Текст книги "Мы не говорили об этом, мама"

Крылья бабочки

Ольга, 50 лет, мама взрослых сыновей, любительница верховой езды

Мама была рядом всю мою жизнь. Она старалась сделать мою жизнь идеальной – такой, как хотелось бы ей. Но меня там было мало. Или не было вовсе. Мне бы хотелось для себя проговорить эту тему. Отпустить рамки, заданные в детстве. Вырастить и закрепить состояние взрослой женщины. Осознать модели поведения, заложенные в детстве, и свободно жить мою жизнь.

Есть ряд тем, которые я обхожу в разговоре с мамой. Одна из них – секс.

Мама мне близкий и любимый человек, она всегда была рядом всю мою жизнь. Она кормила и растила меня, вдохновляла, берегла, заботилась и продолжает это делать. Она старалась сделать мою жизнь идеальной – такой, как хотелось бы ей, и прожить ее со мной без ошибок и боли. Но меня в такой жизни было мало или не было вовсе. Мои бунты со школьных лет тому доказательство.

Почему я участвую в этом проекте? Мне бы хотелось для себя проговорить эти темы. Отпустить рамки, заданные в детстве. Вырастить и закрепить состояние взрослой женщины. Осознать модели поведения, заложенные в детстве, и свободно жить мою жизнь. Делая то, что я хочу, и то, что у меня получается лучше всего. Проявлять свою уникальность, радоваться и делиться радостью.

Есть ряд тем, которые я обхожу в разговоре с мамой. Среди них секс, свобода быть собой, делать то, что хочется, не оглядываясь, не сравнивая, не стараясь оправдать ожидания. Получать удовольствие от своего тела. Без внутреннего критика, голос которого так похож на голос мамы, в нем живут железные нотки, которые бьют наотмашь, от шока не чувствуешь боли… только широко открытыми глазами видишь, как падают на землю алые капли крови. Боль приходит после. И остается надолго, терзая и усиливаясь, танцуя вальс из правил и норм. По счету на «раз-два-три»… Мучительно и медленно. Вызывая чувство вины, концентрируя его и загоняя в тело.

«Хорошие девочки так не делают» (закрадывается мысль о том, что я недостаточно хорошая), «Не кричи, смеяться громко нельзя», «Приличные женщины (я недостаточно приличная или совсем неприличная) не носят такую прическу», «Замри, не носись…» – полный запрет на проявление меня.

От природы я шумная, громкая, бурная. Можно сравнить с горной рекой. Маме удалось привить мне правильные ценности, загнав меня в рамки приличий и правил. Благодаря чему я научилась притворяться, лгать, изворачиваться, делать вид, легко подстраиваться под других людей, видеть их боль и ценности. И перестала чувствовать себя. Стала прятаться, поверив в то, что такую, как я есть, не примут и проявлять себя в этом мире опасно. Научилась манипулировать, жить как все… И получила букет болезней, зажимая в тело свои непрожитые и невыраженные эмоции.

Болезнью как средством борьбы с реальностью я владею практически в совершенстве. От рождения я всегда болела. Только в этом состоянии я могла получить внимание и заботу. Во время болезни мне можно было рисовать, лепить, играть… И со мной играли, спрашивая каждый миг, что я хочу. Меня внимательно слушали, носили на руках, целовали. Разрешали сладкое… До сих пор заботу и внимание я воспринимаю как любовь.

Еще один монстр… Пианино. Меня долго трясло от его звука. Мамина мечта играть стала навязчивой идеей по отношению ко мне. Давление с пяти лет. Я отчетливо помню эти ожидания, что я САМА буду играть, потому что все ХОРОШИЕ девочки музицируют на рояле. Моя подруга играла, потому что хотела, я – потому что хотела мама. Вечерние концерты перед гостями…. Черта контроля величиной с Китайскую стену, молчание с крепко стиснутыми губами. Взгляд исподлобья… До сих пор осознаю себя с зажатым подбородком и угрюмым взглядом, проявление радости – не уместно.

Камень ударил в подоконник. Выглянула в окно, помахала: «Иду!» Мне восемь, последние солнечные дни лета. Тихонько беру в карман котлету, масло впитывается в бумагу, пакет шуршит. Для щенков в подвале. Мама занята готовкой.

