Текст книги "Мы не говорили об этом, мама"

Мама– это самое красивое слово

Андрей, 35 лет, философ, любитель творческих и умственных процессов

Задаваясь вопросом «А почему мы об этом не говорили, мама?», приходишь к пониманию, что тема не столько о маме, сколько о себе самом. Когда я узнал, что можно написать эссе на тему взаимоотношения с матерью, то с энтузиазмом и легким волнением сразу откликнулся. Ведь это прежде всего еще один хороший способ заглянуть в себя и вытащить оттуда пару-тройку маячков, которые раньше не замечались и не осознавались.

«Мама – это самое красивое слово, произнесенное человеком».

Кайл Гибран

Мама… Как много смысла заложено в этом простом слове. В отличие от сухого «мать», «мама» излучает доброту, нежность, ласку, заботу. Дети часто произносят звуки «ма-ма» первыми в своей жизни и навсегда сохраняют с ними стойкие ассоциации. Для меня они заключаются прежде всего в принятии и чувстве безопасности. Как приятно быть безмятежным и беззаботным! Детство – это мама.

Можно часто услышать где-то: «Какие у вас отношения с родителями?», «Какие у вас отношения с матерью?». Будет заблуждением считать, что эти отношения – между людьми, и только. Это скорее такой микрокосм. Отражение того, как человек относится к миру вообще.

Посредством матери создается новая вселенная, и до определенного возраста малыш не считает себя чем-то автономным и не отделяет себя от мамы. Наши матери, как и мир, открываются для нас одновременно. Мы их принимаем, любим, зависим от них. Познаем и учимся быть людьми.

С годами связь эта видоизменяется, обрастает культурными особенностями и социальными правилами. Накладывается отпечаток опыта. Но можно проследить очень четкую параллельную линию, которую выявили задолго до появления психологии. То, как человек воспринимает свою мать, – показывает, как он воспринимает мир. Обиды, которые никак не разрешаются и не прощаются, выливаются в непринятие и недовольство миром вообще, а пренебрежительное отношение проецируется на все вокруг. Недаром в самой известной на земле книге пятая заповедь гласит: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли».

С точки зрения многих современных направлений психологии, фигура матери имеет одно из самых важных значений в психической жизни человека. Если девочка, вырастая, во многом перенимает на себя роль жены и мамы, то мальчик бессознательно ищет спутницу жизни с чертами характера матери, еще с детства охарактеризовавшими себя как безопасные.

Есть страны, например Италия или Армения, – где мать традиционно чаще выступает в главенствующей роли в семье и оказывает неоспоримое влияние на своих уже взрослых детей. У итальянцев вообще достаточно распространено явление, когда мужчины до сорока лет и дольше живут с родителями. В США – наоборот, принято при достижении совершеннолетия покидать отчий дом и перебираться на съемные квартиры, в студенческие общежития, обрывая связи с детством.

В России, как мне кажется, своя особенность, обусловленная прежде всего социально-экономическими условиями. Зачастую в одной квартире живут люди трех поколений, и то, какие конфликты на этой почве могут вырастать, демонстрируется в замечательном фильме Алексея Коренева «По семейным обстоятельствам». Несмотря на то что события в нем происходят в далеком уже

1977-м, затрагиваемые вопросы актуальны, ведь проблема отцов и детей в нашем обществе вечная.

Но беда не только и не столько в стесненных условиях. Люди не разговаривают друг с другом. Является ли разговором обсуждение последних новостей, сплетни, бытовые вопросы и прочая рутина, которыми заполнена вся межличностная коммуникация между матерью и ее взрослым ребенком? Мы часто проживаем всю жизнь, так и не узнав друг друга. Не узнав себя.

