Текст книги "Цена Победы в рублях"

Спекулянты войны

Любопытный эпизод приведен в мемуарах Петра Матвеевича Полуяна, в 1941 году участвовавшего в походе в Иран и прослужившего некоторое время в этой стране:

«Кто был в то время в Иране, должен помнить, как продавали часы на вес, как у нас сахар и муку. Полкилограмма стоят 5 туманов, по нашим деньгам примерно 15 рублей. Такие ручные часы были завезены из Англии и выпускались фирмой БОБА. Как стало известно позже, часы будут идти не более пяти дней. После чего они останавливаются, в ремонт их никто не берет. Можно закрывать глаза и выбрасывать на все четыре стороны. Это штамповка. Вот такой был простой обман иранцев со стороны богатой и передовой в то время капиталистической страны, как Англия»[151]151
  Полуян П.М. Моя война. Иркутск, 1998.


[Закрыть].

Вот эта фантастическая, совершенно невероятная для советского человека цена – 15 рублей за полкилограмма часов и навела одного из военных на мысль заняться спекуляцией ими после возвращения в Советский Союз:

«Воентехник Белозеров самовольно несколько раз уходил из расположения полка в Тебриз, приобретал себе отрезы, купил хромовые сапоги, купил 1 килограмм английских ручных часов БОБА. Жадность к иностранным вещам им полностью овладела. Он дошел до того, что начал выпрашивать у своих товарищей туманы под заем, приобретал иранские цветные шелковые халаты, накупил себе добра два иранских чемодана. Своими действиями он опозорил звание командира Красной армии, превратился в крохобора и куркуля. За недостойное поведение за границей ему в приказе полка было объявлено 10 суток гауптвахты, но так как гарнизонная гауптвахта была переполнена немецкими диверсантами, то свое наказание он отсидит, когда полк возвратится на Родину. Но когда мы вернулись на Родину, история с Белозеровым в повседневных делах была забыта, и он свою мечту начал осуществлять. Когда мы возвратились в Махачкалу, ежедневно ходил на базар, сбывал часы по 1000–1200 рублей за штуку»[152]152
  Там же.


[Закрыть].

Разумеется, махачкалинские покупатели платили 1000–1200 рублей за часы, не подозревая о том, что они из себя на самом деле представляют. Там же, в Махачкале 1941 года, по воспоминаниям Полуяна, эвакуированные из Одессы джазисты организовали танцы. Цена за вход – 5 рублей[153]153
  Полуян П.М. Моя война.


[Закрыть]. Тоже любопытная деталь эпохи. Несколько сотен пар, ходивших потанцевать, приносили предприимчивым одесским музыкантам немалый доход. И деньги, которые требовались для этого любителю или любительнице танцев, – 5 рублей, небольшие. Дешевле этого – 3 рубля 50 копеек стоило официальное заключение брака в ЗАГСе[154]154
  Чухрай Г.Н. Моя война. М.: Aлгopитм, 2001. С. 247.


[Закрыть].

Незаконные доходы могли приносить спекулянтам даже введенные в 1943 году погоны. Герой Советского Союза писатель Владимир Васильевич Карпов описал, как находящийся в отпуске в тылу офицер покупал повседневные погоны (у него были полевые, которые носили на фронте):

«– Дайте пару повседневных погон.

Девушка иронически улыбнулась:

– Чего захотели!

– А почему бы и нет?

– Если очень надо, идите к чистильщику обуви – вон на углу его будка, дядя Вазген его зовут. Он поможет.

Ромашкин подошел к низенькому толстому старичку, щеки его были утыканы жесткими белыми волосками, как патефонными иголками.

– Говорят, у вас можно погоны достать?

– Смотря кто говорит, – уклончиво ответил чистильщик.

– Мне продавщица в магазине посоветовала.

– Правильно сделала. – Он мельком взглянул на офицера. – Вам нужен третий размер. А вообще-то в полевых лучше, в любой очереди без очереди пропустят. Зачем вам золотые?

– Пофорсить хочется.

