Текст книги "Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса"

36

Поначалу, когда осень перешла в зиму, я скучал без Анны. Меня тянуло к ней по-прежнему и даже еще сильнее. Однако причины я не понимал…

Но так не должно быть. Отчего возникла эта привязанность, если чувство мое осталось безответным? Ради чего тратить столько сил? В конце концов, я связан узами брака, у меня есть жена Екатерина…

Потом навалилось множество дел, в первую очередь я хотел найти выгодную партию для принцессы Марии. Для заключения успешной сделки брака надо было проявить политическую дальновидность.

О господи, я становлюсь похожим на отца!

В начале 1527 года многообещающим представлялся брак Марии с французским принцем. Безусловно, сами мы не могли предложить союз императору; он стал слишком силен после сокрушительной победы над Франциском. Как раз сейчас его распоясавшиеся солдаты хозяйничали в Риме – осадили папский замок, грабили город. Дай волю триумфатору, он стал бы новоявленным Юлием Цезарем.

Правда, Цезарь уже принадлежал далекой истории. (Но истории захватнической… Когда-то римлянам удалось завоевать Англию – и одного раза было предостаточно.)

Для переговоров о браке в Лондон прибыл Габриель де Граммон, епископ Тарба. Мы с Уолси встретились с ним у фонтана во внутреннем дворе Хэмптон-корта. Низкое весеннее солнце грело слабо, и хорошо еще, что высокие стены защищали нас от всесильного ветра. Я отметил, что вокруг уже зеленела трава.

Высокопарный епископ напоминал отвратительную жабу. Он начал с того, что огласил длинный список условий и предложений, и в заключение заявил:

– Мы нуждаемся в подтверждении правомерности претензий принцессы Марии как вашей законной наследницы.

– Я прошу вас пояснить ваши сомнения, – откашлявшись, произнес Уолси.

Глянув на меня, он скривился так, словно хотел сказать: «Ох уж мне эти законники».

– Суть их в следующем. – Жаба поднялась в полный рост и выпятила грудь. – Папа Юлий Второй выдал разрешение на брак принца Генриха с вдовой его брата, принцессой Екатериной, ранее обвенчавшейся с принцем Артуром. Тем самым мы имеем случай женитьбы на вдове брата… что непосредственно запрещено Священным Писанием! Книга Левит, восемнадцатая глава, шестнадцатый стих: «Наготы жены брата твоего не открывай, это нагота брата твоего». И далее, в главе двадцатой, в стихе двадцать первом: «Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они».

Он шумно вздохнул, приоткрыв толстые губы, и продолжил:

– Вопрос в том, имел ли вышеупомянутый папа право давать диспенсацию! За всю историю церкви такое разрешение было даровано единственный раз. И оно вызывает сомнения. Является ли принцесса Мария законнорожденной? Или брак ее родителей – честных и набожных – вовсе не является таковым? Мой господин желал бы уточнить данный вопрос, прежде чем объединиться с вашим родом.

Разрешение… Да, давным-давно предлогом для отказа от помолвки, который меня вынудили подписать, послужил как раз библейский запрет. Но я уже забыл, какие приводились доводы.

– Был всего один подобный случай? – удивился я.

Мне всегда казалось, что наш брак необычен.

– Один-единственный, – просипела жаба.

– Но папа же выдал соответствующее разрешение, – вкрадчиво произнес Уолси. – И следовательно, этот вопрос исчерпан.

– Нет! Существуют известные обстоятельства, библейские заветы, коими нельзя пренебрегать… – упорствовал де Граммон.

– Ах, но ведь сказал Христос Петру: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе»[65]65
  Мф. 18: 18.


[Закрыть]. Спаситель наделил апостола Петра – первого папу – всей полнотой власти! А Ветхий Завет не связан с христианством.

– Вы заблуждаетесь! Напротив…

Кардинал и епископ прочно сцепились теологическими рогами. Мне нравилось слушать их дискуссию. Нравилось, да… но черная рука уже схватила меня за горло, а в голове назойливо крутились библейские слова: «Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они». И спор святых отцов перестал занимать меня. Внезапно я понял, что именно все эти годы говорил мне Всевышний.

