Текст книги "На васильковой стороне"

Разговор был жестким и с матом. Грибник, еще даже не начав писать объяснительную по поводу выявленного мошенничества на общую сумму в двенадцать миллиардов рублей, был уведомлен об увольнении по достижении предельного возраста. Этот самый предельный возраст наступал у него в марте 2014 года. То есть примерно через пять месяцев. Обсудив всю эту гнилую ситуацию на совещании, сотрудники были отправлены по рабочим местам. Я же решил переговорить с Лысым один на один и закрыл за уходящими людьми дверь.

– Что происходит? Вы чего добиваетесь? Секретарь в декрете, сейчас еще и водителя не будет. Если вы не в курсе, у Грибника за этот год еще неотгуленные отпуска и ДСО. Так что до увольнения мы его вряд ли увидим.

– Да и наплевать!

– В смысле, наплевать? А работать кто будет? Если вы думаете, что кроме секретки я еще и вас буду по районам катать, то вы ошибаетесь. Откатался уже за три года и «отсекретился» тоже. Может, сначала нужно было найти человека на его место, а потом уже устраивать этот цирк?

– Ты чё?! Оборзел, старлей?! – Лысый энергично выпрыгнул из кресла.

– А почему вы мне тычете?! Я прекрасно понимаю, откуда идут все эти наезды на отделение. То босс без предупреждения приезжает, то инспекция. А сейчас с бензином ситуация вылезла. Многовато совпадений за такое короткое время.

– Пошел вон отсюда, Штирлиц, и смотри, чтобы до тебя руки не дошли – взгляд Лысого был злым, но глаза все же бегали в разные стороны. Так что я попал в самую цель.

Когда я вышел из кабинета, то уже точно знал, как будут развиваться дальнейшие события. И опять не ошибся. Грибник действительно ушел во все свои неиспользованные за всю жизнь отпуска и дополнительные сутки отдыха. Он каждый день звонил мне и выл в трубку, поскольку кроме как на водке не мог ни на ком выместить свою злобу.

У Александра Галича есть хороший отрывок из стихотворения, который отражает всю суть переживаний, происходивших в тот момент в душе у Грибника.

«Вот он запил, как залеченный,

Два раза бил морду Люське,

А в субботу поздно вечером

Он повесился на люстре…

Ой, не надо «скорой помощи»!

Нам бы медленную помощь! —

«Скорый» врач обрезал помочи

И сказал, что помер в полночь…

Помер смертью незаметною,

Огорчения не вызвал,

Лишь записочку предсмертную

Положил на телевизор.»

С этих самых пор за руль служебной машины я садился только по собственному желанию. Когда Лысый просил куда-нибудь его отвезти, я отказывался, мотивируя это отсутствием соответствующего допуска. Он что-то бурчал себе под нос, но физически не мог меня заставить нарушить установленный порядок.

Самое интересное, что с точки зрения расходования денежных средств на бензин, после случившегося скандала, ничего не изменилось. Топливо продолжало заливаться куда попало и как попало. Только наивный человек может думать, что российские военнослужащие будут тратить хоть одну свою копейку для государственных нужд. И в этом я каждого из них поддерживаю. Ибо ремонтировать служебные автомобили, облагораживать кабинеты, покупать офисную бумагу, канцелярские приборы, поломойные средства и осуществлять покраску оружейных комнат должно именно государство.

На данном этапе жизни отделения отношения между сотрудниками были окончательно испорчены. Теперь уже совсем никто не понимал, кому хоть сколько-то можно верить, и на кого можно положиться. Лысый же, совсем не скрываясь, начал ненавидеть вообще абсолютно весь свой личный состав. И это, кстати, было взаимным.

Мой, уже подписанный ранее рапорт на отпуск в ноябре 2013 года, выкинули в помойку и сказали про него забыть. Не исключаю, что таким образом Лысый отомстил мне за произошедшую беседу, в которой окончательно была раскрыта его роль в происходящем вокруг кошмаре. Я не сильно расстроился. Поскольку уже точно понимал, что лимит моего терпения и так превышен. Нужно было бежать из конторы в любое другое место, но самое главное как можно дальше и как можно быстрее. Поэтому, пустыми надеждами на то, что все придет в норму на данном этапе я себя уже не тешил.