– Ну, пофорси. Плати двести пятьдесят рублей и форси.

– Сколько?

– Двести пятьдесят.

– Они же девятнадцать стоят.

– За такие деньги вон там. – Старик показал на военторг.

– Но там их нет.

– Слушай, тебе погоны нужны, или ты поговорить со мной пришел?»[155]155
  Карпов В.В. Судьба разведчика. М.: Вече, 2000. С. 345.


[Закрыть]

Двести пятьдесят рублей при официальной цене в девятнадцать рублей – достаточно большая «накрутка» даже для советских спекулянтов времен Великой Отечественной.

Есть свидетельства и о других ценах – на оружие в советском тылу (разумеется, цены нелегальные). «В Грозном, еще по пути на фронт, ко мне, сидящему на первой платформе, подошел пожилой чеченец и сказал: «Солдат, продай автомат! Я тебе семьдесят пять тысяч дам!» Я послал его подальше», – вспоминал Ион Лазаревич Деген[156]156
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Очень похожий эпизод есть и в воспоминаниях Исая Борисовича Стратиевского:

«Держали нас на Кавказе до 14/5/1942, ночью подняли по тревоге, посадили в эшелоны и отправили в Краснодар. Смешно сказать, но местные нацмены, в основном чеченцы, узнали о нашей отправке на фронт за пару дней до нас. Они толпились у ворот части и предлагали продать автоматы, обещая за каждый по двадцать тысяч рублей и мешок чуреков»[157]157
  Там же.


[Закрыть].

Шашлык без карточек и каша из сосны

Свои, особые цены складывались в республиках Закавказья. Переводчик Сталина Валентин Бережков описал, как, добираясь на Тегеранскую конференцию, он был поражен относительным продовольственным благополучием в столице Азербайджана:

«В Баку мы остались на ночь, а рано утром должны были вылететь в Тегеран. После пронизывающего холода в самолете было приятно принять горячую ванну. Побрившись, спустились в ресторан поужинать. Нас поразило, что тут без карточек можно было заказать закуски, шашлык и другие блюда, перечисленные в объемистом меню. Метрдотель объяснил, что транспортные трудности не позволяют вывезти из Закавказья производимые там продукты. Хранить их длительное время также невозможно – мало холодильников. Поэтому в ресторанах все выдается без карточек. Сравнительно недороги продукты и на колхозном рынке, так что население Закавказья не испытывает недостатка в питании»[158]158
  Бережков В.М. Страницы дипломатической истории. М.: Международные отношения, 1987. С. 221.


[Закрыть].

Возможно, метрдотель по каким-то причинам и преувеличивал уровень местного благополучия, но о том, что в Закавказье нехватка продовольствия во время войны была, скажем так, менее ощутима, и рыночные цены на продукты были намного ниже, чем в других регионах, свидетельствовали многие очевидцы. Материально город снабжался хорошо, можно даже сказать – очень хорошо, особенно если знать, что творилось в других местах.

Тамара Ивановна Бондаренко (Сладкова), чье детство прошло в Баку военной поры, вспоминала:

«Ни разу „голодного“ времени я не помню. Даже сладости из Ирана и американский шоколад нам выдавали. Но, правда, нужно учесть, что Баку был „закрытый“ город, и эвакуированных к нам не присылали»[159]159
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Грузинский писатель Нодар Думбадзе в романе «Закон вечности» так описал тяжелые военные будни грузинского села. Юноша Бачана в разгар войны приходит в колхозную столовую, где страшно удивляет официантку Тамару тем, что заказывает только хлеб и сыр, отказавшись от мяса, вина и харчо. У Бачаны денег мало. Официантка, глубоко потрясенная отказом от мяса, вина и харчо, все же приносит вино, харчо, хлеб и сыр. На следующий день честный Бачана принес официантке 5 (???) рублей, чтобы рассчитаться[160]160
  Думбадзе Н. Закон вечности //Собр. соч. в 2 т. Т. 2. Тбилиси: Мерани, 1986. С. 71–72.


