Текст книги "Царица поверженная"

Час был очень поздний; обычно я засыпала гораздо раньше, но в тот раз зачиталась. Я лежала на кушетке с валиком под головой, прикрыв ноги легким одеялом.

Свечи чадили, оплывая на сквозняке, проникавшем из окна. Ветер уже набирал силу в связи с приближением осени. Снизу, с моря, доносились стоны и шепот: подходящая ночь для привидений.

Поначалу я решила, что стук в дверь мне почудился, но он повторился. Я встала и произнесла:

– Войдите.

Вошел Мардиан, укутанный в широкую шаль.

– Прошу прощения, – сказал он, – но у меня новость, и я подумал, что она тебя заинтересует. Антоний отослал Октавию обратно в Рим. По пути на восток он доплыл до острова Корсика, где неожиданно объявил, что ей следует вернуться в Рим. И отправил ее с вещами на корабль, идущий в обратном направлении.

– Ну, наверное, какой-то предлог для этого есть, – сказала я.

– Да, предлог имеется – она беременна. Но именно предлог, потому что Антоний знал о беременности жены до того, как отправился в путь. Он мог бы оставить ее в Италии, но решил взять с собой. А во время путешествия передумал.

Мардиан взглянул мне в глаза, выдержал очень долгую паузу и сказал:

– Сама понимаешь, теперь он пошлет за тобой. Как ты поступишь?

Будь я менее честна перед собой и перед Мардианом, ответ подсказала бы мне гордость. Но вместо этого я просто сказала правду:

– Не знаю.

Я не питала иллюзий относительно того, что произойдет, если я его увижу, и даже не пыталась обманывать себя. Когда дело касалось Антония, я проявляла исключительную слабость и могла забыть о собственных интересах. Но только о собственных, а не об интересах страны.

И все же Мардиан не отводил от меня взгляда.

– Ты ненавидишь его, как Олимпий? – спросила я.

– Нет, если ты любишь его. А ты его любишь?

– Я… я любила его. Но с тех пор прошло немало времени, многое изменилось. Боюсь, мы оба уже не те, какими были, – стали старше, да и жизнь потрепала нас обоих. Он принимал решения, о которых я сожалею. Несомненно, я поступала так же. Когда меняются люди, меняется и любовь.

– Вот настоящий ответ в александрийском духе, – промолвил Мардиан, качая головой. – Заковыристый, мудреный и ничего не объясняющий.

– Мне просто боязно сказать «да» или «нет», потому что ни то ни другое меня не удовлетворяет, – призналась я.

– Тогда, дражайшая царица, я покину тебя, дабы ты разделила остаток ночи с собственными мыслями.

С этими словами он открыл дверь, отвесил изысканный поклон и плавно выскользнул наружу.

Удружил, нечего сказать! Я совсем не желала всю ночь думать об этих новостях, только деваться было некуда. Сна теперь не дождешься, а заменять его копанием в своей душе – радости мало.

Словно в надежде обмануть Морфея и заманить его к себе в постель, я повела себя так, будто ничего не случилось. Я стала укладываться спать, как обычно: переоделась и протерла виски маслом лилий, чей аромат был и завлекающим, и убаюкивающим. Завлекающим – для Морфея, убаюкивающим – для меня. Волосы я расчесала сама, заменив Ирас; я не стала ее звать, поскольку не хотела разговоров. Убедившись, что свежий ветерок проникает в спальню, я загасила все светильники, кроме одного, легла, вытянула ноги, прикрыла ступни легким одеялом и постаралась сосредоточиться на чем-нибудь конкретном. Обычно я мысленно представляла себе гавань и начинала считать корабельные мачты, что помогало заснуть.

Увы, сегодня ночью мысль о кораблях вывела меня прямиком на мысль об Антонии, отославшем Октавию обратно на корабле. Должно быть, она сейчас на полпути в Рим. Любопытно: получается, я узнала о ее отплытии раньше, чем Октавиан? Так-то оно так, но что на самом деле это значит? В конце концов, Антоний мог просто рассудить, что в преддверии большой войны с Парфией, когда ему предстоит месяцами находиться в отлучке, супруге разумнее не таскаться за ним, а остаться в Риме с выводком детей – тремя детьми Антония от предыдущего брака, тремя детьми Октавии и их общей дочерью. Более того, с чего я взяла, что это его инициатива? Очень может быть, что именно Октавия пожелала вернуться, даже если муж просил ее подождать в Афинах.

