Текст книги "Царица поверженная"
Автор книги: Маргарет Джордж
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
– Но как… – Слабый голос звучал со стороны моих ног.
Я втягивала воздух прерывистыми хриплыми вздохами.
– Держи! Вот так! – Олимпий выкрикивал приказы, словно на поле боя. – Поворачивай! Крути, кому сказано! Тяни! Тяни!
Я ощутила, как разрывается промежность, а кровь хлынула таким потоком, что, кажется, залила меня до ушей.
– Вышел!
То были последние слова, которые я услышала.
По пробуждении оказалось, что я замотана повязками и не могу шелохнуться от боли. Болел каждый мускул, каждая жилка, все тело. Казалось, меня разорвали на части, а потом сшили.
В комнату вливались солнечные лучи: значит, наступило завтра. А то и послезавтра. Или прошла неделя? Я чувствовала, как пульсирует набухшая от молока грудь. Да, видимо, прошло дня два-три.
Несколько мгновений мои глаза оставались полузакрыты, но я все-таки сумела рассмотреть двух сидевших у стола повитух. Одна держала на руках младенца.
На меня накатила холодная волна страха: где второй?
– Она очнулась!
Одна из женщин заметила меня и тут же оказалась рядом.
Я попыталась улыбнуться.
– Она очнулась, она жива!
По голосу моему этого было не сказать: он звучал еле-еле.
– Вот твоя дочь.
Другая прислужница вложила дитя мне в руки, которые так болели, что было больно держать даже крохотное тельце.
Малютка безмятежно спала. Похоже, она перенесла все это куда легче, чем я.
– А другой младенец? – вырвалось у меня.
– Сейчас принесем. Эй, царица проснулась! Пусть несут ребенка.
Спустя мгновение во второй моей руке оказался такой же сверток, и было так же больно его держать.
Этот младенец не спал, а таращился на меня темно-голубыми глазенками. Это чудо: столь тяжелые роды – и двойняшки здоровы!
– Благодарение Исиде! – прошептала я, коснувшись младенческих губ.
В это мгновение в комнату торопливо вошел Олимпий. Я с благодарностью поняла, что он дожидался в соседнем помещении. Выглядел он так, словно рожал вместе со мной.
– Благодарение богам! – пробормотал он, взяв меня за руку. – Я уже больше ничего у них не попрошу.
– Не спеши зарекаться, – возразила я, хотя каждое слово давалось мне с трудом. – Ты молод, и помощь богов тебе еще потребуется.
– Я боялся, что ты умрешь, – признался Олимпий.
– Знаю, – отозвалась я. – Слышала твой голос. И видела, – вдруг вспомнилось мне, – как ты плакал.
– Если бы ты умерла, я лично отправился бы к Марку Антонию и убил его, – сказал Олимпий, и я поняла, что он говорил серьезно. Потом, чуть смутившись, врач торопливо продолжил: – Дети родились чуть раньше срока, поэтому они слишком маленькие. Что к лучшему: будь они чуть больше, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
– Еще вырастут, – проговорила я, мысленно содрогнувшись, и попыталась рассмеяться, отчего боль пронзила меня с новой силой. – Олимпий, у меня когда-нибудь перестанет все болеть?
– Самой собой: через год, максимум через два, – хмыкнул мой старый друг.
К нему, похоже, возвращалась обычная ирония.
Во время этих тяжких родов я потеряла очень много крови, сильно ослабела, а когда первый раз взглянула в зеркало – ужаснулась своей смертельной бледности. Олимпий усиленно отпаивал меня красным вином и густым настоем кервеля, что, по его заверениям, должно восстановить кровь. Кроме того, он велел мне не поручать малышей кормилице, а заниматься ими самой, поскольку это способствует выздоровлению. Коль скоро их двое, я буду поправляться в два раза быстрее. И младенцы станут расти быстрее, а для них, недоношенных, это важно.
Тут меня уговаривать не пришлось: возня с малютками доставляла мне удовольствие. Я еще недостаточно восстановила силы, чтобы вернуться к государственным обязанностям, но постепенно я брала дела в свои руки, стараясь совместить их с материнскими заботами.