Я пожалел, что не прочел вовремя письмена Господнего послания, не удосужился изучить третью книгу Моисея, Книгу Левит…

Мне стало дурно. Нас овевал свежий весенний ветер, но я начал задыхаться и, резко встав, отступил от стола. Тучные прелаты встревоженно воззрились на меня.

– Продолжайте, продолжайте, – пробормотал я. – Заканчивайте дискуссию. Мне необходимо побыть одному и немного прийти в себя.

Я решительно направился к реке, запретив им тащиться за мной.

– Ваше величество, – окликнул меня Уолси, – здесь заложены новые сады. Общей площадью две тысячи акров. Возможно, вам захочется взглянуть на труды садоводов?

– Нет-нет, – отмахнулся я.

Поглощенный духовными размышлениями, я не мог уделить внимание столь земной заботе, как планировка сада.

«Мы венчались с Екатериной… Наш брак – кровосмесительная мерзость в глазах Господа. Именно поэтому наши дети гибли один за другим. Восемь детей… а выжила лишь одна слабая девочка!»

Я перешел через мост и зашагал по тропе вдоль берега.

«Жизнь во грехе… гнусном перед Богом…»

Потеряв счет времени, я бродил, одолеваемый мрачными мыслями, и опомнился только в прибрежной деревне Санбери. Как я попал сюда? Домики дремали в лучах послеполуденного солнца, и селяне, должно быть, были уверены, что им нечего бояться, ибо они находятся под защитой короля… Короля, жившего во грехе, смертном грехе, и вынужденного нести за оный суровое наказание.

Я повернул назад. По крайней мере, теперь я узнал, в чем моя беда. Можно покаяться и все исправить.

Но лишь на обратном пути, чувствуя, как закатное солнце греет мне спину, я до конца разобрался во всех сложностях своего положения.

Мой союз с Екатериной, по сути, не был законным. Нас никогда не связывали священные обеты. Я не мог жениться на ней; такой брак запрещен Богом.

Следовательно, я оставался холостяком.

Мы проводили благочестивого епископа Тарба во Францию, настоятельно советуя ему обсудить поднятые вопросы с тамошними теологами. Искренность моя была притворной. Я уже не тот Генрих, погрязший в простодушном невежестве, каким был до встречи с похожим на жабу де Граммоном. Охваченный страшным волнением, я не мог, однако, поделиться своими тревогами ни с кем, даже с Уолси. И уж тем паче с Екатериной! Я должен избегать не только разговоров с ней, но и супружеского ложа. Нельзя продолжать нарушать божественные заповеди.

И тогда меня начали мучить воспоминания об Анне. Я страстно хотел увидеться с ней, овладеть ею, завоевать ее. Ведь у меня нет жены, я холостяк. Теперь мне все представлялось в другом свете, и я вновь почувствовал себя юношей.

Но это одержимость! Безумие! Как прекратить эту пытку, что терзала мою душу и сердце?

Уилл:

Генрих действительно вел себя как сумасшедший. Бурная радость то и дело сменялась вялой рассеянностью. Много времени он тратил на составление списков цитат и консультации с теологами. Он напускал на себя умный вид, а порой сотрясал воздух победными кличами. Король не слушал моих шуточек, но любил бывать со мной. И упорно прятался от Екатерины.

Обычно он сжигал свои записи, но как-то раз проявил небрежность, забыв листок на письменном столе.

И тогда я все понял: он страдал любовным недугом, который заставляет нормальных людей выглядеть нелепо, а королей походить на идиотов. Но время обычно излечивает такую болезнь.

Генрих VIII:

Да, я желал встретиться с ней. Анна должна быть моей! Она завладела всем моим существом. Ее колдовские чары действовали сильнее имевшихся у меня противоядий.

Мне захотелось объясниться ей в письме. Однажды бессонной ночью я почти до рассвета сочинял это послание. После пробуждения я переписал его начисто, но остался недоволен: оно не передавало моих истинных чувств. (Странно, как изменяются облеченные в слова мысли!) Мне пришлось начать все заново. Но какой стиль лучше выбрать, чтобы потрясти ее, какие найти слова? Замешательство делало мои усилия бесплодными.

