Текст книги "Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса"

34

Через две недели мне предстояло отправиться в поездку по графствам Англии. А когда я вернусь, меня будет ждать Анна. За время моего отсутствия она освоится при дворе. В предвкушении скорой встречи каждый день моего путешествия (обычно так радующего меня) казался лишь очередным шагом на пути к заветной цели, к осуществлению моего желания…

Но, вернувшись и нанеся традиционный визит Екатерине, я был разочарован, не обнаружив среди ее фрейлин Анны.

– Я назначил в вашу свиту новую фрейлину, – сказал я, когда мы наконец остались наедине, – госпожу Анну Болейн.

Королева резко обернулась и взглянула на меня.

– Да. Вместо ее родственницы…

– Она совершенно не похожа на свою сестру, – поспешно сообщил я.

Пожалуй, слишком поспешно. Екатерина, одетая во все черное, возвела глаза к небесам:

– Хвала Господу.

– Госпожа Анна скромна и целомудренна и крайне нуждается в образовании.

– Вы, видимо, хорошо знакомы с этой дамой. Неужели она станет вашей следующей любовницей?

Екатерина заплакала. Ее полное тело сотрясалось от рыданий. В ярком свете полудня было трудно скрыть расползшуюся фигуру. Мне хотелось обнять и утешить ее, но одновременно что-то убивало это желание.

– Я не собирался огорчать вас, – сказал я. – Просто поинтересовался, прибыла ли она…

– Я не допущу! – вскричала Екатерина и медленно, тяжело ступая, двинулась ко мне. – Сначала та тварь Блаунт, потом красотка Болейн… и обе в моей свите, обе щеголяли передо мной…

– Конечно нет! – Я остановил ее, повелительно выставив вперед руку и изображая полное негодование. – Жена моя, вы забываетесь! У меня нет любовниц уже три года. И я не желаю заводить новые связи… А если бы и захотел, то разве мог бы мой выбор пасть на худосочную девственницу Болейн. К тому же она совсем недавно прибыла из Франции!

Екатерина замерла.

– Должно быть, нет, – согласилась она.

«Ей присуще поистине королевское величие», – вдруг с невольным восхищением подумал я о жене.

– Госпожа Анна не способна порадовать мужское воображение, – презрительно бросил я.

Однако меня она не только радовала, но и возбуждала. Покинув покои королевы, я отправился на поиски Анны. Там и сям мне попадались стайки юных миловидных фрейлин, но ее среди них не было. Притворно улыбаясь, я проследовал к выходу, размышляя, где же она.

Казалось, Анна пряталась от меня, хотя я не знал наверняка, прибыла ли она ко двору, поскольку Екатерина хитроумно избежала ответа. Зачастив в ее покои, я ни разу не встретил там Анну. Она не появлялась и в свите королевы, когда та присутствовала на церемониях. Я был близок к отчаянию, но не смел спросить жену во второй раз.

Последующие несколько недель стали для меня настоящей пыткой. Мысли об Анне настолько завладели мной, что я с трудом заставлял себя заниматься неотложными государственными делами. Так было и в тот день, когда я принимал торговцев шерстью из Кале.

Мне совершенно не хотелось выслушивать их жалобы. Возможно, в силу личных неурядиц я вообще вел себя крайне недружелюбно. Тогда я мечтал об одном: получить разрешение духовника и на время уйти от мира. Меня не волновало, что придется расстаться с богатыми нарядами и покоями. Полное одиночество и возможность отвечать только перед Богом представлялись мне благом более ценным, чем все дворцы, убранства и королевские почести, вместе взятые.

Но никто не мог дать мне передышку. Я оставался королем. А посему должен быть в распоряжении моих подданных. Простолюдин мог принять схиму, но я – никогда.

Впрочем, редкого отшельника мучили такие страсти. Я безумно вожделел Анну. И сгорал от желания изменить все – и себя самого, и всю свою жизнь.

Купцы прибыли на аудиенцию в приемный зал. Они трещали как заведенные о нормах торговли шерстью, денежном обмене и ужасно утомили меня. От их трескотни у меня начала раскалываться голова, и я, извинившись, попросил разрешения ненадолго удалиться в кабинет.