В один из дней в начале декабря меня и Майора вызвал к себе в кабинет Лысый. Он был возбужден и пытался выглядеть довольным.

– Пацаны, идите к Грибнику домой, пусть выходит из запоя и возвращается на работу. Я за него договорился с шефом, ему продлят контракт еще на один год, чтобы он успел уладить свои дела. Пусть мне скажет спасибо.

Тем же ходом мы двинули к Грибнику домой. Он был поддат, не брит, не стрижен и крайне запущен. Мы пытались убедить его подписать контракт еще на один год, хотя ему эта перспектива, судя по выражению лица, была не интересна.

– Да пошел он в задницу! – сказал Грибник – Я двадцать лет отслужил, а меня как помойного кота в дерьмо макнули мордой! Спасибо ему сказать? Да я с ним срать на одном гектаре не сяду!

Проведя с Грибником дополнительную воспитательную беседу, мы все-таки получили его согласие остаться хотя бы еще на год. Естественно, с точки зрения Лысого это был лишь обычный неумелый маневр с целью заработать себе немного дешевого авторитета. По факту он ни с кем не разговаривал, а уж тем более не заступался за своего водителя.

Буквально через неделю Грибника отправили проходить ВВК, что было очевидным маркером его скорого дембеля и последним крестом на его службе. Лысый же в тот момент сказал, что сделал все что мог, и смастерил при этом скорбное лицо.

Когда все окончательно встало на свои места, я уже точно знал, что дальше служить не имеет никакого смысла. В любой момент меня могли затрамбовать ГСБ или собственный начальник. И они точно делали все шаги в этом направлении.

Никакого особо негативного шлейфа за мной не было, поэтому ситуация для них была сложной. Фактура для того, чтобы порвать меня на британский флаг отсутствовала, а мои личные оппозиционные убеждения к делу было не подвязать. Примерно за полгода до этого я перевернул свою машину (на которой поехал по работе в район!) и не стал об этом никому сообщать. Это было не совсем корректно с точки зрения внутреннего устава, но все же не йсмертельно. За год до этого, когда в очередной раз прокуратура завернула собранный мной антикоррупционный материал, я, желая показать свою непримиримую волю к победе, выбил им рукой стеклопакет на уличной двери. Как у меня это получилось, я не знаю. Стеклопакет был очень толстым, но и злоба была уже просто за гранью разумного. На следующий день я попросил знакомых ребят поставить им взамен другой, более качественный стеклопакет, так что и этот инцидент был исчерпан. По крайней мере, в нем тоже не было ничего запредельно криминального.

Таким образом, предъявить мне было особо нечего, поэтому гестапо топталось на месте. Несмотря на то, что туда перевели служить моего сокурсника Сына майора, их успехи были крайне скудны. С Сыном майора после учебы я почти не общался. Тем не менее, он как-то встретился мне совершенно случайно в коридоре управления уже после его перевода под руководство Мюллера. При этой встрече он решил мне соврать для имиджа, что совсем бросил пить, и что к нему через три года отсутствия вернулась в объятия бывшая жена. Естественно, что такой наглой лжи я не поверил. Видимо, в качестве контрольной проверки на содомию его заставили в гестапо сдать зачеты по высшей степени лицемерия, и наша беседа была его дипломной работой. Жаль, что он ее провалил…

Тем временем, дело близилось к очередному 20-му декабря, то есть ко Дню чекиста. Естественно, что в сложившихся условиях это мероприятие было больше похоже на поминки с гвоздиками и венками. Личный состав отделения впервые сидел в отдельном помещении за своим столом, а приглашенные гости в это же самое время танцевали дабстеп в кабинете Лысого. Самое интересное, что я впервые увидел на этом мероприятии главу города, которого никогда ранее на праздник не приглашали, и с которым мы успели до этого провоевать целую вечность. Он был в форме подполковника ФСБ, хотя в конторе отслужил менее двух лет. Видимо, он сумел получить себе звание подполковника запаса через Борова, который эту возможность ему любезно и предоставил.