Детки оказались чудесные: мальчик и девочка, оба светленькие. Глазки у мальчика так и остались голубыми, а у девочки приобрели зеленоватый оттенок. Я не уставала любоваться их нежными сонными мордашками и радовалась тому, как они быстро набирают вес.
Разумеется, я много размышляла об именах, но в одном определилась точно: ничего римского, никаких намеков на Антония. Раз он пренебрег браком с иноземной царицей и поспешил жениться на соотечественнице, едва ступил на римскую почву, пусть эти дети не имеют к нему никакого отношения. Я для него – чужестранка, и они тоже. Пусть мальчик будет Александром Гелиосом: Александр – в честь нашего покровителя и предка, Гелиос – в честь бога солнца. Александр и Гелиос сами по себе близки, даже их изваяния похожи, а мой отпрыск родился в год солнечного затмения и имел сестру-близнеца, как Аполлон. Пусть Вергилий и другие пустозвоны знают: сколько бы ни трезвонил Октавиан о своем покровителе Аполлоне, римляне не имеют к солнечному богу ни малейшего отношения. Может быть, мой сын станет тем Аполлоном, которому они предрекали золотой век.
А моя дочь? Клеопатра Селена – вот как я ее назову. Клеопатра – не только в честь меня, но и в честь многих других Клеопатр. Традиционное имя в нашем роду, восходит оно к сестре Александра, звавшейся именно так. Поминается Клеопатра и в «Илиаде». Это имя исконно греческое, в нем нет ничего римского. Ну а Селена означает Луну и ассоциируется с Артемидой, сестрой-близнецом Аполлона.
Любуясь малютками, моими Солнцем и Луной, я не уставала молить Исиду помочь им стать подлинными творцами золотого века – во исполнение настоящих пророчеств, а не дурацких побасенок щелкопера Вергилия.
Я держала детей на руках после кормления, когда мне доложили о прибытии гонца. Не сочтя это особенно важным, я даже не передала малюток нянькам, а просто распорядилась привести посланца ко мне.
И чуть не растерялась, увидев римлянина в сверкающем нагруднике, с густым гребнем на высоком шлеме.
– Приветствую великую царицу от имени Рима, – прогудел он.
Голос его наполнил комнату громовым раскатом. Или мне так показалось, потому что, сидя в детской, я отвыкла от общества солдат?
– Добро пожаловать, – пробормотала я, совладав с собой, и кивнула.
– Я привез письмо от Марка Антония, триумвира, – сказал посланец и протянул кожаный цилиндрический футляр с металлическими накладками.
Я взяла его, открыла и прочитала:
Царице Клеопатре Теа Филопатор – богине, любящей отца.
Приветствия и пожелания доброго здоровья и удачи.
Мне выпала честь объявить Египту, другу и союзнику римского народа, что Брундизианское перемирие подкреплено договором между императором Цезарем Divi Filius и императором Марком Антонием, триумвирами Римской республики. Дабы гарантировать мир среди римлян, равно как исполнение обязательств перед нашими союзниками во всем мире, высокие стороны принимают следующие условия. Во-первых, император Цезарь принимает под командование легионы в Галлии, император Антоний – легионы, дислоцированные к востоку от Македонии, а император Лепид – воинские силы, находящиеся в Африке. С общего согласия назначены консулы на следующие восемь лет. Император Цезарь обязуется начать военные действия против Секста Помпея, император Антоний – против парфян. В восточные провинции назначены следующие наместники: Домиций Агенобарб в Вифинии, Мунаций Планк в Азии, Асиний Поллион в Македонии. Руководство начальным этапом кампании по освобождению Сирии от парфян возложено на легата Вентидия.
В ознаменование заключенного договора и в знак взаимного доверия император Марк Антоний взял в жены сестру императора Цезаря Divi Filius.
Мы желаем, чтобы ты приняла и одобрила эти соглашения, как подобает преданному другу и союзнику римского народа.
