Текст книги "Бриллиантовый корабль"

Он уклончиво, как и перед этим, отвечал мне, что время приведет нас к обоюдному соглашению, а что до того времени я буду так же в безопасности на острове Санта-Мария, как и у себя дома в Суффолке.

– Мы оставим вас здесь в шале, – сказал он. – Здесь теплее и суше, чем в том доме. Моя дочь приедет к завтраку. Вы найдете ее внизу, если пожелаете. Я же сам должен отправиться сегодня в порт св. Михаила... у меня неотложные дела. Анна покажет вам все, что здесь можно видеть, а завтра вечером мы снова встретимся за обедом, если море останется таким же, как и теперь.

На это я ответил, что выйду к завтраку, и просил его прислать мне моего слугу Окиаду. Мысль о том, что случилось с верным малым, беспокоила меня с той минуты, как я проснулся час тому назад.

– Мы все думаем, что слуга ваш еще вчера вечером вернулся на яхту, – сказал он. – Нет никакого сомнения, что вы встретите его, когда вернетесь к себе на борт. Ирландский джентльмен, мистер Мак-Шанус, был сегодня рано утром в Вилла-до-Порто и осведомлялся о вас. Мои слуги могут передать ваше поручение, если желаете.

Я поблагодарил его и выразил желание вернуться на яхту не позже обеда. Он нисколько не удивился и не пытался разуверить меня. Он был воплощенное чистосердечие, хотя я не мог не подумать невольно, какого жалкого мнения должен он быть о моей проницательности и доверчивости. Что касается меня, то у меня не было никаких сомнений на этот счет, и я знал, что являюсь пленником в этом доме и что меня будут держать здесь до тех пор, пока я не присоединюсь к ним или они не найдут возможность прилично и безопасно отделаться от меня.

XV
В Валлей-Гоузе. Анна Фордибрас делает признание

После ухода генерала Фордибраса ко мне явился француз-лакей и предложил мне отправиться на яхту за необходимыми для меня вещами, а также, если я желаю, пригласить ко мне английского доктора Вильсона, живущего в Вилла-до-Порто. Последнее предложение было от имени генерала Фордибраса, но так как я не получил никаких повреждений, за исключением нескольких синяков и ссадин на коже, то вежливо отклонил это предложение. Что касается вещей, то я привез с собой на виллу Сент-Джордж небольшой чемоданчик, который, по словам лакея, находился теперь в шале. Я сказал ему, что мне хватит этого на время моего короткого пребывания на Санта-Марии. Одевшись, я спустился вниз, желая поскорее ознакомиться с домом и его жителями.

Представьте себе красивое швейцарское шале, выстроенное высоко в расселине горы, где находится покрытая зеленым парком долина, которая начинается от дверей шале, а за долиной, на самом отдаленном конце ее, каменистый склон меньшего пика, который грозно высится, точно огромная стена крепости или замка. Таков был Валлей-Гоуз... закрытый жалюзи, с красной крышей коттедж со своим собственным маленьким парком, поражавшим почти тропической роскошью растительности. Никогда еще, ни в одном саду Европы или Африки не видел я такого разнообразия кустарников и такого подбора растений. Бук, сосна, апельсиновые и лимонные деревья в цвету, цитроны, гранаты, африканские пальмы, австралийские эвкалипты, папоротники... – все росло здесь, в этой атмосфере теплых долин острова под покровом неба, какое вы можете видеть на Ривьере. Вот что я увидел сразу, как только вышел на веранду дома. Люди, которые задумали выстроить здесь шале, выстроили такое убежище среди гор, которому мог бы позавидовать самый богатый человек в мире. Неудивительно, что генерал Фордибрас говорил о нем с такой гордостью.

Вблизи дома не было видно других слуг, кроме старика-негра, проходившего мимо веранды. Сказав мне «добрый день, масса доктор», он не выразил больше стремления к общению. Часы в столовой показывали четверть двенадцатого. Стол был уже приготовлен для завтрака и на нем стояло два прибора. Второй – для Анны Фордибрас, подумал я. Сердце мое забилось при этой мысли, и я решил, если удастся, обдумать свое положение до ее прихода и узнать, что в нем самое худшее. В том, что я пленник этой долины, я не сомневался. Мне оставалось только смотреть в лицо фактам и найти дверь, которую эти люди так искусно закрыли за мной.

