Текст книги "Мы не говорили об этом, мама"

История Марии

Мария, 28 лет, дизайнер внутренних и внешних коммуникаций TELE2

Мама – мой лучший друг, и в течение первых 26 лет моей жизни все темы были открыты для обсуждения с мамой. Но однажды моя жизнь резко перевернулась и встала с ног на голову. Написать это эссе – это, наверное, сейчас единственный способ снова пообщаться с мамой. А также поделиться с другими людьми моим болезненным опытом, может, кого-то он защитит от страданий.

У меня было счастливое детство. Мне достались самые лучшие в мире мама и папа.

Задайте мне два года назад вопрос: «О чем ты молчишь со своей мамой?» – и я не задумываясь ответила бы: «С мамой? Шутите? Нам не о чем с ней молчать!» Что мы с ней только не обсуждали!

Помню, как после шумных семейных застолий мы с ней оставались на кухне убираться. Пока собирали со стола – обсудили бытовые дела или работу. Пока мыли посуду – поговорили про болячки. Пока убирались – поделились страхами и переживаниями. Пока ждали, когда закипит чайник, я делилась с ней планами на жизнь, а она советовала, как лучше сделать. И вот, когда заварен чайник, мама делится сокровенным или жалуется на папу, что тот в очередной раз не идет к врачу. Мы даже посплетничать могли, хотя обе не любим это дело.

Конечно, это все мелочи. Но были темы и посерьезнее. Что-то личное или интимное, но моя мама знает, о чем я. Это были наши секреты, которые, как положено, никогда и никому не рассказывались. Это только наше с мамой. Помню, как пришла с танцев в слезах из-за мальчика и как мама успокаивала меня. Мне было всего двенадцать. Помню, как меня выгнали с урока английского, а мама накупила вкусностей и диск «Десять фильмов в 1» с Джонни Деппом и мы весь день прогуливали школу и работу. Помню, как мама уговаривала папу отпустить меня на дачу к друзьям.

Я всегда могла доверить маме самое дорогое. Мы всегда понимали друг друга. Мама редко ругала меня. Но когда ругала, это было самое страшное. Если я делала, что-то «ужасное», папа мог повысить голос, а мама переставала со мной разговаривать. В эти моменты чувство вины просто зашкаливало внутри. Самым страшным наказанием для меня было мамино молчание. Поэтому мы редко молчали.

Но в 2018 году случилось то, что случилось. В августе того года мы потеряли самое ценное для нас. Мы потеряли папу. За четыре дня наш любимый человек покинул нас. Это был шок. Никто не мог предположить, что это случится. Врачебная ошибка. Врачи не смогли распознать менингит, и за несколько дней папы не стало.

Помню, как в тот день мама боялась телефонных звонков. Говорила, что боится услышать от врачей, что его больше нет. И так получилось, что в наш последний визит к папе в тот день мы забыли забрать выписку от врачей. Я вызвалась поехать туда еще раз. А по приезде мне сообщили, что он только что скончался. И мне нужно было как-то позвонить маме и сказать, что он умер. Наверное, я в состоянии шока не смогла сказать ничего лучше и, набрав ее, я просто сказала: «Мам, все». На что услышала в трубке такой же спокойный голос: «Я поняла, приезжай домой». Я стала для нее тем самым «страшным звонком». И вот с этого момента я могу сказать, что теперь мы с моей мамой молчим обо всем.

С того дня мама не разрешала мне говорить и плакать о папе. С того дня моя мама не разрешает себя трогать, успокаивать. С того дня мама не видит моих попыток поддержать ее. С того дня мама не слышит меня в разговорах. Не важно, о чем я говорю, она делает вид, что слушает, но потом меняет тему разговора, как будто мы только начали диалог. Я пыталась поддерживать ее темы, но это тоже не помогает.

А мне нужна мама. Как никогда раньше. Обнять, помолчать, поговорить. Я чувствую себя маленьким ребенком, которому так нужна мама. Вот, знаете, так, когда в жизни что-то происходит и в голове проносится мысль: «Хочу к маме». Было же такое у многих, я уверена.

