Текст книги "Учебник рисования"

– Это ж надо так написать! А? Какую же ему премию дать? Давай ему за статью про гонки – гоночную машину купим? Или этот вот заголовок, нет, ты прочти! прочти! – и Дупель показывал Баринову то, что Баринов и так превосходно знал. – Вообще весь этот стиль, шуточки, ну эта ваша фирменная подача заголовка – люблю! Люблю эту двухходовочку. Раз – заголовок крупным шрифтом! И ниже петитом – бац! еще одна фразочка! – шах и мат! Читатель наживку проглотил, а ты его второй фразочкой подсек и под губу крючочком – дерг! «Моссовет велел мясу дешеветь. – Мясо не хочет!» Тонко! А еще: «Курилы сдали! – В аренду ракетному комплексу!» Раз, и потом – бац! Стиль!

Дупель сел, Баринов сел напротив и ждал, когда Дупель перейдет к делу. Каждый из миллиардеров, разделивших страну, вел переговоры на особый манер. Чиновники, политики и журналисты давно наизусть выучили эти манеры. Левкоев переходил на блатной жаргон, Балабос соблазнял собеседника байками о дорогой жизни, Дупель сначала шутил, потом тихо излагал требования. Баринов ждал, пока Дупель скажет все свои веселые слова.

– Или вот, смотри-ка, Вася! Ловко завернули! Вот ты тут про демократию ловко пошутил. «Где наша демократия? – Где-где. В Думе!» Поддел, молодец! Правду сказал, между прочим. Где демократия? – Дупель бросил вокруг себя взыскующий взгляд и только развел руками. Зато он увидел разнообразные предметы дорогой обстановки кабинета, и это подвигло его на следующую фразу: – Не все так печально, Вася, жизнь-то удалась. Вспомни, с чего начинали.

Начинали они с разного. Миша Дупель, еврейчик из провинции, был в юности правоверный комсомолец, переменился лишь в последние десять лет. Вася же Баринов, сын Потапа Баринова, известного партийного вольнодумца (из либеральных мидовских работников: посол в Мексике Баринов, посол в Канаде Яковлев, представитель в ООН Миртов – коих Горбачев призвал из дальних стран рушить гнилую советскую систему), с детства все коммунистическое презирал и отличался широтой взглядов. Вася Баринов не менял ни пристрастий, ни убеждений – этим, собственно говоря, и отличается порода от беспородности: к чему ей перемены?

– Разве что демократии нам и не хватает, – подытожил Дупель. – А так – все есть. Божоле не хуже, чем в Париже. Но – демократия нужна, Вася. Без нее и божоле, и нашу газету прикроют. Ты бы, Вася, показал, как развивается демократическое движение, не хватает этого в нашей газете. – Дупель опять назвал газету «нашей», опять Баринов покривился.

– А оно разве развивается, движение?

– Люди работают. Программы пишут. Про Кузина надо материал дать.

– Скучный он, тошно писать про него.

– Знаю, что скучный. Зато нужный.

– Уволь, Миша. Мне политика ни к чему.

– А чем же ты интересуешься, Вася, если политикой не интересуешься?

– Теннис люблю. Вот йогой увлекся. Разные есть увлечения.

– Беззубая стала газета, Вася. Остроумная, а беззубая.

– Какая есть, Миша. Лучше нет в стране.

– Что за газета без полемики.

– Не будет полемики, Миша. Принцип: беспристрастные факты. Пусть они все удавятся – а мы скромненько, петитом: похороны во вторник, венки заносить со двора. И никакой борьбы.

– Не бывает так.

– Не стану вмешиваться, не проси. Тошнит от пафоса. Стиль наших отечественных газет с детства бесит. Вперед! Давай! У меня никакие «давай!» не проходят. У меня целый этаж дармоедов, сидят и информацию собирают – а я мелким шрифтом, без эмоций публикую. Информация – это свобода, и другой свободы не бывает. А чтобы легче информация прошла, я сверху заголовочек даю посмешнее.