Как только пьяный Грибник увидел этого человека, входящего в отделение, то тут же попытался набить ему морду. Благо до искомого объекта было далеко идти, а мы с Майором сидели рядом и успели пресечь эту попытку дебоша. Когда мы умелыми действиями задержали Грибника, он начал орать проклятия в адрес лжеподполковника, которые тот точно слышал, но промолчал. В конце концов, нам на полном серьезе удалось заткнуть Грибнику рот тряпкой и связать его. Потом мы намочили тряпку водкой, и Грибник, как младенец, жамкал ее губами, уже совершенно успокоившись.

Так прошел невеселый праздник, и далее началось обыденное новогоднее дежурство. Я всегда выбирал для себя дни 1 и 7 января, так как вопреки всему они были самыми мирными. Люди в это время спали как медведи по своим берлогам. Время сражений на ножах и табуретках, а также заведомо ложных сообщений об актах терроризма, начиналось чуть позже. Примерно на третьи сутки пьянства.

В одну из послепраздничных суббот я пришел в отделение, чтобы провести некоторые манипуляции с шайтан-машиной спецсвязи. Майор был тоже на работе и подшивал дела.

– Штирлиц, а не трахнуть ли нам Баварского пивца? – спросил он

– Надеюсь, баварский певец будет не против? – поинтересовался я в ответ.

– Давай бухнем маленько, у меня есть уже початый вискарик – сказал он, показывая на спортивную сумку под столом. Естественно, отказываться я не стал, и мы ее быстренько приговорили.

Примерно в обед в отделение ворвался Лысый с красной рожей и раздутыми ноздрями, хлопнув входной железной дверью так, что в окнах задребезжали стекла.

– Где мать вашу отчеты, которые мы должны были отправить еще в пятницу?! – заорал он еще из коридора, попутно перемещаясь в кабинет Майора – Я уже устал выслушивать про то, какие вы сволочи!

– Вы что, тут пьете что-ли? – он обвел взглядом наш нехитрый поздний завтрак – Да вы совсем охренели? Я должен в свой выходной день ехать писать отчеты в эту дебильную инспекторскую группу, а вы тут водку жрете!? Штирлиц, какого черта? Я же просил тебя в пятницу им ответить? Майор, а ты почему не ответил? – после истории с Грибником Лысый окончательно утратил уважение в коллективе, поэтому постоянно натыкался на наш саботаж и мелкие диверсии.

– Я решил не отвечать, о чем вам сразу же сообщил. На что вы рассчитывали? Это не моя работа, а ваша. Планируйте свое время заранее, распределяйте приоритеты между задачами – сказал я настолько спокойно, что у Лысого из ушей повалил пар.

– Пошли отсюда оба вон! Козлы вонючие! Чтоб я вас больше не видел! – к слову всю эту неделю он и без этого нас не видел, так как решил раскидать между нами свою работу и гонять чаи в управлении под дружеские беседы с кем ни попадя.

Я оделся и вышел на улицу. За мной откровенно ржа в полный голос бежал Майор.

– Ахахаха! Чё он разорался-то как истеричка? А я только хотел поработать.

– Поработал? – ответил я ему, теперь уже тоже улыбаясь.

– Ладно, пошли еще пузырь накатим.

Закупившись бухлишком и нехитрой закуской в алкомаркете, который был предусмотрительно построен прямо перед отделом полиции и приносил его хозяевам просто невообразимый доход, мы расположились неподалеку прямо на сугробе. Влив в себя содержимое бутылки и пообсуждав произошедшую истерику, мы купили еще по пиву и решили вернуться в отделение.

Я до сих пор не понимаю, зачем я туда снова пошел. То ли забрать нож из стола, чтобы его не забрал кто-нибудь другой и не подрезал какого-нибудь бомжа, оставив на нем мои отпечатки. То ли поржать над Лысым, который очень смешно пытался всех застроить и застращать. Не знаю.