Мы совсем не затрагиваем в общении тему ценностей. Не в том плане, что осуждаем всех, кто, по нашему мнению, не соответствует каким-то нормам. А на более глубоком и основополагающем уровне. То, что важнее зарабатывания денег, обустройства быта и выяснения каких-либо отношений. Вопросы смысла. Для чего мы что-то делаем, для чего живем вообще? Нас с детства и до глубокой старости учат, как жить, но никто не может объяснить «зачем».

Эти вопросы как табу в нашем современном обществе. Их отдают на откуп философам или священникам. И те и другие воспринимаются как далекие от практической жизни.

Сначала об этом не говорили, потому что не считали нужным и было много других более важных дел. Потом уже какая-то привычка в общении выработалась, и неудобно, некомфортно ее менять. И порой, когда вдруг хочется поговорить по душам, понимаешь, что не можешь этого сделать.

Что это тот другой человек – мама, а не ты – не создал таких условий для глубокого и взаимоисцеляющего общения, а скорее всего, она просто не способна на такое.

Проходят годы, вырастают уже свои дети. И с ними происходит то же самое, что когда-то с тобой. Но виноват снова не ты. Просто тебя так воспитали. Психологические защиты в действии. Тема закрыта. Да не закрыта! Она всегда будет давать о себе знать. События в жизни будут так складываться, что не раз и не два мы будем сожалеть о том, что не изменили ситуацию, да даже и не пытались.

Можно возразить, что на эти темы и не нужно общаться с матерью. Она не мыслитель и даже не психолог. Она просто мама, которая хочет, чтобы ее чадо было счастливым. А для подобных разговоров есть специальные сообщества и люди, есть книги, в конце концов.

Так и происходит. А с самым близким по родству человеком остается обсуждать только, что ел сегодня на обед, на сколько часов записался к врачу и купил ли новые ботинки на осень. Утрирую, конечно.

Мне сейчас тридцать пять, и где-то раз в неделю мы видимся с ней несколько часов. Я не любитель пустых разговоров и сплетен, и она это знает, а потому отсекается львиная доля возможных тем для разговора. Чаще всего он сводится к каким-то событийным моментам в жизни, но не только.

Я могу рассказывать ей о прочитанной книге, каком-то новом своем увлечении или хобби, недавно посещенной выставке или музее.

Могу попытаться обсудить волнующую меня в данный момент тему искусства, религии или философии. Но разговор в этом случае обычно выглядит как мой монолог, а не дискуссия. Насколько ей интересно? Сложно сказать. Мама слушает внимательно, но скорее из вежливости, чем из заинтересованности. И тем не менее я довольно часто делюсь с ней, за исключением вопросов личной жизни, и стараюсь меньше говорить насчет здоровья.

В жизни каждого человека очень важен момент, олицетворяющий собой процесс завершения сепарации и переход во взрослый этап. Но представляет собой он не столько что-то внешнее, сколько внутреннее состояние. Я бы назвал это – стать мамой для самого себя.

По разным причинам мы не всегда разговариваем со своими матерями так, как нам хотелось бы. Но можно ли с уверенностью заявить, что мы искренни с собою? Оставшись наедине, не забиваем чем-то ум, а занимаемся хоть изредка рефлексией и пытаемся осознать причины своих поступков и желаний?

Все взаимосвязано.

Почему?

Денис, 45 лет, корпоративный тренер, специалист по информационной безопасности

В свои сорок пять лет я узнаю много того, что мог бы узнать в пятнадцать. Я часто мысленно восклицаю: «Ну почему только сейчас?» Да, я рад, что узнаю хотя бы сейчас, ведь многие проживают жизнь, так и не узнав. Я хочу поделиться тем, что узнаю сейчас. Очень надеюсь, что кому-то это поможет. Тому, у кого, как у меня, отсутствует возможность узнать это от родителей. Хочу, чтобы в мире стало больше счастливых и успешных людей. Потому что мне хочется жить именно в таком мире.