Я выскальзываю, придерживая дверь во двор. Витька ждет, прислонившись к теплой стене и жмурясь от солнца, как кот. Мы не виделись пол-лета. «Я ТАКОЕ тебе расскажу… В деревне был». И, прижав мою голову руками, жарко зашептал мне в ухо. «Не поверишь…» Дальше, используя мат, он рассказал мне все, что узнал про взрослую жизнь мужчины и женщины. Многие новые слова мы повторяли, мат переводили, чтобы было понятно, а некоторые вещи я поняла, только когда вышла замуж.

В моей семье не принято было говорить о сексе. Позже о физиологии мужчины и женщины я узнала на уроках биологии, было интересно переводить с русского на русский. Позже я молчала о первом опыте, о Камасутре и тантре, о фильмах, книгах и целом мире, который я открывала самостоятельно.

Как сказать, что люблю ее? Дорожу ею. Стараюсь для нее, а хочу – для себя. Когда вижу, что она хочет и старается для меня.

В последние годы получается говорить о том, что хочу, и о своих ожиданиях. Она молчит о своих. Легче ли стало? Да. Но молчание между нами продолжается. Часто я молчу о своей любви к ней и о важности ее в моей жизни. Слова произнесенные теряют свою силу.

Говорила ли я ей о любви? Да, и не раз. Но слова, словно воздушные шарики, лопаются при произнесении. Как проявляется Любовь? Для меня это действие. Поступки, подарки, радости. Но ей все меньше их надо, и интерес уже гаснет.

Все ближе расставание. И я молчу об этом, о страхе внутри меня, о том, что она для меня опора, о своих нереализованных мечтах, о той мне, которая не случилась в ее ожиданиях. Мое молчание бережет ее. Я вижу ее глаза, всегда вопрошающие, цепкие, внимательные, сопереживающие.

Я так редко видела их светящимися от счастья, а так хотелось. За ее улыбку я готова на многое. Она никогда не пользуется этим, а могла бы. Я часто беру ее за руку. Натруженные ладони легкие, словно крылья бабочки, и такие же хрупкие.

Я нахожу время для прогулок с ней. Мы много говорим. Она любит слушать мои рассказы, а я – ее воспоминания, словно сказку в детстве, когда знаешь наперед все слова, но просишь читать снова и снова.

Диета для дочки

Инна, 54 года, педагог, психолог, руководитель Московского семейного центра взаимоотношений

Знаете, почему захотела написать про маму? Мама – это то, с чего все началось для каждого человека и для меня, конечно. Но мама – это не только женщина, которая меня родила. Мама – это сила, которая не дает опустить руки. Если мама поддерживает, то хочется сделать еще, чтобы насладиться маминой верой в меня. Если мама критикует и не верит, то силы появляется еще больше! Надо же доказать ей, что она была не права!

Что бы ни делала мама – сила приходит всегда. Вообще, мама – это start up нашей души. Мама – неписаный закон, звучащий так: «Я твоя мама. Все, что я делаю, я делаю только из любви к тебе!»

«Ма-а-ам, мама, я есть хочу! Сделай, пожалуйста, бутербродик с колбаской!» – крикнула я маме, сидя на диване с книжкой. Не-а, не крикнула, только помечтала. Это были ужасные слова, в нашей семье приравненные к оскорблениям. И они очень расстраивали маму… А я же хорошая девочка Инночка, я не должна расстраивать маму!

Природа наградила меня хорошим аппетитом и, видимо, обладая незаурядным чувством юмора, приложила к нему ме-е-едленный обмен веществ. То, что у моих подружек сгорало через двадцать минут после еды, у меня откладывалось в талии и щечках. В общем, я была чуть полнее своих сверстниц. Не намного, но каждые набранные сто граммов приводили мою маму в ужас, она на меня обижалась и для пущей убедительности даже пускала слезу.

Я быстро поняла: я хорошая, когда не ем. Не ем – значит, худею, худею – значит, меня любят. Любить можно только худых! Понять-то поняла, но природа брала свое. Я хотела есть! Я таскала горбушки из хлебницы, хлеб из школьной столовки, печенье из серванта, выуживала гривенники из дедушкиного кошелька и покупала на них пончики!

Сейчас понимаю: если бы мне давали дома достаточно супа и котлет, то я не портила бы себе тело жареным тестом и сладкими плюшками. Мама была в панике! Ее дочь, которая ест дома как птичка, превращалась в пингвина! Порции еды мне сократили до еле видимых глазом горсточек! Запретили завтракать в школе. И вместо обожаемых мной школьных завтраков в виде сосисочек и плавленых сырков мама давала мне в школу яблоко. Да от этого яблока есть хотелось так, что желудок сводило!..