Когда ты всю жизнь знаешь, что у тебя есть такая тесная связь с мамой и папой, которые всегда поймут и поддержат. Которым можно доверить все самое сокровенное. И вдруг одного из них нет. И ты знаешь, что ты не один – есть мама. И ей так же больно, и ни с кем ты не можешь разделить свою боль, кроме как с ней. Но сейчас я как будто наказана. Мама закрылась от меня. Мы больше не говорим с ней. А для меня нет ничего больнее, чем потеря папы и молчание мамы.

Ночь. Улица. Какао. Крыша

Соня, 39 лет, PhD, data-аналитик

В силу профессии я пишу много текста. Но это главным образом код. Очень хотелось эдакой «личной психотерапии» в формате дневника.

В кабинете психолога я прохожу вторую серию сеансов. Я в пятнадцатый раз ложусь на кушетку, и мы начинаем путешествие в мое бессознательное. В этот раз задание сложнее – нужно не просто найти место, где тебе хорошо, но и встретить человека, с которым ты мог бы заговорить. Близкого тебе человека.

В этих замечательных местах я встречаю мужа, своих друзей детства, подругу, с которой перестали общаться по нелепой причине, даже мальчика со студенческой конференции. Всех, кроме родителей.

За окном далекий 2011 год. Я недавно вышла замуж и снова пришла потому, что внезапно ощутила, что так больше не могу жить. На фоне «полного благополучия», хороших отношений с мужем я вдруг ощутила себя в ловушке. Человеком, которому никогда не принадлежала его собственная жизнь. Этому состоянию не было логического объяснения – со стороны у меня было все: муж, ребенок, дом, даже какая-то карьера. Но внутренне… Сейчас я думаю, что лучше всего тут подходит модное слово «опустошена», но тогда мне хотелось бросить все и убежать на край света.

Я не только не видела себя взрослой, но и вдруг осознала, что каким-то странным образом вся моя жизнь подчинена не нуждам моей собственной семьи, а прихотям и капризам матери. От ее настроения вдруг стало зависеть не только мое настроение, но и отношения с мужем и ребенком. Раньше, мне казалось, такого не было, а теперь – стоило ей высказать неудовольствие поведением кого-то из «моих мальчиков», как дома у нас разгорался скандал. Всю жизнь считавшая себя умной, я попала в совершенно созависимые отношения. На меня накатывала беспросветная тьма, брак рушился, мать забирала все больше и больше моего времени: звонки в середине ночи стали обычным явлением, и попробуй не взять трубку – у мамы случались острые проблемы со здоровьем, требующие срочного появления меня. Испугавшись депрессии, я решила обратиться к психологу.

И вот я у знакомого специалиста. Мы много говорим, меня раз от раза погружают в состояние транса. Всплывает тема отношений с мамой.

Я оглядываюсь назад, на свое прошлое, на детство и очень хорошо вижу, как менялись не только наши отношения с мамой, но и темы наших с ней разговоров. Кажется, мы прошли все пути – от «матери нужно рассказывать все» до «о переезде в другой город сообщу, когда купим билеты». Скорее всего, второе и есть производная от первого. По крайней мере, сейчас мне кажется именно так.

А пока мы вспоминаем мое лето почти тридцать лет назад. Мы никуда не ездили семьей дальше дачи. Я была уверена, что из плохих воспоминаний от дачи у меня только ненавистный огород. Оказалось, нет. Тишина не поощрялась никогда и ни в каком виде. Невозможно было полоть грядки и молчать. Я должна была откликаться на ежеминутные просьбы подать, принести, просто ответить, потому что «ну чего ты молчишь?!». Однажды я все-таки спросила: «А что мне – петь? Если я хочу делать то, что мне не нравится, в тишине? Почему я не имею на это право?» В ответ мама скривилась и спросила, не хочу ли я чего-то еще. Может быть, я куда-нибудь убежать от них хочу? Или что хочется «моему величеству»? Тогда я не увидела логики в ее словах. Не вижу я ее и до сих пор, кроме разве что установки тотального контроля над моей жизнью. И факта – то, что хочу я, совершенно не важно. Потому что мне не разрешили этого хотеть!