Ура! Ура! Ура! Завтра будут отмечать мой день рождения! Пять лет – это ведь первая круглая дата! Будут гости, вкусности и подарки. Правда, про подарки я все уже знаю, никаких секретов и сюрпризов… Мама давно все решила и сказала гостям, что нужно дарить. Конечно же, мама лучше знает, что мне нужно.

Я знаю, что нужно вести себя хорошо и не вмешиваться в разговоры взрослых. Иногда мне, конечно, тоже хочется что-то сказать, но я должен быть хорошим мальчиком и молчать, чтобы не расстроить маму и чтобы ей не было стыдно за меня перед гостями. Да мне и малопонятно то, о чем они говорят… Вдруг слышу знакомые слова: обсуждают популярную песню «Жду, жду…», которую часто включают по радио. Тетя Женя говорит, что ей песня не нравится, и я добавляю, что мне она тоже не нравится…

Наконец гости расходятся. Наступает самая неприятная часть праздника – убирать со стола, мыть и вытирать посуду, а потом все это складывать в сервант. До будущего года. Вот интересно, почему эти красивые тарелки, ложки и вилки мы достаем только два раза в год – на Новый год и на мой день рождения? Почему нельзя пользоваться ими всегда? Ну или если не всегда, то гораздо чаще…

«Предатель!» Как удар по голове на меня внезапно обрушивается мамин крик. Я роняю вилку, которую вытирал, и стараюсь сжаться в комок, исчезнуть, чтобы меня тут не было. Мысли скачут, налетая друг на друга: «Я предатель? А кого и как я предал? В чем я виноват?» Я еще не знаю, но мне уже ужасно страшно. Вот, вот… вот сейчас… Да: «Ты предал меня, ты предал свою родную мать, которая все для тебя делает, которая живет ради тебя!»

Я реву сквозь удушающие слезы: «Мамочка, прости меня! В чем я виноват?» – «Как ты мог сказать, что тебе не нравится песня "Жду, жду…", ты же знаешь, что я люблю эту песню!» Мама кричит все громче и страшнее, а я не понимаю. Почему? Почему я предатель? Маме песня нравится, а мне нет, в чем тут предательство?

Мне очень, очень страшно, я с трудом глотаю слезы… Я сделал что-то ужасное, я предатель, я виноват, я не должен был говорить, что мне не нравится то, что нравится маме, я предал ее… Я так люблю свою маму! Она у меня такая замечательная, все для меня делает, живет ради меня, а мне, предателю, не нравится песня, которая нравится ей. А-а-а… Понял! Раз я ее люблю, значит, мне должно нравиться то же, что и ей! От осознания своего предательства я реву еще громче: «Мамочка, прости меня!» Но мама молча встает и уходит с кухни, а я остаюсь реветь, уткнувшись головой в стол. Один… Нет, не один. Вместе со своей виной в предательстве.

Так будет повторяться потом еще много, много раз. Я всегда буду виноват. И я никогда не услышу: «Прощаю», в основном будет звучать пренебрежительное: «Мне не нужно твое прощение!» Я долго не мог понять смысл этой фразы, всегда думал: «Мама имеет в виду, что ей не нужно мое "Прости"», – действительно, какой смысл просить прощения, когда все уже сказано или сделано. Но все гораздо глубже…

Спустя десятилетия я пойму: простить – это значит освободить от чувства вины, признать право человека на ошибку, дать возможность исправить ситуацию, восстановить отношения. Но прощать тоже надо уметь, и мало кто прощает так, чтобы никогда не вспоминать о произошедшем, прощать так, как нас прощает Бог – раз и навсегда. «Мне не нужно твое прощение!» – ей не было нужно, чтобы я чувствовал себя прощенным, освобожденным от чувства вины, наоборот, она хотела это чувство закрепить и усилить. «Вина – это темница, из которой трудно выйти и в которой человек может быть заключен пожизненно», – скажет мне в свое время Маргарита Бакина.

