Текст книги "Сезон охоты"

Сезон охоты
Максим Долгов

Редактор Сергей Крутиков

© Максим Долгов, 2017

ISBN 978-5-4490-1498-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Поздней осенью, когда с неба уже срываются первые крупицы снега, а вода в озерах еще только начинает покрываться тонким льдом, я выхожу из своего дома, чтобы пройтись до опушки леса. Со временем, это превратилось в традицию, и я не в состоянии побороть самого себя. Ноги словно, невзирая на все протесты разума отказывающегося возвращаться в прошлое, несут на то место, где пять лет назад, двенадцатилетнему Матвею Астапову выпало на долю испытать настоящий страх. Не знаю, насколько страх обычного человека отличается от страха душевнобольного, но, если на месте Матвея оказался бы кто-нибудь другой, события, безусловно, развивались совершенно по другому сценарию.

Когда я спускаюсь по небольшому склону к озеру, кутаясь в теплый шерстяной шарф и внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на сырой, жухлой траве, моя память начинает вести отсчет времени. Я точно помню тот день, когда это все произошло и события, полностью переменившие мой, казалось бы, спокойный и размеренный образ жизни, словно фотографии, отпечатываются в памяти яркими застывшими образами.

Окрестности здесь, состоят сплошь из лесных опушек и непроходимых чащ и, хотя «любители природы», приезжающие из больших городов оставляют после себя кучи мусора, лес, все еще владея своими правами, может увести любого путника глубоко в дебри и оставить там до тех пор, пока за дело не возьмутся поисковые отряды.

В этих местах люди пропадают до сих пор, зачастую из-за своей самоуверенности, что точно знают, как вести себя в лесу. Помню, как в прошлом году мы все искали молодую девушку, которая решила прогуляться по опушке леса и в итоге, сама не заметила, как деревья сомкнулись вокруг нее, а неумение ориентироваться в подобной ситуации, завело юную студентку за несколько миль от ближайшего поселения. Но такое случается только с теми, для кого город, это постоянное место обитания, и кто никогда не знает леса по-настоящему, как знаем его мы. Как знал его в те дни Матвей. Этот парнишка мог пройти всю лощину и углубиться далеко в лес, провести там почти сутки, а по возвращению, он вел себя вполне естественно для своего мировоззрения и искренне не понимал, отчего все вокруг так суетятся вокруг и уговаривают больше не уходить в лес.

Уже возле самого озера, я высматриваю поваленное дерево, которому уже более сорока лет. Оно рухнуло в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, во время мощного урагана, пролетевшего по нашим краям и с тех пор лежит здесь, облезлое от коры и лишившееся более половины своих веток. Частично утопая в озере, оно представляет собой подходящее место для тех, кто хочет побыть наедине с собой, созерцая красоту природы и отключившись от городских будней, почувствовать себя по-настоящему, свободным человеком. Наверное, именно поэтому Матвей так часто приходил сюда, начиная с девятилетнего возраста и ровно до того дня, когда в нашей жизни все начало лететь кувырком.

В тот год парнишка часто приходил ко мне, но не стучался в двери, а садился под окном моего дома и терпеливо ждал, а когда я выходил на улицу, то Матвей расплывался в улыбке и часто просил кусок хлеба. У него всегда в кармане был припасен хлеб и я, точно знал, для чего.

– Опять на озеро собрался?

Спрашивал я и парнишка, кивая, тянул ладонь, в которую я опускал еще теплый кусок сдобы.

– Спасибо, дядя Вадим, утка она любит хлеб.

Отвечал он, торопясь в сторону леса, что-то бормоча себе под нос на языке понятном только лишь таким же душевнобольным, как и он сам.

Отец Матвея до две тысячи двенадцатого года был непроходимым пьяницей, стремящимся утопить свою рухнувшую в одночасье жизнь в алкоголе. Он практически не замечал сына, даже когда тот подолгу не бывал дома, пропадая или на озере, или в гостях у соседей. Иван Астапов просто бродил по дому, бормоча имя единственного своего ребенка и, проклинал тот день, когда Матвей появился на свет.