Первое наблюдение, сделанное мною, когда я стоял на веранде дома, касалось моря и моего по отношению к нему положения. Я заметил прежде всего, что гавань Вилла-до-Порто скрывается от моих взоров восточными утесами долины. От Атлантического океана виднелось только два лоскутка голубовато-зеленой воды, – один почти на юго-западе, другой, больших размеров, на севере. Кроме этих двух лоскутков, ничего не было больше видно... ни крыши, ни шпица, ни даже дыма, указывающего на близость человеческого жилья. Тот, кто выбирал это место в горах для устройства шале, сделал это с той целью, чтобы человек не мог дать знать отсюда о своем пребывании здесь и чтобы суда, стоящие на море, не могли следить за ним. Факт этот был так очевиден, что я не мог отрицать его, а потому занялся исследованием самой долины. Место это занимало пространство в пять акров и первоначальное мое мнение об его безопасности нисколько не изменилось после этого осмотра. Оно было скрыто от всех отвесными стенами чудовищных скал. К своему ужасу, я открыл, кроме того, что оно защищалось со своей слабой стороны кипящим горячим потоком, который вырывался из какого-то глубокого естественного водохранилища и ниспадал водопадом у самого склона горы в том месте, где только искусный горец мог бы вскарабкаться на верхушку пропасти. С первого взгляда я не мог составить себе должного понятия о значении всего этого и понял только позже, как вы увидите.

Всюду только скалистые стены – никаких ворот, ни тропинки или дороги, ни трещины или оврага, откуда можно было бы попасть в эту удивительную долину. К такому заключению я пришел к концу первого же моего обхода. Нет в мире тюрьмы, так искусно задуманной, нет человеческого убежища, которое было бы так неприступно. С тех пор, как вчера вечером меня пронесли через туннель в горах, я знал, что владелец шале приходил и ушел, и что до тех пор, пока я не найду выхода из этой расселины, я так же хорошо скрыт от взоров людей, как и за дверями крепости.

Открытие это ничего, кроме ужаса, не могло вызвать во мне. Стараясь хоть сколько-нибудь забыться, я вернулся в сад, где были видны очертания доказательства самого тщательного ухода. На всем лежали следы заботы человека. Если предположить, что долина эта была местом неведомых преступлений, жестокости, страданий и алчности, то, одновременно с этим, нельзя было отрицать и того, что люди, жившие здесь, обращали взоры свои к солнцу и отдавали должную дань розам. Несмотря на время года, я нашел здесь такое обилие цветов, какое в Англии можно встретить только в мае. Никогда не забуду я одной прелестной беседки, устроенной на газоне с прудом и фонтаном! Вся она покрыта была вьющимися растениями и большими красными цветами бегонии, которые красиво выделялись среди целой массы зелени. Я вошел туда, собираясь записать все, что я узнал в это утро. Не успел я войти в дверь, как увидел, что беседка занята уже и, к удивлению своему, очутился лицом к лицу с Анной Фордибрас.

Она сидела у простого стола из переплетенных сучьев, опустив голову с рассыпавшимися темно-каштановыми волосами на руки. Когда она подняла голову, я увидел, что она плакала, и слезы еще блестели на темных ресницах ее выразительных глаз. На ней было простенькое кисейное платье, а на полу подле нее валялись лепестки и листья роз, которые она срывала дрожащими от волнения руками. При моем появлении краска прилила к ее щекам и она привстала, как бы испугавшись меня. Я преодолел свои чувства ради нее и ради себя. Я решил поговорить с нею и сказать, зачем я приехал на Санта-Марию.

– Мисс Фордибрас, – спокойным голосом сказал я, – вы чем-то огорчены, могу ли я помочь вам?

Она не ответила, по-видимому, слезы душили ее.

– Да, – сказала она, и как мало походила она на маленькую Анну в Диеппе!.. – Да, доктор Фабос, я очень огорчена.

Я подошел ближе и сел подле нее.

– Вы огорчены тем, что вас принимают за дочь человека, недостойного быть вашим отцом? Скажите мне, если я ошибаюсь. Вы не дочь Губерта Фордибраса? Вы даже не родственница его?

Никогда не забуду я выражения лица Анны Фордибрас, когда я высказал ей свое предположение, составленное мною полчаса тому назад. Она не была дочерью генерала. Тон, которым он говорил о ней со мной, не походил на тон отца, говорящего о своем ребенке.

– Мой отец сказал вам об этом? – спросила она, с удивлением обращаясь ко мне.

– Он ничего не говорил, кроме того, что я буду пользоваться вашим обществом и обществом вашей компаньонки во время завтрака. Что-нибудь задержало мисс Астон?