Перед первым классом мне решают удалить аденоиды, потому что я часто болею ОРЗ (острые респираторные заболевания). Операцию делают в поликлинике, делает наш лечащий ЛОР. В субботу собирают детей и потоком друг за другом оперируют. Мы с мамой и папой приходим в назначенный день, сидим и ждем своей очереди у кабинета ЛОРа, из которого время от времени раздаются детские крики и плач. Операция несложная, но делают без наркоза. Я чувствую, как родители нервничают, и мама дрожащим голосом строго меня напутствует перед входом в кабинет: «Если ты закричишь или заплачешь, мне станет плохо…»

Я не закричал и даже не заплакал. Страх оказался сильнее боли и рвущегося наружу крика… Страх того, что из-за меня любимой мамочке станет плохо, чего я никак не могу допустить. Я уже твердо усвоил: нельзя делать ничего такого, из-за чего мама расстроится. Нельзя плакать, нельзя бояться, нельзя хотеть пить, есть, спать и так далее – нельзя, нельзя, нельзя… Нельзя доставлять маме каких бы то ни было неудобств. Она и так живет ради меня, и я у нее в неоплатном долгу, все, что я могу и должен делать, – жить ради нее. И я не закричал. Я чувствовал себя героем, молодцом который выполнил ответственное поручение…

После операции детей помещали в комнату отдыха на один-два часа, проверяли температуру, следили за состоянием. Я помню, как в эту комнату вошла Елена Ивановна (ЛОР, делавшая операцию) и, обращаясь к маме, сказала: «Я делаю аденотомию тридцать пять лет. Ваш сын – первый ребенок, который не закричал и даже не заплакал». Я запомнил эти слова, потому что это было признание моего маленького подвига и моего геройства. Но мама горделиво ответила: «А я его предупредила, что мне будет плохо, если он закричит». Странное, смешанное чувство – мама гордилась собой, а не мной, а то, что я сделал, воспринимала как должное… С этим чувством я буду жить достаточно долго, пока постепенно не начну понимать, что неоплатный долг реально неоплатный, что бы я ни делал, как бы я ни старался, я не смогу его даже уменьшить, потому что всегда делаю лишь то, что должен, обязан. Все мои успехи и достижения – это повод для мамы гордиться собой, а не мной, ведь это она воспитала такого сына. А я? А меня нет… И гордиться мне нечем, кроме как замечательной мамой, воспитавшей такого сына.

После окончания первого класса меня решают отправить в пионерский лагерь. Но все не так просто… Почему? Потому что я слабый и больной ребенок, в лагере некому за меня будет заступиться, ведь мама будет далеко… Сам за себя я постоять не умею, очень робкий и стеснительный, поэтому меня будут обижать и бить. Страшно… Очень страшно… Но в то же время интересно: как там, в лагере? И… мечта, робкая мечта: а вдруг там со мной будут играть, а вдруг у меня там даже появится друг или приятель, а вдруг…

Но, конечно, меня не бросают на произвол судьбы. Приняты необходимые меры для обеспечения моей безопасности. Мой папа месяц своего отпуска будет работать в лагере грузчиком, чтобы быть рядом со мной и при необходимости защитить. Я всегда могу сказать обидчикам, что мой папа работает в лагере, я ему пожалуюсь, и с обидчиками разберутся.

Суета сборов, и наконец-то мы выезжаем. Но… я еду не с детьми, я еду с папой в автобусе, в котором едут и другие взрослые работники лагеря. Почему? Непонятно… Наверное, боятся, что другие дети меня будут обижать. Конечно, это для моего же блага, но я этим детям завидую, потому что они уже начали знакомиться, они уже отдыхают без родителей, общаются, может быть, у них даже весело… А я должен трястись в хвосте автобуса, пытаться высмотреть в окно хоть что-то интересное, пока взрослые общаются на свои темы.