В силу того, что в нашем поселке не было подходящего учреждения для лечения душевнобольных, парня приходилось возить в Волгоград, за двести с лишним километров и пособие покрывало бы все необходимые растраты, если значительная часть этих денег не оседала на дне бутылки.

Я сажусь на поваленное старое дерево и, достав из кармана кусок хлеба, смотрю на озеро. Конечно, спустя столько лет рассчитывать на то, что мне доведется покормить уток, не приходится, но традиции на то и традиции, чтобы их соблюдать. Тем более что наш не большой поселок обязан Матвею если не жизнью, то уж точно спокойным существованием. Я помню каждый тот день, когда мы медленно и уверенно опускались в хаос, превращаясь в зверей, дерущихся за то, что как нам казалось, принадлежит каждому из нас и только душевнобольной мальчик, наблюдая со стороны, оставался самым нормальным в этом мире. Словно жизнь имеет нестерпимое чувство юмора, которое она использует при каждом удобном случае. Поменяв нас с ним местами, она смеялась над тем, как мы слабы и уязвимы перед лицом настоящей опасности.

Мне всегда стыдно, когда я вспоминаю октябрь две тысячи двенадцатого и мысленно прошу прощения у паренька, который изо всех сил противостоял тому злу, против которого оказались бессильны все мы. И даже если кроме меня не останется никого, кто помнит эту историю, то после моей смерти, она еще будет жить в виде коротенькой легенды, передающейся из уст в уста, сидя возле костра на опушке леса, и кто знает, сколько в ней будет неточности и выдумки. И только я смогу рассказать все от начала и до конца, не изменяя реальности и раскрывая тайны тех, кто навсегда решил похоронить случившееся в прошлом.

Улыбаясь, я бросаю куски хлеба в воду, словно прикормку для рыб и мне кажется смешным тот факт, что люди склонны стирать из своей памяти те моменты, когда они проявили себя, мягко выражаясь, не достойно. А в паре десятков метров от меня находится то место, где Матвей впервые увидел неизвестного никому здесь человека. Именно с этого момента началась одна из тех историй, которые принято, как можно быстрей хоронить на задворках памяти, стараясь забыть страх и ужас, сковавших тех, кто жил в поселке на протяжении всей своей жизни.

Мне достаточно только повернуть голову и мурашки бегут по коже, пробуждая в памяти тот год моей жизни, когда я был беспомощным, прикованным к инвалидному креслу стариком, способным только наблюдать за происходящим со стороны.

Часть первая (дикая утка)

1

– Сделай так, чтобы я тебя больше не видел сегодня!

Крик мужчины, голос которого звучал невнятно из-за сильно заплетающегося языка, пронесся по всему дому за мгновение до того, как двенадцатилетний парнишка, выскочил за дверь. За его спиной раздался грохот разбивающейся посуды и Матвей, по инерции втянул голову, ему уже не раз приходилось ловить спиной летящие от пьяного отца предметы и, хотя они ни разу не причинили ему даже малой ссадины, инстинкт самосохранения не покидал мальчика. Граненый стакан, врезавшись в уже закрытую входную дверь, разлетелся на сотни мелких осколков, дождем брызнувших на пол прихожей.

Матвей обернулся, оглядев облезлую деревянную дверь и поспешил по заросшему сухим сорняком двору в сторону калитки.

Дом, где он жил со своим отцом находился на самом краю поселка. Построенное на отшибе не большое одноэтажное здание, было ближе остальных к опушке леса, благодаря чему мимо него за редким исключением проезжали машины или проходили местные жители.

Глава семейства Иван Астапов, уже давно оставил работу и стал просиживать все свое время дома, тратя пособие, выдаваемое на лечение сына. У сорокапятилетнего мужчины практически не было друзей, с которыми он мог бы проводить свой досуг и поэтому, напиваясь, Иван вел разговоры с самим собой и часто прибывал в нервозном состоянии.