Отдыхая там, я услышал голоса, доносящиеся из-за двери. К залу примыкала общая галерея, и я разрешил пропустить туда слуг, сопровождавших торговцев.

– Нет, но его величество должен защищать наши интересы в Кале, – раздался чей-то высокий ворчливый голос.

– Король ничего не смылит ни в торговых, ни в денежных вопросах, – возразил другой собеседник; он казался более дружелюбным и явно более сведущим. – О таких делах заботится кардинал. Может, наше положение следовало бы обсудить как раз с ним?

– Святые отцы не правят государством, – саркастически пробасил третий участник разговора, – хотя Уолси иного мнения. Жизнь частенько принимает неожиданный оборот, и, по-моему, такой казус вскоре произойдет с великим кардиналом.

– Да его ничем не удивишь! – вскинулся второй собеседник.

– Да, кардинал умен, – признал бас, – однако одной смекалки мало… Разве не правда? То ли дело проницательность. То бишь дар предвидения, умение предсказывать будущие события. Уолси прискорбно недостает дальновидности. Он отлично знает, что будет завтра, однако не способен заглянуть дальше.

Должен признаться, что к этому моменту я уже ловил каждое слово. Разговор шел интересный. Поскольку пятнадцать с лишним лет никто не смел говорить королю Англии правду в лицо, ему пришлось унизиться до того, чтобы подслушивать.

– Пока он вполне благополучен.

– Пока да, – подхватил басок. – Но я предсказываю, что его золотые деньки продлятся недолго.

– Почему же… – начал второй собеседник.

– Вы ни черта не понимаете! – перебил его ворчун. – Торчите там в своем Кале! Вы небось впервые оказались при дворе?

– Ну да, – признал басок.

– Так что же вы повидали в жизни, кроме вонючей шерсти да случайного приезда короля! Тут люди совсем иного пошиба. Они по-другому себя ведут, и мысли у них другие…

– Какие люди, Роб? – вмешался басок.

– Придворные, вот дурак!

– Сам ты дурак. Они такие же, как мы с тобой… – Он немного помолчал. – Да и король тоже. Конечно, посмотришь на него и скажешь: вот Аполлон, сошедший на землю, а уж богат, не нам чета… И все-таки он всего лишь человек. И гораздо больше нашего его терзают всякие заботы. Более того, просыпаясь по нужде, он тоже лезет под кровать за ночным горшком.

Троица дружно рассмеялась.

Неужели они представили себе эту картину?! Очень неприятно. Я подошел ближе, чтобы лучше слышать.

– Нам всем приходится пользоваться горшками, – согласился ворчун. – Они не нужны только мертвецам. Но что с того?

– Ничего особенного. Ты прав, Николас. – (Итак, первого собеседника звали Николасом.) – Несомненно, и Господу нашему приходилось облегчаться, пока жил среди нас на грешной земле. Но сие ничуть не испортило Его миссию.

Да, басовитый шутник явно за словом в карман не полезет. Кто же он, интересно? Я решил познакомиться с ним. Говорить так о нашем Спасителе!.. Однако ничто человеческое Ему было не чуждо, разве не об этом проповедовали церковные соборы? А значит, Он должен иметь…

Я резко отбросил пришедшую в голову мысль. Пора возвращаться в приемный зал.

Посланцы прекратили шуметь и молчаливо ждали моего возвращения.

Я опустился в роскошное кресло и кивнул, разрешая им продолжить. И они сразу затараторили так, словно за время моего отсутствия придумали множество новых вопросов.

– Ваше величество, весы, применяемые в Кале… – начал один торговец.

– Полагаю, надо заменить старые методы взвешивания овчины на более совершенные, дабы точнее определить объем чистой шерсти, – встрял другой.

– А кто же изобрел их? – спросил я. – Французы?

Один из мужчин шагнул вперед, явно собираясь принести извинения.

– Да, – смущенно сказал он. – Им удалось придумать отличный способ взвешивания шерсти…

Повсюду французы! Когда же я освобожусь от них?

– Я благосклонно отношусь ко всему, что может принести Англии наибольшие доходы, – заметил я. – А посему предоставляю вам, господа, право самим решить, что будет для нас более выгодным.