– Хорошо. Вот информация. – Дупель уселся поглубже в кресло. – Откуда деньги приходят – и куда уходят. Десять лет назад поделили партийное наследство и предприятия. Тогда страна была в кризисе – для бизнеса это хорошо, не надо думать, что делать с прибылью. Потом распределили ресурсы – главное, что у нас есть. Оттуда, из регионов добычи, из земли – пошли уже хорошие деньги. Из кризиса страна вышла, и тут стало тяжело. С деньгами всегда проблема: нет их – плохо, а есть – еще тяжелей. С деньгами, как с детьми: пристроить надо. Советский Союз вкладывал в вооружение, Кубу, космос, образование. Деньги тратили на будущее и на безопасность. На что теперь их тратить и где держать?

– Где хочешь, там и держи. Банков, что ли, мало?

– Построили банки. В мировую банковскую систему, правда, банки эти не вошли: не пустили. Они сами не захотели, с краю удобнее: чуть что, а ты – раз, и за дверь. Но вот странность: зачем такие банки, что готовы каждую минуту закрыться? Потом стали создавать информационные империи – телевизионную, газетную. Вложили туда немереные деньги. Знаешь, сколько вбухано в твою газету? Она что – прибыль приносит? Рекламой божоле? Пусть хоть себя окупит, уже спасибо. Ответь мне: зачем – банки, которые не вполне банки, и газеты, которые только жрут деньги?

– Зачем?

– Затем, Вася, что это рабочий инструмент – покупать власть и ее удерживать. А больше – незачем. Неужели думаешь, газета нужна для информации о выставке авангардистов в Майами и для рекламы божоле?

– А разве во всем мире не так?

– Мы не во всем мире, Вася. Мы – здесь.

– Разве? А я думал – мы теперь в мире без границ. Идеологии нет, бизнес общий. У тебя самолет под парами стоит. Захотел – и в Нью-Йорк! Вон Шприц нынче колесит по свету. Из России уехал, а беднее не стал.

– Пока не стал. Пока на свободе.

– Думаешь, достанут?

– Шприц – дурак. Сам не знал, чего хотел. Хотел, как пошикарнее, только не понимал, что дороже и шикарнее – это не одно и то же. Помнишь то время, когда в Москве и триста тысяч были деньги? Было такое время, ты просто позабыл. Как мы шиковали, когда в кармане сто штук лежало. И скажу тебе, Вася, это было самое золотое время. Ведь больше и не надо, чтобы красиво жить. На сто тысяч можно так время провести, как на миллион не проведешь. Бедность, она человека красит, Вася. И прислуги столько не нужно, и времени свободного больше, и обязанностей нет. Красивое время было! Помню, Балабос приехал в Канны на кинофестиваль, подходит к дверям, нет ли для меня билетика? А одет он – ну сам понимаешь, не от Ямомото, не умели тогда. Нету, говорят, для вас билетика. И лишний билетик купить нельзя? Исключено. А за десять тысяч баксов? К нему очередь выстроилась. Он всем охранникам по билету купил, а сам не пошел – он кино не любит. Вот так мы жили, Вася, – и хватало! Всем хватало! Даже охране сходить на Каннский фестиваль хватало! Это уже потом разврат начался: Куршевель и прочее. Это уже потом он устраивал свой «Бал Босса» на десятилетие фирмы – в Кремлевском дворце. А тогда – тогда все было романтично. А почему изменилось все, скажи? Я сам тебе скажу: потому что наступила пора принимать решения. А вот к решениям Шприц и Балабос не готовы. Ломать – не строить.

– Они не ломали – строили. Для себя строили. Чем не решение – уехать? Уехал-то он не от денег, к деньгам. Шприц понял, что здесь надо делиться с властью – и уехал, и молодец. Люди научились – не все же дураками-то быть? – что деньги лучше вкладывать там, где есть настоящие банки – то есть на Западе. Всякому хочется миллиардером стать.

– Ошибка, – сказал Дупель, – строить надо для всех. Так твоему миллиарду будет спокойнее. А для себя одного – зачем миллиард? Зачем человеку больше десяти миллионов? Что с ними делать?

– Ну это ты скромничаешь, Миша. Посмотри на себя, погляди на свой дом, посчитай кольца у Светы.

