Текст книги "Цена Победы в рублях"

Глава седьмая
Рубль в тылу Великой Отечественной

А как выглядели премиальные фронтовые выплаты на фоне зарплат в тылу? Сколько вообще получали советские граждане накануне войны и труженики тыла в военные годы?

Вот что в книге «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» по этому поводу писал один из виднейших экономистов той эпохи, председатель Госплана СССР в сороковые годы Николай Александрович Вознесенский (кстати сказать, наиболее подробно осветивший эту тему):

«Среднемесячная денежная заработная плата рабочих в союзной промышленности СССР увеличилась с 375 руб. в 1940 году до 573 руб. в 1944 году, или на 53 %, причем в угольной промышленности она достигла 729 руб. и в черной металлургии – 697 руб. Среднемесячная заработная плата инженерно-технических работников в союзной промышленности выросла с 768 руб. в 1940 году до 1209 руб. в 1944 году, причем в угольной промышленности она достигла 1502 руб., а в черной металлургии – даже 1725 руб.»[126]126
  Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М.: Госполитиздат, 1948. С. 116–117.


[Закрыть].

Итак, Вознесенский утверждал, что средняя зарплата рабочих в союзной промышленности составляла в 1940 году 375 рублей. Здесь необходимо учитывать, что в СССР существовали предприятия союзного и республиканского подчинения, а также местная промышленность. В союзной промышленности средняя зарплата была более высокой, в местной – более низкой. Вознесенский не случайно сослался именно на зарплаты в союзной промышленности. В наиболее невыгодном положении, как правило, находились колхозники, чьи реальные доходы были намного ниже, чем у горожан. Итак, среднемесячная зарплата в союзной промышленности – 375 рублей в 1940 году, 573 рубля – в 1944 году.

Предвоенные доходы

А что о своих предвоенных зарплатах вспоминают ветераны? Насколько соответствует действительности утверждение Вознесенского?

Ройтман Яков Товьевич:

«В 1936 году я начал работать строгальщиком на заводе имени Ленина (в Одессе – авт.). В цеху стояли два станка – немецкий и японский. Цех считался «закрытым» и выполнял только военные заказы. Работали в три смены, каждая по восемь часов. Решил начать самостоятельную жизнь и снял комнату в доме у старушки. Помню свою первую зарплату – 720 рублей. Эта сумма казалась мне огромной»[127]127
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Зарплата пусть и не огромная, но весьма солидная. «Закрытый» цех с военными заказами в советскую эпоху – даже спустя несколько десятилетий после войны – это подразумевало серьезную оплату труда.

Бутов Петр Петрович:

«В детстве я мечтал быть военным, но к нам в область приехали работники комбината «Ростовуголь», уговорили поступить в горнопромышленное училище, и я год работал в шахте № 15–16 г. Гуково, механиком электровоза вагонеток. В то время, в 1939 году, я зарабатывал около тысячи рублей в месяц»[128]128
  Там же.


[Закрыть].

Титов Федор Иванович:

«Окончил училище в 1936 году, получив специальность слесарь-паровозник 3-го разряда, и был направлен на работу в депо. Первый месяц учеником, а потом начал самостоятельно работать. До ухода в армию я отработал 3 года 9 месяцев. Надо сказать, у меня получалось неплохо. С 3-го разряда вырос до 6-го. Хорошо жил. Зарабатывал хорошо. У меня даже часы были. Одевался хорошо. Лучший костюм на заказ стоил 500 рублей – я за месяц столько зарабатывал. Хотя первый месяц заработал 120 рублей. Но потом бригадир почувствовал, что могу работать, и дал шабровку золотников – пятнышки шабером убирать. Разобрать золотник, пришабрить золотник и лицо и собрать стоило 23 рубля. Я всю операцию проделывал за 8-часовой рабочий день»[129]129
  Там же.


[Закрыть].