В нашем доме тишина каралась. В тишине, по словам мамы, я «могла заниматься черт-те чем»… Мне жизненно необходимо было быть громкой. И удобной. Тогда меня любили. Тогда меня били, как говорила мама, «только за дело». Тогда я получала снисходительный взгляд, но никогда не похвалу.

В одной из таких дачных ссылок я посмотрела фильм «Арабелла». Такой фильм на самом деле существует. Не знаю, есть ли в нем сцена, про которую я расскажу дальше, возможно, я вообще запомнила ее из другого фильма. В этой сцене мама с дочерью забираются ночью на крышу смотреть на звезды. Они запасаются какао, пряниками и просто молча лежат, глядя на небо. Вокруг тишина, они долго смотрят на кометы, играет музыка, проносятся в их памяти истории, о которых знают только они… Светает, и уже под утро они шепотом начинают говорить про прошедшую ночь и про то, какие созвездия и планеты им запомнились больше всего.

Про эту крышу я грезила очень долго. Мне она виделась квинтэссенцией счастья, образцом идеальных отношений с мамой. Сейчас мне много лет, и вот только последние восемь лет я перестала мечтать об этой крыше. На ней мне больше не нужна мама.

Почему так? Сложно найти точный ответ. Может быть, потому, что крыша случилась, но только не со мной, а с братом. Может быть, потому, что, увидев свой желаемый сценарий отношений с мамой, я не смогла достичь ничего подобного в реальных с ней отношениях, а мама не хотела со мной никаких отношений, кроме контроля? Может быть, потому, что брату разрешали молчать, а от меня требовали соответствия ожиданиям?! А может быть, просто потому, что в семье обязательно должен быть кто-то, кого всегда «много» и от кого традиционно принято «уставать», кого не берут никуда, кто навязчив и утомляет своим поведением. Его держат в роли дурачка и рядом с собой исключительно для того, чтобы, когда глядишь на этого человека, свои достижения казались ярче и весомее. Вот этим человеком и стала я. Хотя я всегда любила тишину. Я никогда не была экстравертом – человеком того самого типа, про особенности которого в нашей семье говорили с легким пренебрежением. Я интроверт, ненавидящий шум и боящийся общества. Но родители воспитали меня удобной для всех и хорошо притворяющейся. Тем, кого характеризовали исключительно как «шута и клоуна», который на арене всегда. Даже когда публика очень устала. А то, что больше всего на свете я люблю тишину, я поняла только несколько лет назад.

До моего рождения место «немолчащего» и «громкого» было занято. В семье уже был человек, появление которого вызывало беспокойство своей навязчивостью, силой голоса и привычками разговаривать со всеми и обо всем. Это была свекровь моей мамы. Собственно, оставалось оно занятым и позже. Моя бабушка по папиной линии не собиралась на тот свет после появления внуков. Напротив, с каждым годом она активнее и активнее жила, осваивая новые грядки на даче и строя мужа. Именно этого человека, мою бабушку, мама ненавидела больше всего. Именно ей доставалось за «живет для себя» и «ее очень много. Всегда». И именно на нее я в детстве была очень похожа внешне. Нет, красавицей она не была. Скорее грузной деревенской женщиной с тяжелой судьбой и сложным характером, пережившей смерть почти всех родных. Мама, замечая, как я верчусь перед зеркалом, громко и театрально вздыхала: «Соня, ты копия, точная копия Марь-Палны! Широченное лицо! Нос большой… Ну, куда его! Твое лицо никогда не будет худеньким. Ты не в меня, к сожалению… И фигура… Не наша. Плотная такая, крепкая, с коротенькими ножками…» Мама вздыхала. Не стоит и говорить, что до этих слов я ощущала себя прекрасной, красивейшей феей… А после – «с коротенькими ножками» и физиономией ненавистного ей человека.