– Изволь, сосчитай. Я расскажу, как оно, по-моему, должно быть устроено. Дача, это раз. Пусть на Рублевке, пожалуйста. Миллион, ну хорошо, пусть два. Ну, допустим, квартирешка в Москве – хотя зачем она, если за городом воздух чище? Ладно, пусть стоит. Еще миллион – это даже с избытком, на антикварную мебель хватит, обставить. Дом в Испании, в Марбелье – еще полтора. Квартира в Париже – миллион за глаза хватит вместе с обстановкой. И вот ты полностью упакован, по уши – а всего истратил пять с половиной лимонов. Ну еще пол-лимона на кольца и бранзулетки. Шесть – и ты, и твоя девушка имеете все. Четыре миллиона тебе на поездки и гостиницы хватит, правда? Вот я в десятку и уложился. А это, по теперешним временам, не деньги. У меня директора в регионах больше получают. А сколько депутату – рядовому прохвосту из Урюпинска, который в думский комитет пролез, – сколько ему башляют, знаешь? Только зачем столько? Ну что еще нужно нормальному человеку? Яхту арабского шейха? Дворец султана? Остров в Карибском море? Вот когда появились придурки и стали покупать в Англии землю сотнями гектаров, тогда и миллиарда хватать перестало. Вот когда настоящая инфляция наступила. Инфляция – это не когда правительство много денег напечатало, а когда тебе миллиарда на жизнь не хватает, потому что ты дурак. Мало, все мало! Вот когда у Шприца крыша поехала. Давай, сейчас прямо, станем наследными баронами, купим поместье герцогов Мальборо вместе с титулом. И вопросов нет, отчего не купить? – знай башляй, тебе не только замок Мальборо, тебе и Виндзорский замок продадут. А почему, Вася? А потому что у них еще есть – они в Кенсингтонский дворец переедут. А ты в Виндзорском один, как дурак, сидеть будешь, и никто в гости не придет. А миллиарды свои грохнешь на кривые стены да на дрова в камине потратишься: замки холодные, их протопить – Беловежской пущи не хватит. Десять лимонов – хорошее число. Больше порядочному человеку на жизнь не нужно. На что? На дрова?

Баринов пошевелил дрова в камине; ему завозили березовые из Подмосковья, и каждый день – лето, зима ли – растапливали камин. Выросший при посольстве в Мексике, он любил тепло. Камин полыхнул, поленья затрещали в огне.

IV

Полыхал огонь в камине, горели антикварные лампы под потолком, сверкал в ночи огнями издательский дом – работал коллектив. А на другом конце города светилось окно одинокого труженика, светилось окно мастерской Олега Дутова. Художник не спал по той причине, что готовил холсты к выставке и завтра поутру должен был отсылать их за границу. Холст был пришпилен к неровной стене – Дутов не признавал подрамников и никогда не натягивал холст. Уже много лет назад он открыл удивительно удобный метод: надо холст прибивать к стене или класть на пол, как это делал американец Поллок, использовать поверхность, а уже потом решать, натягивать холст на подрамник или нет. Во-первых, данный метод радикально экономил время. (Сам подумай, объяснял Дутов Пинкисевичу, я пишу-пишу, а вдруг у меня не получилось. Обидно, а? Но я хотя бы не извел время на грунтовку, на доски эти, на всю эту хрень. А если у меня получилось – я взял подрамник, в два счета натянул холст, и порядок!) Во-вторых, этот метод позволял выбирать в холсте удачные фрагменты и именно их-то как раз и натягивать на подрамник. Мастер беспредметной живописи, поклонник Поллока, де Сталя и Полякоффа, Дутов исповедовал свободное, спонтанное движение кисти, такое движение, которое порой приводило к непредсказуемым результатам. Так, например, проработав несколько часов над холстом, Дутов видел в нем не одну композицию, но несколько. И тогда, вооружившись ножницами, мастер разрезал холст на две или три части. При этом те фрагменты композиции, что по тем или иным причинам не удались, можно было легко отсечь. В-третьих, указанный метод облегчал обращение с холстом: не надо было заводить мольберта и особого места для живописного процесса. Холст легко раскладывался как на полу, так и на кресле, а если обстоятельства принуждали к этому, то возможно было писать его частями, а остальное держать закатанным в рулон. В непредсказуемых странствиях Дутова, в безумных днях и ночах художника, этот метод не раз оказывал услугу. Не зависеть от материала, но навязать материалу свой стиль жизни, так говорил обычно Дутов, цитируя статью Шайзенштейна о своем творчестве.