Мы зашли в отделение и начали пить пиво в предбаннике на креслах, тихонько ржа. Лысый прекрасно слышал, что мы вернулись, но выйти из своего кабинета боялся. В какой-то момент мы начали ржать настолько громко и обсуждать его личные и деловые качества вслух, что имитировать глухонемого было просто бессмысленно.

– Вы зачем сюда опять приперлись? – он стоял перед общей комнатой отдыха, в которой были мы, телевизор и предметы древнего зодчества в виде рукомойника и лампового телевизора. Своего санузла в отделении не было, поэтому по древней крестьянской традиции вода из рукомойника стекала в железное ведро.

– А вы зачем сюда опять приперлись? – парировал я – Загубили службу Грибнику и ходите тут без тени смущения на лице, строите из себя командира.

– Учти, Штирлиц, я тебя записываю на диктофон! В понедельник отдам запись начальнику отдела кадров.

– Ну, раз мы опять на «ты», то тогда слушай внимательно. Мне плевать и на запись, и на начальника отдела кадров, и на тебя лично. Делай что хочешь, я увольняюсь.

– Да никто тебя не держит! Вали куда хочешь! – его уверенность говорила совершенно точно о том, что с нашим расставанием он тоже успел решить вопрос. Обычно даже в самых накаленных ситуациях в конторе начальники не бросаются такими словами.

Мы с ним немного потолкались в коридоре отделения, но рукопашной схватки не получилось. Майор нас разнял, после чего я плюнул на все и ушел из отделения восвояси.

Проходя через автостоянку перед отделом, я увидел машину Лысого, подошел к ней и ткнул забранным из отделения ножом в переднее колесо. Никаких повреждений его помойному ведру я не причинил, но сигнализация заорала на всю улицу. Я подумал, что не судьба, и двинул свое бренное тело в сторону дома. Там я уснул крепким богатырским сном. И мне приснилась следующая картина.

На моем левом плече в образе загорелого дьявола сидел тот же самый Уильям Уоллес, которого я видел в начале своего пути, и говорил мне – «Брат! Твое сердце свободно, так имей же мужество следовать за ним. Уходи из ФСБ, там ты никому не нужен!» На ангельском правом плече, в это же самое время, у меня сидел истинный усатый патриот Тарас Бульба, в образе Богдана Ступки и говорил мне в другое ухо – «Слышь, этот длинноволосый парень с красной рожей дело говорит. Беги оттуда, брат! И как можно скорее!»

Так что все было решено, и пути назад отрезаны.

Часть 7. Дезертирство

На следующий день, то есть в воскресенье, с самого рассвета дежурка управления начала обрывать мой телефон. Немного приведя себя в порядок, я ответил. Меня закономерно вызвали к девяти утра на беседу с начальником отдела кадров. Походив немного по квартире, я еще раз взвесил все «ЗА» и «ПРОТИВ» своего решения. В принципе, как человек рациональный, я уже знал, чем все закончится. Мощных связей или тайных резервов для борьбы с Лысым у меня не было. Возможности решить дело его переводом в другое место тем более. Сам же переводиться в неизвестность я и подавно не хотел.

Я махнул на все рукой, решив: будь оно все как будет, и пошел за пивом. Целый день я валялся на диване и смотрел бездуховные американские боевички, при этом периодически вырубаясь максимум на полчаса. Потом я снова просыпался и продолжал смотреть те же самые боевички уже совсем с другого места, но это было для меня неважно. Общий окружающий фон теперь располагал к расслаблению и спокойствию. Все было решено, поэтому по старой самурайской традиции дергаться было крайне вредно и бессмысленно.