Император Марк Антоний, триумвир
Итак, я держала в руках отчет Антония о его деяниях при Брундизии, об их соглашении, а точнее, о его поражении: я сразу поняла, что договор усиливает положение Октавиана за счет Антония. Он уступил без борьбы легионы Галлии и утратил какое-либо влияние на Западе. Он сообщил мне о своем бракосочетании, как совершенно постороннему человеку, да еще и без конца именует этого выскочку Октавиана Цезарем. Меня почти передернуло от злости, однако с улыбкой ждавший моего ответа римлянин никаких признаков ярости и обиды так и не увидел.
– Благодарю тебя за скорую доставку этих известий, – сказала я.
Антоний наверняка распорядился о посылке самого быстрого корабля для сообщения о своих делах. Но не учел, что новости имеют странное свойство: они распространяются неофициальными путями, прежде чем их приносят самые лучшие курьеры.
– Ты можешь передать триумвиру Марку Антонию, что я получила послание и поздравляю его с брачным союзом. Можешь сказать ему также, что я только что родила ему двух детей – сына и дочь.
Я развела руки и показала малюток: пусть посмотрит как следует.
И тут римлянин растерянно заморгал. Это был вышколенный солдат, но ни устав, ни этикет ничего не говорили насчет того, как вести себя в подобной ситуации.
Наконец он сказал:
– Может быть, ты хочешь отправить письмо? Я могу подождать, сколько потребуется.
Я встала.
– Нет. Никакого письма не будет. Ты все передашь на словах. Это лишь две фразы, запомнить их не трудно.
Уже перед самым наступлением сезона штормов и зимним закрытием навигации, в один из последних безопасных дней, к нам успел прорваться корабль из Рима. С ним пришло письмо от Антония, и на сей раз я прочитала его приватно. Послание было сумбурным, с расплывчатыми следами слез. Я представила себе, как он сидит поздно ночью и пишет, мешая вино с воспоминаниями, а потом отсылает письмо, даже не перечитав.
Моя самая дорогая, любовь моя, как ты могла так поступить со мной? Гонец сказал мне, что у нас дети, он видел тебя с ними. Как могла ты утаить от меня? Если бы я только знал, я ни за что не заключил бы этот брак, я имел бы основательный повод для отказа. Но ты подвела меня – предала меня! Будь в твоем сердце хоть немного любви, такое было бы невозможно!
С самого отплытия из Египта я пребываю в аду, ибо не могу никому довериться. Теперь, оказывается, не могу доверять даже тебе. Все говорят мне, что благодаря моему браку достигнут мир. Пусть и высокой ценой, но достигнут.
Я проведу зиму в Риме. Здесь были волнения, Октавиан подвергся на скачках нападению толпы и мог бы погибнуть, не вмешайся я. Может быть, мир и наступил, но для наведения порядка предстоит еще очень многое сделать.
Как ты назвала их? Расскажи им обо мне, их отце.
Не забывай меня, молись за меня, держи меня в своем сердце, как я держу тебя в своем.
Посылаю это со всей поспешностью.
Я чуть было не прониклась сочувствием – чего он и добивался. Но что это за человек, если ему нужен «предлог», чтобы отказаться от Октавии и жениться на мне! Чья-то беременность – это подходящая отговорка для учителя или пастуха, но никак не для триумвира, властителя половины мира. И что он имел в виду, когда писал, будто я предала его? Ведь это он предпочел мне Октавиана и Октавию. Какая жалость, что он не может никому доверять! Как печально! Но разве я не предупреждала его, не твердила ему, что Октавиана следует опасаться? Вместо этого он спасает самого опасного своего противника! Раз ты не в силах покончить с Октавианом сам, не мешай толпе сделать это за тебя.
Что касается детей – я не знаю, что им говорить об Антонии. С Цезарионом гораздо легче: его отец умер и объявлен богом. Живой Антоний – слишком деликатная тема. Но с этим вопросом, к счастью, можно не спешить. Дети еще слишком малы, и рассказывать им что-либо придется очень не скоро. Сначала их нужно научить говорить.