Сейчас Дутов стоял перед холстом, прикрыв левый глаз, и, сделав из пальцев рамочку, прикладывал ее к правому глазу. Сквозь рамочку эту он осмотрел все части холста и сказал Эдику Пинкисевичу: думаю, здесь на три хорошие картины как минимум – вот, вот и вот.

– А вот это? – спросил Эдик Пинкисевич, тоже сделав рамочку и высмотрев сквозь нее интересный сюжет. – Тут тоже интересно: по центру зеленое пятно, а лиловые полосы – влево и вверх.

– Ты полагаешь? – спросил Дутов подозрительно.

– Определенно есть тема, есть тема.

– Я-то думаю, вот здесь надо резать, здесь и еще тут. А середину – выкинуть на хрен, не получилось в середине.

– По центру надо было какую-то геометрию запустить, – сказал Пинкисевич, мастер квадратов.

– Не надо, не надо здесь геометрии. Геометрия – это твое, Эдик. Постарайся взглянуть моими глазами.

– А если вот так, косо отмахнуть, – посоветовал Пинкисевич, склонив голову набок и стараясь глядеть глазами Дутова, – взять и по диагонали разрезать. Чик, и все дела. Тогда зеленое пятно – тут, серые разводы отвалятся, лиловые линии остаются. Сделаешь треугольный холст.

– А что, – восхитился Дутов, – смело! – Он подумал еще немного, пригляделся: – А если так: разрезать на девять частей. Вот гляди: этак вот, – и Дутов обозначил места разрезов, – маленькие, конечно, вещи получатся. Зато – девять.

– Не в величине дело, – резонно заметил Пинкисевич, – картины Малевича тоже небольшие.

– Ну вот видишь.

– Но имей в виду, – Пинкисевич был практический человек, – цены там по сантиметрам определяют. Меньше картина – и цена ей меньше.

– Так ведь – девять холстов!

– Это верно. Ты на количестве свое возьмешь. Опять-таки маленький холст быстрее уходит. Закон рынка. Маленькой картине всегда место найдется – есть куда приткнуть: хоть между полок, хоть в коридоре. А большую орясину – куда повесить?

– Это аргумент. И потом, я надеюсь, размер холста на масштаб высказывания не влияет?

V

Пока художники кроили холст, Баринов постарался представить, как раскроить дясятимиллионный бюджет.

– Где это видано, уложиться в полмиллиона на кольца? – сказал Баринов. – Я девочке одной колечко за две штуки купил, так, на память от Васи Баринова, пусть знает, кому дала. А назавтра гляжу – у нее газета в руках, моя газета! – а там в спортивной хронике фото: футболист Бекхэм покупает жене кольцо за два миллиона. Просто. А он – не глава издательского дома, он мяч гоняет. Вот она и смотрит: на газету и на меня. И в глазах у нее, Миша, вопрос. А Нью-Йорк ты в своем плане посчитал? Дорогой город, между прочим. Или Лондон. У тебя, случайно, квартирки в Лондоне нет?

– У меня и в Париже нет, Вася. Мне – зачем?

– Да я знаю, что у тебя квартиры нет, я так только сказал, – Баринов действительно знал, что у Дупеля нет квартиры в Париже, и в Лондоне нет тоже. В Лондоне Дупель купил улицу из восьми огромных домов недалеко от Итон-сквер. Это ведь он про себя рассказывал, думал Баринов, когда английские гектары описывал. Скупил пол-Лондона, а в гости его не зовут. Натолкал имущества, как хомяк за щеку, а прока нет – все равно он британцам неинтересен. Он себе отходы готовит, думает там осесть, только кому он там нужен. Ишь, как он Шприца ругает. Верный признак, что сам чемодан пакует.