Матвей, в очередной раз, стерпев новые оскорбления, взял со стола кусок хлеба и поспешил в сторону опушки леса, на ходу улыбаясь новой возможности вырваться из провонявшего табаком дома. Он пересек небольшой луг и через несколько минут нырнул в густую тень леса.

В это время года уже было достаточно прохладно, но лес, сдерживая порывы ветра, сохранял спокойствие и только макушки деревьев раскачивались, словно мачты кораблей, скрипя при этом своими стволами. Каждый раз, когда по тишине леса разносился очередной древесный хруст, мальчик замирал на одном месте, прислушиваясь. Ему казалось, что где-то там, в глубине, ходят большие великаны и это их голоса разносятся эхом по округе, разлетаясь на десятки километров.

Матвей вновь спешил к озеру, он знал, что дикие утки уже улетели в теплые края. Все кроме одной. Таких как она, называют подранками. Во время последнего сезона охоты, несколько дробинок прострелили ей крыло, но утка сумела уплыть от охотника и, скрывшись в камышах, осталась там, пока Матвей случайно не наткнулся на нее пару недель назад. Мальчик долго выслеживал птицу и когда понял, что она не может летать, стал прикармливать ее, воруя хлеб или спрашивая его у соседей.

Он спустился по склону к поваленному дереву. Озеро по периметру было усыпано, жухлой листвой, но по центру, все еще сохранялась довольно-таки чистая вода. Матвей, огляделся и, набрав полные легкие, выкрикнул.

– Кряква! Ты где?

Он присел на корточки и стал бить ладонью по воде. Всплеск разносился эхом по водной глади и вскоре Матвей услышал знакомое кряканье, идущее со стороны камышей. Улыбнувшись тому, что птица все еще здесь, он поспешил вдоль берега, раскрыв рот от удовольствия.

Утка плавала между тростниками сухого камыша и, приблизившись к ней на максимально возможное расстояние, Матвей, опустившись на колени, отломил небольшой кусок хлеба и бросил его в воду.

– Ешь, Кряква, – сказал он и утка настороженно отплыла в сторону от угощения, словно пытаясь спрятаться в камышах. Она никогда не брала еду сразу, но обязательно возвращалась к ней, как только Матвей отходил на несколько шагов от края озера. Накидав хлебных мякишей в воду, он, стараясь не делать резких движений, отошел назад и, сев возле дерева на землю, стал наблюдать. Холодный ветер одним мощным порывом раскачал деревья, сопровождаемый хрустом ветвей и среди этого разносящегося по лесу звука Матвей расслышал несколько глухих ударов. Они не были похожи на звуки природы, скорее в них ощущалось человеческое вмешательство, словно кто-то, размахивая топором, рубил ствол дерева.

Парень поднялся на ноги и посмотрел в сторону, откуда, по его мнению, шел звук. Он, не переставая, растирал руки, словно они мерзли и звук глухих ударов повторился вновь.

Бросив беглый взгляд в сторону дикой утки, все еще не решившейся собрать хлеб с поверхности воды, Матвей направился в сторону от озера, туда, где через пару десятков метров начиналась лощина, густо поросшая дикой ежевикой. Уже три года подряд Матвей спускался в ее низину, чтобы, удобно устроившись среди вьющегося растения насладиться вкусом лесных ягод. И хотя они были намного мельче тех, что продавались на рынке, выращенных в теплицах, вкус доставлял мальчику массу удовольствия.

Стараясь высматривать среди деревьев источник звука, он неторопливо пробирался вперед, перешагивая через сухие ветки. Хорошо ориентируясь в лесу, Матвей сумел достаточно быстро определиться с направлением. Здесь было немного мест, куда приходили люди из города, чтобы нарубить дров для костра. И, преодолев расстояние в сотню метров, он замер за деревом, опустившись вниз и наблюдая за человеком в длинном черном плаще.