Обычно я очень серьезно отношусь к своим письмам, подолгу обдумываю их, потом записываю, исправляю, уничтожаю неудовлетворительные результаты. Но однажды я вернулся в свой кабинет после поздней трапезы, где выпил слишком много вина и слегка опьянел. Сразу усевшись за письменный стол, я бездумно написал следующее:

Моя госпожа и повелительница моего сердца!

Я принадлежу Вам душой и телом. Поверьте, боль разлуки для меня достигла невыносимой остроты, и, будучи неуверенным в удаче, не зная, найдется ли в Вашем сердце место для искренней ко мне привязанности, я удерживаюсь пока от обращения к Вам как к моей возлюбленной.

Но если Вам будет угодно взять на себя обязанности королевской фаворитки и отдаться мне душой и телом, дозволив (если Ваша суровость смилостивится над моими страданиями) остаться Вашим преданным слугой, то я обещаю, что не только по праву назову, но и сделаю Вас моей единственной возлюбленной, отбросив все прочие сердечные привязанности, и буду с рыцарской преданностью служить Вам одной.

Если Вы не соизволите ответить письменно, то известите меня иным образом о том, где мы могли бы увидеться и побеседовать, ибо я всем сердцем жду нашей встречи. На этом заканчиваю сие послание, не смея более утомлять Вас.

Написано рукой того, кто охотно стал бы Вашим.

К. Г.

Искренне описав свои чувства, я испытал огромное облегчение, покончив с былыми терзаниями и изощренными недомолвками. С удивительной порывистостью, даже не перечитав, я запечатал письмо, вызвал сонного курьера и немедленно отправил его в путь. А потом упал на кровать и забылся тяжелым сном.

Тщетно я ждал ответа – пылкость и волнение сменились кротким терпением. Потом мной овладело раздражение. По прошествии двух недель, не получив от Анны даже краткой записки, я впал в ярость.

Значит, она полагает, что может игнорировать королевское письмо? Уклониться от свидания, как в тот раз?

Дрянь! Ведь я король и могу приказать ей! Неужели она не понимает этого? Мое терпение истощилось. Я покажу ей, насколько она бессильна передо мной.

Я отправил лаконичное распоряжение, потребовав ее незамедлительного прибытия в Лондон для аудиенции у короля.

И начал готовиться к встрече с Анной в своих покоях.

37

Конец апреля выдался не по сезону жарким. Несмотря на обилие пчел, окна держали распахнутыми настежь, и в комнату врывался легкий послеполуденный ветерок. К сожалению, мои покои выходили на запад, и к вечеру в них проникали не только потоки свежего воздуха, но и косые полосы солнечного света, горячего, словно печка. Не потому ли я так взопрел?

Ожидая прихода Анны в своем кабинете, я критически глянул в зеркало, оправленное в чеканную металлическую раму. Вскоре мне исполнится тридцать шесть. В этом возрасте многие мужчины начинают полнеть или, того хуже, умирают. Однако я оставался таким же стройным и статным, как дюжину лет тому назад, – так утверждал мой портной. Талия – двадцать пять дюймов, а грудь – сорок два. Прожита почти целая жизнь, а Генрих все тот же! Я гордо расправил плечи и приблизил лицо к зеркалу, украдкой, точно вор, косящийся на привязанный к поясу пухлый кошель. Этакий красавец, этакий щеголь, подумал я и собрался залихватски подмигнуть зеркальному двойнику. Но когда мои черты в зыбком отражении обрели четкость, я заметил вокруг глаз резкие лучики морщин. Падающий сзади свет еще больше подчеркивал их глубину.

Да, юность миновала.

Написать такое ничего не стоит, но как потрясает первое понимание этой утраты.

Но я же всегда считался молодым! Сначала я был младшим братом Артура, потом стал самым юным королем христианского мира и супругом Екатерины.