Как мы видим, зарплата рабочих Ройтмана и Титова, механика электровоза вагонеток Бутова намного превышала названную Вознесенским среднюю цифру. Шахтеры в то время за свой смертельно опасный труд действительно получали такие зарплаты, о которых большинство трудящихся в СССР даже не мечтали. Даже летчики, тогдашняя элита страны, получали меньше.

Борисов Михаил Владимирович:

«Окончили мы аэроклуб. У меня очень хорошо получалось. Хотели меня оставить инструктором. 750 рублей платили! Это в 1940 году большие деньги. Полное обеспечение. Бесплатная форма одежды, бесплатное питание, условия отличные. Я отказался, говорю, поеду в училище, если не примут, то приеду в аэроклуб инструктором»[130]130
  Там же.


[Закрыть].

Юзовчак Борис Петрович:

«Мы с братом и с другими ребятами жили впятером на съемной квартире в Сормово, я ему отдавал свою зарплату, а он мне выдавал деньги на какие-то нужды, был вроде моего казначея. Зарплата у меня была „учениковская“: рублей сто двадцать, если не ошибаюсь. Одевать себя на эти деньги я не мог, но на питание мне вполне хватало. А вот квалифицированные рабочие получали значительно лучше, так что стремиться было к чему»[131]131
  Интернет-сайт «Я помню».
  131


[Закрыть].

Дерябина (Рыжкова) Клавдия Андреевна, работавшая инструктором аэроклуба:

«Аэроклуб был на полном обеспечении. Утром мы завтракали в столовой, а обед и ужин нам привозили на аэродром. Инструктора жили на частных квартирах. Платили нам 625 рублей – это были хорошие деньги»[132]132
  Там же.


[Закрыть].

Ее коллега Анкудинов Павел Ефимович:

«Вот так я стал инструктором. Жили мы в Оренбурге на частной квартире. За нами по городу ездил автобус – собирал на занятия. На первом курсе я получал 100 рублей, на втором – 110 и так каждый год по десятке прибавляли, а инструктором уже получал 700 рублей, не говоря уже об отличном обмундировании и бесплатном питании по норме 8а – шоколад и все, что хочешь. Жили хорошо, этого не отнять»[133]133
  Там же.


[Закрыть].

Горелов Сергей Дмитриевич:

«Надо сказать, что окончил я училище сержантом. Мы надеялись, что нас выпустят лейтенантами, нам уже красивую темно-голубую форму пошили, с „курицей“ на рукаве. И вдруг пришел приказ министра (наркома – авт.) обороны Тимошенко всех выпускать сержантами! Обидно было настолько, что я, например, никогда не надевал треугольники. Кроме того, нас оставили жить на казарменном положении, и требовалось отслужить четыре года, чтобы выйти из этой казармы. Конечно, мы, сержанты, жили не в общей комнате, а в комнатах по 3–4 человека, на всем довольствии – питание, форма, проезд. Но, например, сержантский оклад был 440 рублей, а у лейтенанта – 750. Ну, хоть стричься не заставили».

При этом сами летчики подчеркивали, что получали хорошие деньги. Даже сержант Горелов – 440 рублей оклад. Это особенно ощутимо при сравнении, скажем, с «доходами» колхозников. Вениамин Андрианович Лазарев, например, вспоминал, что когда он в сороковом году работал на лесоповале, то зарабатывал 70–80 рублей в месяц. На лесоповал он попал по разнарядке из колхоза – отсюда и нищенская зарплата[134]134
  Там же.


[Закрыть].

Надежда Дмитриевна Ковалева: «А в 1939 г. мы отправились в город по причине страшной бедности, ведь в колхозе все работали за палочки»[135]135
  Там же.


[Закрыть]. Палочками неофициально назывались трудодни – мера оценки и форма учета количества и качества труда колхозника в колхозном производстве. Рабочие предприятий получали зарплату, но в колхозах не было зарплат для рядовых колхозников, и весь доход после выполнения обязательств перед государством (обязательные поставки и внесения натуроплаты в МТС) поступал в полное распоряжение колхоза и колхозников, причем каждый колхозник получал за свою работу долю колхозного дохода соответственно выработанным им трудодням. Вот только на практике по трудодням-палочкам получить можно было зачастую нечто весьма символическое. Поэтому между реальными доходами большинства колхозников и городских рабочих существовала огромная разница.