Естественно, что уже на следующий день после конфликта все в управлении знали о нем в подробностях. Несмотря на то, что оперское мнение было в рассматриваемом споре на 90% на моей стороне, и об этой позиции коллектива знало все руководство, это абсолютно ничего не значило. Принимать волевые решения по отношению к только что назначенному начальнику означало для Борова признать свою несостоятельность и прилюдно покаяться в ошибке. А такого просто не могло быть по определению! Таким образом, весь личный состав управления был прекрасно осведомлен о сложившейся ситуации. Люди пожимали мне руку, советовали не сдаваться, хлопали по плечу в знак поддержки, но лезть в этот омут вместе со мной никто желанием не горел. Все сразу же вспоминали про оставшиеся три-пять-пятнадцать лет до пенсии, взятую военную ипотеку, присягу, невозможность что-либо изменить и прочую муть. Я же думаю, что на самом деле большинство из этих людей вспоминали про стабильное денежное довольствие двадцатого числа каждого месяца, отсутствие у них нормального образования, отсутствие возможности устроиться на работу с клеймом бывшего чекиста на гражданке, отсутствие желания по-настоящему работать и страх перед затравленным гражданским населением.

В понедельник я прибыл в назначенное время к кабинету начальника отдела кадров и стал ждать в предбаннике аудиенции у его высокоблагородия. Часам к 10 мне все же удалось на нее попасть. Мы поздоровались за руку, и он указал мне на один из стульев, придвинутых к массивному столу.

– Штирлиц, ну рассказывайте, что у вас там случилось?

– Что случилось? У нас с начальником отделения возникло недопонимание. Я бы даже назвал его неустранимым противоречием. Служить под его началом в дальнейшем я не вижу никакой возможности.

– Нет! Нет! Я не про это! – он резко оборвал мою заготовленную речь, махая руками – Что вы учинили?! Пьянство на рабочем месте в служебное время, дебош с поножовщиной? Вы в своем уме?!

– Чегооо? – тут уже была моя очередь возмутиться, ведь такой откровенной лжи прямо в лоб я не ожидал – Какая поножовщина, о чем вы говорите? Понятно, что я не ангел, но все было совершенно не так. Лысый на протяжении всей службы в отделении вел себя, мягко говоря, недостойно. Чем и добился такого к себе отношения. Вы его личное дело читали, перед тем как назначать на должность? И вообще, я немного сейчас не понял, о каком служебном времени вы говорите? Была суббота, и это было моим личным временем, которое я, как дурак, решил потратить на работу.

– Да мне это совершенно не интересно! У нас есть аудиозапись вашего с ним разговора и видеозапись как вы бегаете с ножом по автостоянке отдела полиции! Это форменный скандал! Ну и что мы с вами будем делать? Какие ваши предложения?

– Насколько я вижу, и, судя по разговору, вы свое решение уже приняли. Так что и смысла что-то обсуждать я не вижу. Служить в дальнейшем под теперь уже любым руководством я отказываюсь. И про рабочее время в субботу, кстати, я ответа от вас так и не услышал.

– И не услышите! – начальник отдела кадров был явно удовлетворен нашей беседой и перебирал перед собой какие-то бумажки. Компьютера в кабинете герра оберста отродясь не было, поэтому и бумажки явно были чужими.

– Хорошо, Штирлиц. Пишите рапорт на увольнение, рапорт на отпуск и дополнительные сутки отдыха, которые у вас скопились. Подпишем их вам сегодняшним днем.

Было смешно наблюдать, как этот полковник, еще два месяца назад восхвалявший меня перед руководством как благонадежного сотрудника и подписавший представление на мое назначение на должность старшего опера, теперь вертелся как уж на сковородке. А еще смешнее было то, что все прокатило, и я действительно за несколько месяцев до этого стал старшим опером.

Насколько я понял, после моей встречи с Боровом в отделении стояло два вопроса. Либо уволить меня за крайне либералистские взгляды. Либо попытаться получить мою лояльность, оформив повышение. В итоге оба этих варианта не сработали, и ситуация полностью вышла из под контроля руководства.

Я вышел из склепа начальника отдела кадров и сразу же направился в более скромный могильник других кадровиков. Идти до него было недалеко, буквально десять шагов. Бледные от отсутствия движения и нормального кровообращения вурдалаки сидели впятером за разными столами как сонные мухи и оглядывали белесыми глазами окружающее пространство.