Выручал сосед Димка, которого так пичкали перед школой дома кашей и бутербродами с икрой, что в школе он есть уже не мог. Правда, отдавал то, что не любил, – сырок там или яйцо. Сосиски ел через силу. Вкусные очень были.

Я росла активной девочкой. Родители возили меня на фигурное катание, в бассейн, на большой теннис, ЛФК, волейбол… Как же хотелось после тренировок есть! Но попросить купить пирожок или бутерброд в кафе – да вы что! Ответ был простой: «Да ты что, с ума сошла?!» И потом всю дорогу домой мне приходилось доказывать, что нет, не сошла. Мытарное это дело, знаете ли… Аппетит хороший, а я плохая… «Дома поешь», – говорила мама. Мы ехали из бассейна час на троллейбусе, и я доходила от голода до полной кондиции! Дома меня ждал ужин! Творог и стакан молока с черным ржаным хлебом… Зашибись как вкусно!.. А мой растущий организм требовал мяса и картошки! До сих пор настроение портится, когда вспоминаю!

Через все детство я пронесла режущую боль в животе. Живот у меня болел всегда – утром, вечером, в школе, дома, на тренировке, в театре… Всегда. Я даже несколько раз лежала в больнице, и мне ставили «острый колит» и прописывали диеты! Мама и бабушка старались следовать рекомендациям врачей и превращали мою еду в паровую и безвкусную. Не помогало: молоко и черный хлеб разрешали тогда при любой диете.

Боль в животе ушла навсегда, когда на первом курсе института я поехала на практику, где еду готовили на костре и в местной закарпатской лавочке не было ни черного хлеба, ни молока! Только тушенка, картошка, белый хлеб и колотый сахар. Но этого было всегда в избытке, и, наслаждаясь, я ела это три раза в день. Правда, перед едой мамин строгий лик всегда являлся мне, но я мотала головой и продолжала макать белый хлеб в подливку и набивать рот колотым сахаром! И боль в животе ушла. Оказывается, мой нежный кишечник не выносил ни молока, ни черного хлеба. И сейчас не выносит!

Когда пару лет назад я рассказала это маме, она вздохнула скорбно и сказала: «Ну конечно, плохая у тебя мама. Все для тебя старалась. Молоко с черным хлебом – это же полезно!» И ведь не поспоришь… Ну, что не всем полезно… Нет, не буду с мамой спорить.

У моего папы было две сестры, и жили они в Саратове – тетя Клава и тетя Слава. Обе они были женщины великих размеров, килограммов по сто пятьдесят. Тетя Клава была не замужем. Но не потому, что ее никто не звал замуж, а потому, что со своим первым мужем она получила психологическую травму, а он физическую. В первую брачную ночь неопытная, но страстная невеста сломала своему жениху два ребра, придавив его своим большим телом. Жених кричал, мама жениха кричала, врач скорой хохотал как бешеный… И второй брачной ночи у них уже не было. Муж подал на развод и причину указал: «Она очень огромная, она меня убьет». Их развели, но замуж тетя Клава уже выходить не хотела. Впрочем, худеть тоже не собиралась.

А тетя Слава и ее 150 килограммов умотали в Америку еще в семидесятые годы и вышли замуж за… (э-э-эх, не получить мне «Оскара»!) афроамериканца, она родила от него семь смугленьких дочурок. И когда железный занавес рухнул, завалила нас фотографиями своей семьи, где на фоне (почти без пробелов) тети Славы можно было найти ее мужа и девочек.

Жизни тети Клавы и тети Славы сложились так, как они хотели, но мама считала, что это «ужас– ужас-ужас-все-лишний-вес-виноват!» Поэтому фотографии моих толстых теть всегда стояли в столовой и должны были отбивать у меня аппетит. Не отбили!

Кстати, когда мы получили первую фотографию счастливого семейства, то мама, взглянув на нее, пошла пить «Валокордин», а потом сразу записала меня к эндокринологу. Посещение врача– эндокринолога я запомнила на всю жизнь. За столом сидела маленькая шарообразная усатенькая дамочка. Мамины жалобы на полненькую дочку вызывали у нее яростное клокотание.