«Артур умер, – говорило мне отражение, – ты старше Франциска и Карла. Екатерина тебе не жена, и ты хочешь стать мужем девушки, которая лет на двадцать моложе тебя».

Ты еще не стар… но…

Почему же? Ведь я основательно рассчитывал остаться молодым на всю жизнь!

Мой двойник сурово и безжалостно взирал на меня. «Только по глазам я могу точно определить возраст», – утверждал Уилл. Увы, из зеркала на меня глядели глаза далеко не молодого человека. Из моей груди вырвалось древнее как мир стенание.

«Когда же молодость покинула меня? – мысленно восклицал я. – Нет, я не готов… нет. Еще так много надо сделать… Мне нельзя стареть!»

Вероятно, во всем виновато обманчивое освещение! Я развернулся в другую сторону. Стало еще хуже. Я бросился закрывать ставни. Любой болван знает, что падающий сзади свет безжалостно правдив. (Почему же я не учел этого сразу?)

Все бесполезно. Правда, морщины стушевались. Но взгляд остался циничным, усталым. В двадцать лет на мир не смотрят такими глазами.

Вот какие переживания одолевали меня перед встречей с госпожой Анной.

И что я скажу даме моего сердца? Я теперь не мог предложить ей то, что хотел. Так зачем же я вызвал ее на аудиенцию?

Четверть часа я нервно ходил взад-вперед. От стены до стены. Мне становилось все жарче. Странно, ведь солнце уже клонилось к закату. В мыслях крутилась глупая поговорка: «Дни дольше, жары больше».

Я налил бокал разбавленного водой вина и залпом выпил его. Между этим присловьем и духотой в апартаментах не было никакой связи. Что творится в моей голове? Что за расстройство мыслей? Я потерял способность разумно рассуждать. Надо сосредоточиться на чем-то простом. Вот блестящий золотой ободок на цветочной вазе. В ней ветви рано зацветшей яблони, они к утру увянут…

– Ваше величество, к вам госпожа Болейн.

Яблоневый цвет тут же был забыт. Анна уже прибыла!

Ей понадобится несколько минут, чтобы пройти по разделявшим нас залам.

Она появилась в дверном проеме моего кабинета рядом с преградившим ей путь гвардейцем. Я сразу узнал ее стройную фигурку – она опять в желтом, выглядит как дитя. По моему знаку стражник пропустил ее.

Анна отчего-то запомнилась мне более рослой. Красота ее сразила меня. Когда я пошел ей навстречу, на ее лице появилась странная соблазнительная улыбка. Она стремительно приблизилась ко мне, присела в реверансе и выпрямилась.

– Вы посылали за мной?

В ее голосе прозвучало искреннее – или мастерски разыгранное – недоумение.

– Да.

Я жестом предложил ей следовать за мной, не желая, чтобы наш разговор достиг ушей охранника. Широко расставив ноги, он маячил в дверях и заинтересованно наблюдал за нами. Вот досада! Очевидно, он полагал, что воинский долг обязывает его хранить бдительность, потому и застыл там как истукан.

Сам не знаю, почему я тогда отвлекался на посторонние детали, анализируя и комментируя их про себя. Зачем я, мечтавший увидеть Анну столько месяцев, упорно думал о безымянном страже теперь, когда она стояла передо мной?

Я повернулся к ней. Она взглянула на меня.

«Совсем ребенок, – неожиданно подумал я, – гладкое лицо, глаза ясные и… пустые? И все же – богиня. Немыслимо красива. А во взгляде… нет, не пустота, а сокрытые глубины неведомых наслаждений».

– Сир?

Анна вновь склонила голову, увенчанную блестящими, как вороново крыло, волосами. И посмотрела на меня все с тем же непонимающим, озадаченным выражением.

«Сколько же можно терпеть! – мелькнула гневная мысль, но ее тут же решительно сменила другая: – Осторожность не помешает…» Все мои дальнейшие заявления представляли собой беспорядочную смесь противоречивых порывов.

– Мы пожелали, чтобы вы вновь вернулись ко двору. Нам необходимо ваше присутствие.