– Деньги, – внушительно сказал Дупель, – они как солдаты. Вот чего ты понять не хочешь и чего Шприц не догонял. Деньги не просто работать – они служить должны. Работает знаешь кто? Инженер работает – от девяти до пяти с перерывом на обед, а солдат, он родине служит, днем и ночью. Тебе же не понравится, если деньги на тебя будут работать с девяти до пяти? Ты хочешь, чтобы они днем и ночью вкалывали – как солдаты? Правда? Чтобы они тебе не изменяли, верно? Они и есть солдаты. А солдаты – они без армии и без генерала не бывают. Хочешь быть миллиардером – тогда надо быть миллиардером в какой-то системе, – а не на своей делянке на Каймановых островах.

– Разве? – спросил Баринов. – А я думал: деньги делают свободным. Хочешь – служишь, а хочешь – на пляже лежишь. Для того и работаем.

– Это три рубля свободным делают. А миллиарды делают военнообязанным. Солдат без армии, знаешь, кто получается? Бандит. Его и ловить станут как бандита. Хочешь быть солдатом, так решай, под какой флаг пойдешь – к белым или красным. А наши орлы офшоров пооткрывали, золотых цепей на брюхо понавешали, мы, дескать, сами по себе, без командира. Ну их и ловят понемножку – регулярные части ловят, и наши, и чужие. И давят их по одному, как бандитов.

– И в какую ты армию пошел?

– В какую призвали, Вася. В нашу, в русскую, – сказал Михаил Зиновьевич Дупель.

– Нравится?

– Служу, Вася. И тебя призываю. Время такое, что надо послужить.

– И как же мне служить? – спросил Баринов. Впрочем, цель разговора стала ему понятна. – Штатский я человек, Миша. Не армейский. Знаю, что выборы на носу. Понимаю, демократов надо двигать, чтобы концессии западные подписать. Понимаю и по мере сил помогаю.

– Демократы, – сказал Дупель презрительно, – разные бывают. Как вино лакать – все демократы. Воровать – все либералы. Меня интересуют те демократы, которые будут работать и не красть. Тогда и без кредитов обойдемся. Кредиты президентским нянькам нужны – на летние коттеджи.

– Крепкой власти захотел? Агитацию вести не стану.

– А я просить тебя пришел.

– Ты купи у меня газету, выкупи все акции – и делай что хочешь. А пока она моя, газета. И делать я буду то, что считаю нужным.

– Правду будешь говорить? – улыбнулся Дупель. – Правду – про бутики и презентации?

– И зажигать искры истины, – вернул улыбку Баринов.

– Что есть истина? – поинтересовался Дупель, не ведая о хрестоматийности этого вопроса.

– Истина, – не задержался с ответом владелец «Бизнесмена», – в том, что жизнь одна, и нужна мне самому. Не стану служить под флагом. И мой читатель служить не пойдет! Дай читателю самому выбрать: что существенно, а что нет. Я понимаю, что именно тебя не устраивает. Ты хочешь фильтровать новости – на важные и неважные. У тебя (по старой советской привычке) на первом месте политика, на втором – экономика, на третьем – наука. А я новости – уравнял. Девиз нашей газеты: новости не выбирают! Я их по ранжиру не ставлю, тенденции мне не нужны – этим я психологию читателя изменил. И читателя я приучил, что открытие ресторана на бульваре так же важно, как смена министра финансов.

– Но это неправда, ты обманул читателя.

– Нет, – горячо сказал Баринов, – именно это правда! Я читателя научил не бояться! Плевать мне на министра финансов! Его завтра посадят за воровство!

– Посадят, – подтвердил Дупель, – наверняка. И даже сегодня посадят. Но ресторан закроют еще раньше. И это связанные вещи.

