Текст книги "Царица поверженная"
Автор книги: Маргарет Джордж
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
В Афинах, похоже, любят Антония, и это усиливает лучшую сторону его натуры, проявляющуюся тем явственнее, чем большее расстояние разделяет его и Октавиана. Возможно, я постепенно даже пойму, что ты в нем нашла. Его тут буквально носят на руках и даже причислили вместе с женой к сонму богов, устроив по этому поводу какую-то невразумительную церемонию. Антоний снова сбросил тогу и обрядился в греческое платье – как всегда, перенимает то, что ему ближе. Однако говорят, что по окончании этих нескончаемых пышных, но бессмысленных церемоний он собирается приступить к наведению порядка на восточных территориях и подготовке к войне.
Что касается меня, я нахожу Афины интересными как версию Александрии. В конце концов, именно Афины породили нас, а родителей надлежит чтить, даже если молодая поросль в чем-то их превосходит.
Я полагаю, что твои дети всегда будут следовать этой заповеди.
Твой слуга и друг Олимпий
Мне всегда хотелось побывать в Афинах, и теперь я снова завидовала Антонию, обосновавшемуся там, вдали от Октавиана и римских толп, и вольному делать все, что хочет. Судя по рассказу Олимпия, Антоний нашел Афины родственными по духу, и афиняне тоже прониклись к нему симпатией.
Теперь, когда он находился ближе, на землях греческого мира, мои мысли все чаще обращались к нему. Его отсутствие не повлияло на меня так, как уход Цезаря, когда мне казалось, что и мир, и моя жизнь окончательно и полностью опустели. Но Цезарь ушел в небытие столь абсолютно и безжалостно, что я была вынуждена бежать от смерти к жизни, от умершего к живому. Что же до отсутствия Антония, то оно лишило меня чего-то важного, однако сама жизнь продолжалась своим чередом, без бед и невзгод, без упоений и восторгов. Может быть, скучновато, однако я напоминала себе: отсутствие приправ – это еще не голод, и от нехватки специй никто не погибал. Пресная пища насыщает не хуже сдобренной пряностями.
– Олимпий возвращается! – сказала я Цезариону. – Ты уже дописал свои стихи?
Он собирался сочинить по случаю возвращения нашего друга приветственные вирши. Я в ответ пообещала, что, если он сумеет написать стихи на греческом и перевести их на египетский, его рельефное изображение в виде взрослого фараона украсит храм в Дендере, вверх по Нилу.
– Да, но я пока ими недоволен, – ответил мальчик, показывая мне папирус. – Больно уж слова заурядные. Мне бы хотелось найти особенные!
Я просмотрела его сочинение и нашла, что для восьмилетнего мальчика это совсем неплохо.
– Хорошо бы тебе запомнить, что говорил на сей счет твой отец, чьи сочинения прославились ясностью и совершенством стиля. «Избегай редких и вычурных слов, как кормчий избегает рифов». Иными словами, держись от них подальше. Я думаю, он бы одобрил твои стихи.
Я отдала ему папирус.
– Олимпий, несомненно, тоже оценит их по достоинству. Его долго не было, более шести месяцев. Он изучал медицину.
«И шпионил», – прибавила я мысленно.
– А чему он научился? Умеет он пришивать обратно отрезанные головы?
Я рассмеялась:
– Не думаю, чтобы такое умел хоть один человек на свете!
Это уж точно. Иначе какой-нибудь умник непременно приставил бы назад голову Цицерона, и тот возобновил бы свои словоизлияния о республике.
Тут в комнату явились близнецы. Ходили они пока не слишком уверенно, но с каждым днем все лучше.
– А, эти… – Цезарион скорчил рожицу и поднял над головой папирус со стихами, чтобы его не схватили малыши. Потом он привстал на цыпочки и шепнул мне на ухо: – Когда я просил братика и сестричку, мне и в голову не приходило, что они будут такими надоедами. От них никакого толку, только кричат и все рвут.
– Они маленькие, – попыталась объяснить я. – Вот подрастут, поумнеют, и вы подружитесь. Они еще сравняются с тобой.
– Никогда!
