Текст книги "P.S. Я буду жить. Проснуться утром – это счастье"

Каждая мелочь

Дорогая Дэб,

после развода Патрик не мог спать. Месяцами он устраивался на ночевку на полу, рядом с моей кроватью, потому что боялся оставаться один. Он не давал мне уснуть, ночами напролет мучая невозможными вопросами, которые любят задавать десятилетние ребята: «Если бы тебе пришлось выбирать между слепотой и глухотой, что бы ты предпочла? Если бы ты могла иметь только одного сына, ты бы назвала его Майклом или Патриком?»

Я консультировалась с нашим педиатром, и он сказал, что Патрик должен учиться справляться со своими тревогами, и, конечно, я могу помогать ему, но необходимо вернуть его в свою комнату. Мы пробовали горячие ванны, какао, массаж спины и чтение долгими часами. Я купила диск «Классическая музыка для сна» и пела мелодии из «Оливер» и «Бриллиантин», но ничего не помогало ему заснуть. Однажды ночью, после того как я закончила читать «Сырный человек-вонючка» и спела несколько куплетов из песни «Где любовь», я опустилась на колени на пол рядом с его кроватью.

– Патрик, я подумала, что нам стоит помолиться сегодня вечером. Мы можем попросить Бога помочь тебе заснуть. Как ты думаешь? – Я вышла из своей зоны комфорта, потому что, кроме Рождества и Пасхи, я никогда не молилась перед посторонними.

Люди в новой церкви, которую мы посещали, молились друг за друга постоянно. Слова их молитв я не могла запомнить наизусть, как с детства знала Богородицу. В их молитвах были конкретные просьбы; они были такие же личные, как разговор с надежным другом, а я не раз говорила лишнее и причиняла боль близким людям, поэтому я боялась, что могу сказать Богу что-нибудь дурное. Я оглядела комнату Патрика и пожалела, что у меня нет маленькой свечи, маленького символа обета, как те, которые я зажигала за мою мать.

Патрик ждал, закрыв глаза. Его абсолютное доверие угнетало и в то же время окрыляло меня. Когда я стала матерью, я знала, «играть с детьми» – это часть обязанностей, но никто не говорил, что «молиться с ними» – тоже моя работа. Я молилась за моих сыновей с того момента, как они сделали свой первый вдох, но эти молитвы были только моими. Слова между Богом и мной в темноте ночей, когда моя голова была полна монстров и всех опасностей мира, которые могут поглотить их.

– Мам? – Патрик лег на спину и сложил руки на груди. – Я думал, что ты собираешься молиться.

Его глаза были по-прежнему закрыты, слабый писк вырывался из носа, а лицо сморщилось от напряженного усилия сконцентрироваться и зажмуриться еще сильнее.

Я сделала глубокий вдох и начала:

– Боже Милостивый, пожалуйста, помоги Патрику спать ночью. Он – хороший мальчик, и ему нужно поспать, чтобы он мог пойти завтра в школу. – Мои слова спешили обогнать друг друга, чтобы быстрее добраться до финишной линии.

Патрик открыл один глаз. Его руки были все еще сложены.

– Это все, мама?

Мимо дома проехал автомобиль, осветив фарами его спальню. Наша кошка Митенс нашла свое любимое место, свернувшись клубком в ногах кровати Патрика, ее монотонное мурчание гипнотизировало, как шум набегающей на берег волны.

– Ой, я думаю, что я забыла остальное, – прошептала я, – прости, Господи. – Я откашлялась. – Пожалуйста, помоги Патрику засыпать каждую ночь. – Я положила руку на Патрика, чтобы почувствовать, как приподнимается его грудь, когда он вдыхает в легкие воздух, как я делала обычно, когда он был совсем маленьким. – И благослови, пожалуйста, Майкла, и Митенс, и Моцарта, и всех друзей Патрика… и его папу? Спасибо, Боже, за твою помощь. Аминь.

Патрик подтянул одеяло к подбородку. Отвернувшись от меня, он перевернулся на бок, чмокнул губами и пробормотал:

– Спокойной ночи, мама… и спасибо.