Они представили несколько других петиций, и я уделил им должное внимание. Потом, к счастью, аудиенция завершилась. Купцы поспешили к выходу на галерею, чтобы впустить слуг, ибо эти важные особы никогда сами не таскали свои гроссбухи и плащи. В зал хлынула толпа людей.

Кто же из них тот басовитый насмешник? Как мне узнать его в этой толчее? Осторожный парень – ни разу не произнес имени своего хозяина! Определенно, он нравился мне все больше.

Торговцы озабоченно собирали свои товары и раздавали указания слугам. Я начал прохаживаться среди них. Внезапные паузы в разговорах и почтительные поклоны сводили на нет мои поиски. Как только я приближался к человеку, он оборачивался, улыбался и замирал, как испуганный кролик. Вот проклятье! Разве не естественно, что королям порой хочется узнать настроение своих подданных?

Мне так и не удалось услышать ничьих голосов, поскольку все умолкали при моем приближении. Но когда вся компания двинулась к выходу (предстояла очередная аудиенция), у самых дверей моего уха коснулась одна фраза – и тембр показался знакомым. Я подошел к торговцу с помощником, которые уже накинули плащи и складывали свертки.

– Прошу прощения, – сказал я.

Оба они, вздрогнув, уставились на меня. Я обратился к низкорослому парню:

– Не вы ли прогуливались недавно по галерее?

– Было дело, – без колебаний пробасил он.

– И вы обсуждали там с приятелями нашего кардинала… И упомянули о том, что даже король пользуется ночным горшком.

Слуга нахмурился, но явно не желал отступать или увиливать.

– Ну я, – заявил он, смело взглянув мне в лицо.

– Не думайте, что я вас подслушивал, – высокомерно добавил я. – Просто ваши голоса звучали излишне громко…

С чего я вздумал оправдываться перед этим простолюдином?

– Мое внимание привлек ваш голос, – помедлив, сказал я. – И понравились ваши весьма разумные речи. К тому же вы обладаете своеобразным юмором. Мне нужен шут. И я приглашаю вас остаться при дворе в этой должности.

Он сохранял невозмутимость.

– Милорд, я не обучен шутовскому ремеслу. Вряд ли уши придворных вытерпят мои прибаутки.

– Ничуть. Непристойности им нравятся куда больше проницательных замечаний. А при дворе хватит места для всех. Мне нужен откровенный бесхитростный собеседник…

– Скабрезности вылетают из моего рта значительно легче, чем высокоумные суждения, – с усмешкой ответил он.

– Значит, вы согласны? – спросил я. – Мне очень не хватает такого шутника, как вы.

– Из-за того, что королева Екатерина стала чересчур набожной?

Он был прав, однако недопустимо дерзок.

– Придержите ваш язычок! – услышал я собственный голос.

– Что проку в шуте, которому приходится держать язык на замке?

Все это время его хозяин недоверчиво следил за нами.

– С глазу на глаз вы сможете говорить все, что захотите, – признал я. – Но не на людях. Мы оговорим запретные темы.

Уилл:

Вот так я и попал на службу к королю Генриху. Чистая случайность играет порой величайшую роль в жизни. Уверяю вас, я и вообразить не мог, что сам король услышит мои слова! Мы всего-навсего болтали с приятелями – довольно бестолковыми! – в ожидании наших хозяев, и что я там натрепал, толком не вспомню.

Но знакомство с королем я не забуду, покуда жив! Он выглядел удрученным, расстроенным и совсем не походил на юношу, которого я видел много лет тому назад на пути в Дувр, и на богоподобного красавца, явившегося народу в Кале. Теперь он стал зрелым человеком, обремененным многими делами и заботами. Что побудило меня поступить к нему на службу? В то время я сам не понимал этого. Рядиться в шутовской костюм и развлекать тупоголовых придворных мне вовсе не хотелось. Но король мне нравился. И он нуждался во мне. (Разве не лестная для тщеславия мысль?)

Он не позволил мне вернуться в Кале с хозяином, настояв, чтобы тот прислал с оказией все мои вещи. По правде говоря, нажил-то я не много. И вот в одно мгновение простой ученик купца оказался в числе королевских приближенных.

Я быстро сообразил, что при дворе человек лишается свободы. Двор подобен компостной куче – разлагающаяся человеческая масса бродит и булькает, и в пестроте этого распада много комического.