«Да нет у вашей дочки ожирения! Ей до верхней границы нормы еще 300 граммов нужно добрать. Все с ней в порядке». Мама скептически смотрела на доктора-шарика и молчала. «Если врач себя так запустила, то она и другим не поможет. Просто есть надо меньше», – подвела она итог, когда мы вышли из кабинета. Еще меньше?! Я была напугана…

До 12 лет я была круглой отличницей, гордостью школы, председателем совета отряда, победителем школьной олимпиады … После пятого класса я принесла дневник с одними пятерками и пять грамот за отличную учебу и что-то там еще…

Я ждала маму с работы, разложила дневник и грамоты на столе и не давала папе и бабушке их убрать. Когда мама пришла, я притащила ее к столу и гордо сказала: «Вот, мама, смотри, я опять отличница, единственная в классе! Ты теперь мной гордишься?» Мама меня погладила по спине и ответила: «Конечно! Ты молодец! Но вот я бы гордилась еще больше, если бы ты была такая же стройная, как Лена Коренева!» И моя радость погасла. Я поняла, что никогда не смогу сделать так, чтобы она «гордилась еще больше».

Еще не зная ничего про генетику, я понимала, что дети похожи на родителей. И я похожа на мою пухленькую маленькую маму и на весь мой нехуденький женский род и никогда не буду похожа на Лену Кореневу. Потому что у Лены мама высокая, длинноногая блондинка и работает моделью в ГУМе, а папа спортсмен-легкоатлет двухметрового роста.

Отличницей я больше не была ни разу. Я поняла, что до маминого идеала я не дотяну никогда! Так чего надрываться?! Лучше отдыхать и веселиться. Сейчас я, конечно, стараюсь держать себя в условных килограммах… Плохо получается. Обожаю готовить и обожаю есть! Если набираю лишнее, то ловлю мамин укоризненный взгляд на моей талии или попе. И сразу – прыг – в чувство вины и долго не выныриваю. Смешно, конечно, но и сейчас, будучи запятидесятилетней девочкой, стараюсь при маме съесть поменьше. Ну, чтоб быть хорошей худосочной дочкой. А мама-то беспокоится. Наконец-то дождалась: мама хочет, чтобы я поела! «Почему ты никогда у меня не ешь? Не знаю, чем тебя угостить. Ты всегда сыта, когда к нам приезжаешь!» Ну как ей это рассказать? Да я лучше язык проглочу, чем поделюсь этим с мамой! Она-то уверена, что поступала так из любви. Ах, эта многогранная мамина любовь… Хотя кто знает… Может, благодаря этому маминому «пунктику» с едой я не участница программы «Я вешу 300 кг» и не сломала ни одного ребра ни одному мужчине? Как знать…

Не боги горшки обжигают

Анастасия, 47 лет, финансовый сотрудник

Может быть, для меня пришло время поразмышлять и понять, о чем я говорю или о чем не говорю с моей мамой. И как это влияет на мою жизнь. Не говоря уже о том, что я и сама мама уже взрослой дочери. Может, окунувшись в эти размышления, я смогу понять лучше и себя, и свою дочь. А может, этот процесс откроет что-то совершенно новое, о чем я сейчас и подумать не могу. Получается, что цель у меня очень эгоистичная – покопаться в себе…

О чем я молчу с моей мамой. О чем я молчу с моей мамой?

Очень непросто начинаю писать. Эссе занимает мои мысли все последнее время, но никак не могу начать. Не знаю как. Непросто. Я и сейчас не знаю, что же из всего этого получится.

Мысли роятся и роятся. Мысли, воспоминания, эпизоды разных эпох. Детство, молодость, зрелость. Удивительно, сколько пластов памяти переворошил один-единственный вопрос!

Я даже не заметила, как вопрос «О чем я молчу с моей мамой?» в процессе трансформировался и я стала внутренне искать ответ скорее на вопрос «О чем я не могу говорить с моей мамой?». А после вопрос изменился еще раз и превратился в следующий: «О чем я не хочу говорить с моей мамой?» Или даже в вопрос не про то, о чем не хочу, а про то, о чем просто не говорю. А может, не хочу, потому что не могу? Может, «не хочу» прячет истинную причину, в которой я себе и не признаюсь? А может, «не хочу», потому что не знаю для чего? Что мне принесет разговор? Для чего он мне?

Мне почти пятьдесят лет, моей маме – за семьдесят. Она очень активная, современная, интересуется новыми технологиями, освоила «умный телефон», крайне уверенно общается с компьютером. Много читает. Маме интересно все. Ее любопытство, часто граничащее с детским, всегда вызывает нежную улыбку. Мама никогда не скучает, всегда при деле. Даже в какой-нибудь долгой скучной очереди займет себя: станет наблюдать за людьми, пытаясь представить себе их судьбу, историю находящихся рядом. Мама любит нас, детей, и всех внуков. Любит женским материнским сердцем. Мама любит жизнь! Мама любить жить! Мама создала свой мир, в котором живет и делает все, чтобы находить в нем радость. Так, как ее научила жизнь.