Вознесенский пишет: «Наибольший рост заработной платы в народном хозяйстве, особенно в промышленности СССР, за годы Отечественной войны имел место в районах Поволжья, Урала и Западной Сибири, которые несли на себе основную тяжесть снабжения фронта военной техникой»[136]136
  Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. С. 117.


[Закрыть]. Но приведенные им цифры (см. выше) показывают, что никакого принципиального увеличения заработной платы в годы войны не происходит. На таком фоне получается, что наводчик орудия, подбивший вражеский танк (500 рублей), получал за это почти среднемесячную тыловую зарплату. А уж пилот, отбомбившийся по Берлину, Будапешту или Хельсинки (2000 рублей), получал почти четыре среднемесячных зарплаты 1944 года.

Тыловые цены войны

А на сколько же во время войны выросли цены? Вознесенский писал, что

«индекс розничных государственных цен на нормированные продовольственные и промышленные товары в период военной экономики в СССР остался почти без изменения и составил в 1943 году 100,5 % по отношению к довоенному уровню. Розничные государственные цены на нормированные продовольственные и промышленные товары не подвергались повышению. Исключение составляли алкогольные напитки и табачные изделия, цены на которые были увеличены. Повышение цен на алкогольные напитки явилось своеобразным косвенным обложением доходов части населения, прибегающей к чрезмерному потреблению этих товаров»[137]137
  Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. С. 128.


[Закрыть].

Это означает, что нормированные продукты, то есть те, что отпускались по карточкам, стоили столько же, или почти столько же, сколько и до войны. За исключением подорожавших, даже по «карточным» ценам, алкоголя и табачных изделий. Необходимо отметить, что властям удалось обеспечить более или менее своевременное отоваривание карточек в обозначенных количествах.

Все тот же Вознесенский пишет:

«В СССР в период Отечественной войны численность населения в период наибольшей оккупации немцами территории СССР, в 1942 году, не падала ниже 130 млн человек»[138]138
  Там же. С. 24–25.


[Закрыть]. Речь идет, разумеется, о численности населения на неоккупированных территориях. При этом «численность населения, находящегося на государственном снабжении хлебом и другими видами продовольствия, выросла за период военной экономики до 76,8 млн человек»[139]139
  Там же. С. 122.


[Закрыть].

То есть, колхозники карточек на продовольствие не получали. У получающих карточки были проблемы с «отовариванием» тех или иных продуктов, замены одних видов продуктов другими. Отовариваться надо было уметь. Евгения Гинзбург в мемуарах вспоминала, как после выхода из лагеря знакомая продавщица объясняла ей азы искусства отовариваться:

«Оказалось, что продукты выдают по карточкам. Тетя Маруся чуть не лопнула со смеха, когда выяснилось, что я не понимаю значения популярного среди вольного населения глагола „отоварить“.

– Горе ты мое! – говорила она сквозь приступы хриплого хохота. – Ну, слушай сюда! Вот, к примеру, у тебя здесь талон сорок три-бе. Что он сам из себя, к примеру, стоит? Грош ему цена в базарный день! И вдруг я вешаю на двери магазина объявление: «Талон сорок три-бе отоваривается полкилом сечки ячневой или там макаронных изделий». Вот тут-то этот самый сорок три-бе становится ценный. Его тут и сменить и продать можно, а то самой все полкила получить и сжевать. Поняла?»[140]140
  Гинзбург Е.С. Крутой маршрут: хроника времен культа личности. Рига: Курсив, 1989. Т. 2. С. 115.


[Закрыть]

Подтверждают это и воспоминания Зинаиды Алексеевны Пронякиной, работавшей во время войны в Москве на авиационном заводе:

«По карточке было положено 500 грамм сахара на месяц. Но давали 250 грамм сахара, а вместо других 250 грамм давали печенье галеты – это на месяц. Получим в гастрономе эти галеты, идем с ней домой, и мы их не доносили. Пока шли до дома, мы их все съедали. Невозможно передать, как нам хотелось есть! Ужасный был голод. Есть хотелось всегда.