Лагерь. К концу первой недели я делаю важное открытие: никто не собирается меня бить и обижать. С папой я ни разу не виделся, он все время занят работой. А мы, дети, занимаем сами себя. Конечно, у нас есть вожатый, но его как бы и нет. То есть он есть три раза в день: утром поднять и заставить умываться, в 16 часов открыть комнату, где хранятся сладости, которые нам дали с собой родители. В первый же день нам сказали все туда отнести и брать каждый день немного. Ну и в третий раз он появляется под вечер, чтобы заставить нас умыться, почистить зубы и вымыть ноги. Это самое неприятное, потому что вода ледяная, чистить зубы еще ничего – можно подержать воду во рту и она немного согреется, а вот ноги – это беда…

Ноги меня подвели. Я простыл, и меня поместили в комнату для больных в медицинском пункте. На второй день температура поднялась до 38,5, и я узнаю, что меня повезут домой на скорой помощи. Непонятно, почему мне нельзя остаться в лагере, чтобы тут лечиться. Я не хочу домой. И даже то, что поеду на скорой и потом будет о чем рассказать приятелям, меня не особо радует. И непонятно, вернусь я или нет. Я знаю, что я больной ребенок, что за мной требуется особое внимание и уход и как надо обо мне может позаботиться только мама. Врач в медпункте в лагере, конечно, не знает про меня того, что знает она, не знает, как меня нужно лечить, что и когда мне можно давать, а что нет… Поэтому меня на скорой везут домой.

Мама встречает меня злая и радостная: «Заболел!» – ее голос звенит от торжества. «Я же говорила, что его нельзя отправлять в лагерь, что с ним там обязательно что-нибудь случится!» Все, это конец… Лагеря больше не будет ни-ког-да. Все понятно. Непонятно, как можно радоваться тому, что я заболел. Почему ее это так радует? Да, она оказалась права, мама всегда права… Можно радоваться тому, что оказался прав… Но как можно радоваться тому, что кто-то заболел?

Все-таки после выздоровления меня вернули в лагерь на неделю, на последнюю неделю смены. Мы ехали с папой на электричке, а потом шли по лесной тропинке среди поваленных деревьев – накануне прошел ураган, папа говорит, что деревья ломались, как спички, а некоторые выворачивало с корнем.

Всего неделя… Наш вожатый все так же появляется три раза в день. Мне разрешено не мыть ноги… Мы, дети, предоставлены сами себе: сами себя развлекаем, сами для себя организуем «Зарницу» – строим препятствия и их преодолеваем, бродим по лагерю и наедаемся черникой… Иногда с нами играет вожатая отряда девочек, но она ими тоже не занимается, как правило, она где-то пропадает с нашим вожатым. А вот соседнему отряду повезло… У них вожатый пусть не молодой парень, как у нас, зато крепкий, кряжистый мужик, который гоняет с ними в футбол, организует походы, игры, соревнования, эстафеты, и вообще он все время с детьми…

Обратно я еду уже на автобусе с детьми, потому что отдельный автобус со взрослыми не едет. Дети шутят, рассказывают разные истории. Я сижу, молчу и в разговорах не участвую, мне почему-то нечего сказать, я не знаю историй, я не умею шутить. Ближе к Москве одна из девочек начинает петь. Поет громко, на весь автобус, сильный и мелодичный голос выводит трогательную историю о девочке Людмиле, замученной фашистами…

Лагерь… Я тогда еще не знал, что будет второй, третий и другие классы и по три месяца летних каникул, которые я буду проводить так: один месяц с папой, один месяц с мамой. Родители никогда не брали отпуск вместе, чтобы я побольше времени мог отдохнуть с ними по очереди на турбазе или базе отдыха. Мама не знала, что я больше любил бывать с папой на турбазе в холодных летних домиках, но рядом с водохранилищем. Мы почти каждый день брали лодку и катались, иногда причаливали, и я купался… Я придумывал названия бухтам и заливам и представлял себя капитаном исследовательского судна… А отдыхая с мамой… Я всегда должен был быть рядом с ней и делать то, что она хочет. Она ведь жертвовала своим отпуском, чтобы вывезти меня на базу отдыха, а могла бы отправить в лагерь, где со мной бы обязательно что-нибудь случилось… Хотя я предпочел бы лагерь… Но я должен быть благодарным и ценить то, что мама делает для меня, что она живет для меня и жертвует всем ради меня.