Принимаясь за эссе, я вообще не понимала, о чем я молчу с мамой. Казалось, нет такой темы, о которой я не смогла бы поднять разговор. По крайней мере, так казалось. Погружаясь в размышления, будучи предельно откровенной сама с собой, добираясь до глубин своей души, я осознала, что есть, есть такая тема, о которой я не могу говорить с мамой. Это мои обиды на маму. Моя злость. И даже осуждение.

Думать о том, что во мне живут подобные чувства, ужасно. Но это честно. Будучи ребенком, я воспринимала маму святой. Все, что она делала, было правильным по определению. Мне и в голову не могло прийти, что мама могла бы сделать что-то не так. Мама была Богиней, Единственной, Совершенной.

Жизнь это видение изменила. Взрослея, познавая себя и мир вокруг, проживая свою собственную жизнь, я пришла и к новому пониманию того, что происходило со мной в детстве. Многое я переосмыслила, а что-то и просто получило оценку. Давно произошедшее видится теперь в новом свете. Именно поэтому я чувствую злость, обиду и даже осуждение. Эти чувства появились спустя годы после событий, с которыми они связаны. Спустя годы в голове возник вопрос: «Мама, как ты могла так поступить?»

Я первоклассница. В Подмосковье в разгаре весна. А у меня случилась какая-то черная полоса. Мама недавно вернулась из Омска вместе с моим младшим братом, которому было чуть больше двух месяцев. У мамы было непростое время, когда после родов проявились осложнения и она была вынуждена оставаться в больнице в Омске почти два месяца. Я и мой старший брат были с папой и с нетерпением ждали возвращения мамы и нашего младшего брата. Сейчас очень сложно восстановить точные детали каждого дня. В памяти осталась общая картина. Но отдельные эпизоды и связанные с ними чувства и эмоции я помню отчетливо.

Моя успеваемость в школе упала ниже плинтуса. Я врала, скрывала, что родителей вызывают в школу, подделывала подписи учителей, прятала тетради с двойками. Наверное, было что-то еще, чего я не помню. Меня постоянно ругали. В одно воскресенье произошло что-то, что вывело мою маму из себя окончательно. Она сказала, что не знает, что со мной делать, а единственное подходящее для меня место – это детская колония. Это именно то место, где воспитывают таких детей, как я.

Мама собрала для меня пакет сухарей, потому что сухари буду самым большим лакомством в колонии. Сказала, чтобы я попрощалась с младшим братом, так как, скорее всего, я больше никогда его не увижу. И мы отправились в детскую колонию.

Мы шли по железной дороге, которая проходила рядом с нашим домом. День был солнечный и теплый. Я помню шпалы и щебенку. Наверное, я шла, опустив голову. И еще был запах, типичный для железной дороги.

Я шла и смиренно молчала. Не помню своих мыслей. Помню ощущения безысходности и чего-то ужасного впереди. Чувствовала ли я страх? Не помню. Я ощущала себя негодной, очень плохой девочкой, которой нет места в семье.

Мы шли, и мама, как я узнала годы спустя, ждала, что я начну просить прощения, проситься домой и умолять не сдавать меня в колонию. А я не начинала. Я шла и шла. Молча. Кажется, мама держала меня за руку. По словам мамы, она сама как-то начала разговор.

Мы шли и разговаривали, совершенно не помню о чем. Мама все-таки подвела меня к тому, что я попросила прощения. Кажется, мы еще разговаривали, стоя на месте. Потом развернулись и пошли домой. Я искренне захотела измениться, стать хорошей, решила, что больше я никогда– никогда не буду плохой, что больше никогда– никогда не дам повода на меня сердиться.

Я очень хорошо помню, что это было воскресенье, потому что в тот день по телевизору шла передача «В гостях у сказки», должны были показывать «Старика Хоттабыча». Я попросила разрешения посмотреть, но мама не разрешила. Мне было очень обидно. Я поняла, что я все еще наказана, хотя мне казалось, что меня уже простили. Кстати, так сложилось, что этот фильм я посмотрела в первый раз совсем недавно. Решила, как говориться, закрыть гештальт.