– Я нужна многим людям или только вашему королевскому величеству?

Она возмутительно дерзка! Я смерил ее взглядом. Потом решил ответить честно. Что я теряю?

– Нашему королевскому величеству. Да, ваше присутствие необходимо мне лично. Это вас больше устраивает?

Она предпочла уклониться от ответа на прямой вопрос, как обычно поступают те, чьи чувства не отличаются пылкостью.

– Что же вам, ваша милость, могло понадобиться от меня?

Целомудренное дитя… Нет, Анна Болейн далеко не дитя. Кто же она на самом деле?.. Ведь эта загадочная особа смотрит на меня не как на короля, а как на мужчину. И полагает, что позволительно дерзить мужчине, осуждать его поступки. Стародавние женские ухватки. Как все это знакомо… и пагубно.

– Я хочу, чтобы вы стали моей женой, – словно в тумане, услышал я свой голос.

Я сделал предложение.

Именно этого в глубине души я желал.

Потом в ушах у меня зазвенел переливчатый смех. Я с отвращением вздрогнул. А она повернулась ко мне спиной. Я увидел желтую бархатную накидку, скрывающую узкие плечи и талию.

Застывший охранник сверкнул суровым взглядом и мужественно грохнул копьем по полу, напоминая, что он здесь и готов защитить своего короля от любого оскорбления. Болван!

– Убирайся! – взревел я.

Он мгновенно исчез.

Анна вновь смотрела на меня со странной усмешкой.

– Вашей женой? – произнесла она. – Но у вас уже есть супруга. Королева Екатерина.

– Она не жена мне по закону! Мы жили в грехе…

И внезапно я начал изливать свои душевные переживания и рассказывать, как росло во мне чувство вины перед содеянным.

Эта девушка, столь же привлекательная, сколь и насмешливая, не хотела слушать меня. Ее удлиненное лицо выражало недоверие, когда я цитировал какой-то забытый закон времен Генриха I, не имевший для нее значения.

Наконец ее губы дрогнули.

– Когда? – произнесла она.

Одно-единственное потрясающее слово!

– Без промедления, – сказал я. – Самое большее через год. Это дело решенное. Я колебался лишь потому… потому, что не знал ваших желаний.

– Моих желаний?

– Да, госпожа! Ваших желаний! Одно у вас имелось, как мне известно! – Голос мой начал срываться, но я уже не мог остановиться. – И не стройте тут передо мной наивную скромницу!

Внезапно я задрожал от ярости, видя ее уклончивость, притворную наивность и расчетливость. Опомнись, Генрих, ведь ты король!

– Все эти месяцы, – меня словно прорвало, и я начал выкладывать то, о чем поклялся молчать, в чем едва мог признаться себе даже в мыслях, – я любил вас и хотел обладать вами. Но вы играли со мной, терзали меня, давали глупые ответы на мои просьбы и предложения!

Я почти кричал. Интересно, слышат ли слуги в соседней комнате? А она взирала на меня с озабоченностью. Это выводило меня из себя.

– Итак, я спрашиваю вас в последний раз: станете ли вы моей женой? Станете ли вы королевой?

Вот так. Предложение сделано. Как будто помимо моей воли вырвались у меня эти слова.

– Ваша милость, – медленно произнесла Анна, – вашей женой я быть не могу, поскольку она у вас уже есть. А любовницей быть не хочу.

– У меня нет жены! – взревел я. – Я же сказал вам!

Она промолчала.

– Вы не верите мне! Считаете, что я лгу?

Я шагнул к ней. Она не отпрянула, а, напротив, подалась вперед, словно хотела прильнуть ко мне. Я сжимал ее плечи, стискивал пышные бархатные рукава и чувствовал под ними ее тонкие хрупкие руки.

– Это не ответ на мой вопрос, – продолжил я, – когда папа признает меня холостяком к нашему взаимному согласию, выйдете ли вы за меня замуж?

Она подняла на меня глаза:

– Да. Я выйду за вас замуж. Если папа освободит вас от прежнего брака.