[Закрыть]. 5 рублей?

Произведение Нодара Думбадзе, который сам провел войну в грузинском селе, производит сногсшибательное впечатление, особенно если сравнить описанное им с описаниями русских деревень военной эпохи, украинских и белорусских сел после освобождения. Там все это показалось бы ненаучной фантастикой, не имеющей никакого отношения к реальной жизни. Официантка удивлена и озабочена тем, что юноша в селе под Москвой, Вологдой, Омском или Свердловском мяса и вина не заказывает – такое скажем, осенью 1944 года и представить себе невозможно.

Центром действия романа Думбадзе является все та же колхозная столовая суровой военной поры: «Здесь стало собираться все мужское население села. Сидели, балагурили, выпивали несметное количество прокисшей „изабеллы“. Женам и родителям с трудом удавалось оторвать от стульев одуревших мужиков». Утомленные военными тяготами и «изабеллой» мужчины даже устраивают разбирательство с наганом в руке, выясняя очень важный в военное время вопрос – сохранила ли невинность вышеупомянутая официантка Тамара[161]161
  Там же. С. 80–82.


[Закрыть]. Видимо, транспортные и иные проблемы действительно не позволяли вывозить продовольствие.

А вот как описывает военные будни колхозников на русском Севере другой писатель, также проведший войну в деревне, Федор Абрамов:

«Она (одна из колхозниц. – авт.) задумалась, мрачно сдвинула брови:

– Мне бы конца войны дождаться да с белым хлебом чаю напиться… Досыта! – добавила она с ожесточением.

В наступившей тишине кто-то вздохнул:

– Хоть бы со ржаным…

– Нет, с белым! – упрямо повторила Марфа и таким взглядом поглядела на женок, точно готова была разорвать каждого, кто осмелился бы лишить ее этой надежды»[162]162
  Абрамов Ф. Братья и сестры. Л.: Лениздат, 1973. С. 149.


[Закрыть].

В той же повести еще одна колхозница, потерявшая на войне мужа, с ужасом думает, как ей прокормить детей:

«Сядет за стол, взглянет на ребятишек – и сердце упадет. Шестеро! И все тянутся к хлебу, наминают за обе щеки. По куску, так шесть кусков надо! А какие у нее доходы? Ну пускай понатужится, выработает триста трудодней в год, получит по килограмму… Это хорошо еще – урожайный год. А ведь были годы, когда и сотками получали. Да разве это хлеб на такую семью? Она уже сейчас забирает под новые трудодни… А во что обуть, одеть их?»[163]163
  Там же. С. 125.


[Закрыть]

Вот отрывок из воспоминаний Николая Александровича Самсоновича о его жизни в поволжском селе Луговое:

«Я был совершеннейший оборвыш. Мои единственные штаны не только промаслились, но и продырявились на самом неприятном месте, на ширинке. А рубашка совсем вышла из строя – одни лохмотья. Иван выпросил у одной из женщин полевой бригады ночную хорошо потрепанную, на выброс, домотканую сорочку, без правого рукава, оторвал нижнюю часть, а из верхней, где выделялись чашечки для грудей, соорудил мне рубашку. Так я и щеголял в этой обнове. Ну что ж, не в светское же общество мне в ней появляться! Единственная добротная вещь, что оставалась у меня, – отвоеванная у окопщика шинель. Лежа на голых досках нар, с головой накрывался шинелью, и по ее швам уничтожал вшей, пока не засыпал. Кормежка была по-колхозному проста: утром, чуть свет, супчик из „обрата“ – это сыворотка, которая остается после переработки молока. И чаек без сахара и заварки. Сыворотку нам привозили из МТФ (молочно-товарная ферма), что находилась от стана примерно в двенадцати километрах, как раз на полдороге к Луговому. На обед – кашица из пшеницы. На ужин супчик из пшеницы, где зернинка догоняла зернинку. Хлеба выдавали четыреста граммов»[164]164
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Работавший в начале войны трактористом Михаил Арсентьевич Узлов, из деревни Беляки Кировской области, вспоминает:

«В деревне, конечно, только начали было подыматься колхозы – это 39-й, 40-й годы – жили более-менее. Сколько-то стали на трудодни получать, а как началась война – „Все для фронта! Все для Победы!“ Все отправляли: мясо сдавали, молоко, шерсть, яички, грибы, картошку…

Обязательные поставки, да. На трудодни уже ничего не давали, работали буквально за палочки. Трудодни начислялись – что столько-то трудодней он выработал, а под расчет осенью, собственно, ничего не получали. Все жили за счет своего огорода, подсобного хозяйства.