Искусная и невинная ложь эта внушила ей, по-видимому, доверие. Мне показалось, что она поверила ей. Высказанное мною предположение, что мы здесь не одни с нею, способствовало тому, что положение показалось ей более сносным. Она сидела теперь прямо, хотя пальцы ее по-прежнему обрывали лепестки роз.

– Мисс Астон осталась на вилле Сент-Джордж. Я не хотела быть здесь одна, но отец настоял на этом. Вот почему я плакала. Я ненавижу все это. Ненавижу это место и все, что в нем есть. Вы знаете это, доктор Фабос. Они не могут скрыть всего от вас. Я так и сказала, когда в первый раз увидела вас в Лондоне. Я ничего не хотела бы скрывать от вас, ничего, пусть даже жизнь моя зависела бы от этого.

– Разве это так необходимо, мисс Фордибрас? Не лучше ли поделиться некоторыми тайнами со своими друзьями?

Я видел, что ей очень хочется этого, но обещание, данное генералу Фордибрасу, удерживали девушку от откровенности. Влияние этого человека она не могла ни скрыть, ни отрицать. Она дала ему слово и не хотела нарушать его.

– Я ничего не скажу... я не смею! – воскликнула она наконец, с трудом преодолев свое желание рассказать мне все. – Это не поможет ни вам, ни мне. Уходите, доктор Фабос. Никогда не думайте больше о нас и не говорите. Бегите сейчас же. Проститесь со мной и постарайтесь забыть, что я существую на свете. В этом моя тайна. Чтобы сказать вам это, пришла я сюда... Мне все равно, что бы вы ни подумали обо мне.

Яркий румянец вспыхнул на ее прелестном личике, но она боялась взглянуть на меня. Я уже составил свое мнение о том, как поступать с нею, и действовал сообразно этому. Я с уважением отнесся к ее обещанию.

– Мудрые слова, – сказал я, – но мне кажется, что для исполнения вашего совета мне необходима будет пара крыльев. Не говорили вам, что я здесь в плену?

– В плену... о, нет, нет...

– А между тем это так... я пленник, и мне нужно найти дорогу, которая приведет меня к берегу моря. Раньше или позже я найду ее и мы вместе выйдем отсюда. В настоящую минуту мои глаза ничего не видят, кроме гор. Быть может, я несколько ослеп, милое дитя! Если это так, то вы должны вести меня.

Она с удивлением взглянула на меня и подбежала к дверям Сердце ее билось так сильно, что видно было, как дрожала легкая материя ее платья. Я видел, что она пристально смотрит в тот угол сада, где кипящий поток бурлил и шумел внизу скалистой стены.

– Там должен быть мост, перекинутый через поток! – воскликнула она в сильном возбуждении. – Я час тому назад переходила через него... железный мостик, доктор Фабос! Несколько ступенек ведут к нему. Что это вы говорите? Безумная я, что ли?

Я подошел к ней и взял розу из ее букета.

– Эльфы вздумали подшутить над нами, – сказал я уклончиво, – ваш мостик исчез с утренним туманом. Волшебные духи унесли его через горы. Не будем больше думать о нем. А что, если бы вдруг нам пришло в голову, что мы можем выстроить другой?

Я сказал это с той целью, чтобы она поняла более глубокий смысл моих слов, но это было напрасно. Бледная, испуганная, с ужасом смотрела она на меня, точно считая меня до некоторой степени причастным ко всему этому дьявольскому заговору. Затем, как бы раскаиваясь в своих мыслях, она вдруг вскрикнула:

– Я не могу поверить этому, я так беспомощна! Скажите мне, доктор Фабос, скажите, ради Бога, что мне делать?

– Подарите мне вашу дружбу и удостойте меня вашего доверия. Обещайте мне, что вы покинете это место, когда я покину его, и навсегда покончите с этими людьми. Больше я ничего не прошу. Моя тайна уйдет вместе со мной. Я буду называть вас Анной и не будет для меня имени дороже этого... Согласны вы на это, мой маленький товарищ?

Она отвернулась от меня и глаза ее наполнились горячими слезами. Я знал, что она никогда больше не будет бояться меня. Когда она успокоилась немного, я повел ее домой, где мы, как брат и сестра, сели завтракать и беседовали о самых обыкновенных вещах.

И только одному Богу известно, каким тяжелым, постыдным воспоминанием лежит теперь этот час на мне.

Неужели же люди эти хотели купить собственную безопасность ценой чести этой девушки?