Он не был похож на лесоруба, скорее на человека из большого города. Расстегнутый плащ, после каждого резкого движения раскрывал под собой одежду, которая больше подходила офисному работнику. И пускай Матвей не знал, что существует такая профессия как офисный менеджер, он все же сумел понять, что этот человек приехал к ним издалека.

Белая рубашка, с расстегнутыми двумя верхними пуговицами и черные брюки, испачканные от влажной растительности, ровно, как и туфли выглядели в лесном интерьере, словно иноземные гости. Но не внешний вид незнакомца заставил Матвея притаиться за деревом, а то, чем этот человек занимался. Вопреки всем ожиданиям в его руках был не топор, а штыковая лопата, которой мужчина усердно копал яму, постоянно борясь с корнями растений, сросшимися под землей, словно один большой узел.

Матвей, прикусив зубами, большой палец правой руки, наблюдал за человеком, до тех пор, когда тот, выкопав достаточно глубокую яму, откинул лопату в сторону. Мужчина вынул из кармана носовой платок и вытер им с лица капли пота, затем, наклонился вниз и поднял с земли достаточно громоздкий предмет, завернутый в черный полиэтилен. Корчась от тяжести, он подтащил его к краю ямы и вынул из кармана плаща складной нож.

Наблюдавший за ним мальчик в этот момент ощутил чувство тревоги, при виде блестящего лезвия. Для него нож, являлся самым опасным оружием, и Матвей боялся ножа с тех пор, как отец в очередном приступе, начал размахивать кухонным тесаком выкрикивая проклятия и стараясь задеть затупленным лезвием образы, которые он мог видеть только сам. После того дня, Матвей часто просыпался ночью от кошмара, в котором лезвие все-таки достигло своей цели. Но он знал, с чем именно боролся его отец и эти образы, часто досаждали не только Ивана Астапова, но и еще нескольких людей живущих по соседству.

Мужчина вспорол ножом полиэтилен и, развернув его в стороны, убрал нож, затем обойдя сверток, потянул за края пленки и в яму свалился труп человека.

Матвей в испуге, чуть ли не лег на землю, сползая все дальше в низину до тех пор, пока незнакомец не исчез из виду. Закрывая рот обеими руками мальчик, трясся всем телом, стараясь не произнести ни единого звука. Его сердце бешено колотилось, словно разогнавшийся механизм, который начинал грохотать, стоило его только перегрузить сверх нормы. Не зная, что ему делать дальше, Матвей продолжал лежать на одном месте, озираясь по сторонам. Несколько раз ему казалось, что незнакомец вот-вот появится из-за деревьев, сжимая в руках свой нож. В его воображении он смотрит на мальчика обезумевшими глазами, готовый устранить свидетеля и закинуть его тело в ту же выкопанную яму.

Этот образ так сильно начинает пугать его своей правдоподобностью, что Матвей уже не в состоянии усидеть на одном месте.

2

Сгорбившись возле корней высокого вяза, словно загнанный зверь, Матвей ощущал, как его тело и разум, борются с оцепенением, сковавшем руки и ноги. Прислушиваясь к звукам леса, он слышал пение птиц и как перелетают с ветки на ветку вороны, иногда каркающие над своими гнездами. Но мальчик уже не слышал звуков лопаты, он не слышал ничего такого, что мог делать незнакомец. Напрягая слух и, не шевелясь, Матвей ощутил, как его ноги начинают отдавать болью и в конце концов, он сдался. Перевернувшись на живот, он пополз наверх пригорка, словно военный партизан, аккуратно выглядывая поверх наваленной жухлой листвы.

Он присматривался, до тех пор, пока не понял, что вновь находится в этой части леса совершенно один. Человек исчез, его больше нет и только образы, всплывающие в памяти Матвея, рисовали мрачный силуэт с лопатой в руках, разгуливающий между деревьев.

