверяя по телефону счета «Ритэйл Кредит», посетив «Бинион» и закончив вечер одинокой выпивкой у Барни, я упал на раскладную кровать, планируя поспать этак до полудня – полудня любого последующего дня.

Но в семь тридцать уже этим утром меня разбудил телефонный звонок Элиота: ему хотелось встретиться со мной за чашкой кофе в восемь; сговорились на девяти – в буфете «Моррисона», где подают сэндвичи.

Я вошел в главный вестибюль отеля; полы из серого мрамора, стены, облицованные тем же мрамором и деревом; мебель – в изобилии, бронзовые лампы, папоротники в горшках, высокие потолки. Направо – в мраморе и бронзе – регистратура, налево пять лифтов, один из которых я и вызвал на пятнадцатый этаж. В городе у большинства отелей были неприятности; «Блэкстоун» например, почти закрылся. А в отеле «Моррисон» и при половине сдаваемых номеров дела шли отлично: объяснялось это просто – отель, по сути, давно уже превратился в подпольный притон, что поделаешь, в тяжелые времена депрессии приходится чем-то поступаться.

Я помылся и побрился в комнате для путешествующих и нырнул в свой чемоданчик за одеждой. Я уже застегивал брюки, когда почувствовал, как в плечо мне уткнулся палец.

Я обернулся.

Это был Лэнг.

Я впервые увидел его после конторы Нитти. На этот раз его вечерняя пятичасовая щетина казалась еще темнее. Может быть, он спустился сюда побриться? Он был в мятом костюме: похоже, что он в нем и спал. Его лысая голова отражала свет. Черные глаза насмешливо щурились.

Он уперся пальцем мне в грудь.

– Какие такие у тебя здесь особенные дела, Геллер?

– Твой палец отлично зажил, – сказал я. Он ткнул им меня между ребер.

– Вот именно.

Я схватил его за палец и завернул ему руку до самых лопаток.

– Передал ли тебе твой друг Миллер мое послание? – спросил я. – Держись от меня подальше. Вы оба мне не нравитесь, ублюдки.

Я отпустил его. Лэнг повернулся, поддерживая кисть; покрасневшее лицо перекосила гримаса боли; он оглянулся, очевидно мечтая, чтобы за ним оказался Миллер.

– Я хотел только узнать, что ты тут делаешь. Геллер, – неуверенно проговорил он.

– Пользуюсь комнатой, Лэнг, как и ты. Допускаю, что ты пользуешься ею, потому что Сермэк не разрешил бы тебе пользоваться удобствами в своем шикарном бунгало. Или, может. Его Честь опять сидит в них, как привязанный?

– Думаешь, ты большой остряк?

– Да нет, просто ты очень смешной. А сейчас извини.

Я надел пиджак и шляпу, повесил на руку пальто, готовый уйти.

– Послушай, – сказал Лэнг. – Не исключено, что нам придется поддерживать друг друга. Ведь мы все в этом выпачкались, верно?

– Три горошины в стручке – вот мы кто, – согласился я. – Но сейчас держись от меня подальше, понял?

– Ладно, – почти смиренно, пожав плечами, согласился он.

* * *

Элиот сидел в буфете с сэндвичами, потягивая кофе. Когда я присоединился к нему, он устало улыбнулся.

– Только что повидал одного дружка, – сообщил я.

– Кого же это?

– Лэнга.

– Не смеши. Мальчики с тобой держатся по-приятельски?

– Ну да. Мы приятели.

– Он, должно быть, охраняет Сермэка. – Элиот выставил перед собой палец. – Я слышал, это бунгало – нечто. «Стейнвей» в гостиной. Три личных спальни. Библиотека. Кухня, столовая, кабинеты.

– Быть слугой народа – трудная работа. Нужно компенсировать затраты. Элиот засмеялся невесело.

– Так говорили и мне.

– А что говорят насчет ранения Нитти?

Элиот пожал плечами.

Люди думают, что Нитти собирается нанять для убийства Сермэка Малыша Кампанью, и мэр уже обмочился от страха. То ли по указанию Сермэка, то ли по собственной глупости, Ньюбери предложил пятнадцать тысяч долларов за голову Нитти. В итоге Нитти жив, Ньюбери – труп, а Сермэк забился повыше.

– Думаешь, он в опасности?

– Слыхал, что он купил пуленепробиваемый жилет... Но нет, не думаю. Слишком уж много шума. Фрэнк Нитти не такой дурак, чтобы пристрелить мэра Чикаго.