XVI
Девять дней молчания.
Доктор Фабос делает выводы

Мы пробыли в Валлей-Гоузе девять дней вместе, не получив извне ни единого известия. Каждый день с одной и той же поразительной пунктуальностью старый негр и другие слуги сокрушались о таком неприятном ходе дел, который был единственной причиной того, что я не мог вернуться на свою яхту. Мостик погиб по несчастной случайности, а проходом в горах никто никогда не пользуется, кроме самого генерала Фордибраса. Так говорили они. Что касается генерала, то, по их словам, огорчению его не будет пределов, когда он услышит об этом. К несчастью, его что-то задержало в порту Св. Михаила, и они полагают, что причиной этому является волнение моря, которое продолжается все эти дни. В этом нет ничего ужасного, мост делали те же инженеры, что находились теперь внизу. Благодаря операциям в рудниках теперь много рабочих на острове. Чтобы освободить меня и их молодую госпожу, потребуется всего несколько часов.

Недавно я пересматривал дневник свой за эти девять дней и нахожу, что некоторые выводы мои будут, вероятно, интересны читателям. Вот они:

1) Преступники не боялись моей яхты. Одно из двух: или остров находился под наблюдением какого-нибудь большого вооруженного судна, или капитана Лорри убедили в том, что со мной все обстоит благополучно.

2) Они находятся в союзе с местными португальскими чиновниками в Вилла-до-Порто, которые, я не сомневался в этом, получали богатое вознаграждение за то, что благоразумно закрывали глаза на некоторые события.

3) Они уверены, что я влюбился в Анну Фордибрас и ради ее безопасности или буду молчать, или присоединюсь к ним. Все это штуки их главаря, устроившего апофеоз своему безумию.

Представьте при всем этом мое собственное затруднительное положение. Кроме двух старых слуг, горничной и негра, молодая девушка и я, мы были одни в шале и так удалены от всего мира, как будто были пленниками какого-нибудь восточного деспота. Она знала и я знал, с какими намерениями устроена была эта чудесная ловушка.

Заставляя нас искать утешения в обществе друг друга, они думали, что страсть наша подвергается гораздо большему испытанию, чем под влиянием какого бы то ни было нравственного возбуждения, направленного против Валентина Аймроза и его приверженцев. Они хотели подвергнуть меня осуждению со стороны общества, если я буду упорствовать, или заставить молчать, если я буду содействовать их планам. Все это было задумано так смело и так неожиданно для нас, что план их мог удастся, не выпусти они из виду одного факта. А заключался последний в том, что маленькая подруга моя, одаренная необыкновенно здравым смыслом и мужеством, пошла мне навстречу и предложила свою помощь в этот тяжелый час.

Все время говорили мы загадками и в Диеппе и на вилле Сент-Джордж. Теперь же мне приходилось говорить с ней, как с человеком, с которым я делю все свои тайны. Но чего бы это мне ни стоило, как бы ни росла моя любовь к ней, я решил не обмолвиться ни единым словом до тех пор, пока нахожусь на острове Санта-Мария. Ради себя и ради нее решил я так поступить. У нас было столько тем для разговоров, но для начала я избрал историю ее жизни.

Это было на второй день нашего плена. Погода была теплая, солнечная, дул свежий ветерок с северо-запада, а над нами расстилался голубой небесный свод. Я помню прекрасно, что на ней было кружевное платье и бирюзовая цепочка на шее. Мы завтракали вместе и слушали фамильярные разговоры прислуги. Генерал наверняка приедет сегодня из порта Св. Михаила, говорили они, инженеры мигом, к заходу солнца, исправят мостик. Я совсем не слушал их, а когда мы вышли с нею в сад, спросил ее, всегда ли она была знакома с генералом Фордибрасом и какие воспоминания связаны у нее с этим обществом. Она ответила на это, что помнит его с того времени, с которого помнит и все остальное.

– Мне помнится, я видела и другое лицо... так давно, так много лет тому назад, – сказала она. – Я всегда надеялась и верила, что это было лицо моей матери. Когда я была еще маленькой девочкой, то жила в доме, стоявшем на берегу большой реки. Это была, я думаю, река Гудзон. Генерал Фордибрас бывал у нас в доме. Я была так мала тогда, и меня удивляет, что я все это помню.

– Вы покинули этот дом, – сказал я, – и поступили в школу. В Америке это было или в Лондоне?