Хлеба нам давали 500 грамм, кажется. Он был очень тяжелый, вроде как не из муки. Его прямо горячим отрезали. Возьмешь кусочек и до дома не доносишь – пока идешь, весь съешь до крошки. Я думала: а какая разница, когда я его съем? Помню, была у нас такая Инна. Так вот она вообще одна жила, есть ей было нечего – по карточкам очень мало давали, она стала опухать и попала в больницу.

Тем, кто работал на заводах, давали бронь – не брали на фронт. У моей подружки был дядя. И вот этот дядя поехал в деревню и привез рожь. Как-то раз она мне говорит: «Пойдем ко мне, пластинки послушаем». А жила она рядом с заводом. Приходим, и она варит эту рожь. Вы представляете, что такое рожь? Она застревала в горле. А мы ее ели. Варили в обед на плитке и ели.

У нас была своя столовая, кафетерий наверху, и мы решили сдать карточки на рацион: три раза в день ходить питаться – завтракать, обедать и ужинать. Не помню, что давали на обед, но на ужин в металлической миске… пиво. Как сейчас помню, такая миска… Вот и весь ужин! Мы с Надей, моей подружкой, выпили это пиво и окосели. И идем с ней…»[141]141
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть]

Но чего-либо похожего на знакомые россиянам многомесячные невыплаты зарплат не наблюдалось. Во всяком случае, сведений о том, чтобы где-либо карточки вообще не отоваривались неделями или месяцами, автору этой книги обнаружить не удалось.

На одних только нормированных продуктах прожить было достаточно сложно. У кого была возможность, старались докупать продукты на рынке. Как же там складывались цены? Вознесенский честно признавал:

«Другие законы действовали на свободном колхозном рынке. Здесь закон стоимости действовал в своей рыночной форме закона спроса и предложения. В результате в городах индекс цен на колхозных рынках в 1943 году по сравнению с уровнем довоенного 1940 года увеличился на продукты растениеводства в 12,6 раза и на продукты животноводства – в 13,2 раза. Рост розничного товарооборота на колхозном рынке в 1942 и 1943 военных годах по сравнению с довоенным 1940 годом связан с увеличением розничных цен под влиянием превышения рыночного спроса над предложением»[142]142
  Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. С. 127–128.


[Закрыть].

Это означает, что при практически замороженных на довоенном уровне зарплатах рыночные цены на «продукты животноводства», то есть на мясо, выросли в 13,2 раза и 12,6 раз на прочие продукты. Разумеется, данные о росте цен достаточно условны и зависят от периода войны или от местности.

Ну, а что реально могли купить «премированные» военные за эти деньги в тылу? Непосредственно на фронте они не всегда могли ими воспользоваться.

Здесь надо помнить о том, что в годы войны в СССР помимо достаточно условных, почти довоенных цен, по которым в тылу выкупались продукты по карточкам, существовали и свободные, рыночные цены. Разумеется, они не везде были одинаковы. Скажем, о ценах в Москве 1942 года мы можем судить по повести В. Кондратьева «Отпуск по ранению».

Приехавший с фронта в Москву лейтенант беседует с матерью:

«– С едой, значит, у вас не так плохо, – вырвалось у него.

– Нет, Володя, очень плохо… Кончилась крупа, и вот пришлось прикупить на рынке картошки, а она стоит девяносто рублей килограмм. Мне пришлось продать серебряную ложку. Ну, а шпроты еще с довоенных времен храню.

– Мама, – полез Володька в карман гимнастерки, – вот деньги. Много, три моих лейтенантских зарплаты.

– Сколько же это?

– Много. Около двух тысяч.

– Спасибо, Володя. Я положу их здесь, на столик… Но, увы, это совсем не так много, как ты думаешь.

– Две тысячи немного? – удивился он»[143]143
  Кондратьев В. Л. Отпуск по ранению // Привет с фронта. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1995.