Селена потянулась, чтобы ухватить Цезариона пухлыми пальчиками за тунику. Он отстранился, и малышка, потеряв равновесие, шлепнулась на пол и заревела.
– Ну, что я говорил! – На лице Цезариона читалось презрение. – Один шум и беспокойство!
С этими словами он вышел из комнаты.
Олимпий подивится, как выросли мои двойняшки за время его отсутствия. Они догнали большинство сверстников по росту и весу, а золотые кудряшки придавали обоим ангельский вид, хотя это впечатление было обманчивым. Дети, особенно хорошенькие, бывают настоящими тиранами.
Вернувшийся Олимпий выглядел отдохнувшим и производил впечатление человека, довольного как путешествием, так и тем, что он снова дома. Из Афин мой врач отплыл буквально в последний момент перед закрытием навигации и задержку свою объяснил тем, что был обманут тамошним солнцем – просто не мог поверить в скорое приближение зимы.
Цезарион продекламировал свои выученные наизусть приветственные стихи по-гречески, а потом (правда, с листа и с запинкой) повторил их по-египетски.
Близнецы настолько возбудились, что принялись лихорадочно прыгать и кричать. Общий восторг передался и обезьянке Касу: она начала лазать по занавескам и прыгать со стула на стул.
– Настоящий ад, pandemonium! – воскликнул Олимпий. – Где, скажите, классический идеал умеренности и порядка? Это смахивает на дионисии.
Он подался вперед, поцеловал меня в щеку, потом похлопал в ладоши, отметив литературные достижения Цезариона, и наконец наклонился, чтобы поближе рассмотреть близнецов.
– Ну, они расцвели, – сказал он. – Не иначе питались амброзией, пищей богов, раз так вымахали. Антоний при виде таких дивных детей должен бы исполниться гордости.
«Но он их не увидит», – прочитала я мысли старого друга по его поджатым губам.
Он, конечно же, считал, что после оскорбительных высказываний Антония в мой адрес наше расставание бесповоротно.
– Ты слишком стараешься меня защитить, – сказала я, откликаясь на его мысли, а не на слова, как это бывает между близкими друзьями. – Я и сама могу о себе позаботиться. Поделись лучше последними новостями. Что ты слышал перед отплытием?
– Да ничего особенного я не слышал. Антоний с Октавией проведут зиму в Афинах, он собирается оттуда руководить подготовкой к будущему парфянскому походу. Но пока все спокойно, и когда развернется массированное наступление на Парфию, неизвестно. Армия потребуется огромная, и возможность оснастить ее всем необходимым к ближайшей весне представляется сомнительной… Да, я ведь привез тебе одну вещицу – решил, что тебе будет интересно. Смотри. – Он взял мою руку и медленно и неторопливо вложил в нее монету. – Новая.
Я открыла свою ладонь и уставилась на яркий кружок – золотую монету с изображением профилей Антония и Октавии. Итак, он уже чеканит свою драгоценную жену на монетах! Это повергло меня в ярость, на что, собственно говоря, и рассчитывал Олимпий.
Словно для того, чтобы прикрыть эту вопиющую провокацию, он вынул другую монету:
– А вот еще штучка. Думаю, она тебя позабавит.
Он вертел ею, держа между большим пальцем и указательным.
– Ну, так дай ее мне!
Я забрала у него монету и увидела динарий с изображением на аверсе отца Секста, Помпея Великого, с трезубцем и дельфином, а на реверсе – боевой галеры.
– И что это значит? – спросила я. – Что за нелепое изображение?
– Да то, что Секст теперь вполне серьезно объявил своего покойного отца воплощением бога морей Нептуна, а себя, соответственно, Нептуновым сыном. И в Риме, скажу тебе, это восприняли как должное. На скачках статую Нептуна приветствовали с безумным восторгом, а когда Антоний с Октавианом распорядились ее убрать, дело чуть не кончилось бунтом. Секст стал даже облачаться в голубой плащ в честь своего божественного отца.
– Он ведет себя как клоун, – сказала я. – Как можно обращать на это внимание?