Поднявшись на трясущихся ногах и цепляясь руками за дерево, он сделал несколько шагов по направлению к месту, где орудовал незнакомец. Казалось, что даже лес в этот момент замолчал, погружаясь в тишину. Вечно каркающие вороны и те умолкли, наблюдая с высоты за тем, как местный мальчик, учащийся в классе коррекции средней школы, медленно и боязливо пробирается вперед, перешагивая через крупные ветки. Он то и дело оглядывался по сторонам и замирал на месте, забыв про подстреленную утку, которая, скорее уже полакомилась его угощениями. Пересилив себя, Матвей добрался до нужного места и здесь увидел небольшой земляной курган, состоявший из перекапанной земли. Сверху он был засыпан листвой и завален ветками, но все равно, сильно отличался от царящего вокруг ландшафта.

Матвей присел на корточки и, вновь оглядевшись по сторонам, приложил ладонь к земле, словно пробуя ее температуру и в этот же момент, с ним случилось то, о чем он никогда и никому не рассказывал. Несколько раз он уже испытывал что-то подобное, особенно, в моменты сильного эмоционального стресса, когда приходилось прятаться от отца или, когда в семь лет он заблудился в лесу. Но такого сильного приступа у него еще не было.

Он закрыл глаза и сжал зубы, чтобы не проронить ни звука, голова резко пошла кругом, словно карусель, которую раскрутили до того сильно, что ее посетители рисковали в любой момент вылететь из своих мест. Сильный образ врезался в голову, превратившись на несколько секунд в настоящее действие, которое он мог наблюдать со стороны и это сопровождалось болью, идущей из самого центра мозга и распространявшейся по всему телу.

В своем видении Матвей увидел человека в джинсах и коричневой кожаной куртке, он шел по улице поздно вечером, засунув руки в карманы. Его походка была неторопливой и легкой, словно мужчина, возвращаясь, домой после тяжелого рабочего дня позволил себе расслабиться и переключиться на приятные мысли. Он свернул в темный проулок, где остановился, увидев, как человек в черном плаще, ломает замок двери, ведущей в здание.

– Эй, ты что делаешь? – выкрикнул мужчина и человек в плаще, посмотрев на него, отошел от двери. Но он даже и не собирался убегать, а наоборот, шагнул вперед, вынув из кармана нож.

Лезвие сверкнуло в темноте, отразив блики уличного фонаря, но мужчина в кожаной куртке заметил его блеск слишком поздно. Лезвие прошло по горлу и, хватаясь за шею, мужчина упал на колени.

Затем Матвей увидел, как человек в черном плаще, загружает в багажник автомобиля, завернутый в полиэтилен сверток и, бросив на него сверху лопату, уезжает в сторону леса.

Матвей раскрыл глаза и, отталкиваясь от земли руками и ногами, стал отползать подальше от могилы, хватая воздух ртом. Он отползал до тех пор, пока не наткнулся спиной в дерево и в этот момент, размахивая руками, словно отбиваясь от невидимых птиц, напавших не него с ветвей деревьев, поднялся на ноги и побежал в сторону поселка, огибая деревья и спотыкаясь о корни. Он бежал, не разбирая дороги сдерживаясь от крика, который стремился вырваться наружу вместе с ужасом и паникой, порождающими в его голове невероятные мрачные образы.

3

Вадим Сенчин и Кирилл Самойлов расположились с доской шахмат на улице, неподалеку от своих домов. Деревянный стол и две скамейки по бокам, сделанные из досок и стволов деревьев, уже много лет служили им местом для отдыха. Два пенсионера, честно отработавшие на местной фабрике по тридцать с лишним лет, теперь часто наслаждались безмятежностью своей жизни, играя партию за партией, в бесконечном споре сильнейшего.

В это утро было еще относительно тепло, не смотря на осень, но мужчины предпочли одеться потеплей, опасаясь простудиться, и Кирилл прихватил с собой свою излюбленную фляжку, которую бережно наполнил перед выходом.

– Это для сугрева, – сказал он, заметив на себе строгий взгляд супруги, а затем поспешил на улицу, пока она не начала задавать ему тысячи вопросов, больше похожих на упреки. Несмотря не на что, жена продолжала пилить его как в молодости, даже в те моменты, когда Самойлов, казалось бы, уже ничем не был ей обязан. Он простой старик на пенсии, который отдал свои лучшие годы работе и семье, вырастив троих сыновей, теперь был волен заниматься тем, чем считал для себя нужным.