Я погладила его по голове, выключила свет и закрыла за собой дверь.

На следующее утро Патрик сидел за кухонным столом, ссутулившись над чашкой хлопьев, хрустя громче, чем Моцарт, уплетая свой сухой корм.

– Как тебе спалось прошлой ночью, дорогой? – Я, зевнув, включила кран, чтобы налить воды в чайник.

– Я не просыпался ни разу, мама. – Покрутив карточку с Покемоном, он положил ее вместе с остальными. – Почему ты так долго не молилась за меня? – Он допил розовое молоко из чашки с хлопьями и поглядел на меня в ожидании ответа.

– Мне просто не приходило в голову просить Бога помочь тебе заснуть, Патрик. Я считала, что мы должны обращаться к Богу только с большими проблемами, милый, с которыми только один Бог может справиться. Такими, как, например, голодающие дети в Африке и все в таком роде.

Чайник засвистел, и я схватила кружку из шкафа. Патрик убрал коробку с хлопьями в кладовую и остановился рядом со мной, пока я наливала кипящую воду в чашку. Он вытер рот рукавом своей пижамы и сказал:

– Разве ты не знала, что Бог заботится о каждой мелочи, мама? Тебе следовало помолиться давным-давно! – Он собрал свои карточки с Покемоном со стола и побежал наверх, одеваться в школу.

P.S. Ваши письма читает женщина в Южной Африке, она пишет, что вся ее церковь молится за Ваше чудесное исцеление. Она также отправила их семьям в Катаре, на Бермудские острова и в Австралию.

P.P.S. Где находится Катар?

И Бог услышал их, чтобы их молитвы достигли небес.

– 2 Хроники 30:27

Без крыльев

Дорогая Дэб,

в минувшие выходные я встретила молодую мать с ее восемнадцатимесячным сыном, которые навещали тот же коттедж, что и я. Она была высокая и красивая, с безупречной оливковой кожей, которая выглядит здоровой и загорелой круглый год. Никаких изъянов, веснушек или возрастных пятен. Ее маленький сын унаследовал тот же тон кожи. У него были песчаного цвета кудри, спадавшие на его скулы и обрамлявшие темные каштановые глаза.

В то время как она отдыхала на нижней ступеньке широкого крыльца столетнего коттеджа, ее сын двигался не переставая. Он босиком топал от камня к камню по саду хосты. Подобрав все камни на тропинке и похлопав ствол древней белой сосны, он добрался до дороги из гравия и, посмотрев, как она извивается, исчезая в глубине леса, помчался по ней, как щенок, преследующий бабочку.

Его мать поднялась со ступеньки, несколькими большими шагами догнала его и закинула к себе на плечи. Она стояла передо мной и раскачивалась из стороны в сторону, а он разглядывал мир со своего высокого пьедестала.

– Вы знаете, у моего сына есть то, чего нет ни у кого другого, – сказала она. Он хихикнул, когда она перевернула его в сальто над своей головой. Расположившись снова на нижней ступени с малышом на коленях, она закатала рукава его крошечной полосатой футболки и повернула его спиной ко мне. – У него есть особые ямочки.

На задней части плеча была маленькая складочка, как будто кто-то ткнул его пальцем. На другом его плече, тоже была такая ямочка.

– Что это? – поинтересовалась я. Мне приходилось видеть ямочки на щеках и в нижней части спины, но я никогда не видела ничего подобного.

– Я не знаю, – ответила она, – он родился с ними.

Она снова подняла его на плечо. Он схватил ее за волосы, собранные на затылке в толстый хвост.

– Может, у него не хватает каких-нибудь костей или тканей? – Мне хотелось узнать, делала ли она рентген или обращалась к специалисту.

– Я так не думаю. Ну, угадайте, что еще? – Она выпустила сына, и он поднялся вверх по лестнице на четвереньках, чтобы изучить крыльцо. Она повернулась ко мне спиной, чтобы показать такие же ямочки, по одной на каждом плече. Ее были немного больше, размером с копейку.