Я боялась мамы и долго не решалась спросить, зачем она говорит мне это. В подростковом возрасте спросила. «Ты смотришь в зеркало и не видишь портретного сходства с Марь-Палной? – удивилась мама. – Да как будто она на меня сейчас глядит!» Я молчала. Мама, вздыхая, уходила на кухню. Иногда, рассматривая себя в зеркало, она улыбалась. О чем она думала в тот момент? Я не спрашивала. Но тогда мне казалось, что ее очень беспокоил тот факт, что у такого совершенного человека родилось нечто «кругленькое, с хорошим аппетитом и коротенькими ножками…» И всю юность, пожалуй, до встречи с будущим мужем, я и ощущала себя тем «кругленьким» человечком, про которого с ухмылкой говорили родные.

С тех пор прошли годы. Много лет. Но когда я недостаточно довольна собой, в зеркале я вижу «ненавистную свекровь». Не испытывая никаких сложных чувств к бабушке, я вспоминаю мамины слова, оценивая себя по установленным ею канонам красоты. И хоть сейчас я ни на кого не обижаюсь, я хорошо поняла, почему и чему завидовала моя мама.

Проработав и этот фрагмент моей личной истории, я вынесла из нее куда больше ресурсов и пользы, чем предполагала. Ассоциации с характером неудобной бабушки сейчас дают мне силы. Непохожесть и круглое полное лицо – с любимыми персонажами из мультиков, которые так любят мои дети. Да я просто Совунья из Смешариков! Даже тот факт, что бабушка всегда поступала так, как хотела, – а я ее визуальное воплощение, – будто разрешает мне вести себя так, как я считаю нужным. И не делать того, что я не хочу. Почти в любых ситуациях.

А в детстве, от которого у меня самые сложные воспоминания – бедность, отец без работы, мало друзей, я хожу в том, что сшито из старья, – в детстве я ни о чем не молчала с мамой. Я говорила ей все и даже чуть больше. От меня требовали отчета обо всем. Об оценках, которые я получила, о комментариях, которые сделал учитель, меня изнуряюще допрашивали, не нравится ли мне какой-то мальчик из школы. Все мои школьные влюбленности высмеивались, о них тут же узнавали родственники, мне безапелляционно заявляли, что влюбляться мне рано! Так продолжалось из раза в раз.

Обо всем этом мы разговариваем с моим психологом много лет спустя. Она задает мне простой вопрос: «Почему же вы не замолчали?» Мне стыдно, но ответ на него я знаю: я просто боялась своей матери! Боялась ее гнева, того, что она при каждом удобном случае сдавала меня отцу, который просто бил меня. От страха я каменела и писалась. Сейчас я вспоминаю это с огромным отвращением ко всем участникам процесса. Несмотря на то что мне сейчас очень много лет. Несмотря на то что все мои смелые карьерные мечты сбылись и мне вроде как больше не надо ничего никому доказывать, я больше не завишу ни от кого, кроме себя. Но до сих пор во мне живет девочка, которую обижали, девочка, которая нет-нет да и снова начнет доказывать себе и миру, что она не хуже всех, девочка, которая научилась давать матери строго дозированную информацию о своей жизни и сворачивать разговор, как только он перестает ее устраивать.

А тогда, в детстве, у меня были вечно чем-то недовольные родители. Мать жалуется – отец бьет. Нет, мать не защищала меня от отцовской ярости. Да, она жаловалась на меня при каждом удобном случае. И эти воспоминания долго мешали мне жить. Не то чтобы я возвращалась к ним каждый день – это было просто сродни фальши: ты разговариваешь с родителями, иногда даже улыбаешься, но очень четко следишь за тем, что говоришь, чтобы, не дай бог, не сказать лишнего. И да, ты сдерживаешь свою злость на них. Почти как в детстве.

Я школьница, и у меня есть первые появившиеся от матери тайны. Первая радость от того, что наконец-то есть что-то, чего мама не может знать! Я плохо помню их сюжет, наверное, это было что-то в стиле: мальчик с соседней дачи проводил до калитки. А тогда это было огромным событием: и сам факт, и то, что мать не может даже догадываться о нем. Но, как это обычно бывает в романах, главного героя и тут поджидали неприятности. Он еще не вышел победителем, а потому прокололся. Я уже не помню в деталях, как это случилось. Но то ли увидел отец и сообщил, то ли наступил момент, когда мама притворилась приторно-сладкой «подружкой» и я проговорилась. В общем, этап личных секретов в этом возрасте я благополучно завалила! Снова «еще мала для ухажеров» и «да кто ты такая, чтобы…». Снова мой секрет узнали соседи и большая часть родственников.