– Наплевать! Зачем читателя грузить этой чепухой? Ты бы еще читателя на стрелки с бандитами звал. Я освободил читателя от вечного страха! Я спросил читателя: ты чем интересуешься? Политикой или спортом? Политикой? Вот тебе немного политики. Спортом – вот тебе спорт. Ничем не интересуешься? Молодец! Вот тебе кроссворд – посиди с карандашиком. Я спросил его: ты чем хорош – тем ли, что новое общество строишь, или тем, что пиво с раками кушаешь? Не стесняйся, скажи. И читатель задумался. Вот я и тебя спрошу, Миша. Чем ты, Миша Дупель, хорош? Тем ли, что министр топлива? Или тем, что правительство хочешь подсидеть?

– Я думаю, – заметил Дупель, – что я хорош прежде всего своим состоянием. Оно интересно и тебе, и моему начальству. Всему народу, если подумать. А нажил я состояние благодаря топливу. А газ и нефть находятся в русской земле, которая непонятно кому принадлежит. Все это трудно разделить.

– А я разделил! Я за десять лет работы выкинул из газеты всю пропаганду. Я все уравнял. Барышников прыгнул, Горбачев пернул, Солженицын крякнул, Дупель купил – приоритетов нету. Я ни за правых, ни за левых – я за газету.

– У меня акции этой газеты, Вася. Со мной советоваться положено.

– Разве мы не советуемся? – развел руками Баринов. – Постоянно! Только ты на собрания акционеров не ходишь. Советоваться с акционерами – святое правило. Например, надо решить, как Уимблдонский турнир освещать. Посылать своего корреспондента или платить обозревателю, который уже от первого канала аккредитован. Как твое мнение?

– Не надо так со мной говорить, Вася. Я не рядовой акционер.

– Как можно! Я дело говорю. Нам конгресс уфологов в Лидсе как подать? Тут один деятель предложил серию репортажей дать с летающей тарелки. Тебе как?

– Про Косово ты написал мало. Про Ирак написал мало. И про то, что делается в стране, – не пишешь.

– А, ты хочешь давать советы по международной политике? Но для меня разницы нет – миротворцы в Косове или уфологи в Лидсе.

– Однако разница есть.

– Для сербов – может быть. Но я не для сербов пишу. Я не за них. Я не против них. Вот почему и стала газета такой желанной: потому что программно мы ни за кого. Только за информацию. Вот выборы президента подошли. Все встали на цыпочки. А мы – ноль внимания. И все ждут: куда же газета повернется? Налево? Направо? Кого поддержим? И акции наши растут, растут! А на чем они растут, Миша? На беспристрастности.

– У меня двадцать процентов этих акций.

– И что же теперь?

– Я против такого подхода. Ты повышаешь цену газеты – понятно. Но мы проиграем больше, чем газету.

– Не двадцать девять процентов даже. Даже блокирующего пакета у тебя нет. И не пятьдесят один процент тем более. А у меня, Миша, все-таки шестьдесят процентов акций. И закон, как говорится, на моей стороне.