Я наконец разжал пальцы и заметил, что на бархате остались влажные следы. Испорченный наряд. Придется послать ей новое платье.

– В течение года, – заявил я.

– Вы уверены? – спросила она.

В ее голосе прозвучали нотки сомнения, однако в нем впервые проявилась сердечная теплота.

– Абсолютно, – заверил я ее.

Она улыбнулась. Мы прояснили все вопросы. Поэтому я позволил ей удалиться – мы расстались как два незнакомых человека.

После ее ухода я ощутил, что меня сотрясает дрожь. Взять Анну Болейн в жены? Но я же ненавидел ее! Однако мне удалось быстро подавить эту мысль.

Несколько часов я нежился в лучах той особой радости, которая бывает в жизни крайне редко – когда исполняется наше заветное желание. Возлюбленная согласилась стать моей женой.

Как же мне следует обратиться к папе? Я не сомневался, что он с готовностью признает венчание с Екатериной недействительным. Он отменял брачные союзы и по менее весомым причинам. Моя заблудшая сестра Маргарита добилась того, что папа расторг ее супружеские узы с графом Ангусом лишь на том основании, что через три года после битвы при Флоддене ее первый муж мог быть еще жив.

Я долгими бессонными ночами перебирал в уме все сложности своего двадцатилетнего брака. Библейские тексты неопровержимы, и они со всей очевидностью подтверждались смертью моих сыновей. Господь хотел, чтобы я искупил свои грехи.

День, когда я сделал предложение, сменился не менее жаркой и душной ночью. Я взволнованно мерил шагами опочивальню. Теплый яблочный аромат навевал грустные мысли. Анна. Анна. Где же она? С кем она беседует в это самое мгновение?

Какая разница, строго оборвал я себя. Скоро она станет моей женой. В будущем году в это самое время мы уже уединимся с ней в опочивальне…

Слово папы – вот ключ к моему счастью. Понтифик должен незамедлительно признать мой первый брак незаконным. Уолси сможет устроить это. Надо срочно послать за ним.

А пока стояла проклятая духота и длилась бесконечная благоухающая ночь.

Уолси пребывал в смущении, нет, похоже, в ужасе… Во всяком случае, в его глазах мелькнула легкая тревога.

– Ваша милость, но королева…

– Вдовствующая принцесса, – поправил я его. – Вдова Артура. Ее подлинный титул – вдовствующая принцесса.

– Да, но принцесса Екатерина, – ловко подобрал он безобидное и правильное определение, – является дочерью покойного короля. И еще важнее то, что она приходится тетушкой ныне здравствующему императору. Благочестивому правителю, который, безусловно, почувствует себя косвенно оскорбленным тем, что его родственница живет в грехе.

Именно этого я и ждал! Уолси всегда рассуждал практично. Никаких отклонений в сторону морали, никаких сбивающих с толку дискуссий. Я мог положиться на него.

– Действительность часто бывает неприятна. Императору уже пришлось смириться с Лютером.

– Но сразу два неприятных факта… – начал кардинал и изящно протянул руку к вазе с фруктами, с вопросительным видом глянув на меня.

Я кивнул. Он выбрал прошлогоднее дряблое яблоко. Других фруктов весной еще не было.

– …большинство людей обычно переваривают с трудом, – закончил он, надкусил яблоко, разочарованно посмотрел на него, обнаружив вялую мякоть, и снова положил в вазу.

– Те, кому выпало стоять на вершине власти, должны этому научиться. Как и вы. Как любой, кому уготовано стать папой.

Лицо его просветлело. Он еще лелеет надежды на папство. Ах, вот если бы Уолси стал понтификом, этого разговора попросту не понадобилось бы. Но бессмысленно рассуждать о несбывшемся. В 1523 году некий незаконнорожденный отпрыск дома Медичи, узаконенный Львом X, стал Климентом VII, сменив на папском престоле несчастного Адриана.

– Но ведь папам не чуждо ничто человеческое.

– Да, их тоже ждет загробная жизнь, – улыбнулся я.

– И у них есть свои заботы. Мирского свойства, – угрюмо добавил он.