Тема вербального и физического насилия – еще одна, о которой мы молчим с моей матерью. По совету психолога я пробовала поднять эту тему, но мама уверяет, что ничего этого не было никогда, а я сумасшедшая и мне срочно необходимо лечение… Знаете, я попросила психотерапевта выяснить, кто из нас прав и не плод ли это моего детского воображения. Выяснила. Это действительно было. И сейчас это еще одна очень большая и до сих пор очень чувствительная для меня проблема, о которой мы молчим.

И вот моя юность. И мать снова рассказывает всей деревне и родне, кто мне нравится. По дороге в церковь срывает с меня косынку, громко крича, что мне восемнадцать, а я еще девочка! «Девочка-а-а! – вопит она. – Ты сама же мне об этом говорила! Что, не помнишь?! Не смей косынку надевать, стыдоба! А то что люди подумают?» Я молча тащусь за ней. Безвольный, молчащий кролик. Нет, не убегаю (некуда), да, выполняю мамины поручения после, стараясь не попадаться на глаза, чтобы меня не попытались обнять и тошнотворно поинтересоваться: «Обиделась? Так это же правда! А на нее грех обижаться! А на обиженных воду возят. Это мы тебя избаловали…»

«Что подумают люди?» Со стороны может показаться, что мы жили в общине, а не в мегаполисе. Но нет. Огромный город, большая квартира. Но больше всего мать волновало, что скажут люди. Внешнее было важнее. Я никогда не соответствовала ее высоким стандартам показательного счастья. Такого, о котором не стыдно рассказать соседке. Кажется, ей это важно до сих пор. Кажется, она уверена, что плохо воспитала меня, раз мне наплевать, что обо мне думает троюродная тетя Глаша. Даже сейчас мама активно поддерживает легенду «у меня образцово-показательные отношения с дочкой». Я не вмешиваюсь. Соседи ей, кажется, верят. Она счастлива. Наверное.

Хотела ли я на самом посвящать мать во все свои дела, как требовалось в детстве? Едва ли. Знаю только, что так было надо. Она ежедневно уверяла меня, что от мамы не может быть тайн, что мама должна знать все. Мама проверяла содержимое моего портфеля. Мама очень пугалась, когда я молчала. Мама срывала дверь с петель, когда я закрывалась в туалете на замок. Я была хорошая не только тогда, когда слушалась, но и тогда, когда была громкой… Бабушка же в минуты гнева кричала на весь дом, что у меня самые лучшие родители, а я неблагодарная, потому что позволила себе как-то невежливо ответить, не побежать выполнять приказ, отданный мамой, и, о ужас, промолчать об оценке в школе. С точки зрения бабушки, у меня тоже не должно было быть тайн ни от кого. Молчащий человек – опасный человек. Это вполне могло бы стать девизом семьи моих родителей.

Психолог спрашивает меня про то, как еще я вижу себе свои идеальные отношения с мамой. Сначала в голову приходит идея убежать очень далеко, больше не видеть никого и никогда, этот страх сменяется страхом потерять маму, прекратив диалог навсегда, потом снова всплывают картинки детства, и кажется, что сейчас, строго фильтруя информацию, я наконец-то достигла в отношениях с ней того уровня близости, который более-менее меня устраивает. На самом деле я все детство хотела просто молчать рядом с мамой. Не докладывать, не отчитываться, а просто иметь возможность не говорить, когда этого совсем не хочется. Молчать о прожитом дне, молчать о только что просмотренном фильме, молчать о том, как здорово было летом.

Долгое время у меня было ощущение, что наше с матерью молчание строится только вокруг детских обид и проблем. Собственно, так оно на протяжении многих лет и было. Мы мало говорили, а возникающие темы, так или иначе связанные с детством, приводили к скандалам, и между нами снова воцарялась тишина. Мы прошли разные этапы: яростных скандалов; моих слезных извинений, когда ее контроль был таким всеобъемлющим и подавляющим, что единственным выходом для себя я видела только выход в окно; попытки матери быть «хорошей» (но не признающей ошибки, а «хорошей-безразличной») ко мне.