Я вздохнула и повернулась. Мои ступни запутались в одеяле, и я сбросила его. Мардиан ясно сказал, что Антоний отослал жену в Рим, но, возможно, это его собственное понимание событий. У Октавии могли появиться какие угодно причины расстаться на время с Антонием… хотя до сих пор, за три года их брака, такого не бывало. Антоний оставил ее – почему я упорно использую этот термин? – только раз, когда он осаждал Самосату с Бассом. Остальное время они жили неразлучно, словно привязанные друг к другу.

Теперь мне стало неудобно лежать на боку, и я перевернулась на живот. О, хоть бы уснуть! Я чувствовала себя как на привязи – ни устроиться поудобнее, ни уснуть. А главное – никак не перестать думать.

Прохладный ветерок обдувал мою спину, на которой выступил пот. А ведь я сама себя тревожу. Истина заключается в одном: я боюсь, что мой мир, при всей его скучноватой упорядоченности, будет потревожен. Я старалась управлять как можно лучше, и он сторицей воздавал мне за мои труды. Ночи, подобные нынешней – беспокойные, бессонные, нервные, – случались редко, и то была не слишком высокая цена за самостоятельность в отсутствие спутника жизни. В конце концов, дни полностью принадлежали мне. Мне не приходилось оглядываться на чужое мнение, согласовывать с кем-то свои планы или приспосабливаться к чьим-то капризам или причудам. Я привыкла к такому положению дел и вовсе не хотела его менять.

Я снова перевернулась на другой бок. Неужели не получится уснуть? Постель, подушки и одеяло казались орудиями пытки; я смяла и скомкала белье, словно угодивший в сеть крокодил.

«Ты знаешь, что он пошлет за тобой. Как ты поступишь?»

ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ПЯТЫЙ СВИТОК

Шестой свиток

Глава 20

Я стояла на самом краю затененной террасы дворца в Антиохии, глядя на протекавшую внизу реку Оронт. Впереди, до самого берега моря вдали, расстилалась ровная плодородная долина. Бывшая столица Селевкидов – великой династии, соперничавшей с Птолемеями, – уступала по красоте Александрии, но ведь второй Александрии нет.

Как нет ныне и Селевкидов: они исчезли, побежденные римлянами, а их страну Помпей превратил в римскую провинцию, – явный урок для меня. Правда, у них никогда не было возможности этому воспротивиться: любвеобильные римские вожди там не гостили, и цариц подходящего возраста и темперамента под рукой не нашлось. Каждый использует то оружие, какое имеет, и меня действительно одарила судьба.

Некоторое время (правда, недолго) этот город удерживали и мы, Птолемеи. Мой предок Птолемей Третий захватил все здешние земли до Евфрата и почти проложил путь в Индию. Возможно, теперь с помощью обаяния мне удастся вернуть то, что предки не смогли удержать силой оружия.

Над равниной веял прохладный морской ветерок; Антиохия славилась приятным расположением и климатом. С другой стороны высилась остроконечная громада горы Сильпий. По утрам ее вершина светилась в лучах солнца, а зазубренная тень ложилась поперек улиц. Я видела построенные на лесистом склоне горы виллы – белые точки на ярком зеленом фоне. Да, картина радовала глаз.

Я находилась в старом дворце Селевкидов – огромном здании на острове посреди быстро текущего Оронта. Здесь для меня приготовили персональные покои.

Ибо Антоний действительно «послал за мной». Однако на сей раз он обращался не к царице Египта, а ко мне лично. Не как представитель Рима, а как Марк Антоний.

«Приезжай ко мне. Я не приказываю тебе, как союзник. Я прошу тебя – как тот, кто хочет тебя. Привези наших детей. Прошу тебя, позволь мне их увидеть», – написал он.