– Он планировал это.

– Он не успеет убраться до того, как в этом дерьме утонут все. Убийство Сермэка может нанизать на одну булавку и другие кланы, а не только банду Капоне. Но после всего, что уже случилось, нет... Думаю, Сермэк в полной безопасности. Нитти не дурак.

Я кивнул. Подошла хорошенькая официантка. Она мило улыбнулась, и я заказал кофе.

– Кажется, я влюбился, – сказал я, проследив, как она удалилась.

– Может, тебе нужно позвонить Джейни?

Я отвернулся от него.

– Нет. Это в прошлом.

– Раз ты так считаешь... Слушай, насчет прошлой субботы...

– Ты о чем?

– ...Что взял тебя на опознание Ньюбери. Извини, если по тону было похоже, что я поучаю или еще что.

– Брось. Могло быть и хуже. За меня мог взяться Нитти, а не Несс.

Он с облегчением улыбнулся.

– Представляю. Скажи, ты... уезжал из города или?..

– Ну да. На пару дней.

– А куда?

– По делу.

– Не хотел бы совать нос в чужие дела...

– Знаю, Элиот, но поделать с собой ничего не можешь.

– Ты получил какую-нибудь работу от «Ритэйл Кредит»?

– Получил. Андерсон дает мне на проверку заявления о страховке. Ценю твою рекомендацию, Элиот.

– Да ладно тебе.

– Но я все равно не собираюсь рассказывать, где я был вчера.

– Если тебе не хочется...

– Хорошо. Я ездил в Атланту, и теперь Капоне – мой клиент.

Он усмехнулся:

– Острячок из тебя хреновый.

Я пожал плечами:

– Тогда, скажем, я работаю для одного адвоката, и это даст для дела более или менее важную информацию.

– ...Что, вероятно, выходит за пределы дозволенного законом, но я это принимаю. Кроме того, это не мои дела, я просто любопытствую, вот и все.

– Я тебя понимаю.

– А что за адвокат?

– Боже мой! Элиот! Луи Пикет.

Ему это не понравилось. Он это выразил не словами, а тем, как уставился в чашку с кофе с прямо-таки норвежской мрачностью.

– Элиот, я с ним даже не знаком.

– Может быть, ты и в самом деле ездил а Атланту повидаться с Капоне.

– Ага, – произнес я, делая вид, что дурачусь. – Может быть, и ездил.

– Говорят, Пикет связан с Капоне.

– Я это слышал.

– Он был также адвокатом убийцы Джейка Лингла.

– Из чего следует вывод, что парень, которого они послали на отсидку, на самом деле убил Лингла, – добавил я.

Элиот взглянул на меня:

– Я лично уверен, что он и был киллером. Ведь там были надежные свидетели.

Я ничего не ответил. Элиот произнес эти слова с едва различимым сарказмом, хотя мне могло и показаться.

– Я давно тебе хотел рассказать кое о чем, – сказал Элиот. – Мы никогда с тобой не говорили о Лингле. Это случилось до того, как мы подружились. Но, сдается мне, ты снова в это вляпался – я имею в виду компанию Капоне... Хотя это и не твоя вина. Что ж... помочь тебе не могу, хотя и сочувствую.

– Я ценю твое сочувствие, Элиот. Ценю по-настоящему. Но...

– Но держись от этого подальше. Позволь, я расскажу то, что давно хотел тебе рассказать. Это известно лишь узкому кругу. Мы с Фрэнком Вилсоном знали о Лингле... знали, что он близок к Капоне и мог бы стать главным свидетелем, чтобы помочь нам привлечь его к суду за уклонение от уплаты налогов. Мы позвонили в «Триб» полковнику Мак-Кормику. Он знал о Лингле, но лично с ним знаком не был. Мы не сказали полковнику, зачем хотим встретиться с Линглом, – иначе полковник не заложил бы в прессе такую мину под себя самого, защищая «павшего героя». Но мы попросили полковника организовать для нас встречу с Линглом в «Трибьюн Тауере». Он согласился. Десятого июня в одиннадцать утра мы должны были встретиться. – Элиот мелодраматически помолчал, чтобы произвести впечатление. – Рассказывать тебе, что произошло девятого июня, мне незачем.

Джейк Лингл был убит.

– Да, – ответил я. – Не стоит.