Да, мама жертвовала для меня всем, даже своим личным счастьем. Ради меня ей приходилось терпеть «эту сволочь и подонка – твоего отца». Я знал, что из-за меня мама мучается и страдает в браке с папой, но не разводится, чтобы меня не дразнили безотцовщиной. Я не знаю, почему папа «сволочь и подонок», но раз мама так говорит, значит, так оно и есть. И я его ненавижу за все то зло, которое он причиняет моей любимой мамочке.

Мама ходила «разбираться» в школу, когда меня обижали учителя или школьники, мама учила меня плавать, бриться, мыть пенис, гладить брюки и рубашки, шить, готовить и много еще чему, что необходимо в жизни, мама делала со мной уроки, мама много рассказывала о своей молодости, о том, сколько у нее было кавалеров и как она могла бы удачно выйти замуж и устроить личную жизнь. Мама была для меня всем…

Даже не знаю, здорово отмечать десять лет или нет… Гости, подарки… Как всегда, придут взрослые, которых пригласила мама, у них будут взрослые и скучные разговоры, а я должен буду сидеть и себя хорошо вести, чтобы не опозорить маму. Да, это самое страшное, что может быть в жизни… Поэтому я сяду с самого краю и буду молчать, чтобы не сказать что-то не то… Да, сока наливать полстакана, еды в тарелку класть немного (чтобы не подумали, что я голодный или что у нас дома сока нет, или что салат у нас только по праздникам).

Конечно, железная дорога – это здорово. Правда, у соседа гораздо лучше: больше локомотивов, вагонов, стрелок, целые вокзалы и переезды. Но родители такую дорогую железную дорогу купить мне не могут. Поэтому надо радоваться тому, что есть, ведь у других нет даже этого. А про другие подарки мне неинтересно и непонятно. Тетя Женя подарит самовар. А зачем мне самовар? Лично мне самовар не нужен, все-таки это мой день рождения, и я хочу подарок для себя… Эгоист… Мама же сказала, что нам в семью нужен электрический самовар, и пусть его подарят на мой день рождения. Мама сказала, что я не должен быть эгоистом, который думает только о себе, надо думать о семье и о том, что нужно семье, а не лично мне. А я… Я и так уже получил железную дорогу…

Летние каникулы, мы с мамой едем на базу отдыха. Дорога в электричке, обустройство, на следующий день вечером идем гулять. У волейбольной площадки собирается компания детей играть в волейбол. Я останавливаюсь в нерешительности и с завистью смотрю на недоступное для меня чудо – компанию детей. Я знаю, что я слабый, что плохо играю в любые игры, знаю, что не могу попасть по мячу, а родители любят надо мной подтрунивать: «мяч к нему, а он от мяча». Только вот не знают они, как это больно и обидно…

Одна из девочек – веселая, крепкая, спортивная, явно «заводила», видя мою нерешительность, спрашивает: «Будешь с нами в пионербол»? Что? Это она мне? Эта «звезда» обратила на меня внимание, на меня, привыкшего к тому, что девочки в школе меня в лучшем случае не замечают, а в худшем стараются показать свое презрение к «маменькиному сынку»? Ах да… Она же не знает, что я «маменькин сынок»… Я спрашиваю у мамы разрешения пойти поиграть, и мы играем. Наша команда проигрывает, как я думаю, в основном из-за меня, я очень стараюсь, но никак не могу ни отбить, ни поймать мяч. Девочка-капитан (та самая, что позвала играть), как может, подбадривает команду, меняет игроков местами… Но все равно мы проигрываем игру за игрой. Темнеет, мы расходимся. А девочка… Да, настоящий «капитан» – ни слова упрека в мой адрес, никаких претензий или презрения…