– В Риме все клоуны. В последнее время чуть ли не каждый объявляет себя богом или, по меньшей мере, сыном бога. Интересно, на роль какого божества мог бы претендовать я?
– Асклепия, конечно, – сказала я.
– Он недостаточно велик, начинал жизнь как смертный.
– Что ж, надо же с чего-то начинать, – сказала я, желая закончить разговор.
Возвращение Олимпия меня порадовало, но сейчас мне хотелось побыть наедине со злостью, душившей меня из-за этой монеты.
После его ухода я уставилась на чеканные профили. Изображение Помпея, безусловно, походило на оригинал, а лицо Антония показалось мне растянутым и плоским, как будто он болен и похудел. Что касается Октавии, то на ее профиль был наложен профиль супруга, так что видны лишь ее прямой нос и красивой формы губы. Мне эти черты показались смутно знакомыми, но, возможно, в жизни она оказалась бы совсем другой.
Значит, он ведет себя так, будто стремится к одному: стать зятем Октавиана, мужем Октавии и образцовым гражданином Афин, славных своими традициями и ученостью. По словам Олимпия, Антония можно постоянно видеть на лекциях, диспутах, собраниях; похоже, Октавия таскает его туда за собой как на буксире. Неужто семейная благопристойность восторжествовала над его ранее неукротимым духом? Это печально, как вид могучих вольных хищников – тигров, пантер, питонов, – заточенных в клетки на потеху зевакам.
Я опустила монету в шкатулку, где она будет в сохранности, но не попадется мне на глаза.
Глава 19
Чем дальше мы продвигались на юг, тем становилось теплее, а в районе Дендеры, несмотря на февраль, ласковое тепло было уже почти летним. Во исполнение данного Цезариону слова я взяла его с собой посмотреть на храм, где красовалось его изображение в виде фараона. На то, чтобы высечь рельеф в камне, ушло полтора года, и почти столько же времени потребовалось мальчику, дабы поднатореть в египетском языке. Обе стороны выполнили обязательства.
Теперь, стоя рядом с Цезарионом у поручня судна, я подумала: совершить это путешествие вдвоем – хорошая мысль. Сыну полезно познакомиться с другими частями Египта, а не только с Александрией.
Путешествие увлекло мальчика так же, как меня, когда я впервые поднималась вверх по течению реки. Ну что ж, через несколько месяцев Цезариону исполнится десять лет, ему пора исследовать новый мир. Он присматривался к проплывавшим мимо берегам, обрамленным зеленой бахромой пальм. Полоса лугов с пасущимися коровами простиралась между пирамидами и Дендерой, где находился первый на Ниле храм, возведенный Птолемеями.
– Вижу, вижу его отсюда! – воскликнул Цезарион, указывая на массивное сооружение из песчаника, выделявшееся ярким золотистым цветом на фоне безбрежных тусклых песков.
Мне вспомнилось, как отец возил меня по другим храмам, которые строили или украшали по его указанию. Теперь цикл повторялся, мой сын подрастал и готовился перенять у меня бразды правления, но это вовсе не заставляло меня чувствовать себя старой. Его взросление, процесс правильный и естественный, воспринималось мною как должное: я не видела здесь никакой угрозы. Напротив, я радовалась тому, что у меня есть наследник и еще двое младших детей.
Когда ладья причалила, мой наследник припустил вниз по сходням так, что чуть не свалился в воду. Сбежав на берег, он устремился сквозь толпу вышедших нам навстречу чиновников и жрецов прямо к храму.
– Смотри! Смотри! – воскликнул он, потащив меня за руку вдоль стены, покрытой резными изображениями богов и царей. – Надо же, сколько фигур! А где тут я? Где я?
– Да постой ты! – ответила я. – Ты бежишь не в ту сторону. Нам туда, к юго-западному углу.
Мы свернули в нужном направлении и прошли мимо высеченных над головой богов и богинь. Я остановилась возле угла храма и указала вверх:
– Вот здесь.
Над нами высились две контурные фигуры в древнеегипетских одеяниях, державшие в протянутых руках благовония и другие подношения богам. Каждая была не меньше двенадцати локтей в высоту. Стоя прямо под ними, мы не могли как следует разглядеть их лица.