– Уж не сочувствуете ли вы лютеранам? – насмешливо поинтересовался я. – Разве папу можно сравнивать с обычным мужчиной? Разве его святейшество волнуют земные дрязги?

Нынче утром Уолси был явно не настроен шутить. А я, как ни странно, наоборот, пребывал в жизнерадостном игривом настроении. Все будет по-моему. Такая уверенность вселяет бодрость и наполняет душу радостью.

– Ваша милость, сейчас нам не до шуток. Расторжение брака с вашей женой будет нелегким делом. Да простит меня ваше величество, это было бы легче сделать до того, как Карл стал императором… Нет, ведь тогда ее отец… впрочем, к тому времени он уже умер. В тысяча пятьсот восемнадцатом году…

– Да вернитесь же в наши дни! – рявкнул я.

Что происходит с Уолси? Даже в райском саду могли возникнуть досадные недоразумения!

– На дворе тысяча пятьсот двадцать седьмой год! И я живу во грехе почти двадцать лет! Мне хочется скорее покончить с этим, а не слушать вашу глупую болтовню.

Я никогда не видел его таким встревоженным. Но следующий его поступок заставил меня усомниться в трезвости его рассудка: он вдруг бухнулся на колени.

– Ваше величество, я умоляю вас…

Слезы заструились по его щекам. Театральные рыдания. Уолси отлично умел изображать трагедию.

– …умоляю, не затевайте этого дела. Оно повлечет за собой множество бед…

Как посмел он разубеждать меня? Я глянул на тучную фигуру, смехотворно покачивающуюся на коленях. Кардинал плакал. Несколько капелек оросило пол кабинета.

– Встаньте!

Притворные слезы мгновенно иссякли, когда он понял, что публику это не растрогало. Медленно и неуклюже Уолси поднялся с колен.

– Вы же кардинал, папский легат, – напомнил я. – И вам отлично известны каноническое право и процедуры проведения церковных судов. Какой подход нам лучше использовать?

Я предпочел умолчать о его бурном изъявлении чувств, дабы избежать обоюдного замешательства. Он мудро последовал моему примеру.

– Полагаю, нам не помешает здесь, в Англии, устроить небольшое церковное судебное разбирательство… относительно интересующего нас вопроса, а потом предоставить конфиденциальный отчет о наших предварительных решениях его святейшеству. Тогда это можно будет подать как… мелкое семейное дело, ради которого вовсе не стоит тревожить Ватикан.

Даже рыдая на коленях, прелат напрягал свой изворотливый ум, который, должно быть, никогда не отдыхает.

– Превосходно, – сказал я.

– Я сам буду председательствовать на этом суде. Для пущей важности нужно привлечь и других сановников. Как вы смотрите на Уорхема? Он ведь архиепископ Кентерберийский.

– Превосходно, – повторил я.

Это был первый шаг на избранном пути, самый важный и самый трудный. После него все становится значительно проще.

Уолси провел «тайное» слушание моего неблагополучного матримониального дела. Он и Уорхем изучили факты и установили, что мой брак нельзя считать законным. Эти сведения надлежало послать папе Клименту, коему оставалось лишь издать обычное решение о признании супружества недействительным. Все легко и просто. Почему же все пошло не так, как мы предполагали?

Суд состоялся в Вестминстере в конце мая 1527 года. Главными судьями были Уолси – legatus a latere, папский легат, – и архиепископ Уорхем в качестве советника, а Ричард Вулман выступал в роли моего представителя. Но мои самые радужные надежды рассыпались в прах. Так называемые выводы гласили, что обстоятельства моего брака действительно сомнительны и должны быть рассмотрены более авторитетными умами, предпочтительно в Риме. Папа будет исследовать запрос и выдаст независимое заключение. Иными словами, мое дело должно было выйти за рамки семейного.

Уилл:

Генрих не знал, что это уже произошло. Слухи о «великом королевском деле» (как эвфемистически называли аннулирование этого брака) быстро распространились среди подданных. Любому лодочнику, каждой уличной девке было известно, что король пожелал избавиться от жены. В неведении пребывала лишь одна непосредственно связанная с этим делом особа – королева Екатерина.