Когда я учился на тракториста, это в 41-м году, у меня бабушка и младший братишка ходили сбирали – ходили по деревням и собирали милостыню, кусочки. Они насбирают этих кусочков, в котомку мне положат, я иду на курсы трактористов учиться…

Что вот, картошки с огорода, кусочков насобирают – так я и учился эти 4 месяца. Когда уже стал работать на тракторе, распределили весной. В мае уже выехали на поля – тогда нас уже кормили в колхозах. Есть какие продукты? Есть там мясо – кого-то прирежут, где на ферме волки задерут – овец обычно.

Один раз на ферму забрались – 37 овец сразу повалили в пригороде, им выбежать некуда было. Там перехватали всех, и нас этим мясом весь год кормили.

Его засолили. В колхозах были пасеки, мед. Был горох – варили из гороха, в общем, кормили неплохо. И оплачивали по 3 кг на трудодень, платили зерном – рожью, овсом – что в колхозе оставалось от заготовок для фронта. А трактористам – по 3 кг на трудодень. Это хорошо! Осенью я по несколько центнеров зарабатывал, по целой повозке привозил. И вот тогда уже наша семья встала на ноги. Очень трудные были годы военные…

Были уполномоченные с района по всем колхозам, где работали тракторные бригады. Они опять следили, чтобы не разворовали, не разделили. Где-то по ведру на сотню, когда на гумне молотят, воровски себе… Так вот они за этим следили!.. Если в колхозе у нас 50 с лишним дворов было, то где-то кто-то проговорится, донесется до них. Следили за тем, чтобы поставки соблюдались для фронта, для Победы, план выполнялся. Они с области приезжали, эти уполномоченные…

План выполняли, а себе уж, что там с одворицы собрали. Как-нибудь протянем до весны, до подножного корма. Тогда щавель собирали на полях, кислинкой называли у нас, лук зеленый. Ходили собирать на луга за 20–30 км в Медведок. Я же в 41 году до осени, пока не ушел учиться, возил за 22 км от нас. Нагрузят мешками телегу, а что там было – пятнадцатый, шестнадцатый год? И с мешками на Медведок отправляли по реке; так идешь по сходням с мешком, сходня туда-сюда мотается, мешок мотается. Не знаешь, как туда дойти…

Ну, пацаны были, что?! Внизу из мешка высыпешь, к низу сыплется, а там уже нагружали на баржи и по реке отправляли. Этим и питались… с елок кашицу собирали, ели. С сосны тоже кашу собирали, это на шишках такая кашица была мелкая… Сильно голодали (имеется в виду зима 1941–1942 гг.). И подать-то некому было. Я говорю, ходили по деревням, так бабушка у меня замерзала – на поле ее нашли замерзающую. Зимой из деревни в деревню переходила, на поле упала, и случайно нашел ее тракторист тоже. Шел из бригады к себе домой и увидел ее»[165]165
  Интернет-сайт «Я помню».


[Закрыть].

Вообще, колхозы еще до войны, а во время войны и подавно, практически превратились в натуральные хозяйства, где о живых рублях люди почти забыли – им бы еды для детей найти… Да еще эти хозяйства и выгребались почти дочиста для нужд армии и государства.

То есть, в отличие от грузинских колхозников, у русских северян не то что о мясе, о лишнем куске хлеба мечты кажутся почти несбыточными. В общем, почувствуйте разницу.