– Видите ли, мы родились ангелами, и врачи не знали, что делать с нашими крыльями. – Она улыбнулась, и озорные огоньки затанцевали в ее глазах. – Поэтому они отрезали их, и у нас остались эти отметки.

– О, мне нравится ваша история! – сказала я. – Но вы не хотите знать, возможно, это генетическое или еще что-то?

Она промчалась мимо меня, чтобы спасти своего сына, который забрался на античный изогнутый карниз.

– Нет, – ответила она, – меня устраивает все как есть.

Ибо они как ангелы. Они – дети Божьи.

– Люк 20:36

Вопреки всем неприятностям

Дорогая Дэб,

– Мистер Симмонс, мисс Малколмсон в мой кабинет, немедленно, – прошипел голос сестры Магдалины из классного динамика.

Я сидела на лабораторном табурете на уроке химии в одиннадцатом классе и только что высыпала горстку сломанных спагетти в сосуд с кипящей водой, чтобы посмотреть, будет ли она кружиться, когда я добавлю уксус. Мистер Симмонс, также известный в школе как Мишлен, протиснулся между стулом и стеной так близко ко мне, что мог положить свой жирный подбородок на мое плечо.

– Помните, девочки, если эксперимент работает, значит, что-то точно пошло не так. – Его смех у моей щеки напоминал собачий кашель.

Меня обрадовала возможность отойти от него подальше, хотя вызов в кабинет директора похож на получение приглашения в рай, когда ты еще не готов.

По пути в офис я столкнулась с Трейси Ньютон, выходящей из комнаты медсестры. Трейси была одной из самых красивых и приятных девочек в средней школе. В тот день у нее был очередной синяк под глазом. Все знали, что отец Трейси был прикован к инвалидной коляске. Но никто не мог понять, почему она позволяет себя бить. Но я знала причину, по которой она не убегает от него.

Надежда.

Что бы ни происходило, она цеплялась за надежду, что на этот раз все изменится. Независимо от того, как громко он орал, потребность Трейси в отцовской любви была больше ее страха перед его кулаками.

Я тоже много знала о такой надежде.

Я надеялась, что я смогу быть хорошей дочерью, которая сделает мою мать счастливой, и что в один прекрасный день моя жизнь станет лучше, хотя я понятия не имела, как будет выглядеть эта жизнь…

Несколько лет назад я присутствовала на семинаре на тему необходимости развивать в себе упорство.

Такая черта характера, как настойчивость, очень близка и понятна моему сердцу. Мы все падаем, и это причиняет боль. Меня всегда удивляло, почему некоторые люди могут подняться, встряхнуться и двигаться дальше, а другие либо остаются на земле, либо терзаются своей болью всю оставшуюся жизнь. Что бы ни было то, что помогает людям двигаться вперед, я хотела бы быть уверена, что у моих сыновей это есть.

Этот семинар проводился психологами и социальными работниками, которые изучали жизнь экспериментальной группы взрослых в течение тридцать лет. Все исследуемые люди имели одну общую черту: ужасное детство. Некоторые выросли и вели плодотворную, успешную жизнь. Другие потерялись в своем прошлом. Они стали преступниками, бездомными или пациентами психиатрических больниц.

Исследователи наметили десять признаков, необходимых большинству из нас для стабильности и успеха, качеств, которые помогают развивать упорство. Каждому участнику исследования вручили список, в котором они должны были отметить факторы, составляющие их собственный жизненный опыт. Были выделены четыре фактора. Каждый человек из успешной группы отметил четыре элемента списка из десяти, подчеркнув, что это ключевые факторы на пути достижения успеха:

1) авторитетный взрослый человек, который говорил им, что они особенные; тот, кто верил в них (преподаватели, тренеры, соседи, родственники);

2) вера – вера в нечто большее, чем их обстоятельства;

3) устойчивость – способность восстанавливаться;

4) надежда – надежда, что возможна лучшая жизнь, даже если они не знают, что это за жизнь…

Что касается меня, я всегда надеюсь.

– Псалом 71:14

Слишком много любви?

Дорогая Дэб,

я размышляла о том, как часто я говорю слово «любовь».