Письмо пришло вскоре после того, как уехала Октавия. Когда Антоний писал, она, скорее всего, еще находилась в пути. Сам Антоний сделал Антиохию своей резиденцией на время подготовки к парфянскому походу: намеревался перезимовать там, а по весне выступить с легионами на врага.

Я откликнулась на его зов и прибыла в Антиохию, но на сей раз не в обличье Венеры, а с длинным списком требований. Ему предстояло или принять их, или проститься с надеждой иметь Египет своим союзником. Я прекрасно понимала, что принуждать нас к союзу силой он не станет: это снова отсрочило бы осуществление его главной задачи и привело к пустой трате драгоценного времени и денег. Антоний нуждался в нас и не был заинтересован в ссоре, ибо не мог позволить себе, выступая против настоящего – и серьезного! – врага, подставить спину потенциальному противнику.

Детей я с собой не взяла. У Антония есть только один способ увидеть их – жениться на мне. Причем не тайно, как Цезарь в Филах, а публично. Пусть он возьмет меня в жены на Востоке – кому здесь дело до того, что подумают в Риме? – и признает наших детей. И хватит болтовни насчет римских обычаев и законов: этих отговорок я наслышалась достаточно и от Цезаря, и от Антония.

И он должен уступить Египту утраченные древние территории. Пусть преподнесет мне присвоенные Римом земли в качестве свадебного подарка. В драгоценных безделушках я не нуждаюсь, а вот наши владения – в самый раз.

А если он не примет все мои требования, я, не теряя времени на пустые разговоры, уеду. Во всяком случае, именно так я определила свою задачу, что и сделало эту поездку возможной для меня – царицы Египта.

Что касается моих чувств, то я утром и вечером молилась Исиде о том, чтобы при встрече с Антонием мне хватило сил настоять на своем.

«Когда я увижу его снова, – просила я, – не дай мне опозорить себя! Помоги мне смотреть на него лишь как на правителя, с которым я должна вести политические переговоры. Помоги мне не поддаться своей женской натуре, пока он не согласится на мои требования!»

Мы еще не встречались, хотя я жила во дворце уже два дня. Каждый из нас ждал, что его позовет другой. Но на сей раз ему меня не переупрямить: он не получит моего приглашения, даже если я не увижу его еще месяц. Завтра же отправлюсь осматривать этот знаменитый город, давно пора!

Тени удлинялись, добравшись до ворот дворца. За горизонтом закат окрасил небо красным, птицы возвращались к своим гнездам.

Я уже собиралась удалиться к себе, когда – наконец-то! – ко мне приблизился слуга с запиской. Я развернула ее и в быстро тускнеющем свете прочла:

Прошу оказать мне честь и отужинать со мной сегодня в моих покоях.

Больше ни слова.

Юноша ждал, склонив голову набок.

– Передай благородному Антонию, что царица приняла его приглашение, – сказала я.

На миг я помедлила перед высокими кедровыми дверями, обитыми бронзой: я мимолетно подумала, что мы, Птолемеи, всегда порицали Селевкидов за тягу к показной роскоши. Правда, мы сами грешили тем же, но вкус у нас, на мой взгляд, поизысканнее. Что же до Антония, то эта великолепная дверь совсем не соответствует его склонностям. Может быть, оно и к лучшему? Пусть наша встреча произойдет в таком месте, которое не навевает никаких общих воспоминаний. Отсутствие знаков из прошлого поможет мне тверже держаться в настоящем и не забывать о будущем. Дверь распахнулась, и за ней открылся огромный зал с таким высоким потолком, что он терялся в сумраке. Гигантские балки из резной древесины украшали те чеканные бронзовые накладки, что и на дверях. В дальнем конце зала, на резном кресле, восседала фигура – сама по себе внушительная, но зрительно уменьшенная монументальным окружением.

После нашей последней встречи прошло почти четыре года – то же самое время, что от смерти Цезаря до моего плавания в Тарс. А если бы я тогда вновь увидела Цезаря? Впечатления от встречи после долгого расставания оказались более ошеломляющими, чем я предполагала, но все же менее сильными, чем могло быть. В конце концов я увидела всего лишь человека, сидящего в кресле.