Что фронтовику можно было купить в тылу за подбитого врага

Попробуем посчитать, что же могли себе позволить фронтовики, попавшие в тыл и решившие с толком провести время. Варианты такого времяпровождения достаточно стандартны.

Дивизии бомбардировщиков, в которой служил Дмитрий Петрович Ваулин, 9 мая 1945 года было приказано после окончания наземного салюта производить салют с воздуха, с высот 1500–2500 метров над Садовым кольцом. По команде стреляли из ракетниц два стрелка, радист и штурман. А на следующий день можно было отпраздновать Победу в Москве:

«В этот великий праздник, в этот День Победы единственная наша дивизия – летный состав, во всяком случае – был абсолютно трезвым. Мы ни грамма в эту Победу не выпили – ни грамма и никто. Зато на следующий день нас отпустили в Москву: посмотреть, погулять. Я как более просвещенный человек говорю:

– Ребята, пойдем в Большой театр.

А чего нам? Пошли в Большой театр. Мы представились – мол, так и так, салют давали. А нам ответили:

– У нас нет билетов. Но давайте, мы вас устроим в филиал Большого театра.

Я спрашиваю:

– Как, ребята, пойдем?

– Пойдем, командир.

И вот мы все шестеро пошли в филиал Большого театра. Там шла «Травиата». Мои ребята застонали: – Чего мы мучаться будем?! Пойдем лучше в кабак. Мы посмотрели еще немножко, и пошли в кабак – в ресторан «Москва», в гостиницу «Москва». Приходим. Представились, сказали, что мы давали салют. А кому ни скажешь об этом, все нас приветствовали, поздравляли с победой, с салютом. А в «Москве» была коммерческая водка – 40 рублей за 100 грамм. У меня оклад был примерно 2500 рублей. Мы взяли 4 бутылки водки и 4 буханки хлеба (буханка стоила тоже 500 рублей)».

Можно представить себе более скромный вариант, без ресторана «Москва». Возьмем, скажем, расчет противотанкового ружья (ПТР), подбивший немецкий танк, получивший причитающиеся ему деньги и оказавшийся в тылу, допустим в Москве. Наводчику противотанкового ружья полагается 500 руб., а номеру (помощнику наводчика) противотанкового ружья – 250 руб.

На рынке за 500 рублей они приобретут бутылку водки (если повезет, то за 400 или даже за 300 рублей), за 200 или 150 рублей – буханку хлеба (цены на данные продукты чаще всего упоминаются в воспоминаниях современников, поскольку водка в России всегда была предметом первой необходимости, а о значении хлеба в годы войны говорить просто излишне).

Допустим, пэтээровцы передали причитающиеся им деньги своим семьям. Те могли бы, например, купить восемь килограммов картошки по девяносто рублей и оставшиеся тридцать рублей израсходовать на покупку бутылки водки по казенной цене. Это, конечно, немного, но по сравнению с мизерными ежемесячными пособиями (в размере от ста до трехсот рублей, причем в сельской местности выплачивалось лишь пятьдесят процентов от пособия) для семей рядовых и младших командиров (сержантов и старшин), в которых имелись нетрудоспособные члены, уже кое-что значило.

Летчик, штурман или бортмеханик, получивший свои две тысячи рублей за воздушный рейд на Берлин, мог бы позволить себе приобрести килограмм соленого сала за полторы тысячи рублей (чаще всего в воспоминаниях приводится именно такая рыночная цена этого продукта), и в его распоряжении еще оставалось пятьсот рублей. То есть, две-три рыночные буханки хлеба или пятьдесят стаканов самосада десять рублей за стакан).

Можно констатировать, что, несмотря на введенную с началом войны карточную систему распределения продуктов и товаров, несмотря на сильнейшую инфляцию, практически во всех тыловых регионах СССР рубль продолжал сохранять реальную покупательную способность, в первую очередь на рынках, ставших важнейшим фактором выживания населения (поскольку все, имевшие такую возможность, именно на рынках или добывали дополнительные средства к существованию, или, наоборот, могли докупать или обменивать необходимые продукты и вещи). В самом худшем материальном положении оказались колхозники – карточек им не полагалось, пособия семьям военнослужащих выплачивались только в половинном размере, а вместо зарплаты им начислялись зачастую чисто символические трудодни – «палочки».