Я люблю сыр из козьего молока. Я люблю антиквариат. Я люблю Майкла Бубле и браслеты, которые мигают, когда их надевают на запястье. Я также люблю подушки из гусиного пуха, фильмы, которые заставляют меня плакать, и ледяное пиво «Корона» в жаркий день. Я люблю мою собаку и моих сыновей.

Сегодня мне пришло в голову, что я использую одно слово для описания чувств к своим сыновьям и моего отношения к козьему сыру. Я подумала, что мне следует выучить другие слова для выражения всех вариаций любви. Отдельные слова для детей и сыра. Я решила проверить свой словарь и обнаружила там сотни синонимов.

Наслаждение: Здесь объяснения не требуются. Я наслаждаюсь своими пуховыми подушками каждый вечер, когда ложусь в постель.

Пристрастие: Я всегда относилось с пристрастием к козьему сыру! На пицце, в салате, растаявшему на отбивной и посыпанному на клубнику.

Предпочтение: Когда речь заходит о пиве, я, пожалуй, предпочитаю пить мою Корону из бутылки и с кусочком лайма. Принесите мне чипсы с гуакамоле, и вы станете моим предпочитаемым другом!

Ценность: Мой рабочий стол сделан из стодвадцатилетней сосновой двери, со следами такой же древней синей краски и крысиной норой на одном конце. Я ценю эти мелкие следы зубов.

Обожание: Я обожаю моих сыновей. Я обожаю их щедрые сердца и их способность легко прощать. Но я люблю их тоже.

Объятия: Майкл Бубле, да. В любое время.

Награда: Викинг – это, безусловно, награда, даже несмотря на то, что он роняет повсюду больше шерсти, чем стадо буйволов.

Восхищение: Я восхищаюсь всеми, кто снимает прекрасные фильмы, такие как «Стальные магнолии», с героями, которые заставляют меня смеяться и плакать одновременно.

Закончив мой список, я осознала, что, вероятно, никогда не буду заменять слово «любовь» на какое-либо из этих слов. «Люблю» подходит лучше других, каждый раз, когда я употребляю его. Я могу прошептать его, пропеть или растянуть на два слога. «Любовь» — это существительное, глагол, прилагательное и наречие. И не важно, как его использовать, оно означает то, что мы все знаем. Мы любим.

Она очень любила.

– Лк. 7:47

Тридцать дней

Дорогая Дэб,

– Я уверен, некоторые из пришедших сюда сегодня не знают, почему они здесь. Возможно, что вы, как и многие люди, ищете ответы. – Пол Джонсон улыбнулся, глядя вглубь переполненной церкви.

С его безукоризненным цветом лица и густыми, коротко постриженными каштановыми волосами, он был одним из тех людей, над которыми возраст не властен. Его можно было принять за молодого пастора, хотя он был учредителем церкви в Вудридже, женатым в течение двадцати пяти лет и имеющим трех детей.

– Вы можете верить во что-то, но вы не знаете, что это такое. – Он ходил по сцене, сложив руки за спиной.

На 3,5 × 3,5-метровом экране, висящем на стене за ним, демонстрировалась фотография одинокого человека в альпинистском снаряжении, прислонившегося к валуну, на фоне бескрайних горных массивов. Музыкальный ансамбль с вокалисткой, поющей громче Стрейзанд, только что закончил трогательное исполнение «Вы никогда не одиноки».

– Некоторые из вас пришли, потому что любят музыку… Я тоже, кстати! У нас прекрасный ансамбль.

Все захлопали, приветствуя музыкантов. Пол остановился и ослабил узел своего галстука. Прожектор янтарным лучом следил за ним, когда он передвигался по сцене. – Возможно, ваш сосед пригласил вас в шестой раз, и вы наконец согласились прийти, чтобы к вам больше не приставали. Некоторые люди смеялись, обмениваясь взглядами. Позади меня женщина зашикала на мужчину, который усмехнулся: «Лично я здесь ради бесплатного кофе».