Он встал (плащ изящными складками ниспадал с плеч) и протянул мне руку.

– Приветствую тебя, о возлюбленная царица! – произнес он голосом, способным заставить меня позабыть обо всем на свете.

– Приветствую тебя, благородный триумвир Антоний.

Я шагнула вперед, дав ему возможность взять мою руку. Он поцеловал ее, похоже, не без смущения. Огромный зал казался почти пустым, однако даже те немногие, кто находился в нем, сейчас были лишними.

– Все свободны. – Антоний махнул рукой людям из свиты. – Когда мы будем готовы пойти к столу, я дам знать.

Когда посторонние ушли, я почувствовала себя еще более неловко: мы, два крохотных человечка, остались лицом к лицу в помещении, способном вместить целую армию на боевых слонах. Я подумала, что здесь, наверное, наши голоса разнесутся долгим эхом.

Кроме того, со мной произошло что-то вроде раздвоения: часть меня смотрела на Антония как на незнакомца, а другая чувствовала его столь близким, что официальная манера общения казалась нелепой. Это необычное ощущение породило растерянность: я просто не знала, что и сказать.

– Вот. Садись, – грубовато предложил он, толкнув в мою сторону кресло.

Похоже, Антоний чувствовал себя так же, как и я. Он снова уселся в кресло, положил руки на колени и воззрился на меня.

Он выглядел старше. В первые минуты, когда мы увидели друг друга после долгой разлуки, все произошедшие изменения бросились в глаза; потом они стали блекнуть, сливаясь и путаясь с теми образами, что сохранись в наших воспоминаниях. Его волосы, хоть и по-прежнему густые, уже не были столь темными, кое-где проступала седина. Его лицо уже не было гладким, как прежде, в уголках глаз и на щеках появились морщины. Правда, все эти признаки зрелого возраста не умалили его привлекательности, но лишь добавили властной суровости.

– Ты еще красивее, чем когда-либо, – промолвил он наконец, и я чуть не рассмеялась.

Должно быть, Антоний тоже изучил все изменения моей внешности и вслух высказал противоположное, отрицая их.

– Ты, наверное, просто забыл мой прежний облик, – ответила я.

– Нет, никогда!

Это было сказано с такой искренней пылкостью, что я не выдержала и все-таки рассмеялась.

– Клянусь тебе…

– Не надо, – прервала его я. – И вообще, будь поосторожнее с клятвами.

Я знала, что изменилась, хотя, если верить зеркалу, явные признаки старости пока не появились.

– Ты посылал за мной. Я здесь.

Возвращение к официальному тону должно было помочь мне держать себя в руках и не забывать о цели визита.

– А дети? Когда я их увижу? – озабоченно спросил он.

– Я не взяла их с собой, – был мой ответ, и на его лицо легла тень разочарования. – Если хочешь их увидеть, приезжай в Александрию. Кстати, а как поживают другие твои дети? Могу я взглянуть на них?

– Их здесь нет. Они в Риме.

– Даже тот, что еще не родился?

– Он по пути в Рим.

На сей раз Антоний не сдержал улыбки, а потом рассмеялся. Так же, как и я, поскольку сдерживать смех мне не удавалось.

– Дитя и его мать останутся в Риме? – наконец уточнила я.

– Да. Навсегда, – ответил он.

– А ты?

Вообще-то, я не предполагала переходить к этой теме так быстро.

– Я останусь здесь.

– Навсегда?

– Это зависит не только от моего желания.

– От Парфии?

– Отчасти. Отчасти же от того, что произойдет в других местах.

– Ты не можешь покинуть Рим навсегда, – заметила я. – Это равносильно отречению от власти в пользу Октавиана.

– Послушай, мы не виделись несколько лет, всего несколько минут как встретились, а ты уже даешь мне политические советы. Может, воздержишься? – В его голосе слышалось раздражение.

– Ну конечно, ты ведь обходился без моих советов целых четыре года. Только ни авторитета, ни власти это тебе не добавило. Сейчас ты менее влиятелен, чем при отплытии в Тир.