– Меня всегда раздражало это чертово стечение обстоятельств, этот Пикет с его связями с Капоне, сам приятель Лингла, да еще и свидетель на суде из-за того, что виделся с Линглом незадолго до убийства; и что все тот же Пикет должен защищать парня, подозреваемого в убийстве Лингла.

– Имею возможность убедиться, как это до сих пор тебя беспокоит, – заметил я.

– Возникла масса предположений о том, кто стоял за убийством Лингла. Кто его оплатил. Было похоже, что за этим стоит Капоне. У меня лично нет никаких сомнений: кроме Капоне – некому.

– Да, Элиот, это сделал не я.

– Хорошо, – сказал он серьезно. – О деле Лингла больше не будем говорить. Но я подумал, что тебе нужно знать о встрече в «Трибьюн Тауер», на которую Лингл обещал прийти.

– Знать – это всегда неплохо. Благодарю, Элиот. Снова подошла официантка, и мы оба заказали еще по чашке кофе.

– Слушай, – сказал Элиот. – Я хотел тебя повидать сегодня утром не только для того, чтобы сунуть нос в твои дела. Я хотел тебе сообщить кое-что новенькое.

– Ну да?

– Меня ожидает перевод.

– Из Чикаго?

– Да.

– Почему?

– Шоу заканчивается, и я остаюсь банкротом. Шеф агентов по «сухому закону» в городе, где совсем скоро будут продавать легально любые спиртные напитки... А я хочу настоящей работы.

– Элиот, вы всегда использовали «сухой закон» как оружие для борьбы с гангстерами, как оправдание их преследования. Почему бы вам не придержать при себе это оправдание еще на какое-то время, пока вы окончательно с ними не разберетесь?

Он покачал головой.

– Нет. Решено. – Посмотрел на меня устало; выглядел он намного старше своих двадцати девяти лет. – Знаешь что, Нейт. Иногда я думаю, что заключение Капоне было просто... рекламным трюком. Они привлекли меня, натравили на него – мы сделали работу, и сейчас его нет, но... Его команда все еще существует. А как только покончат с «сухим законом», они будут уже не столь досягаемы, и легализация их деятельности будет только вопросом времени. Я вообще не уверен, что кто-нибудь когда-нибудь до них доберется... Я просто не знаю, что и сказать...

– Конечно, Элиот, только тебе одному известно, скольких трудов стоило засадить Капоне, – сказал я. – Но ведь на страницы газет больше вас никто и не попадал.

Он покачал головой.

– Если бы я просто жаждал славы, Нейт. Да, мне нравится встречать свое фото в газетах, имя в заголовках. И тебе понравится, когда это произойдет. Но это был единственный способ организовать поддержку общества, доказать сочувствующим гражданам и политикам, которые доверили мне эту работу, что я ее исполняю. Неужели ты думаешь, все это только для того, чтобы попасть в эти чертовы газеты?

Мне стало неловко – какое я имею право выговаривать Элиоту?

– Куда собираешься ехать?

– Куда пошлют. Предполагаю, что здесь пробуду все лето. Может найдут мне какое-нибудь занятие на время Выставки.

– Тебя здесь будет не хватать. Мне так уж точно.

– Я еще не уехал. Так или иначе, хотел тебе об этом сообщить – хотя бы отчасти скинуть груз с сердца.

– Я и сам хочу на неделю или две уехать из города.

– Да?!

– Ну да. Махну во Флориду в начале следующего месяца.

– Уж не тогда ли, когда Сермэк уедет отсюда?

Элиот был неисправим.

– А что? – спросил я, надеясь, что с искренним равнодушием.

– Значит, угадал, – заметил Элиот, вставая; проверил чек, добавив десять пенсов на чай. Я добавил еще пять центов. Он взглянул на меня: – Ты и правда влюбился.

– Я легко влюбляюсь, если не вру в течение двух недель, – ответил я.

Он засмеялся; и из глаз исчезла усталость. Мы вместе вышли на улицу, я прошелся с ним до Диборн, спустился к Федерал-билдинг, где мы расстались, и я пошел на Ван-Барен, завернув за угол к своей конторе. Было ветрено, что не удивительно для Чикаго в январе, но сейчас ветер просто свирепствовал. Спрятав руки в карманы пальто, я шагал, опустив голову и уставясь в тротуар.

Так, с опущенной головой, я и открыл дверь, и подошел к лестнице. Я поднял голову только тогда, когда услышал шаги.