Глава 18
Пока мы оставались отрезанными от мира, у меня было достаточно времени и для раздумий, и для восстановления сил. День ото дня я худела, а младенцы, напротив, набирали вес, словно отбирая у меня излишнюю полноту. Боль исчезла, вернулось хорошее самочувствие.
– Молодость – превосходный целитель, – сказал Олимпий, объявив о моем полном выздоровлении.
– По-моему, нужно благодарить твое искусство, – возразила я. – Разве мало молодых людей умирает до срока?
Мне пришло в голову, что двое – твой врач и твой казначей – знают тебя лучше кого бы то ни было, даже лучше тебя самой. Одному ведомы тайны твоего тела, другому – тайны твоего кошелька. Им видна полная и истинная картина твоей жизни.
– Тут помогла и удача, и крепость твоего организма. Ты живучая как крокодил.
– Ну вот, раньше меня сравнивал с крокодилом Антоний, а теперь и ты туда же. По-моему, это не совсем похоже на комплимент.
Олимпий мимолетно нахмурился, как всякий раз, когда мне случалось упомянуть Антония. А между тем у меня имелось дело, затрагивающее и Антония.
– Я ведь не внешность имел в виду, – пояснил Олимпий. – У крокодила есть ряд достойных восхищения качеств: сила, выносливость, терпение, способность приспосабливаться. Убить крокодила очень трудно, и он способен выжить в таких условиях, когда большинство других животных погибнет. Завидная особенность.
– Действительно… – пробормотала я, стараясь подступиться к главной щекотливой теме. – Я что хотела сказать, Олимпий… Твои познания в ранах и целительстве примечательны… для грека.
Теперь брови его взметнулись вверх. Он выглядел настороженно, как газель, которая подозревает, что поблизости бродит лев.
– Для грека?
– Конечно, медицинское образование у нас в Мусейоне по-прежнему самое лучшее в мире, – сказала я. – Ты последователь великого Герофила, чьи анатомические изыскания и опыт в области извлечения камней и вскрытия абсцессов – великие достижения своего времени. А какие здесь возникли теории! Праксагор и его гипотеза о кровеносных сосудах! Идея Диоскорида о природе чумы – как это увлекает! Но…
– Но что? – Теперь он действительно насторожился.
– Но это всего лишь идеи, теории. Я думаю, что теперь, когда я поправилась, ты должен отправиться в Рим на учебу, – сказала я.
– Я так и знал! – Он покачал головой. – И зачем, скажи на милость, мне ехать в Рим? Если только не шпионить за Антонием.
– Затем что я весьма ценю твой врачебный талант, но время не стоит на месте, в медицине появляются новые методы… – начала отвечать я, оставив последнюю его фразу без внимания.
– О которых ты, сама будучи врачом, разумеется, прекрасно осведомлена, – насмешливо перебил меня Олимпий.
– Представь себе, я действительно знаю, что римляне добились немалых успехов в лечении ран. И колотых, и резаных – каких угодно. Помимо знакомства с теорией их лекари имеют обширнейшую практику. Последние сто лет Рим почти непрерывно вел войны, и у врачей накопилось очень много опыта. Короче говоря, Олимпий, нечего задирать нос. Грекам есть чему поучиться у римлян.
– Как тебе?
Я пропустила эту шпильку мимо ушей.
– Говорят, они умеют удалять катаракты и зашивать раны так, чтобы они не гноились. Ими разработаны приспособления, зажимающие кровеносные сосуды, и другие, помогающие держать раны открытыми, чтобы извлечь стрелу…
– Конечно, я это знаю, – парировал он. – Неужели ты думаешь, что я не слежу за новинками?
– Но разве тебе не хочется поехать и узнать все из первых рук? Или ты настолько сильно предубежден против римлян, что готов отвернуться от полезных новшеств?
На сей раз он смутился.
– Это потребует слишком много времени, а у меня есть обязанности.
– У тебя есть способные помощники и ученики, и отлучка твоя продлится не более полугода. В марте, с открытием навигации, ты отплывешь и пробудешь в Риме до осени. За это время ты успеешь узнать много нового, а со мной ничего не случится: приглядят твои помощники.