– Надо отойти подальше, – сказала я, и мы отступили по утоптанной земле на нужное расстояние.
– Он не похож на меня! – разочарованно воскликнул Цезарион.
– Конечно нет. Такова египетская традиция. Все фараоны изображаются одинаково.
Мальчик еще раз присмотрелся к рельефам:
– И ты, мама, тоже не похожа.
– Правильно, потому что существует обобщенный образ царицы Египта, которому следуют все статуи и фрески. Зато сразу видно, что изображен фараон или царица, а уж имя узнают по надписи.
– И одежд таких ты не носишь. А уж я и подавно. С чего бы мне надевать прозрачную юбку? – Он рассмеялся. – И эта двойная корона. Она такая большая, что, надень я ее на самом деле, она расплющит мне голову.
– Да, короны могут быть очень тяжелыми. Во всяком случае, короны фараонов. Поэтому мы надеваем их только во время торжественных церемоний. В будущем и тебе предстоит короноваться в Мемфисе, но к тому времени шея у тебя станет очень крепкой, потому что я намерена жить долго. – Я наклонила голову вбок. – Но сейчас не лучшее время, чтобы рассматривать рельефы: мало тени. Мы вернемся на закате.
– Они изобразили меня таким же высоким, как и тебя, – горделиво заметил он.
– Ну, ты почти такой же. Как твой отец.
Он действительно был похож на отца, но не столько ростом, сколько чертами лица и живыми, глубоко посаженными глазами.
– Мой отец, – тихо произнес он. – Как жаль, что я не могу его увидеть.
– Да, мне тоже очень жаль.
– Но ты видела его и помнишь, каким он был. А я нет: он умер раньше, чем я повзрослел настолько, чтобы запомнить. Правда ли, что бюст в моей комнате на него похож?
Я кивнула:
– Да. Римское искусство весьма реалистично, и сходство передано хорошо. Знаешь, тебе не помешало бы выучить латынь и познакомиться с сочинениями отца. Так ты узнал бы его лучше: люди, пишущие книги, разговаривают с нами через свои произведения.
– Но он же писал о сражениях и походах, а не о себе.
– Его сражения и есть он.
– О, ты знаешь, что я имею в виду! Он не писал речей или памфлетов, как Цицерон. А по ним понять человека легче.
– Думаю, что он писал и их, но не знаю, публиковались ли они. Возможно, что-то есть среди его бумаг, а их после смерти Цезаря разбирал Антоний. Возможно, какие-то произведения и сейчас у него, или он знает, где они находятся. Ведь когда твой отец умер, все хлопоты Антоний взял на себя.
– Но если такие бумаги и были, они, наверное, остались в Риме. А Мардиан говорит, что в Рим Антоний больше не вернется. Октавиан его не пустит.
– Неправда! Он может вернуться, когда захочет. Только зачем ему возвращаться, если его ждет поход против парфян? Вот победит их и вернется в Рим с триумфом. Октавиан и пикнуть не посмеет.
Цезарион пожал плечами:
– Мардиан сказал, что Октавиан позвал его обратно в Италию, а потом отказался с ним встречаться. Из-за этого, как Мардиан говорит, подготовка к парфянской кампании остановилась на целый год. А еще Мардиан говорит, что Октавиан, скорее всего, того и хотел, потому что…
– Ох уж этот Мардиан, любит он поговорить! – промолвила я с деланой беспечностью. – Да, Октавиан упрашивал Антония приехать и привести корабли в Италию, чтобы помочь ему в войне с Секстом, а потом передумал. Но Антоний и в Парфии времени не терял. Его полководец Басс выбил парфян из Сирии и снова отбросил их за Евфрат. Теперь можно приступать к настоящей войне.
– Хорошо. Я думаю, с ними давно пора сразиться по-настоящему.
– А говорил тебе Мардиан, что Октавиан не раз бит Секстом? При попытке сразиться с ним на море он едва не утонул сам и оставил на дне Мессинского пролива половину своего флота. Сцилла тогда едва не пожрала Октавиана. Его чудом вышвырнуло на берег, и он сумел уползти в безопасное место.