– Всем привет! Дайте мне образец рапорта на увольнение – крикнул я им, как только пересек запретную черту их огорода.

– Тебе зачем? – насторожившись, спросил Очкарик, который шесть лет назад проверял меня на полиграфе и был в свое время суперценным специалистом. Теперь же, судя по виду, он стал живым трупом. Этаким Акеллой, которого отправили умирать среди рыжих псов с сомнительной репутацией.

– Довольно странный вопрос. Наверное, для того, чтобы по этому образцу написать свой рапорт.

– Да ладно?! А что случилось?

– Не могу найти общий язык с руководством.

Он распечатал мне рапорт, позачеркивал в нем лишние места и передал его мне.

– Понятно… Эххх… Надо вас всех таких было в свое время отсеивать.

– Каких это таких?

– Ну, с дефектами. Сразу было понятно, кто надежный человек, а кто нет.

Я не стал спорить с этим человеком. Тем более, я не стал бить его по лицу, хотя мог бы. Жизнь его и так уже наказала, да и смысла затевать новый скандал никакого не было. К тому же весь поток накопленного негативного дерьма вылился из меня за два дня до этого, и теперь я был совершенно пуст. Было отчетливо ясно, что я поступаю единственно возможным и верным способом. Также и про него было понятно, что он обычный приспособленец, абсолютный максимум которого за воротами – это должность психиатра в районной поликлинике. Он был довольно неглупым человеком, и, я уверен, сам это понимал. Но альтернатива выбора между повышенной пайкой (но все же пайкой) кадровика ФСБ и половинной пайкой, сдобренной тяжелым трудом на гражданке, надламывала и гораздо более сильных людей. Поэтому спорить с ним я не стал и как можно быстрее написал собственноручно все необходимые рапорты. Сдав их в приемную и зарегистрировав, я снял со всех документов копии, чтобы в дальнейшем не упасть в какую-нибудь лужу.

В отделение ехать не хотелось, поэтому я решил именно сейчас получить максимальное удовольствие от стремительно летящей мимо меня жизни. Так что примерно неделю я пил водку с Грибником, и иногда вместе с ним же ездил в управление подписывать оставшиеся документы. С отпуском все было ясно. Мне его предоставили в полном объеме вместе со всеми неотгуленными частями, что-то около 30 суток. Но с ДСО получилось сложнее. Я откопировал все страницы журнала учета служебного времени, куда и вносил скрупулезно все свои переработки, и написал рапорт на предоставление мне 21 суток отдыха за дежурства. За год часов накопилось именно столько, но Лысый был этим явно совсем не удовлетворён.

– А с чего бы мы тебе должны давать 21 день? У тебя получается 168 часов. Подели на 24 часа и будет всего 7 суток – он был явно сам поражен своей находчивости, математическими знаниями, и довольно ухмылялся.

– А с чего бы я должен работать по 24 часа в сутки? Ты сам столько работаешь? – ответил я меланхолично.

– У нас военная служба, так что да. Я служу ровно 24 часа в сутки – по его глазам было видно, что у него явное предоргазменное состояние от собственной значимости.

– Да не вопрос! Я напишу 21 рапорт на предоставление ДСО именно с 09—00 до 18—00, именно на будние дни и выйдет ровно та цифра, о которой я говорю. Или даже больше, если еще взять выходные, на которые я рапорты писать не буду. Устроит такой вариант? – глядя на Лысого нельзя было точно сказать, понравилось ли ему в очередной раз упасть лицом в токсичные экскременты или нет. Но, видимо, нет.

– Да кто тебе их подпишет?! Я тебе их не подпишу! – заорал он на меня в начавшейся истерике.

– Ну, может кто-то другой тогда рапорты подпишет, ты же не последняя инстанция…

– Не забывай, что тебе еще нужно сдать дела и подшить все документы. Иначе мы тебя не уволим.