По лестнице в полумраке спускалась женщина. Ей было чуть за двадцать, лицом похожа на Клодетт Кольбер. Она была довольно высокой – возможно, пять футов и восемь или девять дюймов, – а одета в длинное черное пальто с черным меховым воротником. Ничего экстравагантного. На копне кудрявых темных волос, тесно прижатых к голове, прилепился берет. В руке у нее была маленькая черная сумочка с замком.

Когда мы встретились на ступеньках, я улыбнулся, она тоже. От нее хорошо пахло, но это были не духи, не цветочный запах – это был аромат, который я не мог определить, может быть, ладан? Что бы это ни было, но на протяжении одного часа я влюбился во второй раз.

Неожиданно она обратилась ко мне мелодичным, хорошо поставленным голосом, показавшимся мне немного аффектированным:

– У вас контора в этом здании или вы идете к кому-нибудь на прием?

Я повернулся к ней, облокотившись на перила, что было очень небезопасно, но зато в духе Рональда Колмэна.

– У меня контора, – ответил я с большой гордостью.

– Замечательно, – улыбнулась она. – Тогда вы, возможно, знаете, в какие часы принимает мистер Геллер?

– Мистер Геллер – это я, – удалось, наконец, выговорить мне.

– Великолепно! Значит, вы как раз тот человек, к которому я и направлялась.

Когда я пропускал женщину вперед, ее тело неожиданно на какое-то мгновение прижалось ко мне. Я вздрогнул.

Войдя в контору, я взял у нее пальто и повесил на вешалку. Она оставалась стоять, прямая, как стержень, держа сумочку обеими руками перед собой, как фиговый лист.

Молодая женщина невольно приковывала мое внимание: она была мертвенно бледной, отчасти от пудры, а губы были темно-красные, почти черные. Одетая во все черное, – облегающее платье без швов, выдающее себя за шелковое, но бывшее на самом деле из хлопка, с разрезом на колене; черные пятки на прозрачных черных чулках с рисунком в виде петель – она напоминала мне платную танцовщицу, но выглядела в то же время слегка наивно.

Короче говоря, во внешности странной посетительницы присутствовала какая-то театральность.

Повесив свое пальто, я указал жестом на стул перед столом, за который и уселся. Женщина села – с прямой спиной, немного закинув голову назад. Она протянула мне через стол руку. Мне пришлось немного помедлить, прежде чем ее взять: я не был уверен – предполагалось, что я ее поцелую или пожму? Так что я, приподнявшись, просто взял в руку четыре пальца и нежно их сжал, засвидетельствовав свое почтение, а потом опять сел.

– Меня зовут Мэри Энн Бим, – сказала она. – У меня нет сценической фамилии.

– Чего нет?

– Это моя настоящая фамилия. Сценическим фамилиям я не доверяю. Я актриса.

– В самом деле?

– Работала в маленьких театрах, – здесь и в других местах...

«О-очень маленьких театрах», – подумал я, а вслух ответил:

– Понимаю.

Она села еще прямее, расширив глаза:

– Ох! Не беспокойтесь. Я не бедная!

– Что-то сомневаюсь.

– Заработок у меня есть. Я работаю на радио.

– Серьезно?

– Да. Мне это порядком облегчает жизнь, пока я не смогу найти что-нибудь получше. Вы слушаете радио?

– Иногда. Собираюсь поставить в конторе. Молодая женщина огляделась, как будто присматривалась, куда бы поставить приемник, словно я его уже купил. Она заметила раскладную кровать и указала на нее несколько театральным жестом.

– Это не раскладная кровать? – спросила она.

– Не исключено, – ответил я.

Она пожала плечами и, взглянув на меня через стол, улыбнулась и сказала:

– "Знакомьтесь, просто Билл".

– Простите?

– Это сериал, где я играю, «Знакомьтесь, просто Билл». Я говорю разными голосами, один из которых основной. Это моя работа, я сделала уже много разных шоу. Вы слышали «Мистер театрал»? Я думаю, там у меня получилось лучше всего.

– Сам я скорее поклонник «Эймес и Энди».

– Они говорят только своими голосами, – заметила она довольно печально, потому что ее товар не пользовался таким спросом.

– Я рад, что серьезная актриса, вроде вас, ничего не имеет против работы на радио. Ведь многие актрисы считают себя как бы выше этого.