Мы с мамой идем к домику, я очень расстроен и подавлен. «Надеюсь, ты понимаешь, что команда проиграла из-за тебя?» – вкрадчиво спрашивает мама. «Да, понимаю», – отвечаю я, что же тут непонятного. «Ну и что ты собираешься делать?» – продолжает мама. «Я не знаю…» – «Я думаю, тебе больше не стоит играть и портить команду своим присутствием. А еще ты должен подойти к той девочке, что тебя позвала, я так понимаю, она главная, да и играет лучше всех… так вот, ты должен к ней подойти и попросить прощения за свою игру», – подытоживает мама.

Играть я больше не ходил, но просить прощения не стал, несмотря на мамино давление. Была у меня в школе одна ситуация, из которой я вынес урок: никогда не проси прощения, если не виноват. А виноватым я себя не считал. За что мне просить прощения? Я никому ничего плохого не делал, я играл как умел. Я не могу быть виноватым в том, что я такой, какой я есть… Ну и понятно, что оставшиеся тринадцать дней «отдыха» я провел с мамой…

После девятого класса я еду на ту же базу отдыха с папой. На второй день за игрой в теннис я знакомлюсь в «клубе» с другими детьми и подростками. «Клубом» мы называли большую крытую и застекленную террасу, где были теннисные столы, два телевизора (в домиках телевизоров не было, и желающие посмотреть телевизор ходили в «клуб»), напольные шахматы и бильярдный стол без шаров и киев. Очень быстро складывается веселая компания. Я просто счастлив, тут я – это я, никто не знает, что я «маменькин сынок», и у меня есть шанс хорошо провести время… Мы играем в теннис, гуляем, разводим костер у водохранилища и печем яблоки, нанизанные на палочки… Красота…

Время пролетело незаметно. Я возвращаюсь уже затемно и застаю крайне взволнованного папу, который, оказывается, меня искал, очень переживал, и хорошо, что ему кто-то сказал, что видел меня с компанией детей из базы, как мы дружной толпой двинули к водохранилищу… Только тут до меня ходит, что меня не было несколько часов и я реально никак не дал папе знать, где я буду. Удивляло меня то, что, несмотря на папино волнение, я не слышал в свой адрес ни претензий, ни упреков…

Конечно, я так больше не делал. Да, мы ходили гулять, но я примерно обозначал папе наши маршруты, чем мы занимаемся и при случае заглядывал в домик обозначиться, что со мной все в порядке… На самом деле этого и не требовалось, папе достаточно было видеться со мной три раза в день в столовой и знать, что я не один, что я в компании нормальных ребят. База отдыха была от его работы, поэтому многие взрослые либо лично знали друг друга, либо могли выяснить что-то через других коллег. Папа быстро выяснил, кто родители ребят из нашей компании, и так же выяснил, что все из хороших семей, значит, за меня можно быть спокойным.

Почему это вспомнилось? Потому что через год, уже после десятого класса, я поехал на ту же базу с мамой. С папой планировалось провести время на даче. Я, конечно, понимал, что такой «лафы», как с папой, не будет. Второй день пребывания. Что делать, я уже знаю: «Мама, можно я пойду в клуб, посмотрю, что там и как, поиграю в теннис?» – «Иди…», и интонация такая, словно я иду совершать что-то непотребное, а она не хочет мне мешать.