Задняя дверь в церковную аудиторию заскрипела, и легкая полоска света пролегла в проходе рядом с моим креслом. Вошла воспитательница из детского приюта с плачущим двухлетним ребенком на руках. Она проводила сбор пожертвований, в то время как Пол указывал на флип-чарт на сцене.

– Знаете вы или нет, почему пришли сюда, у меня есть для вас серьезное предложение, – объявил Пол. За его спиной фотография с альпинистом на горной вершине сменилась на изображение огромного тридцатидневного календаря. – Мне хотелось бы, чтобы в ближайшие тридцать дней вы попытались что-то изменить в своей жизни. – Он сделал эффектную паузу, и все притихли, как будто это были не прихожане на воскресной службе, а толпа на Бродвейском шоу.

Мне стало любопытно, куда он клонит. В прошлом году не раз случалось, что я испытывала неловкость, ерзая на своем месте, будучи убеждена в том, что слова Пола предназначались именно мне.

Когда он говорил о беспорядочной жизни или о том, как грехи родителей могут отражаться на их детях, я вжималась в свое кресло, опасаясь, что лазерные лучи могут ударить из его глаз и поразить меня.

– Я хочу сказать, что такое тридцать дней? – Он пожал плечами и помолчал. – Тридцать дней – это четыре недели, один месяц… одна двенадцатая часть года! – Он подошел к самому краю сцены. – Я призываю всех вас прожить следующие тридцать дней как истинные христиане, – закончил он и покинул сцену.

Снова появился ансамбль и начал петь: «Мы едины духом». Все встали и присоединились к музыкантам: «И они будут знать, что мы христиане, в нашей любви, в нашей любви…»

Я не предполагала, что когда-нибудь буду стоять плечом к плечу с толпой незнакомых людей и петь гимны в церкви. Особенно этот гимн, со стихами, напоминающими деревенскую балладу, который рассказывает о боли, потере и о любви, большей, чем любой из нас мог бы себе вообразить. Я не знала, был ли здесь кто-нибудь по той же причине, что и я: попытаться прикоснуться к этой любви. Я – точно.

– Вы знаете, Джеймс Тейлор рассказывал, что он начал свою карьеру с того, что притворялся композитором песен? – Когда гимн закончился, вернулся Пол. – И посмотрите, что вышло из его «притворства»! – Он выдержал паузу и улыбнулся. – Я могу поспорить, что каждый в этой аудитории слышал его песню «У тебя есть друг», и не однажды. Я готов поспорить, что до того, как эта песня родилась, Джеймс Тейлор учился сочинять, бренчал по струнам до крови на пальцах и пел свои песни до боли в горле. – Пол направился к краю сцены. – Почему бы вам с сегодняшнего дня, вернувшись домой, не попытаться жить как истинные христиане в течение тридцить дней? – Он улыбнулся и развел руки в стороны шире, чем оперный певец во время оваций. – Любите друг друга… делайте что-нибудь для других… и молитесь.

Разговоры зажурчали как бухта после весенней оттепели, когда прихожане стали собираться, чтобы вернуться домой к воскресному завтраку. Я встала, надевая пальто, и размышляла над тем, что, собственно, он имел в виду. Что общего между попыткой жить как христианин и притворством, что ты – композитор? Я подумала, что было странно, что Пол не добавил каких-нибудь правил к своему предложению. Таких, как ходить в церковь по воскресеньям, например. Или читать Библию. В подобных ситуациях принято устанавливать правила, как линию на песке, которую не разрешается пересекать.

Вечером я отправилась на прогулку и заметила компанию соседских детишек, которые пели и хихикали, прыгая в кругах света вокруг фонарного столба. Маленькая девочка споткнулась и упала, и тут же другая бросилась к ней, чтобы помочь ей встать. Она присела и посмотрела на ее колено. Я наблюдала, как она наклонилась вперед и подула на крошечную царапину; я делала то же для моих собственных сыновей, когда они падали. И тогда мне в голову пришла мысль о том, что имел в виду Пол: возможно, единственное правило, которому мы должны следовать, – это доброта…

Вера сама по себе, если она не подтверждается поступками, мертва.