«И так всегда, – промелькнуло у меня в голове. – Он уползет, ускользнет, улизнет, отсидится в безопасном месте, восстановит силы – и опять за свое».
– Нет, не говорил, – признался Цезарион.
– Военные неудачи Октавиана стали у римлян предметом шуток. Знаешь, какую они распевают песенку? «Октавиан был дважды побит, ухитрился флот потерять. Но когда-нибудь и он победит, зачем иначе кости бросать?»
– Похоже, ты немало о нем знаешь, – заметил Цезарион.
– Я предпочитаю знать все, – был мой ответ.
«Но когда-нибудь и он победит, зачем иначе кости бросать?»
Несмотря на солнечное тепло, меня пробрал озноб.
– Идем, – сказала я, подталкивая сына в сторону нервно дожидавшегося главного жреца.
Хозяева храма хотели почтить нас угощением, которое подали в решетчатой беседке, увитой плющом.
Цезарион то и дело вновь бросал взгляд на стену, где он изображен в столь странном для него облачении. При этом он старался поддерживать беседу на египетском языке и почти не сбивался на греческий, чем, похоже, весьма польстил жрецу.
Сонный полдень, казалось, возложил ласковые руки на наши головы. Здесь, почти в четырехстах милях вверх по реке, все то, чем я была занята в Александрии, отошло на второй план. Мы были укрыты, защищены, получили убежище. Это истинный Египет, родная земля, куда не дотянутся даже длинные руки Рима. Если все остальные мои планы не увенчаются успехом, мои дети смогут невозбранно править здесь.
Если все остальное не удастся… Но я не должна думать о поражении. Разве это не позорное поражение – допустить, чтобы истинный наследник Цезаря и дети триумвира получили меньше, чем подобает им по праву? А то, что подобало им по праву, к добру или нет, было частью римского мира.
Но как восхитительно возлежать под деревьями, наслаждаясь теплом и любуясь танцующими над головой бабочками! Все вокруг было либо бурым, либо зеленым или белым.
– Расскажи мне о Хатор, – попросил Цезарион. – О богине, которой посвящен этот храм.
Глаза жреца загорелись.
– Это наша древняя богиня красоты, радости и музыки.
– Как Исида? – уточнил мальчик.
– Да, только старше. Мы верим, что они являются проявлениями одной богини. А когда пришли греки, они решили, что в Хатор воплощена и Афродита.
Я подумала: как непохож этот египетский храм с толстыми стенами, рельефами на стенах и темным святилищем на римский, возведенный по велению Цезаря. Но под именем Хатор и под именем Венеры оба святилища почитали красоту. Красота… Мы все преклоняемся перед ней, почитаем ее, испытываем благоговейный трепет. Это единственное божество, которое признают все.
– Царица даровала нам щедрые пожертвования, – сказал жрец. – Впрочем, в этом ты следуешь по стопам своих славных предков.
– Мы наследники фараонов и считаем это своим долгом, – ответила я.
Птолемеи всемерно поддерживали египетскую религию, искусство и архитектуру. Греческое влияние было ограничено Александрией и еще несколькими городами, основанными греками. Иногда нас обвиняли в том, что мы стали бóльшими египтянами, чем коренные жители, восприняв браки между братьями и сестрами, храмовые церемонии, почитание священного быка Аписа и даже коронацию в Мемфисе по обряду фараонов. Другие говорили, что это лишь политическая хитрость. Может быть, для некоторых так оно и было, но я с детства испытывала тяготение к древним египетским традициям, словно старые камни и боги говорили со мной.
Когда солнце стало клониться к горизонту, мы снова вернулись к стене. Тени углубили контуры фигур и сделали их отчетливее. Теперь можно было не только разглядеть величественные фигуры царя и царицы, но оценить искусственную проработку деталей убранства, вплоть до головных уборов и париков.
– Здесь ты пребудешь вечно, – сказала я Цезариону. – Навсегда останешься молодым и прекрасным, всегда будешь радостно подносить дары богам.
Искусство позволяет нам замедлить ход времени, если не остановить его, а в жизни оно неумолимо.