– Мне ли тебя не знать, – возразил он. – За шесть месяцев ты способна вляпаться во что угодно.
– Обещаю выполнять все твои рекомендации.
Отчасти это его успокоило. Возможно, он и вправду нуждался в перемене обстановки, да и природное любопытство побуждало его ответить согласием.
Но теперь, по завершении первого этапа разговора, предстоял еще более деликатный вопрос.
– Есть личное дело, которое я хотела бы…
– Нет, к Антонию я не пойду. Ты прекрасно знаешь, что я терпеть не могу этого человека.
Столь прямое, без обиняков, заявление застало меня врасплох. В защиту Антония мне было сказать нечего. В конце концов, временами я сама испытывала к нему нечто вроде ненависти.
– Нет-нет, – заверила я, – о вашей встрече речи не идет. Просто возьми с собой кого-нибудь из моих астрологов. Того, кого Антоний никогда не видел. А уж астролог сам изыщет способ затесаться в его свиту.
– Значит, я должен сопровождать твоего шпиона в Рим? – простонал Олимпий. – Ты посылаешь меня туда, чтобы обзавестись глазами и ушами в доме Антония?
– Не нужны мне ни глаза, ни уши, – возразила я. – Мой человек должен убедить Антония покинуть Рим.
– Зачем? С какой стати ему покидать Рим? Чтобы вернуться сюда?
– Нет. Я не ожидаю, что он вернется. И не хочу, – добавила я, подумав, что муж Октавии и послушный слуга Октавиана мне здесь не нужен.
– Мне трудно поверить.
– Тем не менее такова правда. Но Антоний должен выйти из тени Октавиана. Рядом с этим человеком он теряет способность мыслить, как будто Октавиан насылает на него наваждение.
– Я тебе давно говорил, что он легко попадает под влияние той сильной личности, что в данный момент находится рядом. Именно по этой причине на него нельзя полагаться. Я предупреждал тебя.
– Ты был прав. Потому и надо отделить его от Октавиана.
– И снова спрашиваю: зачем?
– Я хочу, чтобы он избавился от чужого влияния.
– Ты не ответила на мой вопрос, – безжалостно гнул свое Олимпий. – Зачем тебе нужно, чтобы он избавился от чужого влияния?
Похоже, мой лекарь твердо вознамерился вырвать у меня признание в любви к Антонию. Но у меня имелись и другие доводы.
– Затем что задача Антония – избавить Восток от парфянской угрозы. Пока он торчит без толку в Риме, время уходит. Если оно будет упущено окончательно, нам всем придется несладко.
Олимпий хмыкнул.
– И я полагаю, ты хочешь, чтобы я писал тебе длинные обстоятельные отчеты о Риме и тамошних сплетнях, – проговорил он.
– Да, конечно, – ответила я. – Со времени моего отъезда прошло пять лет. Многое изменилось. Мне любопытно. Удружи мне, пожалуйста. Разумеется, я оплачу и путешествие, и проживание, причем так, чтобы ты ни в чем не знал нужды.
Я знала, что это приманка, перед которой он не устоит. Олимпий относился к разряду бережливых людей, имеющих тайную склонность к расточительству. Если роскошно жить за чужой счет, можно потрафить обеим склонностям.
Мой дорогой друг и царица!
После ужасного океанского путешествия и не менее неприятного подъема по Тибру на маленьком суденышке я, чуть ли не до смерти надышавшись зловонными запахами здешних причалов, могу засвидетельствовать: мы действительно в Риме. Никогда не ценил я Александрию больше, чем теперь, когда увидел Рим.
Как ты и велела, я снял довольно приличное, даже роскошное по здешним меркам жилье. Но один из ужасов Рима состоит в том, что бедные и богатые живут здесь бок о бок, и совсем рядом находится большой, но запущенный и грязный доходный дом. Клетушки в нем битком набиты самым невообразимым сбродом. Уж они-то наверняка дали бы мне в избытке материала для практики, но перспектива подцепить какую-нибудь из многочисленных здешних кожных болезней меня не прельщает. Брр!