И однажды у меня возникло ложное ощущение, что я наконец-то выросла, потому что я сама только-только стала мамой, а значит, моя мать больше не будет агрессивно навязывать мне свою точку зрения (как жить, с кем общаться, как воспитывать детей). Возникшее затишье я восприняла как примирение. Как признание матерью своей неправоты. В тот раз я ошиблась: спустя несколько месяцев на меня обрушился поток критики, который я потом разбирала долгое время. На меня выливались ушаты «правды» о моем поведении, о том, что я никогда никого не любила, что готова променять маму на созданную мною семью, что, кроме мамы, меня не любит никто…

Я осознаю, что это происходило потому, что я сама разрешила ей так с собой поступать. Я работала с психологом, но этих встреч мне хватало только на то, чтобы отбить совсем уж лобовые атаки. Например, однажды она кричала мне, 28-летней женщине, в трубку, что за руль я садиться не могу, потому что водить не умею и немедленно соберу все аварии на свете…

Да, она волновалась. Мы ругались, замолкали, но «щелкнуло» у меня ровно в тот момент, когда мама среди ночи открыла дверь в мою квартиру своим ключами, решив проверить здоровье внука…

Внук болел, мама решила не спрашивать разрешения на визит, потому что мы с мужем были плохими, по ее глубокому убеждению, родителями. И она не скрывала, что так думает! Следом за матерью шел разбуженный в ночи отец. Через 15 минут родители в истерике покинули нашу квартиру. Ключи от своего дома мы отобрали. После мы несколько недель не разговаривали. Чтобы плыть, иногда нужно оттолкнуться от самого дна. Теперь это мой личный девиз!

Чем бы я хотела закончить свое эссе? Наверное, ответом на тот вопрос, который мучил меня в кабинете психолога долгое время: а как жить сейчас? О чем говорить с мамой, когда такое количество тем табу? Если ты регулярно рискуешь скатиться в скандал. Если мама – то обидчивый ребенок, то недовольный взрослый. И нет никакого намека на равенство в отношениях. Я обдумала огромное количество вариантов – от прекратить отношения совсем до информировать маму только о том, что никак не будет использовано против меня в дальнейшем. В итоге мной был выбран второй вариант. Я так и не смогла понять однозначно: действительно ли она не помнит ничего о моем детстве? Или только делает вид? В любом случае мне однажды это перестало быть важным. Я поддерживаю с ней отношения, я не решилась бросить ее. Но чем старше я становлюсь, тем больше вопросов, о которых мы молчим, возникает между нами.

Часто мне кажется, что мама совсем не знает меня, а я совсем не знаю ее. Она почти ничего не слышала о моей работе, я не делюсь с ней сокровенными мыслями о книгах и путешествиях. Равно как и она не рассказывает мне о своих планах на лето и мыслях по поводу отпуска, прочитанной книги и просмотренного фильма. Мы не ездим вместе в отпуска и не стараемся проводить вместе большую часть свободного времени. Мы не ходим пить кофе и болтать о повседневных делах, как это часто делают мамы и дочки. Хотя восемь лет назад я часто пыталась вытащить маму в кафе (я была уверена, что мы можем подружиться, посещая общепит), а она несколько раз довольно жестко пресекла мои попытки, отказавшись идти со мной куда бы то ни было. Я оставила и эту затею.

Психолог спрашивает: для чего мне это было нужно, учитывая предыдущий опыт? Наверное, для реализации той самой картинки из детства, когда мама, дочка, крыша и какао… Когда можно делиться тем, что тебе важно, и молчать о секретах, известных двоим. Я, как хорошая ученица, была уверена, что нужно иметь достаточно терпения, приложить усилия, заняться проработкой детских воспоминаний и так я достигну приемлемых отношений с мамой. Я была не права. И сейчас самой правильной характеристикой наших отношений с мамой было бы то самое молчание… Хранящее столько всего невысказанного и болезненного молчание.