Происходили приятные события, поступали добрые вести. Едва мы успели отметить десятый день рождения Цезариона, как нас порадовал Олимпий: он неожиданно вступил в брак со спокойной рассудительной женщиной, имевшей, как и он, склонность к наукам. Эпафродит докладывал, что благодаря своевременному подъему Нила, усиленному обновленной оросительной системой, урожай превзошел все ожидания. Так же как и спрос на вывозимые нами стекло и папирус. Восстановление флота шло успешно и уже близилось к завершению: двести кораблей готовились поднять паруса. Послы со всего Востока стекались в Александрию, предлагая нам дружбу своих монархов. Египет не только выживал, но и процветал, в ознаменование чего я выпустила в обращение новые монеты с повышенным содержанием серебра – их образцы стопкой лежали сейчас на моем столе.
Мардиан поднял одну и одобрительно повертел в пальцах:
– Нет веса более приятного, чем тяжесть серебряной монеты, – если не говорить о тяжести золота.
Как всегда, мой советник был в пышном шелковом одеянии, а на его запястьях поблескивали широкие золотые браслеты.
– Не хочешь ли ты пожертвовать свои браслеты на переплавку? – спросила я, кивнув на его украшения.
Он рассмеялся и скрестил руки, как бы защищая свои сокровища.
– Никогда!
Эпафродит взял одну из монет и внимательно рассмотрел ее.
– Римляне могут нам позавидовать, – сказал он. – В последнее время им пришлось понизить качество своих монет, поскольку Секст продолжает угрожать поставкам продовольствия в Рим. Да и вообще, пока он властвует на море, римское хозяйство трещит по швам.
– Это ощущается не только в Риме, – добавил Мардиан. – Антонию тоже пришлось снизить качество своих монет.
«Ага, – подумала я. – Значит, лицо Октавии отчеканено не на чистом серебре, а чуть ли не на медяшке. Так ей и надо!»
Я горделиво накрыла ладонью собственные монеты, сознавая, что своим процветанием Египет во многом обязан моим замечательным советникам.
– О, а вот и жених! – приветствовала я вошедшего Олимпия. – Мы поздравляем тебя!
Странно было осознавать, что он – первый из моего ближнего круга, кто стал семейным человеком. Я советовала ему жениться не один год, но когда это произошло, начала испытывать сомнения: а достойна ли моего доброго друга его супруга, сможет ли она в должной мере понимать его? За ней закрепилась слава ученой особы, но я надеялась, что она не посвящает всю себя манускриптам, как иные женщины – кухне. Одна крайность так же плоха, как и другая. Помнится, сам Олимпий как-то сказал, что зануднее дурака – только ученый педант.
– Да, я вступил в благословенное царство, – сказал он. Мы не поняли, всерьез он или шутит. – Ну-ка, дайте мне вина!
– Неужто от семейной жизни пересыхает в горле? – лукаво осведомился Мардиан.
– Это ты сказал, не я, – отозвался Олимпий и осушил чашу.
Мне же пришло в голову: для него открыты многие стороны моей личной жизни, мне же о нем никогда столько не узнать. Он никогда не поделится со мной тем, чем я вынуждена делиться с ним, – такова странная привилегия врачей. Правда, это не остановило моего любопытства.
– Доркас придет к нам сегодня? – спросила я.
Я ее еще не видела.
– Нет, она в библиотеке. Кроме того, ты ее не приглашала.
– Ну что за глупости. Разумеется, приглашение относится к вам обоим.
– Я скажу ей. Потом.
Я задумалась – может быть, он не хотел ее приводить? Впрочем, это прояснится со временем. Все рано или поздно проясняется.
– Мне радостно: у меня есть все, чего только может пожелать царица, – сказала я громко, чтобы привлечь их внимание. – Главное мое богатство – самые лучшие, самые мудрые и преданные в мире советники и сын, которым гордилась бы любая мать, любая властительница до пределов земли!
Цезарион сначала просиял, потом покраснел.
– Прошу всех разделить со мной радость.
Я кивнула слугам, и те начали разносить кувшины с вином и блюда с угощениями.