– Не увольняйте, мне-то что? – еще более меланхолично резюмировал я, вводя Лысого в психическое исступление – Теперь это ваша проблема, а не моя.

– Ну нет… То есть да… То есть мы тебя уволим по-плохому! И еще мы тебе не дадим звание капитана!

– Дерзайте, все в ваших руках. А на звание капитана мне совершенно наплевать, так что можете оставить его себе.

По итогам беседы рапорт на ДСО мне подписали на 7 суток. Спорить я не стал, мне в тот момент это было совершенно безразлично. Существовал гораздо более надежный способ отмазаться от работы. Нужно было всего лишь приходить не реже одного раза в 10 дней в отделение, делать умный вид, говорить, что уехал в поля и тут же уходить. Все отсутствия на службе свыше указанного срока являлись бы дезертирством, а рисковать подобным образом было никак нельзя.

Сразу же после субботнего инцидента с Лысым, с меня сняли все надбавки и посадили на голый оклад. А после поданного рапорта на предоставление дополнительных суток отдыха вообще сожгли журнал учета служебного времени и поклялись больше никогда его не заводить. В рамках ассиметричного ответа, я снял с себя обязанности по ведению секретного делопроизводства, работе с реликтом телефонного мира и отказался подшивать и сдавать дела. Физически заставить меня заниматься этой бесовщиной было уже невозможно. Так что методы Кости Сапрыкина тоже работали, и далеко не все голы летели только в мои ворота. От доступа к табельному оружию меня отстранили, подозревая, что я учиню чью-нибудь казнь. А зря! Мне уже было совершенно на все плевать. Хотя…

Так и тянулась к завершению моя служба. Лысый с тупым упрямством частенько мне звонил и пытался приказать помочь ему разобраться во всех неведомых ему подводных камнях оперативной работы. Я же, услышав его тонкую голосину, просто клал трубку и отрубал после этого все связи с внешним миром. Наверняка, Лысый в те самые моменты в порыве психоза разбил не один свой телефонный аппарат об стену, почувствовав отсутствие своей реальной власти над происходящим.

Наконец, настало 28 марта 2014 года. Это был последний день моей службы. Грибника уволили за неделю до этого, поэтому на такое торжественное мероприятие мы прибыли с ним вместе. Он ждал меня в машине, а я подписывал заключение аттестационной комиссии в кабинете полковника-начальника отдела кадров. До этого мне успели выдать остатки денежного довольствия и забрать удостоверение. Почему-то в кадрах были уверены, что сдавать я его не собираюсь, и буду его прятать в самых укромных местах своего тела. Этого не случилось, я без всяких сожалений положил удостоверение на стол. Там же с меня пытались взять взносы за почти прошедший месяц на нужды спортобщества «Динамо» и взносы на офицерское собрание, но я мягко отказался. Я сказал примерно следующее.

– Аха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – невольно вырвался у меня из груди животный смех, после чего я немного подержался за живот, помолчал и ответил уже серьезно – Вы в своем уме?

Наконец-то, с формальностями было покончено. Все бумаги подписаны, объятия – объяты, а слезы расставания пролиты. Когда весь сброд живых мертвецов из отдела кадров, которые присутствовали на заключительной аттестационной комиссии, вышел из кабинета, мы остались с полковником (начальником отдела кадров) наедине, и пришло время уходить.

– Спасибо за службу, старший лейтенант Штирлиц – обратился ко мне полковник, выходя из-за стола.

– Служу Российской Федерации – ответил я вполне серьезно, повернувшись при этом к кадровику боком, так я уже стоял в дверях.

– Ты уж извини, что так все получилось. Кстати, ты принял верное решение. Тебя бы все равно уволили, и не думай, что это моя заслуга. Лысый решает все вопросы напрямую с шефом, поэтому помочь все равно ничем бы не смог. Все чаще он стал прыгать через мою голову…

– Этого стоило ожидать.

– Давай, удачи тебе на гражданке. Будь здоров! – мы обменялись рукопожатием.