[Закрыть].

Узнал лейтенант и о ценах на водку:

«– За чем очередь? – поинтересовался он.

– Водку без талонов дают.

– А сколько она стоит без талонов?

– Вы что, с неба свалились? – обернулась женщина. – Ах, простите, вы, наверное, недавно в Москве, тридцать рублей бутылка.

– Дешевка! – поразился Володька. – Я в деревнях за самогон пятьсот платил.

– Так на рынке у нас столько же берут. Мы стоим-то, думаете, чтоб выпить? Нет. Ну, мужики, те, конечно, в себя вольют, а мы, женщины, только посмотрим – и на рынок…»[144]144
  Там же.


[Закрыть]

Продажа водки, купленной по официальной цене за тридцать рублей, на рынке для многих москвичей и москвичек была существенным пополнением бюджета.

Вот как инвалид, с которым герой повести познакомился в очереди за водкой, которую продавали по две бутылки «в одни руки», объяснил используемый им способ выживания:

«Как живу? – усмехнулся инвалид. – Моя жизнь теперича, можно сказать, пречудная… Пенсии мне положили по третьей группе триста двадцать рубликов, выдали карточку рабочую и к спецмагазину прикрепили – к инвалидному. Там и продукты получше, и сразу за месяц можно все отоварить… Ну, пенсия эта, сам понимаешь – только паек выкупить. А пайка этого, сам увидишь, на месяц, тяни не тяни, никак не растянешь. Его в три дня улопать можно, за исключением хлеба, конечно… Вот так… Значит, если хочешь жить, – соображай. Вот и соображаешь. Бутылку одну я, конечно, употребляю, а вторую – на базар, как те бабоньки, что в очереди стояли. За пятьсот, может, и не продам, долго стоять надо, а за четыреста верняком… Вот на них-то тебе и килограмм картошечки, вот тебе немного маслица или сальца… Вот так, браток. Понял?»[145]145
  Там же.


[Закрыть]

От того же инвалида лейтенант узнает, что «с пивом в Москве порядок, и по довоенной цене – два двадцать кружечка, почитай даром».

В 1945 году вернувшийся с фронта герой повести «Встречи на Сретенке» застает уже несколько иные цены на рынке и в появившихся коммерческих магазинах:

«В магазине Гоша легко и небрежно выложил двести рублей за бутылку водки, столько же за закуску и за ослепительно белый батон. Володька с некоторым удивлением смотрел, как просто выкладывал Гоша купюры, суммой больше половины материнской зарплаты. На обратном пути тот посвятил его в «дело», которое проворачивал вместе с Надюхой. Оно было простым. Демобилизованным, командировочным и прочему дорожному люду выдавались талоны на продукты. Они имели определенный срок действия, просроченные были уже простой бумажкой, которую можно выкинуть. Вот эти-то талоны и скупал Гоша за бесценок, обменивал на махру или вообще выпрашивал. Надюха же отоваривала их задним числом. Буханка черняшки на рынке стоила двести, за полтораста отрывали с руками, и таких буханочек у Гоши выходило в день около десятка»[146]146
  Кондратьев В. Л. Встречи на Сретенке // Привет с фронта. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1995.


[Закрыть].

Бывший в войну пехотным офицером, Александр Лебединцев вспоминал о своем пребывании под Москвой на курсах «Выстрел»:

«Расскажу о встрече нового, в будущем победного, 1945 года. Во время учебы я получал денежное содержание по должности начальника штаба полка, то есть 1300 рублей в месяц. Это было на 500 рублей больше, чем получали помощники. И хоть деньги очень мало стоили тогда, однако это было больше, чем ничего. Бутылка водки или буханка хлеба в два килограмма стоили по 300 рублей, пачка папирос «Казбек» – 75 рублей и т. д. Моих денег хватало на театральные билеты, даже иногда с рук, с переплатой»[147]147
  Лебединцев А.З., Мухин Ю.И. Отцы-командиры. М.: Яуза, ЭКСМО, 2004. С. 225.