Генрих VIII:

Я пришел в ужас, когда мой шут Уилл весьма робко протянул мне популярный в Лондоне новостной листок, где описывались интимные подробности и изъяны моего брака. Если об этом говорят в народе, то наверняка сплетни дошли и до Екатерины! Значит, мне предстоит неприятный разговор, еще более затруднительный из-за того, что я не виделся с ней недели две. Она все больше погружалась в благотворительные дела и религиозные обряды, в которые мне, разумеется, не хотелось вмешиваться. Кроме того, надо признаться, меня настолько поглотили мысли об Анне, что я с трудом мог думать о чем-то другом.

Известие о том, что Екатерина никогда не была мне законной женой, будет оскорблением, поистине мучительным ударом для ее набожной натуры. Перед выходом я подкрепился большим кубком вина.

Коридор был безлюдным. Очень странно! Обычно там толпами слонялись придворные, щеголяя новыми бархатными камзолами. А сегодня никого. Неужели все отправились на охоту? От волнения волосы у меня на затылке стали влажными. Как бы мне хотелось тоже оказаться на охоте – да где угодно, только не здесь.

Стража пропустила меня в первую приемную королевы. Я нервно прохаживался по аванзалу. Мне нужно встретиться с Екатериной, однако видеть ее я вовсе не желал. Наконец меня пригласили в гостиную, и я покорно пошел за чопорной фрейлиной. Она уверена, что служит королеве… Но королевы в Англии нет. Вот что из всего этого вышло: я обманывался сам, что привело к заблуждению многих, в том числе почтенную придворную даму.

И вот мы встретились лицом к лицу. Екатерина явно огорчилась, что ее оторвали от молитв. После мессы она обычно целый час стояла на каменном полу, преклонив колени, и просила помощи у Создателя.

– Чем обязана, милорд?.. – вопросительно произнесла она и направилась ко мне, приподняв свои пышные юбки.

Екатерина по-прежнему предпочитала испанскую моду времен ее юности. Перед моим мысленным взором невольно возникла Анна в новом красивом платье, но я мгновенно прогнал ее образ.

– Значит, теперь я должен заранее договариваться о встрече с моей Екатериной? – рассмеявшись, сказал я, зачем-то пытаясь шутить.

– Вам же известны мои молитвенные часы и… – начала она.

– Они беспрерывны, мадам, – ответил я.

Она ответила мне гневным взглядом. Я взирал на нее с удивлением. Когда же так изменились наши отношения? Мы стали посторонними людьми, которых страшила встреча друг с другом. Я обратил внимание, как скованно двигается Екатерина, и припомнил, что под одеждой она постоянно носит власяницу, следуя суровым заветам нищенствующего ордена святого Франциска Ассизского. Вероятно, то было суровое испытание для ее нежной кожи.

– Екатерина, – сказал я, – я пришел обсудить с вами крайне важный вопрос.

Мне подумалось, что такое начало будет уместным.

Она медленно приблизилась. Я отметил, что даже днем она надевает атласные платья.

– Неужели?

– Да…

Я медлил, не зная, как приступить к щекотливой теме. В тот момент стоявшая передо мной Екатерина казалась мне грозным благочестивым воинством.

– Вы знаете, что недавно для переговоров по поводу помолвки принцессы Марии и французского принца к нам приезжал епископ Тарба. Он упомянул об определенных препятствиях… одним из которых является…

– Препятствиях?.. – В ее пристальном взгляде сквозило удивление.

– …наш брак, – решительно заявил я. – Поскольку вы были замужем за моим братом, многие ученые мужи полагают, что наше супружество не могло быть освящено церковью, вследствие чего возникает вопрос о законном рождении Марии и…

Продолжить мне не удалось, ибо Екатерина начала кричать и размахивать руками, как ветряная мельница.

– Как смеет кто-то ставить под сомнение разрешение его святейшества? Да и наши с вами отцы с чистой совестью признали наш брак. Они оба…