– Я не хочу с тобой ссориться! – воскликнул он, повышая голос. – Только не сегодня! Не надо!

– Значит, завтра? – Я не могла не съязвить.

– Нет, завтра тоже не надо! Прекрати! – вскричал он, прижав руки к вискам.

При этом звуке один из слуг сунул голову в боковую дверь, но Антоний замахал руками:

– Нет, еще нет! Рано! Не суйтесь!

– Но ты не поинтересовался, не проголодалась ли я. Может быть, мне не терпится поужинать, – сказала я. – Ну а поговорить мы можем и за едой.

– Ах да, прости…

Он казался уступчивым и готовым идти навстречу. Может быть, мне следует воспользоваться этим и добиться своего, пока он в таком настроении?

Однако некий внутренний голос предостерегал меня от излишней спешки. Я говорила себе, что еще не время; по правде, я просто не хотела сразу же покидать Антиохию, если его ответ будет отрицательным. Раз уж я проделала этот неблизкий путь, мне нужен хотя бы еще один день – чтобы заново познакомиться с этим человеком, отцом моих детей.

Ужин подали сразу. Орава слуг притащила немыслимое для двоих человек количество блюд. Правда, здешний край славился плодородием, и яства были отменные: фаршированные овощи, сладкий, как мед, виноград и ароматные поджаренные орехи превратили рыбу и нежных устриц в пиршество, достойное богов. Изысканное белое вино из ближних виноградников приморской Лаодикеи плескалось в серебряных чашах. Антоний растянулся на ложе и ел от души, но молча.

Наконец он откинулся назад и нарушил молчание:

– Ты сказала, что мы можем поговорить во время ужина, но не промолвила ни слова.

– Прости, – сказала я. – Похоже, у меня нет ни одной мысли, достойной повторения.

Он улыбнулся и сделал большой глоток из своей чаши. Я увидела, как двигается его загорелый кадык, и поспешно отвела взгляд вниз, на темный мраморный пол.

– В такое верится с трудом. Брось, ты же мастерица на умные и забавные речи. Говори.

Да, конечно, у меня было что ему сказать. Но не сейчас. И вряд ли это покажется ему забавным.

– Расскажи лучше о приготовлениях к войне…

Язык у него развязался мигом: он с увлечением принялся делиться планами, составленными на основе замыслов Цезаря. Надо вторгнуться в Парфию с севера, через Армению, избегая опасных открытых равнин, погубивших Кассия. Он распространялся о своих помощниках, включая недавно приобретенного союзника – неукротимого Агенобарба. Антоний возлагал на них большие надежды. По мере того как он говорил, его лицо раскраснелось от возбуждения. Он многого ждал от этой кампании, ему не терпелось ее начать. Тем лучше для меня.

Как все солдаты, Антоний не боялся потерпеть поражение – или, хуже того, погибнуть. Рвался бы он в бой с тем же нетерпением, если бы знал, что в следующем году будет лежать в могиле? Торопился бы он так?

Один мудрый человек однажды ознакомил меня с «принципом девяноста девяти солдат». Согласно ему, если сто солдат будут готовиться к завтрашнему сражению и прорицатель объявит им, что девяносто девять из них обречены на неминуемую гибель, каждый солдат скажет себе: «Мне жаль этих девяносто девять парней!»

Я знала, что солдат мыслит именно так. И именно такой образ мышления демонстрировал Антоний.

Когда ужин закончился, он, как я и ожидала, проводил меня в свои покои. Он сделал это как нечто само собой разумеющееся, без просьб и приглашений: повел меня к себе самым непринужденным образом, не переставая говорить о войсках и снаряжении. Потом он быстро, словно между делом, отпустил слуг. Мы оказались наедине, а дверь закрыта.

Тогда его плащ полетел на пол, руки легли мне на плечи, и со словами:

– Я ждал этого момента целых четыре года, – Антоний наклонился, чтобы поцеловать меня.

Но я уклонилась и отстранилась. Я не могла позволить ему поцеловать меня, потому что знала: от его прикосновений моя твердость может растаять, испариться без следа. Я сбросила его руки и отступила назад.