[Закрыть].

Стрелок-радист бомбардировщика Ил-4 Андрей Федорович Редюшев вспоминал о том, как его пилот снимал стресс после неудачного приземления в советском тылу:

«Командир злой, со штурманом не разговаривает. «Хозяйка, водку купить можно?» – «Дорогая у нас водка – 400 рублей». Отсчитал. Хозяйка сходила, принесла»[148]148
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Разумеется, цены не везде были одинаковы. Скажем, названная выше цена в триста – четыреста – пятьсот рублей за бутылку водки существовала прежде всего в Москве, которая и в войну была на особом положении. В других городах и сельской местности и водка, и самогон могли стоить могли стоить дороже, рублей семьсот.

Да и возможность попить пива по фантастической в войну цене – два двадцать за кружку – вряд ли существовала в городах Урала или Сибири. Во всяком случае, в воспоминаниях современников подобных примеров обнаружить не удалось.

Писатель Всеволод Иванов оставил запись в дневнике о ценах в городе Горьком осенью 1942 года – «стакан проса стоит 25 руб., табаку – от 30 до 50 руб., водка – литр – 450, а в Куйбышеве, как говорят нам соседи по комнате, – 800 руб.»[149]149
  Иванов В.В. Московские тетради // «Дружба народов», 2001.


[Закрыть].

Очень показательный эпизод, наглядно показывающий значимость продуктов в военные годы, мы можем найти в мемуарах Героя Советского Союза Василия Решетникова. В 1942 году его самолет был сбит. Вместе с товарищем, летчиком Иваном Душкиным, самолет которого также был подбит, он отправился в Москву, где находился штаб Авиации дальнего действия (АДД):

«На Октябрьском вокзале Иван наотрез отказался идти по городу пешком, стесняясь своего и вправду пугающего вида, еще хранившего следы недавних, хоть и забинтованных ран.

– Нет, – упирался он, – куда таким по Москве? Дождемся вечера, тогда уж как-нибудь…

В карманах у нас не было ни копейки, и надеяться на какие-либо колеса не приходилось. Что делать? На вокзальной площади одиноко стоял «ЗИС» – огромная, сверкающая лаком и никелем комфортабельная машина, скорее, карета для седоков кремлевского масштаба. «ЗИС» явно ожидал своего вельможного хозяина. Но я рискнул спросить у шофера – не подвезет ли он нас до Петровского дворца.

– Денег у нас, правда, нету…

На этих словах шоферские глаза сощурились и с наглой улыбочкой, за которую хорошо бы дать по роже, скосились в мою сторону.

– А вот харчи, – продолжал я, – у нас найдутся…

Улыбка исчезла, появился интерес. В моем и Ивановом сшитых из плотной бумаги пакетах еще оставалось с дороги по обломку рафинада, пара кусков сала, ломоть зачерствевшего хлеба и брикет горохового концентрата. Шофер взглянул на все это немыслимое по тому времени богатство, молча сгреб пакет в салон и, видимо, в ту минуту послав своего сиятельного шефа, надеясь отбрехаться, ко всем чертям, открыл заднюю дверь.

Развалясь на бархатных подушках, мы с Иваном чувствовали себя по-королевски. Жаль, дворец был недалеко, и путешествие оказалось коротким.

У штаба АДД все, кто случайно оказался у парадных ворот, подтянулись и почтительно застыли в ожидании выхода из машины высокой персоны, но при нашем появлении вытянули шеи и открыли рты. И только узнав, кто мы есть, подхватили нас и повели к начальству»[150]150
  Решетников В.В. Что было – то было. М.: ЭКСМО, Яуза, 2004. С. 197–198.


[Закрыть].

Наглый водитель какого-то важного начальника, возможно кремлевского масштаба, готов рискнуть и везти двух достаточно сомнительных личностей (летчики были одеты очень своеобразно) ради обломка рафинада, пары кусков сала, ломтя зачерствевшего хлеба и брикета горохового концентрата. Стало быть, куш, который он получал, стоил возможного риска.