Мардиан, улучив момент, шепнул мне на ухо:
– Тут парфяне явились, несколько человек. Просят принять для переговоров о союзе.
– Официальные послы или частные лица? – спросила я.
– Частные лица, – ответил Мардиан, – но с определенными полномочиями. Они говорят, что их послали разведать здешние настроения, и, если ты выразишь готовность к переговорам, сюда прибудет настоящее посольство с официальными предложениями.
– Парфяне! – Я покачала головой. – Вот уж не ждала. Как думаешь, это не шпионы, прибывшие разведать, что у нас да как, перед последующим нападением?
По моему разумению, отдаленная Парфия не была заинтересована в союзе с нами, но вынашивать идею захвата столь богатой страны вполне могла.
– Нет, я думаю, что они готовятся к неизбежной войне с Римом и ищут союзников по всему Востоку. Возможно, они рассматривают эту войну как столкновение двух миров – Востока и Запада. Кстати, такая точка зрения весьма распространена. Думаешь, они ошибаются?
– Может быть, и нет.
Может быть, и на самом деле все просто: Рим и Запад будут расширяться на Восток, пока не уткнутся в какой-нибудь крепкий камень. В парфян? В индийцев? Как далеко покатится их неудержимый вал, пока не разобьется о несокрушимую преграду?
– Так как, ты их примешь? Или пусть отправляются восвояси?
На миг у меня возникает искушение. Когда-то кандаке пыталась увлечь меня идеей восточного союза – и вот возможность воплотить ее идею в жизнь. Египет и Нубия в союзе с Парфией, Аравией, Мидией, может быть, даже Индией и страной Куш составили бы силу, способную противостоять Риму.
Перспектива, конечно, воодушевляющая, но по зрелом размышлении приходится признать, что она сомнительна. Египет слишком сильно выделяется и фактически отрезан от потенциальных союзников кольцом римских провинций – таких, как Сирия, Азия и Понт, – и землями зависимых от Рима царств вроде Армении и Иудеи. Нам приходится общаться с римлянами напрямую и волей-неволей приспосабливаться к такому соседству.
– Отошли их восвояси, – сказала я Мардиану. – Они не послы, и царице их принимать не пристало. Но сначала ознакомься с их предложениями и постарайся уточнить их военные возможности: выстоят ли они против римлян? А потом пускай едут обратно во Фрааспу, Экбатану, Сузы или куда там еще, откуда они явились.
– Из Экбатаны, я думаю, – сказал Мардиан, поправив левый браслет. – Это мудрое решение: всех выслушивай, но никому не отвечай определенно. Никаких обещаний, никаких союзов.
– Какая у тебя короткая память, – усмехнулась я. – Ты забыл, что Египет уже является другом и союзником римского народа.
Он пожал плечами, как будто это к делу не относилось.
– Мое слово нерушимо, – сказала я. – Если союз будет разорван, то не по моей вине.
Я считала это делом чести, хотя кто-то, возможно, нашел бы подобную принципиальность глупой. Ведь я сама насмехалась над Антонием из-за его верности триумвирату. Не странно ли?
«Ничего странного, – ответила я на свой мысленный вопрос. – Дело чести – хранить верность честному и верному союзнику. А Октавиан верен лишь себе и собственным амбициям».
Вернувшись в Рим в первый раз, Октавиан открыто заявил о намерении добиться тех же почестей и положения, какими обладал его «отец». Люди или отмахнулись от его заявления, или посмеялись над ним – наивные слепцы!
Да, я останусь верна Риму, но с открытыми глазами. И Рим для меня – это Цезарь и Антоний. Я сохраню им верность.
– Ну, рассказывайте, – заявил Мардиан людям, сбившимся в плотную группу в зале для приемов, куда он их привел.
Они нерешительно двинулись в мою сторону.
– Подходите, подходите ближе. Не робейте! – поощрял их Мардиан.
– Итак, что вы хотите мне рассказать? – спросила я.
– Мы… Твой начальник порта сказал, что ты пожелаешь услышать это лично, – проговорил один человек.
– Что именно?