После того как меня «не сдали в колонию», я очень старалась быть хорошей. Но стать хорошей в одно мгновение не удавалось. Успеваемость оказалась крайне упрямой. Я давала себе обещания каждый день, что с этого момента все будет по-другому, что я сделаю все, что смогу, чтобы привычные для меня четверки и пятерки вернулись в мои тетради и дневник. Но ничего не получалось. Я хорошо помню растерянность, беспомощность, непонимание: что же я могу и должна делать, чтобы все снова стало хорошо? Я очень старалась, очень! По-настоящему, искренне, самоотверженно, но ничего не получалось. Я получала двойки.

Мне сейчас трудно сказать, как долго это все продолжалось. К концу учебного года как-то все восстановилось. Много лет спустя я говорила с мамой о том, как она меня «сдавала в колонию». Мама рассказала, что, конечно, ни в какую колонию она меня сдавать и не собиралась. Мама сейчас уже и не помнит, что я такого натворила. Помнит только, что она была в отчаянии и совершенно не знала, что со мной делать.

Как я себе ни обещала в тот день, что буду хорошей и правильной, и позже случалось, что я доводила маму до отчаяния. Еще пару раз я вытворяла что-то такое, из-за чего меня наказывали. Наказания помню, а вот причин – нет. «Мама, как же ты могла?!» – звучало в моей голове, когда я вспоминала эти случаи, уже будучи взрослой женщиной.

Даже признаться самой себе в том, что воспоминания вызывают злость и обиду, и позволить фразе «Мама, как же ты могла так сделать?» прозвучать в моих мыслях – оказалось непростым шагом. Я же благодарная дочь, «хороший и правильный» человек. Разве я могу злиться на маму, которой я обязана жизнью? На маму, которая всю свою жизнь заботилась, переживала, желала мне только самого лучшего? На маму, которая была для меня богиней?

Мои чувства начинают меняться, злость и обида притупляются, когда я думаю и осознаю, что моя мама – человек. Человек с непростой судьбой и историей, со своими радостями, со своими чувствами и страхами, со своими ошибками. И ничто человеческое…

Маму воспитывали ее бабушка и дедушка. Мамина мама много работала, работала в другом городе. Виделись они не так уж и часто. Отца мама и вовсе не знала. Он отказался от нее еще до ее рождения. Сколько же внимания, тепла, нежности и любви недополучила она, когда была ребенком и подростком!

Нас не учат быть родителями. И наших родителей не учили быть родителями. И родителей наших родителей не учили. В общении с нашими детьми мы копируем тех, кто воспитывал нас. А отчасти мы воспитываем «от противного». Или же так: «здесь прочитал, там услышал»… Так или иначе, мы воспитываем детей согласно нашим убеждениям, что именно так правильно. А уж как складываются наши убеждения – это отдельный вопрос, ответ на который уходит глубоко в историю и не всегда подвластен нашему сознанию.

Сейчас, задумываясь об эпизодах моего детства, я понимаю, что мама так поступала не для того, чтобы сделать мне больно, не для того, чтобы меня напугать. Это было от отчаяния, от беспомощности, от страха, от того, что ей самой в тот момент было плохо и она не знала, как сделать лучше. Я искренне понимаю, что это не ее вина.

Сегодня я сама мама уже взрослых детей. Хотела бы я прочитать эссе на эту тему, если бы его написали мои дети? Не знаю. Наверное, это было бы больно. Скорее всего, мне захотелось бы объяснить причины, может быть, даже оправдать свои действия, на которые мои дети могут быть в обиде, могут злиться на меня и осуждать. Подозреваю, что таких случаев может быть больше, чем я думаю.

Написать то, что вы сейчас прочитали, заняло какое-то время. Это оказалось процессом. Тяжелым процессом воспоминаний, размышлений, проживанием заново некоторых моментов. В одно утро я позвонила маме, как обычно. Обычный повседневный разговор, начинающийся со слов «как у вас дела?».

Но я заметила, что мое внутреннее ощущение стало другим. Сложно подобрать точные слова, чтобы описать это состояние. Думаю, что ближе всего было бы «во мне стало больше тепла и спокойствия». Подозреваю, что это результат процесса, в котором я пребывала, пока писала эссе.

Пришло в голову: а может, и не надо говорить с мамой о том, о чем молчится? Может, просто достаточно поговорить с самой собой, но искренне? Быть честной самой с собой. Позволить себе внутренне кричать от злости, об обидах, об осуждении? Позволить этим «неправильным чувствам» быть во мне? Дать себе время на внутренний диалог? Понять причины и принять то, что в этом нет ничьей вины?