Но, несмотря на все трудности, советская финансовая система устояла в годы войны. Государство смогло так регулировать экономику, что рубль, даже при имевшейся инфляции, не превратился в обесцененные бумажки, наподобие «керенок» Временного правительства или мешков «лимонов», которые отдавались за хлеб, времен Гражданской войны.

Глава восьмая
Рубль под властью «третьего рейха»

На оккупированной немцами территории советский рубль продолжал сохранять покупательную способность. Объясняется это, скорее всего, тем, что в первое время другого платежного средства просто не было. Немцам и их пособникам нужно было время, чтобы придумать и напечатать свои денежные знаки. Поэтому на первое время они допустили хождение советского рубля. Даже жалованье и награды предателям выдавали в рублях и подати с населения в них же исчисляли.

А после битвы под Москвой у населения оккупированных территорий возникла надежда, что советская власть и ее денежные знаки вернутся. Следовательно, потому рубль и не утратил своей ценности. Позже немцы пытались воспрепятствовать хождению рубля, но эти усилия оказались тщетными.

Вообще, руководство нацистской Германии при под готовке к нападению на Советский Союз включало в свои планы и полное подчинение экономики восточного «колосса на глиняных ногах». Для этого разрабатывались образцы специальных оккупационных денег, которым на захваченных регионах СССР предстояло вытеснить из обращения советский рубль. Касалось это, в первую очередь, Украины. Создаваемая немцами денежная система была чрезвычайно сложной и запутанной.

Деньги на оккупированной Украине

Поначалу гитлеровцы предполагали отпечатать банкноты номиналами в 1, 3, 5 рублей; 1, 3, 5, 10 червонцев. На примитивных по дизайну, спешно нарисованных и небрежно оформленных купюрах предполагалось поместить такой текст на русском языке: «Издано на основании положения об эмиссионном банке. Киев. 1941. Эмиссионный банк».

Естественно, кому подчинен неизвестный «эмиссионный банк», кто принимал и утверждал положение о нем, не сообщалось. Хотя для придания большего веса новой «валюте» на обороте каждой купюры поместили строгую надпись: «Подделка денежных знаков карается каторжными работами».

Однако эти образцы не были утверждены. Оккупационную власть не устроило то, что и тексты, и названия номиналов воспроизведены по-русски, в то время как ничего русского главари Третьего рейха на приобретенном силой «жизненном пространстве» сохранять не собирались.

До тиражирования оккупационных денег этого типа дело так и не дошло. Сейчас известны лишь экземпляры данных банкнот с перфорированной надписью «Druckprobe» – «Пробная печать».

Самые тщательные поиски, проведенные известным немецким коллекционером доктором Келлером, не помогли найти какие-либо следы их производства. Фабрику, печатавшую деньги в гитлеровской Германии, бомбардировки западных союзников стерли с лица земли до основания.

После обсуждения формы денежных знаков для оккупированных территорий Советского Союза было решено номинировать оккупационные банкноты в карбованцах, а все надписи на них исполнить на немецком языке. Так появились на свет странные деньги. Например, на одной из купюр читаем: «Funf karbowanez. Ausgegeben auf Grund der Verordnung von 5, Marz 1942. Rowno, dtn 10 Marz 1942. Zentralnotenbanr Ukraine» («Выпущено на основании предписания от 5 марта 1942. Ровно. 10 марта 1942. Центральный банк Украины».)

На банкнотах этого типа, имеющих номиналы от 1 до 500 карбованцев, – разные рисунки. Мы видим на них счастливые лица мальчика, девочки, крестьянки, рабочего, шахтера, моряка. Завершала композицию каждого знака имперская печать Третьего рейха – орел, держащий в когтях свастику[166]166
  Щелоков А. Деньги оккупации // Независимое военное обозрение. 16 января 2009.