– Я капитан одного из судов, перевозивших зерно. Точнее, был капитаном. Наш корабль, нагруженный до отказа, направлялся в Рим, но у берегов Сицилии подвергся нападению. Пираты захватили не только груз, но и судно! Такой большой корабль – это неслыханно! На море властвует Секст, и никто не может обеспечить безопасность путей между Египтом и Римом.
– Значит, ты лишился корабля?
– Да. Его у меня отняли. И я ничего не сумел поделать.
– У тебя на борту не было охраны?
– Было несколько стражников, но ведь это грузовое судно, а не боевое. Мы не можем взять на борт военный отряд. – Он глубоко вздохнул. – Этот корабль был нашим семейным достоянием, единственным достоянием. Теперь все пропало.
– Твои убытки будут возмещены из казны, – пообещала я капитану. – От тебя взамен требуются только сведения. Судя по твоим словам, официальные власти Рима к разбою не причастны?
– Похоже на то. Когда Секст – ибо я видел его лично – отпустил меня, он сказал: Октавиан послал за помощью к Антонию, но сколько бы кораблей ни прислал ему Антоний, Октавиану это не поможет. Он сказал, что будет затягивать петлю на горле Октавиана, пока тот не запросит пощады. Это подлинные слова Секста, ваше величество.
– Он послал за помощью к Антонию?
– Так сказал Секст. Он смеялся и говорил, что это повредит обоим. Антонию придется отложить наступление на Парфию, а Октавиан лишь обнаружит свою слабость и тем самым усилит недовольство римлян его правлением.
Секста порой трудно понять: иногда кажется, что у него одна цель – всем навредить. Печальная судьба для последнего сына Помпея Великого!
– Мы упросили доставить нас домой без оплаты: отработали дорогу на другом торговом судне палубными матросами, – сказал другой моряк. – Капитан того корабля сказал нам, что Агриппа взял на себя руководство в войне против Секста и сейчас занят тайными приготовлениями. Подробностей он не знал – на то и тайна. По слухам, там хотят задействовать множество каких-то хитроумных машин.
Агриппа, друг детства Октавиана, теперь стал его главным полководцем. Интересно, какие «тайные» меры может он предпринять против Секста?
– Что ж, – наконец промолвила я, – твои потери вызывают сочувствие, и я постараюсь их компенсировать. Мы не участвуем в той войне, и наши подданные не должны нести из-за нее ущерб.
Когда они ушли, я позволила себе легкую улыбку. Видать, Октавиана сильно припекло, раз он вынужден обратиться за помощью к Антонию.
Потребовалось несколько месяцев, чтобы все кусочки мозаики встали на место. Сейчас я постараюсь обрисовать эту картину, чтобы стали ясны дальнейшие события. Небольшого наброска будет достаточно.
Антоний откликнулся на зов и прибыл в Тарент, где его должен был дожидаться Октавиан. Однако тот, к удивлению Антония, с ним встречаться не стал. По-видимому, этот новый Цезарь решил, что, если он выступит против Секста вместе с Антонием, это послужит свидетельством его слабости, да и слава в случае победы достанется не ему. Октавиан передумал и предпочел положиться на Агриппу и его «тайные планы».
Антоний рассердился настолько, что готов был вообще порвать с Октавианом, но Октавия стала посредницей между ними. Она плакала, умоляла, говорила, что разрыв между самыми дорогими людьми, мужем и братом, сделает ее несчастнейшей из женщин. В конце концов два триумвира, хоть и неохотно, встретились и заключили новый Тарентский договор. Триумвират, согласно ему, продлевался еще на пять лет, и Антонию пришлось уступить две эскадры – сто двадцать кораблей – для войны против Секста в обмен на туманное обещание Октавиана потом выделить ему для войны с парфянами двадцать тысяч солдат. В итоге Антоний уплыл, оставив корабли, но без обещанных солдат. Свидание с Октавианом съело большую часть лета и еще на год отложило наступление на Парфию. Таким образом, и этот договор, вслед за предыдущими соглашениями с Октавианом, уменьшал влияние Антония. Неудивительно, что он отбыл в крайнем раздражении.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?