– И чего же ты ждал четыре года? – спросила я. – Что возобновится наша прежняя жизнь? Но прошлого не вернешь, слишком многое изменилось. Во-первых, я родила твоих детей. Во-вторых, ты стал мужем сестры Октавиана и породнился со своим соправителем. Ты сделал выбор.

– Я не понимаю…

– Значит, ты глуп. Однако я знаю, что ты не глуп. Ты испорчен везением: действуешь по прихоти, словно безответственный царек мелкого племени, попадаешь в неприятности, но тебя всегда что-то выручает. Ты затеял бунт в Риме, но Цезарь вовремя вернулся и спас ситуацию. Ты позволил Фульвии начать ради тебя губительную войну, но она вовремя умерла, и ты был избавлен от возмездия. Ты позволил Октавиану перехватить у тебя успех – и кто выручит тебя на сей раз?

– Какое отношение это имеет к нам?

Он колебался между растерянностью и раздражением.

– Вот какое. Мы можем снова жить вместе, – когда я это сказала, Антоний просветлел лицом, – на следующих условиях. Ты женишься на мне. Публично. Разведешься с Октавией. Ты признаешь наших детей. И в качестве свадебного дара отдашь мне – Египту! – некоторые территории.

– И что это за территории, скажи на милость?

Его голос звучал холодно.

– Наши древние владения: Финикию, Иудею, части Сирии. И Кипр, которым завладели убийцы и который так и не был мне возвращен, хотя ты обещал.

Я ожидала, что он рассмеется и скажет «нет». Однако Антоний поразмыслил и сказал:

– Иудею я отдать не могу. Ирод мой друг, причем он стал моим другом давно, раньше тебя. Он ценный и преданный союзник, и я не хочу превратить его во врага.

– Предпочтешь иметь врагом меня?

– Ты никогда не станешь моим врагом.

– Клянусь, если ты не отдашь мне эти земли, я буду твоим противником. А тебе следует понимать, сколько хлопот доставит недружественный Египет, если ты попытаешься развязать войну на Востоке…

Антоний прервал мои излияния смехом.

– Это тебе следует понимать: появись у меня такое желание, я прихлопну тебя как муху, – заявил он, скрестив руки на груди. – Стоит мне подать знак, и ты лишишься трона, а на следующий день Египет станет римской провинцией. В моем распоряжении двадцать четыре легиона – а сколько у тебя?

– Достаточно, чтобы задержать твое наступление в Парфию. И внушительный флот. Двести кораблей, – сердито буркнула я, понимая, что он прав.

– Двести кораблей – сила немалая, – признал Антоний. – Да только на суше от них толку никакого, и я не собираюсь переправлять войска морским путем. Они уже здесь, у твоего порога. Могут войти без стука.

– Тебе это встанет дорого.

– Да, согласен, но разве захват легендарных сокровищниц Египта не возместит любые расходы? Это очень выгодное предприятие, – так сказал бы любой стратег.

– Попытай счастья и увидишь, что все сложнее, чем ты думаешь. Твоя парфянская кампания отложится еще на год, если не больше.

Он рассмеялся:

– Я восхищаюсь твоей смелостью! Ты не сдаешься, даже когда зажата в угол. Продолжай в том же духе. Я говорил все это с одной целью – показать, что если я что-то отдаю, то не под нажимом, а по доброй воле.

Такой неожиданный поворот захватил меня врасплох.

– Да, – продолжил Антоний, – дело в том, что я предвидел твои требования. Я подумал и принял их прежде, чем ты высказалась. Я докажу это.

Он направился в угол комнаты к крепкому ларцу, обитому железом. Отомкнул замок, извлек изнутри шкатулку поменьше, изящно отделанную слоновой костью, и вручил ее мне:

– Открой.

Я подняла крышку, и внутри вспыхнуло золото. Там находилось тончайшей работы ожерелье из золотых листочков в виде лозы, усыпанной изумрудными цветами. Под стать ожерелью была и диадема – одно из самых изысканных произведений ювелирного искусства, какие мне когда-либо доводилось видеть. Должно быть, сокровища стоили годовой дани богатого города.