А на вершине восседает сам король, пытающийся приглядывать за бурлящим варевом. Поэтому своим «домочадцам», дабы те неизменно были у него под рукой, он раздает должности в правительстве. Меня поразил цепкий ум Гарри и почти сверхъестественная память на мелочи. Он не забывал обо мне, даже погружаясь в пучину государственных дел или развлекаясь в толпе своих лизоблюдов.

Генрих VIII:

Уилл так и не научился практичной придворной учтивости и именно благодаря этому стал моим шутом. Как показали дальнейшие события, он «не пришелся ко двору» и наоборот. Однако для меня его остроумие и наблюдательность были бесценными. Я любил беседовать с ним наедине.

35

По поводу какого-то праздника – уже не помню, какого именно, – Уолси готовил прием для сотни с лишним гостей. Он тайком представил мне на утверждение их список. Я добавил в него несколько фамилий, включив госпожу Анну, и вернул ему бумагу лично в руки, поскольку королю не полагалось знать об этом.

Будет ли она там? Отправит ли ей Уолси приглашение? И если да, то примет ли она его? Я все-таки выяснил, что госпожа Болейн прибыла ко двору. А вдруг она откажется из-за усталости… или просто не уразумев, зачем кардинал пригласил ее. Ведь она не скрывала своей неприязни к увеселениям, которые он устраивал. Боже мой! Есть ли на земле место, где я мог бы увидеться с ней, не прибегая к чужой помощи?

Этикет требовал, чтобы король являлся на такие балы инкогнито, в маскарадном костюме, и я решил нарядиться французским пастухом. Но как пойдешь без свиты? И я взял с собой пятерых придворных, компания которых была мне приятна, – славного Брэндона, моего кузена Куртене, Уильяма Комптона, Эдварда Невилла и Томаса, отца Анны.

Октябрь подходил к концу, но денек выдался погожий и теплый. Удовольствие сулила и вечерняя прогулка вверх по Темзе. Вскоре на небо выкатился округлый лунный диск и залил сиянием речную гладь. Мне с моими спутниками предстояло добраться до Йорк-плейс и там дождаться нужного момента, дабы украсить праздник своим появлением.

Весла с плеском погружались в волны, и этот звук вселял в меня надежду. Вода всегда успокаивала меня. Анна будет там; я знал, что будет. Дай-то боже, чтобы она приехала!

Кардинальский дворец располагался почти в центре Лондона, и мы быстро добрались до пристани. Теперь, когда Хэмптон-корт формально принадлежал мне, Уолси с неохотой приглашал меня туда, хотя сам продолжал частенько бывать там.

Причал украсили гирляндами из осенних цветов, а в аллее установили ряды светильников. Все окружающие пребывали в игривом настроении. Мои спутники вели себя развязно, возбужденно толкались и похлопывали друг друга по плечам, словно намеренно привлекая к нам внимание. Я резко осадил их, и они, угомонившись, последовали за мной в глубину сада.

Возле дворца мы остановились. Благодаря зажженным в залах факелам и свечам окна Хэмптон-корта ярко желтели во тьме. Я показал на них моей свите, и в этот миг свист и грохот заглушили наши голоса, а затем раздалось несколько громких всплесков. Запоздалый пушечный салют.

– Нас приветствуют, – сказал я. – Как любезно, учитывая, что мы играем роли чужеземцев.

Я окинул взглядом лица моих спутников. Сумрак, озаряемый лишь луной да льющимся из дворцовых окон светом, скрадывал их черты.

– Надеюсь, вы все говорите по-французски?

Они кивнули, не слишком дружно.

– Вот и славно, ведь нам придется изображать заблудившихся французских пастухов. Вперед, друзья.

Я провел их к массивной двери и постучал. Нам тут же открыли. Привратник вытаращил глаза, притворно изумляясь при виде наших нарядов.

– Где ваш господин? – требовательно спросил я на утонченном французском.

Чей-то голос быстренько перевел слуге мой вопрос. Он поклонился и жестом пригласил нас следовать за ним.

Дворец освещался ярче, чем казалось снаружи. Перед нами простирались длинные столы, накрытые для пиршества. В огромном камине потрескивали дрова, и зал гудел от голосов, однако при нашем появлении они постепенно затихли.