– Многие великолепные актеры и актрисы работают на радио в Чикаго, мистер Геллер. Например, Фрэнсис Буммэн. Айрин Рич. Фрэнк Дейн.

– Эдди Кэнтор, – предложил я.

– Не в Чикаго, – поправила она.

– Что ж, хорошо. Мы установили, что с работой у вас все в порядке. Теперь выясним, зачем вы меня хотели нанять?

Лицо ее сделалось серьезным. Она пошарила в маленькой черной сумочке и вынула затрепанный моментальный снимок.

– Это фотография Джимми.

Она через стол протянула ее мне. На фото вместе с ней был изображен парень, немного на нее похожий, только полнее. На фотографии они были сняты еще подростками.

– Мы с ним близнецы... – пояснила она.

– Надеюсь, не однополые, – хмыкнул я.

– Нет, не однополые, – холодно ответила она. Мой тонкий юмор пришелся ей явно не по вкусу.

Я хотел вернуть ей фото, но она отрицательно покачала головой.

– Оставьте его себе, – сказала она. – Я хочу, чтобы вы его нашли.

– А давно он потерялся?

– Видите ли, он не терялся в точном смысле этого слова; ничего такого, с чем можно обращаться в полицию. Это не совсем исчезновение.

– Тогда что же это, мисс Бим?

– Зовите меня Мэри Энн. Пожалуйста.

– Отлично, Мэри Энн. Так потерялся ваш брат или нет?

– Я приехала из Девенпорта, штат Айова. Это на Миссисипи. Трай-Ситиз? Слышали о таком? Рок-Айленд? Моулайн?

Я слышал о трех названиях: именно из Девенпорта приехал Бикс Байдербен – джазовый трубач, который, пока не спился в 1931 году, играл так, что стало невозможно слушать Поля Уайтмена. Рок-Айленд я знал по железной дороге, а в Моулайне выступал Барни. Но название «Трай-Ситиз» было для меня новым. Но я не стал ее беспокоить такими мелочами.

– Мой отец был мануальным терапевтом. Звучит так, будто он умер, но нет, он жив и здоров. Папа был мануальным терапевтом, Девенпорт – родина этого начинания. И мой отец увлекся этим. Стал одним из первых студентов. Но он попал в автомобильную аварию, и у него обгорели руки. И он перестал практиковать. Несмотря ни на что продолжал преподавать в колледже Палмеров, а закончил менеджером на радиостанции Даббл-Ю. Оу. Си.

Я остановил ее.

– Как же он из костоправа превратился в руководителя радиостанцией?

– Даббл-Ю. Оу. Си – собственность Палмеров. «Мир мануальной терапии». Так же, как станция «Трибьюн», Даббл-Ю. Эн. Пи сделана для «Всемирно известной газеты». Понимаете? Вот там я себя и попробовала в первый раз, на радиостанции папы. Я читала в эфире стихи еще когда была девочкой. Когда стала старше, у меня появилась собственная программа для детишек – рассказы, сказки. Вот откуда у меня опыт, и вот почему я смогла, приехав в Чикаго, сразу найти работу на радио.

Имея отца в таком бизнесе, который мог подергать за нужные ниточки, это, вероятно, было совсем нетрудно.

– Мы с Джимми были очень близки, часто мечтали об одном и том же. Я хотела стать актрисой, а он – репортером. Еще детьми мы оба прочитали массу книг, и, думаю, это подогрело наши фантазии. Как и наши амбиции... Но так или иначе, это была мечта Джимми, папа же хотел, как вы уже, наверное, догадались, чтобы он стал мануальным терапевтом. Джимми провел пару лет, в колледже Огастена, изучая свободные искусства и планируя изучать журналистику, но папа захотел, чтобы он вернулся к Палмерам, а когда Джимми отказался, папа перестал давать деньги. И Джимми ушел из дома.

– Когда это было?

– Примерно полтора года назад... В июне 1932 года, я думаю. Сразу же, как он ушел из колледжа.

– А сколько вы уже в Чикаго?

– Год. Я надеялась здесь с ним увидеться...

– Чикаго – слишком большой город, чтобы повстречаться случайно.

– Сейчас я это уже знаю. А в Девенпорте и не догадывалась.

– Понятно. Но у вас была причина надеяться, что он приедет сюда?

– Да, он хотел работать во «Всемирно известной газете».

– В «Трибе».

– Ну да. Короче говоря, в любой газете Чикаго.