Я навел справки насчет лечебницы Асклепия на острове Тибр, и меня представили отставному военному хирургу, который тут у них считается величайшим светилом новой науки. Все, кто хоть что-то понимает в этой области, учились у него. Он оказался весьма любезным человеком: не только согласился стать моим наставником, но и терпеливо переводит для меня с латыни на греческий все, что требует особого внимания. Так что я должен благодарить тебя за то, что ты уговорила меня приехать, пусть моя роль в твоих планах и второстепенна.
В отношении помянутых планов могу сообщить, что Ханефер в соответствии с заданием внедрился в окружение Антония. Это оказалось не так уж сложно, потому как на здешнем овощном рынке полно египтян, и они всегда в курсе, у кого из вельмож появляются вакансии в свите. В качестве астролога, получившего образование в Александрии, твой человек принят в дом Антония. Нашептать на ухо триумвиру то, что нужно тебе, он, надеюсь, сумеет.
Пробыв здесь достаточно времени, я узнал, что известие о родившейся у тебя от Антония двойне наделало немало шума. Антоний оказался в весьма неловком положении, а Октавиана чуть удар не хватил. Но теперь – может быть, чтобы смягчить такой удар – поговаривают о беременности Октавии.
На этом пока все. Прощай и не забывай об отваре из кервеля. Продолжай восстанавливать кровь.
Твой слуга и друг Олимпий
Октавия беременна! Мой ужасный сон – значит, он был правдив. Я почувствовала, как гнев закипает в моих жилах – бессмысленный, лишенный рациональной основы гнев. Какой смысл злиться? Я ведь знала, что они муж и жена, знала, чем занимаются мужья с женами и какие бывают последствия.
Теперь я злилась уже на себя, на собственный гнев.
Чтобы взять себя в руки, я отложила письмо. Итак, Олимпий прибыл и не теряет времени даром. Что мне еще нужно?
И известие о наших детях доставило беспокойство обоим триумвирам. Так им и надо! Антонию, а особенно Октавиану – пусть ему испортит сон мысль о том, что кроме сына Цезаря подрастают еще и отпрыски Антония.
Да, Октавиан силен, но и я не слаба. Пусть победит сильнейший.
Моя царственная покровительница!
Привет от того, кто становится знатоком в столь разных областях медицины, как сшивание маленьких ран на веках с использованием женских волос и перетягивание кровеносных сосудов ампутированных конечностей. Еще я изучаю способы устранения следов от язв путем заведения на рану кожных лоскутов и стягивания их вместе. Впрочем, не буду беспокоить тебя описаниями ран. Приятного тут мало, а ты, насколько мне известно, предпочитаешь иметь дело с более приятными аспектами действительности.
Большой шум наделало здесь известие о Мизенском мирном соглашении, которое Октавиан и Антоний заключили с Секстом Помпеем. Я сомневаюсь, что этот мир продержится долго. Пока они оба заняты тем, что мало-помалу оттесняют от власти Лепида, но когда от него избавятся, вряд ли потерпят соперника в лице Помпея. Однако сейчас, благодаря наставшему миру, в Рим вновь приходят суда с зерном, что примиряет народ с Октавианом. Память у толпы, как правило, короткая, – набив брюхо, никто не вспоминает о голоде.
Похоже, основное занятие обоих триумвиров – исполнение супружеских обязанностей. Слухи о беременности Октавии подтверждаются, да и Скрибония, говорят, должна разрешиться от бремени примерно в то же самое время. Надо полагать, зачатие происходило при одинаковом расположении звезд, и у отпрысков будут схожие гороскопы. Это сулит интересное будущее.