Подскочивший к нам распорядитель поинтересовался причиной нашего прихода. Играя свою роль, я ответил по-французски. Тогда он недоуменно развел руками и повернулся к своему господину. Уолси сидел под балдахином в роскошной красной мантии. Завидев нас, он поднялся с массивного резного кресла и вразвалочку двинулся вперед. Атласные одежды скрывали его походку – казалось, он тихо плывет к нам.

– Чужеземцы?! – воскликнул он. – Как вы попали сюда?

Я ответил по-французски, на что он огорченно всплеснул руками, словно признаваясь в плохом знании сего языка.

– Заблудившиеся французы! Пастухи! – многозначительно объявил он гостям. – Мы враждуем с их королем, но должны оказать им гостеприимство.

И кардинал радушно усадил нас за один из длинных столов.

Задолго до его любезного приглашения я успел мельком оглядеть собравшихся. Здесь ли Анна? Мне не удалось отыскать ее.

В Хэмптон-корте я отведал разных деликатесов, и эту трапезу впоследствии описывали как «великолепную и блестящую». Таковой она, очевидно, и была, учитывая сверкание серебра и золота и изобилие отменных блюд. Но я ничего вокруг не замечал, поскольку мне не терпелось выяснить, присутствует ли среди гостей одна особа. Что мне в изысканных яствах или драгоценных приборах и кубках? За пятнадцать лет я успел привыкнуть к ним!

Пиршество подошло к концу, начались увеселения. Нам показали костюмированные пантомимы, а затем всем желающим предложили сразиться в шаффлборд[63]63
  Шаффлборд – азартная игра: монеты или металлические диски щелчком (или с помощью палки) передвигают по разделенному на девять клеток игровому полю, которое изначально рисовали на полу или корабельной палубе.


[Закрыть] и нодди[64]64
  Нодди – старинная карточная игра.


[Закрыть]. Нам волей-неволей пришлось обойти все столы, играя с гостями за счет Уолси. Он расставил повсюду чаши с дукатами. И за каждым игровым столом я безуспешно искал госпожу Анну.

Наконец по распоряжению кардинала трубач подал сигнал окончания игр.

– Я готов вновь занять место в кресле под балдахином, – заявил Уолси, присобирая складки блестящей атласной мантии. – Но по моим догадкам, среди нас есть персона, имеющая больше прав на столь высокое положение. Прошу вас, господа, если вы знаете этого человека, то укажите мне его, дабы я мог воздать ему должные почести.

Что за глупые игры! Как они мне надоели. Честно говоря, я уже изнывал от скуки.

– Да, господин, – ответил записной придворный льстец Генри Куртене, – мы признаем, что к нам по пути присоединился один знатный вельможа… И если вы сумеете узнать его, то он с удовольствием откроет свое лицо и примет ваше почтительное предложение.

Пронзительные глазки Уолси быстро забегали. Он сразу исключил менее рослых «пастухов». Но помимо них остались я, Эдвард Невилл и Чарлз Брэндон. Брэндон был толще меня и шире в плечах, и Уолси тут же наверняка это отметил. А простоволосый Невилл (хотя и не снимал маску) держал свою шляпу в руке. Как раз его роскошная, поблескивающая в факельном свете рыжая шевелюра и сбила Уолси с толку.

Дородный кардинал шагнул к Невиллу.

– Кажется мне, что сия персона скрывается под маской вот этого господина в черном плаще, – сказал он, жестом предлагая Эдварду занять его место.

Тот медлил, не зная, как лучше поступить. Пришлось спасать его. Рассмеявшись, я сдернул с лица маску. Остальные последовали моему примеру.

Прелат пришел в замешательство.

– Ваше величество, – тихо произнес он, – как же я мог так обмануться!

Спустя много лет он признался, что счел это дурным знаком.

Но задним числом все можно назвать знамением. Я привел бы в пример множество случаев – и задержавшийся на пути в Англию корабль Екатерины, и явившуюся мне во сне белолицую даму… При таком подходе всю нашу жизнь надо рассматривать как плохое предзнаменование и бояться любых начинаний.

Праздник между тем шел своим чередом. Быстро поборов смущение, Уолси приосанился и дал приказ продолжать веселье.