– Прекрасная работа.

Я достала ожерелье; оно было тяжелым, но края листочков так отполированы, что не цеплялись ни за шелк, ни за кожу.

– Но какое отношение оно имеет к…

– Я приготовил его как свадебный подарок.

– Ожерелье еще ничего не доказывает.

– Само по себе – нет. Но в комплекте к нему прилагается вот что.

Он извлек еще одну шкатулочку, гораздо меньше, и тоже вручил ее мне.

В ней лежало золотое кольцо с печаткой и изображением его предка Геракла. Очень маленькое кольцо.

– Я спросил сделать его по твоему пальцу. Как обручальное кольцо.

Действительно, то был не обычный перстень, а новое сияющее кольцо, слишком маленькое для мужчины.

– Видишь, ты испортила мой сюрприз, – полушутя сказал он.

– Ты точно решил на мне жениться?

– Да. А почему тебе это кажется невероятным?

– Потому что ты отказался от меня, будучи свободным. А теперь, когда ты женат…

– Ах вот оно что. Может быть, как раз это и подвигло меня к такому решению!

Он смеялся.

– Не шути!

Его улыбка растаяла.

– Какие тут шутки, я говорю серьезно. Богам ведомо, что решение далось мне нелегко, но я принял его еще до того, как приехал сюда. Теперь дело за твоим согласием.

Надо же, все-таки не я удивила его, а он меня. Я такого не ожидала.

– Да. Я согласна.

Антоний взял ожерелье и застегнул его на моей шее:

– Тогда надень его.

Прохладный металл лег на мою кожу как воротник. Он наклонился и поцеловал мою шею как раз над ожерельем, а потом взял меня за руку и стал надевать на мой палец кольцо.

– Нет, – сказала я. – Пока не надо. Это дурная примета. Не раньше, чем…

Он обнял меня, пробежался руками вверх и вниз по моей спине. У меня перехватило дыхание, я вздрогнула, но потом положила руки ему на грудь и с усилием отодвинулась от него.

– Нет, – сказала я. – Близости между нами не будет, пока мы не поженимся.

Это заявление стоило мне огромного напряжения воли, но я справилась, отстранилась на безопасное расстояние и перевела дух. Сердце билось так сильно, что ожерелье едва не подскакивало.

Он глянул на меня так, будто я сошла с ума. Все-таки его избаловали. Никто никогда с ним так не говорил, но сегодня он услышит правду.

– Тогда пусть это случится поскорее, – пробормотал Антоний.

– Как только ты сможешь устроить свадьбу, – сказала я. – А до церемонии ты должен подготовить указы о передаче мне земель, о которых мы говорили. И объявить о разводе с Октавией.

– Нет, – заартачился он. – Я не могу предъявить ей требование о разводе, пока она носит моего ребенка. Это непорядочно. И оскорбительно.

Ох уж этот Антоний с его вечным добросердечием и благородством! Но в данном случае он был прав. К чему бессмысленная жестокость?

– Хорошо, – согласилась я. – Но сразу после родов ты должен развестись.

– А какую брачную церемонию ты предпочтешь?

– Только не римскую, – ответила я.

По римскому обряду он женился уже неоднократно, и ни один из браков не удался. К тому же в Риме наш союз не считается законным.

– Тут неподалеку есть святилище Аполлона – говорят, очень древнее. Можем отправиться туда. Ты ведь любишь древности.

– Нет, только не Аполлон! Как мог ты забыть? Аполлон – покровитель Октавиана!

– Ах да. А как насчет…

– Я знаю. Храм Исиды. Он наверняка здесь есть. Нам это подойдет, поскольку Исида – моя богиня, а твой бог – Дионис. Мы совершим там подношения, принесем обеты перед жрецом, а потом устроим торжество во дворце. Пригласим всех твоих римских командиров. Всех!

Я хотела, чтобы были сотни свидетелей.

– Конечно, – заявил Антоний, воздев руки. – Похоже, ты еще не поняла. Я хочу, чтобы нашу свадьбу видел весь мир. Направляясь сюда, я отряхнул пыль Рима со своих сапог. Я оставил прошлое позади и не постыжусь предстать рядом с тобой перед всем светом.