– И вы что думаете? Что, приехав в Чикаго, он обратился в поисках работы в разные газеты?

– Думаю, да. Я обзвонила все редакции, спрашивая, не работает ли у них Джеймс Бим, и всюду надо мной смеялись.

– Они думали, что вы морочите им голову.

– Почему?

– Джеймс Бим. «Джим Бим». Вам понятно?

– Нет.

– Это марка виски.

– А-а. Но я не имела это в виду.

– Ну да. А вот они, вероятно, имели. Он с вашей семьей не общался? С отцом, с матерью, с тех пор, как уехал летом 1931 года.

– Нет. Мамы у нас нет... Умерла при нашем появлении на свет.

Я не знал, что и сказать. Немного поздновато было разыгрывать участие. Наконец заметил:

– Я вижу, что это только ваше личное желание – узнать местонахождение брата... Отец не принимает в этом участия.

– Да.

– Вы еще можете мне что-нибудь рассказать о брате, что помогло бы в его поисках? Она задумалась.

– Он уехал, забравшись в товарняк. По крайней мере, так он собирался сделать.

– Понятно. Немного для начала.

– Но вы ведь попытаетесь?

– Конечно. Но я ничего не могу вам гарантировать. Могу проверить газеты и, может быть, поспрашиваю народ в Гувервиллях.

– А почему там?

– Наивный мальчик в случае неудачи мог попасть к бродягам или в какой-нибудь притон. Если вообще выжил... Но он ведь мог попасть на товарняке и в какое-нибудь другое место. Хотите знать, что я думаю?

– Говорите.

– Приехав сюда, он попытался найти работу, но не нашел ничего. Потерпев фиаско, не рискнул вернуться домой и двинулся странствовать. Мне представляется, что он путешествует по железной дороге, знакомясь со страной. Дай Бог, чтобы он вернулся в лоно семьи. Но думаю, что когда это произойдет, он будет уже взрослым мужчиной.

– Почему вы это говорите, мистер Геллер?

– Нейт. Говорю, чтобы сберечь ваши деньги. Я возьмусь за дело, если вы настаиваете, но думаю, будет лучше, если вы оставите все как есть.

Не колеблясь, она ответила:

– Пожалуйста, беритесь.

Я пожал плечами, улыбаясь:

– Считайте, что взялся.

– Великолепно! – заключила она, ее улыбка осветила комнату.

– Моя такса – десять долларов в сутки. Я буду заниматься этим по меньше мере в течение трех дней, так что...

Она уже рылась в сумочке.

– Здесь сто долларов.

– Это очень много.

– Пожалуйста, возьмите. Это...

– Я не могу.

– Пожалуйста.

– Ну просто не могу.

– Пожалуйста.

– Ладно, заметано.

– Прекрасно!

– Послушайте, у вас есть адрес? Где я могу вас найти?

– Я снимаю студию на Ист-Честнат. У нас есть телефон. – Она назвала номер, я его записал.

– Это в Тауер Тауне, верно? – спросил я.

– Да. Смотрю, вы не удивлены? – спросила она игриво.

– Нет, – отрезал я. Район Тауер Тауна был чикагским вариантом Гринвич-виллиджа, пристанищем городской безумной богемы. – Скажите, а как случилось, что вы пришли именно ко мне?

Она взглянула на меня с таким простодушием и невинностью, что я сразу и не осознал, как давно я разуверился в существовании чего-либо подобного на всем белом свете, а уж тем более в Чикаго.

– Вы были первым в телефонной книге, – объяснила она. Потом встала. – Должна бежать. После обеда у меня две части в «мыльном» сериале.

– В каком?

– "Торговый центр".

Это происходило в студии Эн Би Си; студии Си Би Эс находились в Ригли-билдинг.

– Позвольте вам помочь, – предложил я, выходя из-за стола.

Я помог ей одеться. От нее действительно пахло ладаном. Это выглядело почти так же уместно, как близок к духам был сам Тауер Таун.

Она взглянула на меня самыми что ни на есть карими глазами, какие только я видел в жизни, и сказала:

– Думаю, что вы разыщете моего брата.

– Не обещаю, – сказал я и открыл перед ней дверь.

Подойдя к окну, я попытался увидеть Мэри Энн, невзирая на мешавшую пожарную лестницу, но увидел только ее берет, когда она садилась в трамвай.

– Влюбился я, вот что, – сказал я сам себе.