Перед началом костюмированного бала на галерею поднялись музыканты. Наша пастушечья шестерка должна была исполнить замысловатый круговой танец с избранными дамами.

Где же госпожа Анна? Оглядывая зал, я по-прежнему не находил ее. Кардинал предусмотрительно приказал потушить изрядную часть факелов. В тусклом свете я различал лишь женские фигуры в атласных платьях и головных уборах. Дамы выстроились вдоль стен в несколько рядов, но рассмотреть хорошенько удавалось лишь тех, кто стоял впереди.

Из первого ряда мне улыбнулась госпожа Карью. Она хорошо танцевала. В конце концов, она ничем не хуже других. Я уже направился к ней с намерением пригласить на танец, когда вдруг увидел Анну. Сначала перед моим взором блеснул лишь жемчуг, сияющий над чьим-то лбом, словно небесный ореол. Потом я разглядел долгожданные черты.

Она стояла у стены, в самой тени, словно вовсе не желала танцевать. Ничто не выдавало ее присутствия, за исключением блестящих жемчужин, охватывающих ее голову.

К всеобщему и ее собственному изумлению, я решительно направился к ней. Она пристально наблюдала за моим приближением.

– Ваше величество. – Анна поклонилась.

Я предложил ей руку, и мы вместе вышли на середину танцевального круга.

Здесь было светлее, и я заметил, что удивительный венец госпожи Болейн состоял из жемчужин, нашитых на бархатную шапочку. В ответ на мой комплимент она сказала, что этот изысканный головной убор привезла из Франции, где нынче такая мода. Ее низкий голос резко отличался от манеры пищать, принятой у наших придворных дам. Наряд Анны также выделялся – платье с длинными рукавами почти полностью скрывало руки. Такой фасон она придумала сама. И мне он показался очаровательным. Теперь-то я знаю, почему ей понадобилось удлинять рукава, – чтобы скрыть колдовскую отметину! Но когда я вел ее за руку в танце, то совсем не догадывался о наличии маленького шестого пальца, так искусно она прятала его…

Танцевала Анна легко и изящно – лучше, чем любая из англичанок. Когда я похвалил ее успехи, она лишь пожала плечами и вновь отнесла это к заслугам Франции.

– Там я всему научилась. В этой стране все хорошо танцуют. Французы как раз считали, что я мало преуспела в танцевальном искусстве.

– Франция, – рассмеялся я. – Она же насквозь фальшива, там и лукавство возносят до уровня искусства. Французы потеряли душу, потому что слишком озабочены внешней оболочкой.

– Вы чересчур строги к ним, – возразила она. – По-моему, не стоит с легкостью отвергать то, что может доставить подлинное наслаждение… в том числе и способность оценить игру.

– Тактичное определение фальши и обмана.

– Как раз в этом заключается разница между англичанином и французом, – усмехнувшись, заметила она.

– Кстати, французский король весьма преуспел в притворстве, – проворчал я.

Что, интересно, думает она о Франциске?

– Точно! И он очаровательно играет!

Франциск очарователен?

– По крайней мере, ваша сестра так полагала, – осуждающе произнес я.

Анна вздрогнула и опустила глаза.

– Да, по-моему, она восхищалась им, – сказала она, помедлила и добавила: – И у нее имелся большой выбор для сравнения.

– Вероятно, как и у вас, – бросил я. – Впрочем, вам теперь придется искать сравнений на наших берегах.

Вот так я едва не выдал свои чувства. Ее присутствие, ее близость воспламенили меня. Я должен обладать ею!

– Если только… вы сами не подпали под чары Франциска…

Я должен узнать это немедленно, очень важно сразу все выяснить. Я не мог удержаться от завуалированного вопроса, неизвестность невыносима…

– Нет. Мне известно лишь то, что говорила Мария.

Мария? Она что-то рассказывала сестре? Я порадовался, что не стал больше встречаться с ней после первого года ее замужества. Разве благовоспитанная дама будет делиться интимными подробностями? Развратница, только развратница!

– Я совершенно неопытна в подобных делах, ваша милость, – скромно проронила Анна. – И нуждаюсь в наставнике.