Кстати, о гороскопах. Ханефер сообщает, что Антоний регулярно консультируется с ним. Оказывается, всякий раз, когда Антоний играет в кости или бьется об заклад со своим драгоценным зятем, Октавиан неизменно выигрывает. Ханефер воспользовался случаем и сказал Антонию, что его благородный дух всегда будет побежден удачей любимца судьбы Октавиана, в связи с чем надлежит держаться от названного любимца подальше. Так что яд – прошу прощения за это выражение – уже начали вливать Антонию в ухо. Не исключено, что скоро он объявится в нашей части мира. Во всяком случае, Антоний направил в Сирию полководца Басса для подготовки кампании против парфян.
Погладь за меня детей по головке, а если Мардиан продолжает трескать заварной крем, насчет чего я его предупреждал, дай ему затрещину. Наш друг растолстел сверх меры, о чем я говорил ему перед отъездом. Рекомендую напомнить.
Заботься о своем здоровье и старайся избегать волнений.
Всецело преданный тебе Олимпий
Я о себе заботилась, но последовать совету «забыть о неприятностях и избегать волнений» оказалось не так-то просто. Меня одолевали беспокойство и неудовлетворенность, хотя четкого представления о том, что лучше, у меня не имелось. Я завидовала Антонию – ведь у него было все. Он мог сколько угодно заниматься любовью, причем при всеобщем одобрении, поскольку делал это не только ради удовольствия, но и, видите ли, во благо Рима. И дело ему предстояло большое – кампания против Парфии.
Мне бы радоваться тому, что я избавлена от всего этого, наслаждаться миром в моей стране, ее благоденствием, тем, что здоровы дети, спокойной жизнью. Но я в глубине души завидовала Антонию со всеми его проблемами. Меня не удовлетворяла спокойная жизнь, ибо по духу я была воительницей.
Дражайшая царица Клеопатра!
Прошу прощения за это краткое письмо, но поскольку это весьма тебя интересует, считаю необходимым сообщить, что Антоний остается. Как я писал ранее, Октавиан сильно расстроен тем, что ты родила детей его драгоценному родичу Антонию, и не скрывает недовольства. Недавно он заговорил об этом на пиру в честь послов с Кипра и Крита, где присутствовали оба триумвира вместе с беременными женами: будто бы Антоний проявил таким образом непозволительную беспечность. Тогда (как сообщили мои информаторы, поскольку самого меня, конечно же, там не было) Антоний поставил свой бокал и звенящим голосом заявил:
– Сеять повсюду благородное семя есть не беспечность, но способ подарить миру новую царскую династию. Мой собственный род пошел от внебрачного отпрыска Геракла. И Геракл не ограничивал свои надежды на потомство единственно чревом супруги и не соблюдал законов Солона, направленных против прелюбодеяния и распутства. Он не считал нужным сдерживать свои чресла, давая волю природе, и основал столько фамилий, на сколько хватило силы его плоти.
Как только до меня дошли его слова, мне стало обидно за тебя, и я решил немедленно довести это до твоего сведения. Ты представить себе не можешь, какой гнев охватил меня при воспоминании о том, чему я был свидетелем, – о том, что пришлось тебе претерпеть в результате его подражания Гераклу. Хорошо, что меня там не было, иначе – клянусь Зевсом! – он бы уже не ходил по этой земле. Может быть, на мечах мне с ним и не совладать, однако есть много других способов помочь человеку умереть. Ты наверняка помнишь мой сад.
Неужели это тот самый Антоний, который клялся мне в вечной любви и написал то безумное письмо? И он снова старается угодить Октавиану. Как и было сказано: «Попадает под влияние той сильной личности, что находится рядом с ним в данный момент». Своими словами он низвел меня до уровня одной из множества женщин, принявших его Дионисово семя. Конечно, это должно понравиться Октавиану и Октавии.
Я не ответила на письмо Антония. Может быть, он мстил мне?
Правда, я знала, что Антоний – человек не мстительный. Совсем наоборот.
Ему необходимо как можно скорее расстаться с Октавианом. Похоже, тот оказывает губительное воздействие на его рассудок. Правда, теперь, куда бы он ни направился, ему уже не избавиться от Октавиана полностью. Если я внедрила в свиту Антония своего астролога, то Октавиан добился большего: подложил сестру, преданную исполнительницу его воли, сопернику в постель.