Я поняла, что этот удивительный человек говорил искренне. Он снова поступал по-своему, не думая о последствиях. Но на сей раз это меня устраивало.

– Да, – кивнула я. Слова его ласкали мне душу, пусть же теперь подкрепит их делом. – Давай проведем церемонию завтра. А сейчас я покину тебя. Времени осталось немного, а нам нужно подготовиться.

Антоний и глазом не моргнул.

– Вот увидишь, все будет подготовлено в лучшем виде.

Вернувшись к себе, я некоторое время блуждала по комнатам в новом для меня дворце, как привидение, ибо пребывала в полном ошеломлении. Все мои «требования» были сто раз отрепетированы, но я не ожидала, что их примут так скоро. Завтра! Завтра я выйду замуж за человека, которого не видела четыре года! Это безумие в духе Диониса. Чтобы в такое поверить, нужно напиться до потери рассудка!

Ирас удивилась моему раннему возвращению, а когда увидела ожерелье, глаза ее расширились.

– Нравится? – спросила я, слегка коснувшись ожерелья рукой. Я чувствовала себя опьяненной; слишком мало происходящее походило на реальность. – Это свадебный подарок. Представь себе, я выхожу замуж. Завтра.

Она только охнула, не в силах найти нужные слова.

– Вам с Хармионой придется постараться, чтобы я выглядела достойной такого события. Надеюсь, церемониальный наряд, что я привезла с собой, подойдет.

Особый наряд был заказан мною специально перед этой поездкой, но даже про себя я не решалась называть его свадебным платьем.

– Достань его и проветри. А заодно позови Хармиону.

Ирас побежала исполнять приказание. Я мечтательно оглядела комнату.

Я выйду замуж – официально, публично. Всего через несколько часов.

– Госпожа, что я слышу? – вскричала, вбегая, Хармиона. – Ты выходишь замуж?

– Да. Завтра.

Мне не было нужды уточнять за кого.

– А что, разве не пора? – рассмеялась я. – В конце концов, нашим детям три года!

– Но…

– Хармиона, Ирас, ваша задача в том, чтобы завтра я была красивой! Ничего больше.

– Это мы можем, – отозвалась Хармиона. – Но я должна спросить… нет, ты должна спросить себя и ответить до завтра… Я знаю, что ты хочешь выйти замуж за Антония. Но хочешь ли ты заодно обручиться с Римом? И не уступишь ли при этом Риму Египет?

– Это уместный вопрос, – сказала я. – Я не только иду навстречу своему желанию, но и надеюсь сохранить Египет.

Проходили часы, а я лежала в темноте, в чужом городе, под чужим небом. Все было не так, как я себе представляла. Мною овладело чувство нереальности происходящего. Ну что ж, завтрашний день расставит все по местам.

Вопрос Хармионы… как ответить на него? В силу моего положения я не могла считать себя обычной невестой. Правда, я знала, что выхожу замуж за человека, а не за Рим. Он, как и Цезарь, был необычным сыном Рима: он понимал, что в мире есть и другие народы, и намеревался сосуществовать с ними – или, по крайней мере, не отказывать им в достоинстве и свободе под сенью римского орла.

Свадебную церемонию назначили на вторую половину дня.

Воду для моей ванны доставили в бочках из знаменитых источников Антиохии, и я решила не добавлять туда масла или благовония, ибо Александр, отведавший этих вод по пути в Египет, сказал, что они похожи на материнское молоко. Ну а что можно добавить к молоку? Хармиона и Ирас тщательно вымыли мое тело, потом волосы, расчесали их, высушили перед жаровней и расчесали снова – так, что они заблестели. Не забыли отрезать ножницами локон, который перед церемонией предстояло поднести Исиде.

Мое платье в греческом стиле из бледно-голубого шелка висело на ветерке перед открытым окном, рядом с ним – вуаль из той же ткани. Перед свершением обряда я, по греческому обычаю, скрою под ней лицо.

Служанки занялись моими руками: втирали в них миндальное масло, полировали ногти молотым жемчугом.