Поскольку удостоверения на руках уже не было, прапорщик-вратарь требовал от меня какой-то пропуск для выхода. Учитывая, что управление является большой деревней, было бы глупо думать, что этот чертополох не знает меня в лицо. Я его точно знал и по имени, и по фамилии, и по званию. Позади меня в очереди на выход терся один майор из инспекторской группы, попивший всем немало крови, который был явно недоволен образовавшейся пробкой.

– Слышь, старлей, если тебя не выпускают, пропусти меня вперед, а? – сказал он, поддернув меня за плечо. А это было совершенно лишним!

– Слышь «Слышь» – повернулся я к нему своим добрым лицом со звериным оскалом – Я с сегодняшнего дня уже для тебя не старлей. Так что подождешь, не обломишься.

– Ладно проходи, не вопрос… – он сконфузился и великодушно пропустил меня вперед, потупив взгляд. Хотя до этого в очереди находился позади меня, собака серая!

Поскольку вопрос с моим выходом за ворота начинал уходить в бюрократическую плоскость, я аккуратно пододвинулся к окошку прапорщика и заорал туда со всей мочи.

– Открывай ворота! У меня сегодня последний день службы, я не хочу его проводить в твоем обществе! Не откроешь дверь, я ее сейчас сам зайду и открою. Хочешь?

На удивление, этот способ сработал, и меня тут же выпустили. На улице стояла солнечная погода, журчали ручьи, улыбались девчонки из соседнего сельхозинститута. Все было совершенно точно таким же, как и в первый день моего пребывания здесь. За пять лет, одиннадцать месяцев и семнадцать дней моей службы не изменилось абсолютно ничего. Мировое зло не было побеждено, а немецкие шпионы сновали вокруг целыми табунами. Все тот же человек находился у власти, а другой человек расследовал коррупцию.

Самое печальное, что и в будущем все останется на тех же местах. Ну, разве что дела о разворованных миллионах превратятся в дела о разворованных миллиардах и все. Так что при нынешнем раскладе все как было, как есть, так и останется на все времена.

Я уверен, что и сегодня из любого управления подальше от заразного дебилизма ломится наружу какой-нибудь молодой парень, не по годам уставший от окружающей безнадеги и перспектив в ближайшие двадцать лет заниматься написанием фантастических рассказов, и борьбой с ветряными мельницами. А с другой стороны забора еще один парень, который чуть моложе, наоборот вьется ужом, чтобы попасть внутрь системы. Не в погоне за денежным довольствием, ксивой, властью над чужими жизнями и гнилыми выдуманными медалями за заслуги в контрразведке. Нет. Просто в надежде хоть как-то исправить окружающую действительность и принести хоть сколько-нибудь пользы. Вот такой круговорот кадров в природе.

Что же касается меня.

В ближайшие полтора года от даты увольнения меня ждали абсолютно разносторонние приключения. Свобода, равенство и братство. Поиск работы без военного билета, за выдачу которого мне пришлось судиться полтора года и проиграть все суды. Возврат квартиры, купленной по военной ипотеке. Суд по взысканию долга за то, что я эту самую военную ипотеку использовал. К слову, спор был рассмотрен за 20 дней от даты поступления в суд искового заявления до даты решения, которое было оформлено заочно. Нарисованный долг в 2 миллиона рублей еще сверху стоимости реализованной с торгов квартиры, которую я брал за 2,5 миллиона. Заведение Лысым на меня дела по поводу служебного подлога о категории моей годности к военной службе. Слава Богу, эта пакость ничем не закончилась, потому что на службе ВВК я проходил 150 тысяч раз, и поэтому нужно было бы привлекать вместе со мной и половину управления. Попытки не давать мне устроиться на работу через механизм ФЗ «О противодействии коррупции», который предусматривает обязательное решение по данному поводу аттестационной комиссии управления даже при устройстве на должность дворника. Бесконечные аресты зарплатных карточек приставами. И еще много всего занимательного и интересного! Но в итоге ничего особо страшного не произошло. Так что, будем жить, пехота!