Октавиан! Мир недостаточно велик, чтобы вместить нас обоих. Мы не можем поделить и Антония.
Мой взгляд остановился в углу комнаты, где подпирали стену копье и шлем Антония. Он оставил их у меня, когда мы устроили шутливую возню с переодеванием. Забыл и отплыл в Тир без них. Они служили зримым напоминанием о нем, и я решила, что когда-нибудь отдам их Александру в память об отце – точно так же, как отдам Цезариону медальон, полученный от Цезаря.
Сейчас шлем и копье покрылись пылью. Он не скучал по ним, а если и скучал, то гордость мешала ему попросить, чтобы их вернули. Я подошла и коснулась их. Есть ли что-нибудь более неуместное, чем военное снаряжение в мирной комнате? Наверное, стоит их убрать.
«О Антоний, я предпочла бы уйти самой, чем быть оставленной, как это брошенное оружие», – подумалось мне.
Я буду править одна. Видно, так мне написано на роду. Одной рукой я снова коснулась копья, другой – медальона. Эти вещи напоминали о мужчинах, подаривших мне моих наследников.
Дражайшая царица!
Позволь мне сообщить, что у Октавии родился ребенок – дочь. Вот и весь итог шумихи о золотом веке и римском мессии. Вергилий дал маху.
В скором времени родит и Скрибония. Правда, поговаривают, будто Октавиан собирается развестись с ней. А это может означать лишь одно: он готов начать войну против Секста, несмотря на договор. Впрочем, кто бы сомневался. Договоры для Октавиана лишь средство отсрочить открытую вражду до удобного момента, когда он сможет нанести удар с минимальным для себя риском.
Да, еще – в Рим прибыл Ирод. Он очаровал обоих властителей, и его без колебаний признали не просто правителем Галилеи, а царем Иудейским. Проблема теперь за малым – выгнать из его царства парфян, чтобы он мог взойти на трон.
Продолжение следует – через двадцать дней.
Вот, Скрибония подарила Октавиану дочь. (Видишь, не зря писал тебе, что у них одинаковый гороскоп.) И буквально на следующий день он с ней развелся! Какой добрый, предусмотрительный человек! Теперь он собирается жениться снова – на ком? Приготовься. Она замужем, ее покладистый муж готов пойти навстречу и развестись с ней, хотя ей еще предстоит родить от него ребенка. Я нахожу это чудовищным. Я больше не могу выносить Рим. Антоний в ближайшее время перебирается в Афины, и я предприму путешествие на том же корабле. Афины меня давно привлекали, к тому же оттуда легко вернуться в Египет.
Но вернемся к невесте Октавиана. По слухам, он воспылал к ней безумной любовью, но в это мне мало верится. Зато точно известно, что предмет его неожиданной страсти происходит из одного из знатнейших семейств Рима. Этот брак позволяет Октавиану заручиться поддержкой ряда влиятельных аристократических фамилий. Зовут невесту Ливией. Она дочь пламенного республиканца Ливия Друза, который покончил с собой после сражения при Филиппах, и жена Тиберия Клавдия Нерона, бывшего политического противника Октавиана, примирившегося с ним после Мизенского трактата. И везет же ему, этому Октавиану: все его противники успокаиваются, нейтрализуются, можно сказать, распыляются – скоро их, кажется, не останется вовсе. И он усядется на хребет мира, обхватив его своими кривыми ногами.
Все, хватит с меня Рима, плыву в Афины! Я сделал здесь для тебя все, что мог, но с отъездом Антония моя задача исполнена. Этот город воняет, и не только потому, что Большая клоака нуждается в хорошей очистке.
Восхитительнейшая царица Клеопатра!
Что за облегчение высадиться в Афинах! Каким чистым и изысканным кажется этот город после той выгребной ямы, что именуют Римом. Как сияет Акрополь в золотистых лучах солнца! Воистину все здесь радует взгляд и душу. Я снова могу дышать! Этот город сохранил древнюю красоту, и темные колонны кипарисов на фоне рифленых колонн трогают даже мое загрубевшее сердце циника.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?