[Закрыть].

Уже 4 июля 1942 года вышло постановление Рейхскомиссара Украины Э. Коха о проведении денежной реформы. Смысл ее заключался в практически полном изъятии и замене советских рублей и червонцев. До 25 июля 1942 года всем жителям Рейхскомиссариата Украина, в связи с эмиссией карбованцев, было предписано обменять (сдать) имеющиеся на руках советские денежные знаки достоинством от 5 советских рублей и выше для обмена на ровенские карбованцы. Билеты в 1 и 3 рубля наравне с разменной монетой из обращения не изымались.

Администрация оккупированных земель проводила мероприятия по изъятию советских денежных знаков. Была даже разработана специальная форма Empfangsbestatigung (Удостоверение отбора), которая выдавалась лицам, сдавшим советскую валюту для обмена на оккупационные карбованцы.

Желающие могли обменять советские деньги на новые из расчета рубль за карбованец. Однако в постановлении оговаривалось, что «банкноты будут изъяты из обмена, если не будет доказательств, что они приобретены законно», и многие обладатели крупных сумм в червонцах просто не знали, как подступиться к обменному бюро.

Настораживало население и то, что при обмене одному лицу суммы свыше 200 рублей деньги на руки не выдавались, а заносились на специальные беспроцентные «счета сбережений» и оформлялась лишь банковская расписка.

Фактически произошло изъятие советских рублей у населения, и крупные советские денежные знаки утратили силу законных платежных средств на территории Украины, оккупированной немецкими войсками. Вот только заставить поверить людей в то, что советские деньги никогда не будут востребованы, было уже сложно, особенно после завершения Сталинградской битвы.

После постановления от 4 июля 1942 года в денежном обращении официально остались карбованцы, советские казначейские билеты достоинством в 1 и 3 рубля, советские разменные монеты номиналом от 1 до 20 копеек, оккупационные марки и немецкие цинковые и бронзовые монеты в 1, 2, 5, 10 пфеннигов. Неофициально продолжалось использование отмененных советских денег.

Разграбление экономики происходило не только путем прямого грабежа, но также и с помощью беззастенчивых финансовых и налоговых мероприятий. Помимо марок, рублей и карбованцев войска получили в качестве платежных средств так называемые имперские кредитные банковские билеты (получившие более распространенное название «оккупационные марки»), для того чтобы избежать накопления настоящих немецких марок в руках населения. Это было двойным обманом, так как, во-первых, этот обменный курс не соответствовал официальным ценам, а во-вторых, деньги в руках населения были фактически обесценены, так как покупать было нечего.

Другим средством обирания местных жителей явилось установление чрезвычайно низких цен на подлежащие обязательной сдаче сельскохозяйственные продукты. Кроме того, оккупационные власти использовали недостаток предметов первой необходимости и продавали населению бросовые товары за высокую цену.

Эти мероприятия были дополнены целой системой налогов. В конце октября 1941 года главнокомандующий сухопутными войсками издал «Временное распоряжение о взимании налогов и сборах», согласованное с гражданскими оккупационными органами, которое явилось для населения тяжелым финансовым бременем. Кроме этого, оккупационный режим осуществлял взимание различных дополнительных налогов. Так, в некоторых тыловых районах все взрослое население ежемесячно облагалось налогом «за обеспечение безопасности». В районе Фатежа, который находился в ведении полевой комендатуры 668, все трудоспособное население в возрасте от 16 до 50 лет облагалось подушной податью в размере 200 рублей в год. Оккупационные власти взимали в ряде случаев даже особые налоги за окна, двери и «излишнюю» мебель[167]167
  Мюллер Н. Вермахт и оккупация (1941–1944). М.: Воениздат, 1974. С. 135–136.


[Закрыть].

Неофициальный курс карбованцев к курсу военных марок стал быстро падать после коренного перелома в ходе Второй мировой войны, особенно весной и летом 1944 года, когда произошел, несмотря на репрессии, массовый отказ населения от оккупационных денег.