– Джеймс 2:17

Признание

Дорогая Дэб,

– Я знаю, я должен сказать тебе об этом, мама, но я боюсь, что ты возненавидишь меня, когда услышишь это, – говорил Майкл своим ногам, дергая застежку-молнию его толстовки с капюшоном вверх и вниз. Он сидел рядом со мной на пассажирском сиденье моего уставшего внедорожника.

– Неважно, что ты скажешь мне, я не собираюсь тебя ненавидеть, дорогой. Я люблю тебя и очень горжусь, что ты работаешь над собой. – Я выехала с нашей подъездной дорожки и улыбнулась ему, надеясь изобразить смелость, которой не чувствовала. – Мне трудно представить, как это трудно для тебя, когда ты живешь здесь. Я похлопала его по плечу.

У Майкла было лицо ангела с зелеными, как море, глазами и длинными, темными ресницами, которые компания «Мэйбелин» могла бы использовать для рекламы туши. Редкая щетина, затенявшая впадины его щек, напомнила мне автопортрет, сделанный Майклом в детском саду, где он приклеил песок на свое лицо, чтобы казаться взрослым. Он хотел быть «большим» с тех пор, как ему исполнилось два года. Теперь, спустя несколько месяцев после его девятнадцатого дня рождения, мы направлялись назад в центр Портедж, где он обитал с двадцатью семью другими наркозависимыми. Он заработал свой первый двенадцатичасовой отпуск после двух месяцев реабилитации, которые были для нас всех как тюремный срок.

Пока Майкл навещал дома своего брата и меня, он должен был выполнять задание: делиться интимными подробностями употребления наркотиков и записывать наши реакции и чувства. Первые несколько часов после приезда он бродил из комнаты в комнату, проверяя, все ли осталось дома таким же, как раньше. Он напомнил мне нашу собаку, которая обнюхивала каждый угол после длительного пребывания в питомнике. Майкл провел некоторое время за своим компьютером, сыграл в несколько видеоигр с Патриком, затем уселся перед телевизором в гостиной, по соседству с кухней.

– О боже, я так давно не смотрел телевизор… – Он переключил на «Симпсонов», любимый семейный сериал. – О, я люблю это шоу…

– Ужин будет готов минут через пятнадцать. – Я вытащила жареную курицу из духовки и оставила на кухонной стойке остывать. У меня разыгрался аппетит, когда я приподняла фольгу и вдохнула аромат розмарина, лимона и чеснока. Я поставила на стол три прибора и зажгла несколько свечей. Каждый этап реабилитации Майкла был праздником. Я засомневалась, стоит ли класть салфетку рядом с его тарелкой. Боль пронзила мою грудь, и я осознала, что мне трудно дышать. Впервые в этом месяце я накрывала стол на троих. Майкл оставил нас задолго до того, как начал реабилитацию в центре. Он жил на улице несколько недель, прежде чем согласился принять помощь. И как бы я ни храбрилась в отношении его пребывания в лечебном учреждении, глядя на пустой стул Майкла за ужином каждый вечер, я чувствовала себя сломленной. Взгляд на этот стул пробудил старые воспоминания о телефонных звонках поздними ночами, машинах «скорой помощи» передозировках. Нам повезло. Статистические данные об излечении молодых людей, употребляющих крэк, от наркотической зависимости были неумолимы. Если бы Майкл не согласился обратиться в реабилитационный центр, его кресло могло остаться пустым навсегда. У меня закружилась голова, и я облокотилась на стол, чтобы не упасть. Чувство вины и отчаяние терзали меня с тех пор, как я обнаружила, что Майкл употребляет кокаин.

Мне не следовало переезжать из Миннесоты.

Что, если он чуть не умер потому, что мы переехали в Канаду?

Дыши, приказала я себе. Майкл жив, и он дома. Пока. Это все, что имеет значение. Пока.