– Постарайся опять не застудить спину, старый ты болван, – сказала она ему напоследок и Кирилл, что-то пробормотав невнятное в ответ, вышел на улицу. Вадим уже стоял возле калитки его дома с потертой от времени шахматной доской под мышкой.

– Отпустила? – спросил, улыбаясь, Сенчин и Кирилл, махнув рукой в сторону своего дома, ответил:

– Мне шестьдесят восемь лет, а я все еще должен отпрашиваться для того, чтобы сыграть с другом в шахматы?!

Вадим рассмеялся и, открывая другу калитку, добавил:

– Ты всю жизнь был каблуком.

– Это не самое страшное для мужчины, поверь мне. Куда страшнее стать импотентом как ты в тридцать лет.

В ответ Кирилл рассмеялся, хлопнув по плечу приятеля, оценив сарказм. Конечно, Сенчин имел неосторожность развестись со своей единственной супругой в тридцать лет и с тех пор, Самойлов не упускал возможности подколоть своего друга по этому поводу. Тем более масло в огонь добавляло еще и то обстоятельство, что мужчина с те пор так больше и не женился. Предпочитая вести образ жизни закоренелого холостяка, он дотянул до пенсионного возраста и остался один в своем доме. Лишь иногда навещаемый дочерью, давно переехавшей в большой город, Сенчин ощущал себя в меру счастливым. Временами одиночество давало о себе знать и в такие моменты, мужчина уходил в воспоминания, которые словно возвращали его к молодости, где он находил для себя призрачные утешения.

– А ведь были времена, когда ты мне завидовал, – сказал Вадим, раскрывая шахматную доску и вынимая из нее фигуры.

– Это было давно. Сейчас все поменялось, – пробубнил ворчливым голосом Кирилл, забирая белые фигуры. Он всегда играл белыми, любил ходить первым и Сенчин всегда был уверен, что игра в шахматы раскрывает внутренний мир человека. По его наблюдению, от стиля игры всегда зависел характер человека. Например, Самойлов всегда ходил первым, что подтверждалось его характером, особенно, в молодости, когда мужчина часто делал первый шаг в направлении решения проблем. Он никогда не отсиживался на вторых ролях и часто рисковал, что помогло Кириллу дослужиться на фабрике до заместителя цеха. Так и в шахматах, риск, всегда был его основной стратегией и нередко, она заставляла Вадима уйти в долгие раздумья над следующим ходом.

– Ничего не поменялось, просто мы постарели. Если хочешь знать, то у меня есть за кем ухаживать, даже в моем почтенном возрасте.

Самойлов посмотрел на приятеля взглядом изучающим, как смотрит преподаватель на студента, когда тот пытается найти правильный ответ.

– И кто она? Продавщица из магазина?

Вадим перевернул доску игровым полем вверх и, расставляя черные фигуры, ответил, не поднимая глаз:

– Все-то ты знаешь.

– Я так и думал, старый ты кабель. Она же вдова уже как пять лет и вряд ли кого-то пустит к себе под подол.

Самойлов взялся за свои фигуры и Сенчин решил не продолжать. Все, что он хотел сказать по вопросу своей личной жизни, уже сказал, а дальнейшее поддержание их разговора может привести только к новым остротам со стороны Кирилла. Но Самойлов не успокаивался, продолжая развивать тему, словно она и вправду могла быть ему настолько интересной.

– А знаешь, кто был ее муж?

– Да, он местный участковый, говорят, воевал в Афганистане и был награжден.

Вадим сделал жест, предлагая ходить Кириллу первым, но мужчина даже не пытался начать игру, он вынул из внутреннего кармана фляжку и, открутив колпачок, сделал пару больших глотков, морщась от высокого градуса напитка. Затем, скривив лицо, скрипучим голосом проговорил:

– А еще он голыми руками забил до смерти одного парня, когда поймал того за воровством.