– Сначала в Нью-Йорке, потом в Лондоне, а окончила я образование в Париже. Я вышла из заведения три года тому назад, и с тех пор мы объездили весь свет. Генерал Фордибрас никогда не остается долго на одном месте. Он говорил, что имеет слишком беспокойный нрав. Я не знаю, доктор Фабос... я отказалась от всяких размышлений об этом.

– И ненавидите меня за мои вопросы. Я постараюсь, чтобы они побыстрее кончились. Как давно знаете вы мистера Аймроза и где вы в первый раз встретились с ним?

Вопрос этот смутил ее. Я видел, что она без удовольствия отвечает на него.

– Не говорите, пожалуйста, о мистере Аймрозе. Я боюсь его, доктор Фабос. Мне кажется, я боюсь его больше, чем кого бы то ни было из известных мне до сих пор людей. Если со мной случится несчастье, то виноват в нем будет мистер Аймроз.

– Естественная антипатия. Когда-нибудь, Анна, вы поймете все это и поблагодарите Бога, что к вам на остров явился чужой человек. Я сам буду иметь дело с мистером Валентином Аймрозом. И вам не нужно будет больше бояться его.

Она не поняла меня и забросала множеством вопросов. Некоторые из них были необыкновенно тонкие, но все направлены на одно – она желала бы знать все самое хорошее и самое плохое из прошлой жизни этого человека и какое участие принимал в ней генерал.

На это я ответил, что не могу быть судьей, пока не узнаю всех за и против в этом деле.

– Очень может быть, что его самого надувают, – сказал я, – время откроет истину. Вы говорили мне, что обязаны ему за ту доброту, с которой он относился к вам в детстве. Я не забуду этого, когда наступит день возмездия. Я не забуду, Анна, никого, кто был добр к вам.

Мне было так приятно видеть ее благодарность, которую я много раз замечал в течение длинных часов этих опасных дней. С утра до вечера была она моей спутницей в саду. Я узнал ее так, как редко приходится мужчине узнать женщину, которая не жена ему. Она делалась все более и более доверчивой ко мне; веселый смех ее музыкой разносился по долине, голос ее звучал в ней, как песня, она царила в ней, как божество. Я знал тайну ее доверия и тайна эта – моя. Я решил хранить ее как сокровище до того далекого дня, когда она откроется. Мои заботы были слишком тяжелы, чтобы я захотел разделить их с нею. Яхта моя, друзья мои, Окиада, где все они? Что случилось там, за этой чудовищной завесой гор, за этой пропастью, скрывавшей весь остров от нас? Неужели они ничего не предприняли, мои товарищи, которым я так верил? Возможно ли, чтобы мой верный Окиада покинул меня? Я ни минуты не верил этому. Глаза мои говорили, что это неправда, какой-то голос говорил мне это. Я знал это, как человек, читающий книгу судьбы... образ, мелькнувший на воде, знак, в значении которого нельзя ошибиться.

Кому приходится иметь дело с преступниками, тот должен запастись многим естественным оружием. Нет ничего здесь более важного, как наблюдательность... в ней единственное спасение для исследователя. Наученный долголетним опытом, я заметил в долине такие приметы и предзнаменования, которые для другого прошли бы незаметно. Странные следы ног на самых темных тропинках, сломанные кусты, обрывки бумаги, брошенные без всякой предусмотрительности, ничто не ускользнуло от меня. Но больше всего обратила на себя мое внимание и поразила меня наша водяная пенящаяся крепость.

День за днем уменьшалось количество воды в нашем бурном потоке. В первый раз заметил я это на третий день нашего заключения, а окончательно уверился в этом на пятый день. Дюйм за дюймом, слой за слоем понижалась вода потока. Кто-нибудь другой на моем месте мог бы взглянуть на это, как на естественное явление. Я же слишком верил человеку, служившему мне, чтобы думать, что так оно и есть на самом деле. Окиада приступил к делу, сказал я себе. Час моего освобождения приближается.

Можете представить себе, как взволновало меня это открытие и как были заняты им все мои мысли, когда я говорил с Анной о приближающихся днях свободы. На мой вопрос, посетит ли она снова мой дом в Суффолке, она вся вспыхнула и, бросив на меня быстрый взгляд, который бывал иногда так красноречив, ответила уклончиво:

– Сестра ваша не любит меня. Милая! Она смотрела на меня так, как будто я хотела похитить вас у нее.

– Неужели вы считали бы себя виновной, если бы сделали это?

– Да, – сказала она так серьезно, что я даже пожалел, зачем предложил ей этот вопрос. – Виновной до конца своей жизни, доктор Фабос!