Никаких сожалений о Перси, с которым она самовольно обручилась?! Даже в тот момент меня поразило ее непостоянство. Но я сразу отбросил нежеланную мысль. Более того, я нашел ей оправдание. «Вот, – сказал я себе, – это доказывает, что она не любила его по-настоящему».

– Я могу научить вас, – без обиняков заявил я.

– Когда? – с равной смелостью поинтересовалась она.

– Завтра. Давайте встретимся…

Ох, где же нам встретиться?

– …на музыкальной галерее Большого зала…

Когда же Екатерина отпускает ее?

– …в четыре часа пополудни.

Любимое время для любовных приключений.

Именно тогда менестрели заканчивали репетиции. Анна ловко высвободила руку и присела в реверансе.

– Благодарю вас, ваша милость, – беспечно сказала она и ушла.

Ее походка навеяла мимолетное, но неприятное воспоминание о ловко ускользающей темной змее, которую я однажды увидел под стенами элтамского сада…

Завтра может начаться новая жизнь. Завтра.

Придворные в ожидании собрались вокруг меня, на их лицах поблескивали серебряные маски. Мы продолжим бал… да, будем плясать целую ночь. Пусть Уолси прикажет принести новые факелы!

Галерея менестрелей была темной и совершенно уединенной. Сюда не проникали солнечные лучи, что падали из длинного ряда окон и освещали Большой зал, к стене которого она примыкала. Впрочем, Анне нечего было бояться яркого дневного света. Молодость делала ее безупречной.

Я пока еще не решил, чем заняться с ней. Да, несомненно, мне хотелось, чтобы она стала моей любовницей. И после страстных объятий… Как ни странно, я думал о близости больше ради Анны, чем ради себя. Я не нуждался в таком подтверждении нашей связи, поскольку ощутил духовное родство с Анной в тот самый момент, когда впервые увидел ее в Хэмптон-корте, – странное притяжение возникло мгновенно. И поэтому физическое соитие могло стать важным именно для нее. Женщины так нуждаются в определенности. Без этого она не считала бы наши отношения прочными.

Я пребывал в волнительном ожидании. Гнездышко (пустующее со времени постепенного расставания с Марией Болейн) уже привели в порядок. Я приказал вымыть, проветрить и обновить его, а также застелить кровать лучшими простынями, отделанными брюссельским кружевом. Через полчаса я приду туда с Анной… а через час мы начнем нашу совместную жизнь. Чем бы это ни обернулось, к чему бы ни привело…

Ожидание затягивалось. Под окнами Большого зала постепенно меняли очертания прямоугольники света. Солнце садилось, и они удлинились до узких полос, а потом выцвели и исчезли. Зал погрузился в туманный полумрак.

Анна не пришла. Она нарушила наш уговор.

Может, Екатерина задержала ее. Она вдруг понадобилась королеве для какой-то церемонии. Не исключено, что та прониклась к своей фрейлине симпатией и пожелала сделать своей наперсницей.

Анна настолько располагала к себе, что это казалось вполне вероятным.

Я уже собирался спуститься по узкой каменной лестнице, но тут ко мне робко приблизился паж.

– Мне велели передать послание, – с запинкой произнес он, после чего протянул письмо, поклонился и поспешно ретировался.

Я развернул листок.

«Ваша милость, – гласило оно. – У меня не хватило смелости прийти на нашу встречу. Я опасаюсь за свое целомудрие. Нэн де Болейн».

Она бережет целомудрие? Боится? Да она меня дразнит! Она же призналась, что могла бы предаться разврату с художниками в их каморках! А короля она остерегается! Бред! Она готова отдаться любому пачкуну, но только не Генриху!

Согласившись прийти сюда в условленное время, она заставила меня ждать! И вместо того чтобы явиться, прислала пажа! Словно сочла ниже своего достоинства произносить вслух столь неприятные вещи. Видно, я сам был ей неприятен. Я, король!

Через две недели я избавился от Анны. Она уехала обратно в Хевер. Мне не составило труда удалить ее от двора: всего-то написать распоряжение, поставить свою подпись, присыпать песком и запечатать. По велению монарха подданные отправляются туда, куда он сочтет нужным, и выполняют любые его поручения. Но, видит Бог, я не имел власти над женой, дочерью и воображаемой любовницей. О женщины! Они правят нами весьма искусно, почти незаметно и чрезвычайно ловко.