Я повисла на двери холодильника и в тысячный раз повторила свою молитву: «Пожалуйста, Боже, исцели моего сына. Помоги ему оставаться в Портедже до тех пор, пока он сможет жить без наркотиков. Помоги ему найти того славного Майкла, которого он потерял». Я с трудом выпила стакан воды, надеясь, что это поможет заглушить чувство вины. Поставив на стол зеленый салат и нарезанную курицу, я стала разминать толкушкой подготовленный картофель, пока у меня не заболела рука.

– О, какая вкусная картошка. Вы представить себе не можете, сколько раз за последние два месяца мне приходилось есть холодное картофельное пюре. – Майкл, низко нагнувшись над тарелкой, жадно уплетал ужин, как будто вернулся из дальнего похода.

Кухню заливал янтарный свет свечей на столе и подоконниках, ярко горящих в темноте январской беззвездной ночи. Тихо звучала песня «Попробуй немного нежности» в исполнении Майкла Бубле. Нормально. Мне хотелось, чтобы все было нормально, хотя все было плохо.

Патрик ел кусок куриной грудки. На подбородке пятно от соуса.

– Вас заставляют самих там готовить? – спросил он, не поднимая головы от тарелки.

Прошел год, как он не смотрел Майклу в глаза. Майкл был его идолом, старшим братом, который мог ответить на любой вопрос, старшим братом, который любил проводить с ним время до тех пор, пока наркотик не стали единственным другом Майкла.

– Да, но мы не готовим по-настоящему. Сплошные полуфабрикаты, из коробок… всякая дрянь.

Майкл отодвинул тарелку к центру стола. Она была чистой, как будто ее облизала собака.

Он схватил шоколадное печенье, еще теплое после духовки, и откинулся назад на своем стуле.

– Большую часть продуктов привозят из исправительных учреждений; вы знаете, что это такое? Тюремная еда. Картофель – тоже мгновенного приготовления… мерзкая масса. – Он сделал глоток молока и вытер рот рукавом.

Патрик отодвинул свою тарелку с остатками ужина.

– Больше не могу, – протянул он, сложив руки на груди.

Мне было все равно, откуда им привозят туда еду. Майкл поправился на 4 килограмма за два месяца и выглядел более здоровым, чем когда-либо в последние два года. Визитная карточка наркотиков: «Если вы хотите потерять все, позвоните мне». Майкл потерял два года средней школы, несколько рабочих мест и одиннадцать килограмм. А после одной из передозировок он чуть не потерял свою жизнь.

Оказалось, Майкл не мог заставить себя выполнить свое задание и поговорить с братом. Он ждал до последнего момента, чтобы сказать мне об этом в машине. К тому времени меня больше беспокоило возвращение в реабилитационный центр, чем его признания. У нас, в южной части провинции Онтарио, было немного снега для января, но в Элоре, небольшой деревне в полутора часах езды к северу от нас, больше похожей на Средний Запад, огромные сугробы, как башни, возвышались на обочинах дороги.

– Ты точно возненавидишь меня, когда я скажу тебе, мама.

Мы ехали уже около часа. Он поделился историями о других обитателях центра, и как они оказались в Портедже. Я напомнила ему, что он должен обсудить свою собственную историю с наркотиками.

– Я ненавижу себя теперь, – простонал он, – и я готов поспорить, что даже Бог ненавидит меня, мама.

Мне хотелось обнять его, но я понимала, что чувство стыда – это шаг к исцелению, и мне нечем ему помочь. Я протянула руку и положила ладонь на его щеку. Мне хотелось быть губкой, которая поглотила бы всю его боль.

– Я готов поспорить, что ты никогда не делала ничего настолько ужасного, что нельзя было бы исправить. Как ты можешь понять, что я чувствую? – Он посмотрел на меня такими скорбными глазами, что у меня появилось желание лично выследить каждого торговца наркотиками в стране, распять их и выстроить вдоль трансканадской магистрали, как римляне поступали с рабами на Аппиевой дороге.

Если бы он знал, какие непоправимые вещи я делала в моей жизни. Но Майкл знал меня только как свою маму, которая решала его проблемы с того дня, как он появился на свет. Я на мгновение задержала руку на красивом лице сына, вспоминая, как много раз я прижимала его к себе, когда он был малышом. Я тосковала по тем дням, когда самыми отчаянными поступками Майкла были прыжки с пристани на озере Руни.