Я понял, что она намекает на историю своей жизни и на людей, судьба которых заставила ее жить. Она хотела этим сказать, что прошлое ее всегда будет преградой между нами. Эта мысль часто волновала меня, но не о себе думал я, а о ней.

– Клянусь Богом, Анна, – сказал я, – нет большей вины в мире, как слова, сказанные сейчас вами. Вы запрещаете мне говорить это. Сказать вам, почему?

Она кивнула, продолжая смотреть в ту сторону, где через узкий проход в горах виднелась полоса голубой воды. Я сидел подле нее, мне так хотелось обнять ее и сказать то, что мне подсказывало сердце все эти дни. Да, Богу известно, что я полюбил это хрупкое, нежное дитя судьбы выше всех надежд своей жизни, выше всякого честолюбия.

– Вы запрещаете мне говорить это, Анна, потому что не доверяете мне.

– Не доверяю вам, доктор Фабос?!

– Недостаточно, чтобы поверить, что я готов спасти вас от всех опасностей... даже от опасности прошлых лет.

– Вы не можете сделать этого... не можете, доктор Фабос!

Я взял ее за руку и заставил взглянуть мне в лицо.

– Когда женщина научилась любить и любила, у нее нет прошлого, – сказал я. – Все, что ее касается, составляет счастье человека, которому она отдала свою жизнь. Что касается вас, я уверен, мы прочтем историю прошлых лет вместе и найдем ее приятной для нас. Не знаю, Анна, верно или нет, но попытаюсь отгадать. Я думаю, что это история любви женщины и страданий отца и невинного человека, который долго был заключен в тюрьме. Я скажу, что дитя двух людей, утвержденная в правах на принадлежащее ему имущество, она сделалась добычей негодяя, и я буду недалек от истины. Вот что думает ваш пророк. Анна, он дал бы много за то, чтобы факты были таковы, как он их представляет себе.

Она повернула голову ко мне и взглянула мне прямо в лицо. Никогда еще не видел я такой смены настроений на этом детском личике... радость, сомнение, любовь, страх. Со свойственной ей сообразительностью она поняла все, пока я говорил. Глаза ее засветились чудным огнем благодарности. Несколько минут просидели мы молча, и я ничего не слышал, кроме биения ее сердца.

– О! – воскликнула она наконец. – Если бы это была правда, доктор Фабос, если бы это была правда!

– Я докажу, что это правда, раньше, чем мы приедем в Англию через месяц.

Она засмеялась с некоторым смущением.

– Англия... Англия! Как далеко отсюда Англия! А моя дорогая Америка?

– Семь дней на моей яхте «Белые крылья».

– Ах, зачем мы не птицы, чтобы перелететь через эти горы?!

– Горы будут добры к нам. Сегодня, завтра или когда-нибудь мы переберемся с вами через эти горы, Анна!

Она сказала мне, что это вполне отвечает ее желанию. Опасаясь дальше говорить об этом, я оставил ее и отправился к потоку, чтобы посмотреть, какую весть он мне принес. Убывает ли вода или это только фантазия расстроенного воображения?

Стоя на краю пропасти, по которой протекала река, я видел, что не ошибся. Поток уменьшился еще на один фут: он не бурлил и не шумел теперь в проходе. Тот, кто изменил его течение, запрудит его, когда придет время. Когда оно придет, я не знал, но мне было ясно, что я должен делать. Я не должен отдыхать ни днем, ни ночью, пока не наступит освобождение; ни сна, ни покоя не должен я иметь, пока Окиада не явится ко мне и не откроет мне ворота.

А как же Анна и мое обещание? Оставлю ли я ее пленницей в долине или перенесу через горы, как обещал? Ответственность оказывалась больше, чем я себе представлял. Если я возьму ее с собой, чего только не расскажут по всему миру эти негодяи! Если я оставлю ее, каким жестокостям, каким преследованиям может подвергнуться она в Валлей-Гоузе! Я не знал, что делать! Надо полагать, что судьба распорядилась хорошо, взяв все это дело в свои руки и, не оставив мне выбора, заставила уйти одного. Как бы там ни было, но когда Окиада вошел ко мне в комнату в десять часов вечера и я направился к комнате Анны, чтобы разбудить ее, она не ответила мне и, несмотря на самые тщательные поиски, я не нашел ее нигде в доме. А между тем время нельзя было терять.

– Милосердный Боже! – воскликнул я. – Неужели я должен оставить ее с этими людьми?!

Я понял, что так должно быть и что я один, подвергаясь опасностям, тем самым спасаю нас обоих.