VI

Кому как не министру энергетики, человеку, который стоял у истоков приватизации, который разбил на акции не одну сотню советских заводов и фабрик, который десять лет назад и внедрял эту бестолковую систему акционирования собственности, кому как не ему было знать правила. Он сам эти правила придумал. Взятые с Запада, создававшие видимость объективных и неотменимых законов, эти бумажки-акции становились аргументами для людей, которые в принципе никаких аргументов морали и закона не соблюдали. Но вот появился будто бы разумный принцип дележки пирога, и мир принял везде эти правила; выучились по ним играть и здесь. И сидящий напротив Дупеля молодой человек широкой улыбкой на довольном лице показывал: я неуязвим – у меня накопилось столько бумажек, что они гарантируют мою неприкосновенность и защищают мое добро. А откуда же они взялись у тебя, эти бумажки? Дупель захотел перегнуться через стол, взять Баринова за шиворот, тряхнуть и сказать: плевал я на твои акции, подумаешь, бумажек настриг, что это в принципе меняет – ничего это не меняет. Ты не строил этот дом, паразит, ты брал под него кредит в обмен на эти настриженные бумажки – и настриг их предостаточно, чтобы расплачиваться, и расплачиваться воздухом – акциями и паями того, что не существует. А когда оно стало существовать, то бумажки уже оказались недействительными, потому что ты настриг дополнительных бумажек и обесценил первые. Ты ловкач, наперсточник, шулер. Это мы, мы выдумали играть в такие правила, а потом возьмем да отменим эти правила, это мы выдумали слишком поспешно. Поспешно потому, что выдумывалось это для людей с планами и амбициями глобального управления, а попало в руки таких вот щелкоперов – для разового употребления. И сказать так хотелось многим: обалдевшему от своей безнаказанности директору грузового терминала в Латвии, который скупил пятьдесят один процент бумажек своего порта; зарвавшемуся президенту нефтеперерабатывающего завода в Нефтеюганске, которому запуганные рабочие сдали свои никчемные ваучеры и превратили алкоголика и скандалиста в неуязвимого для закона царька; владельцу трех алюминиевых карьеров, который даже не скупал акции, а передушил десяток акционеров и заставил наследников отдать акции ему, он сам жил в Монако под охраной закона – скромный владелец бизнеса в заснеженной России. Но ничего этого Дупель не сказал, потому что внедренная система круговорота в природе лживых бумажек и была, собственно говоря, тем, что называется бизнесом. Отличался этот круговорот бумажек в России от западного круговорота тем, что в России бумажек было больше, а производства меньше. Странным образом получалось так, что чем более бумажек запускалось в российский круговорот бизнеса, тем меньше производства реально требовалось – бизнес теперь заключался в перераспределении бумажек, в замене их на другие бумажки, на билеты казначейства. И знал это Михаил Дупель лучше прочих, он сам этот круговорот устроил. Он не перегнулся через стол, не взял веселого Баринова за шиворот, а только прикрыл глаза и стал говорить мягко и тихо. Он так делал всегда, когда злился.

– Так давай куплю твою газету, – сказал он. – Только ведь она ничего не стоит.

– Пятьдесят, – речь шла о миллионах.

– Она не стоит пятидесяти.

– Товар стоит столько, сколько за него дают, – сказал Баринов расхожую фразу бизнесменов, – мне за газету дадут пятьдесят.

– Не дадут.

– А я не тороплюсь, – с достоинством сказал Баринов, – сегодня не продам, продам завтра. Моя газета лучшая в стране, объективно. К выборам ее цена взлетит втрое. Появится стоящий кандидат – он жадничать не станет. Так что ты тоже придержи пока свои акции, они еще поднимутся.

От слова «акции» лицо Дупеля потемнело. Дурак, подумал он, заигравшийся в капитализм советский дурак. Мидовский выкормыш. Сидит в моем доме, в костюме, купленном на мои деньги, жрет мной оплаченную еду, платит своим секретуткам мои бабки, – и чувствует себя в безопасности, огражденный – даже не законом, нет! – нелепыми правилами игры в бумажки. Сказать ему задушевно: дурачок, бумажки твои не считаются, это мы пошутили, а ты уж и поверил. Бумажек ты много настриг, молодец, жалко, не считаются они больше – считается только власть и сила. А ловкачество твое, улыбочки и верткость – дерьма они не стоят. Сказать бы ему так, но ведь нет, не скажешь. Весь сегодняшний бизнес на этих бумажках стоит, а такой вот продувной шельмец притерся – и пользуется. За его нарезанные бумажки любой банк выдаст ему кредит – билеты казначейства, то есть другие нарезанные бумажки. А обеспечиваются эти бумажки паями в нефтяном бизнесе – еще одними нарезанными бумажками. А охраняются законами – следующими бумажками. И только мужик, который стоит у скважины и качает нефть, имеет дело не с бумажкой – только кому этот мужик интересен. И возьми я сейчас этого гада за шкирку, как карманника, позови я охрану, чтобы вышвырнули щелкопера из моего дома, так ведь он – в суд! Он ведь – за свободный бизнес! Он ведь до Страсбурга дойдет! Частный предприниматель! Акционер!

Невысокий человек с быстрыми движениями, миллиардер и министр, Михаил Зиновьевич Дупель встал из кресла и прошелся по кабинету. Он ходил, прикрыв глаза, останавливался, покачивался с пятки на носок, чтобы успокоиться, потому что всегда лучше договориться и убедить, даже если можно взять и сломать.