– Это всего лишь легенда, не более того, – отмахнулся Вадим, уже точно зная в какую сторону пойдет развиваться этот разговор.

Речь шла о продавщице из магазина продуктов, и Самойлов заклеймил пятидесятилетнюю Екатерину Дыбову как новую пассию своего друга. Сам же Вадим в действительности довольно часто заходил в магазин и иногда даже не с целью приобрести что-нибудь из продуктов. Ему нравилось общаться с довольно интересной женщиной, которая, не смотря на свое тяжелое прошлое, сохранила в себе страсть к жизни. Екатерина любила посмеяться над остротами Сенчина, а мужчина все никак не мог решить перевести их общение за приделы магазина.

– Легенды на чем-то строятся, – сказал Кирилл и сделал первый свой ход королевской пешкой.

Вадим усмехнулся и, погрузившись в шахматную игру, подумал о том, что говорил его друг. Погибший при исполнении супруг Екатерины Дыбовой, был местным героем, если не сказать большего. О нем часто говорили в региональных новостях, а в администрации поселка фото этого человека висело на доске почета. Конкурировать с ним, равносильно борьбе со стихией, но Сенчин видел в общении с Екатериной перспективы дальнейшей дружбы и к старости лет, проведя большую часть жизни в одиночестве, ему нравилось думать, что однажды в его доме появится женщина.

– Я бы не стал приписывать слишком многое одному человеку, – ответил Вадим и сделал свой ход.

– Боишься мстительного призрака? – засмеялся Кирилл, хлопнув ладонями по деревянной поверхности стола и Сенчин, сведя брови, посмотрел на приятеля. Конечно, тот иногда перегибал палку, не думая над своими словами, но исправлять горбатого нет смысла.

– Боюсь остаться один на смертном одре, – серьезно ответил он и Самойлов, прервал свой смех, затем сходил конем и, посмотрев в сторону опушки леса, пробормотал, вновь потянувшись за фляжкой:

– Обычные старческие россказни.

Голос его стал суровым и мужчина, превратился в сжатую пружину, словно покрывшись защитным панцирем при одном только упоминании о смерти. Он сделал большой глоток и, занюхивая рукавом старого, поношенного пальто, ткнул фляжкой в сторону леса.

– Это там не наш Матвейка несется как на пожар?

Вадим, оторвав взгляд от фигур, посмотрел в указанном направлении. В действительности вдоль опушки леса бежал соседский паренек, сын Ивана Астапова, местного пьянчуги, который сумел утопить в бутылке свой природный дар кузнеца.

– Да, это он, – ответил мужчина, провожая взглядом Матвея. Мальчик несколько раз споткнулся, с трудом сдержав равновесие, но все же продолжал свой бег, не оглядываясь по сторонам. Вадим определил, что парень бежит в сторону дома и хотел уже вернуться к игре, когда Самойлов вдруг крикнул:

– Эй! Ты куда так несешься? Что-то случилось?

– Да домой он бежит, чтобы от отца вновь не получить, почем зря. Ты же знаешь Ивана, он как напьется так настоящий дурак становится, – пробормотал Сенчин, отвечая на вопрос, но Матвей посмотрел в их сторону и встал как вкопанный. Несколько секунд он, не моргая смотрел на двух стариков, сидевших за самодельным деревянным столом, словно пытаясь понять, кого видит перед собой, а затем направился в их сторону, выкрикивая короткие фразы и тыча пальцам в сторону леса.

– Что-то случилось, – пробормотал Вадим, позабыв на какое-то время про партию в шахматы. Матвей хотя и был местным душевнобольным, за которым ухаживали практически все обитатели местных домов, жалея мальчика в его нелегкой судьбе, но в таком состоянии его еще не приходилось видеть никогда.

Сенчин и Самойлов, позабыв про игру, повернулись в сторону бегущего мальчика, который уже захлебывался от возбуждения и попыток что-то им рассказать.