Я съехала с сельской дороги на край поля и повернулась лицом к Майклу. Была непроглядная черная ночь. Густые облака, как безмолвный вор, украли с неба луну и звезды. В этом глухом месте, в поле, без домов и придорожных магазинов, я вспоминала свои собственные ошибки.

– Я знаю, каково это чувство, когда ничего нельзя исправить, Майкл, – сказала я, откинув голову на подголовник.

– Что такого ты могла сделать, мама? – спросил Майкл. – Курила марихуану в шестидесятых? Все делали это. – Он выглянул в пассажирское окно, и я проследила за его взглядом.

Тонкие стебли кукурузы, как спицы, торчали сквозь сугробы. Двигатель автомобиля ритмично выстукивал шимми и завывал на высокой передаче, как осел, рвущийся с привязи. Я вдохнула полную грудь воздуха, как перед прыжком в омут, и начала молиться. Спасибо, Боже, за спасение моего сына и его желание вылечиться. Пожалуйста, подскажи мне правильные слова, которые помогут ему. Слова, чтобы объяснить, что он не единственный, кто совершает ошибки. Слова, чтобы убедить, что никакие поступки сына не заставят меня разлюбить его.

Майкл выпрямил спину, насколько ему позволял все еще пристегнутый ремень безопасности. Он, потупившись, смотрел на свои колени, его руки безвольно свисали вдоль кресла. Последние два года друзья спрашивали меня, как я могла простить Майклу употребление наркотиков, бессонные ночи, воровство. Они не могли понять, что мне ничего было ему прощать; что бы ни совершил Майкл, я бы не смогла любить его меньше. Он был моей яркой сияющей звездой, свет которой погас на некоторое время, и я готова сделать все, чтобы помочь ему зажечь этот свет снова. Если мои признания помогут ему понять, что мы все совершаем ошибки, но они не должны определять всю нашу жизнь, то я расскажу ему о своей. Мне хотелось, чтобы он поверил, что у Бога есть лучшие планы на его жизнь.

На проселочной дороге, в темную зимнюю ночь, я призналась в дурном поступке из своего прошлого, который преследовал меня все эти годы. Ошибка, которую я не могла исправить. Майкл тоже признался мне.

Он кусал свою щеку, но это не помогало остановить слезы, как дождь струившиеся по его лицу.

– Хорошо, что ты рассказала мне об этом, мама. – Он вытер нос рукавом, потом фыркнул и усмехнулся, сообразив, что сделал. – Я не знаю, как это сказать, но сейчас я люблю тебя больше, чем мог себе когда-нибудь представить. – Он обвил руками мою шею и прижался ко мне с тем же удовольствием, как тот маленький мальчик, которого я качала на руках в воде озера Руни, тот маленький мальчик, который доверял мне настолько, что позволил отпустить руки и поплыл самостоятельно.

– Знаешь, мама, я не смог бы справиться без вашей любви и поддержки, твоей и Патрика. Это единственное, что у меня есть. – Он вытирал руками слезы с лица, как будто стирал ластиком свои ошибки.

В ту ночь мне было труднее отпустить Майкла, чем два месяца назад. Может быть, потому, что я так отчаялась спасти его жизнь тогда, что была готова передать его в руки любого, кто пообещает помощь. А может, из-за выражения его лица, когда он, уходя, оглянулся с прощальной улыбкой. Что-то изменилось. Едва уловимый свет в его глазах, который напомнил мне прежнего Майкла. И одна-единственная слеза на его впалой щеке.

– До свидания, мама, – беззвучно сказал Майкл.

Он повернулся и пошел вверх по ступенькам. Подойдя к входной двери в центр, Майкл, не оглядываясь, помахал на прощание рукой. Точно так же, как летним утром в коттедже, выпив последний глоток чая из моей кружки; точно так же, как перед прыжком с пристани в кристально чистые воды озера Руни.

Признаваясь в своих грехах друг другу и молясь друг за друга, вы можете исцелиться.

– Джеймс 5:16