– Послушай, Вася, – сказал Дупель, – информация свободным не делает. А если делает, значит, это фальшивая информация. Свободным человека делают три рубля и вранье, а серьезные деньги и достоверная информация делают несвободным. Ты это учти – Дупель говорил, стараясь убедить, а Баринов глядел презрительно, сидел подбоченясь, и на каждое слово Дупеля реагировал саркастической улыбкой. Баринов рассудил, что если Дупель нуждается в поддержке газеты, стало быть, дела его в правительстве плохи. Газету он, безусловно, продаст, но не заговорщику, нет. Он продаст газету миллиардеру из правительства, когда тот решит стать президентом.

– Ты это учти, – повторил Дупель. – Твоя газета делает человека свободным. Это так. Потому что она врет. То есть не говорит главного. А главное то, что в стране стоит производство; что идет откат денег в офшоры; что государство дерет налоги с домохозяек, а госчиновники покупают себе виллы на островах; что армия страны развалилась – и никому нет дела; что если Америка хочет прищемить нашего бизнесмена, она это делает по праву сильного; что банкир Щукин, вместо того чтобы финансировать истребители пятого поколения, купил себе хоккейную команду в Торонто; главное то, что чиновники администрации президента берут уже не миллион, а миллиард взятки. Главное то, что министр финансов за подпись берет с западной фирмы миллион – а знаешь, сколько у нас западных фирм в стране? Главное то, что, кроме нефти, которую качаю я и Левкоев, ничего России в качестве источника доходов не светит. Главное то, что все ночные клубы, кабаре и казино – все то, что построено в Москве, – построено не от избытка, а от бедности – оттого, что нефтяные деньги быстро куда-то деть надо, а других мест вложения не существует. Разве что – в жопу себе засунуть. Впрочем, – добавил Дупель, – разница невелика. Это и есть самая настоящая жопа. Думали-думали экономисты – и ничего надежнее, чем бордель и игорный дом, не придумали. Автомобиль бы выпустили – так нет, это ведь сколько работать надо, опухнешь. Нет у нас автомобильной промышленности и не будет, зато у каждого есть «мерседес». Строительство бы коммунальное начали – так ведь денег нет на строительство, только на виллы и дорогие дома. Музей бы построили – да картины повесили, так у нас нет денег на музей, есть только на частные галереи, где ты вот это говно покупаешь. – Дупель махнул рукой по адресу картин Дутова, висящих по стенам кабинета. – И так везде. Вот информация. А информация об открытии бутика Ямомото в Жулебино и слиянии холдинга «Русь» с холдингом «Гусь» – это не информация. Это, Вася, вранье.

– «Правду» опять захотелось издать?

– Да, захотелось мне «Правду», потому и министром стал. Не драпанул, как Шприц, на Багамы, не сел на бандюков, как Левкоев, а стал министром. И не затем, чтобы тырить деньги. У меня есть деньги. А затем, чтобы весь этот карточный домик не развалился. Президент, – тут Михаил Зиновьевич грязно выругался, – с утра бухой и если к обеду не проблюется, то не может документ подмахнуть. Премьер – вор, кабинет берет взятки. Но работает страна, вовсю работает! Строят казино и рестораны, выпускают газеты! Пойми, так вечно продолжаться не будет.

– Народный гнев, да? – поинтересовался Баринов. Плохи дела у Дупеля, это очевидно. И акции газеты еще подрастут – теперь сомневаться в этом не приходится.

– При чем тут народный гнев? Но что-то ведь должно обеспечивать твои нарезанные бумажки – акции! – не удержался Дупель. – Не век же их стричь! Что-то за ними должно маячить – неужели не ясно? Тяжелое машиностроение, автомобильная промышленность, авиация – что-нибудь реальное! Стране нужен хозяин.

– Сталин? Отец народов?

– Нет, – серьезно сказал Дупель, – не Сталин. Пиночет. Умеренный диктатор, экономически регулируемый. А еще лучше – Франко. Генерал, который спас Испанию от анархии. Тот, кто сможет подморозить это болото. Тот, кто посадит ворье и не даст тырить казенные деньги на казино и глянцевые журналы.