В клубе быстро знакомлюсь с ребятами, встраиваюсь в очередь поиграть в настольный теннис. Все как обычно, обычные разговоры: как зовут, в каком классе, в какой школе, что слушаешь, во что играешь, парень с девушкой морщат лбы над настольными шахматами…

Подходит моя очередь… Ух, красота… Ракетка в руке, мячик весело летает через сетку – в настольный теннис, в отличие от других игр, я играю прилично, да и в прошлый заезд старшие ребята научили низким подачам и неожиданным переводам мяча. Так что за теннисным столом я выгляжу неплохо. Тут ведь как, главное, сразу себя показать, дать понять, на что ты способен, а когда ты что-то хорошо умеешь, это всегда вызывает у других уважение.

«Так вот ты где!» – мамин крик перекрывает и наши разговоры, и новости по телевизору. Рассержена, растрепана, глаза мечут молнии. «Ты когда ушел? Почему я должна тебя искать?!» – «А зачем меня искать? Я же сказал, что буду в клубе…» – «Ты сказал, что пойдешь посмотреть! А тебя все нет и нет, а я сижу одна, а ты тут развлекаешься!» Крик обрывается на высокой скорбной и трагической ноте. Мама медленно поворачивается и выплывает из клуба.

На лицах ребят играет ехидная улыбка. Им по приколу… Я на них не в обиде, я сам такой…

Вам, взрослым, этого не понять, этого нашего «по приколу». Это и не со зла, и не от осознанного желания причинить боль или страдания. Нам это чисто по приколу, а вы сразу: «Жестокие подростки, поколение телевизоров, ленивые потребители, вам ничего не надо, лишь бы слушать вашу дурацкую музыку, а вот мы в вашем возрасте…» А есть ли у вас право нас попрекать? Сами, что ли, не были подростками? Были… И прекрасно понимаете, что нет для подростка большего позора и унижения, чем когда родитель отчитывает перед сверстниками.

Оставшиеся тринадцать дней я провожу с мамой. В основном мы в домике, выслушиваю упреки и претензии, в промежутках читаем книги, иногда гуляем, пару раз покатались на лодке. И я терпеливо жду, когда отмотаю свой срок… И больше с мамой я никуда и никогда не поеду. Ни за что!

Еще воспоминание. Мне исполнялось четырнадцать лет… Да неужели? Мама предлагает сделать два отмечания дня рождения? Первое – с родственниками, а на второе я могу пригласить тех ребят, кого она разрешит. Ничего, правда? Я могу пригласить Светку, Серегу и Андрея и они придут ко мне в гости? И это будет мой день рождения? Мой? Как у взрослого, с теми, кого я хочу видеть? И мы будем весело болтать, шутить и общаться…

Нет, не будем… С нами будет мама… Да, что это я размечтался? Как я мог подумать, что мама все приготовит и уйдет на два-три часа, например в магазин, как это делают другие родители, давая детям возможность свободно пообщаться, не тяготясь присутствием взрослых? Это эгоизм. Она покупает продукты, она готовит еду.

Понятно, что она хочет побыть с нами, ну не скажу же я ей: «Мама, поди погуляй, мы хотим побыть одни», после того как она все купила и приготовила, она ведь будет стараться ради меня, чтобы я мог пригласить своих гостей… Во, блин… Че-то я уже и не рад этому… Почему? Что не так? Ведь все правильно и логично… Почему я так сильно не хочу, чтобы мама была с нами за столом, почему меня буквально воротит от этого?

Н-да… Это что-то не так – Света. У нее лицо ангела, чудесные белокурые волосы и нежный голос, от которого мурашки по коже. Маме она не нравится, но она нравится мне. Мама ее практически не знает и не может мне сказать ничего конкретного, все твердит про свою прекрасную интуицию и материнское чутье. Н-да… Света придет в гости, и, конечно, мама со своим чутьем все увидит, поймет и «разложит по полочкам». Н-да… А уж не ради ли этого мама разрешила устроить такое вот отмечание моего дня рождения?

Мне только непонятно: а в чем, собственно, проблема? Ну нравится мне Светка… Ну и что? Я же не жениться на ней собираюсь и вообще ничего такого не собираюсь… И не потому, что Света дружит с Серегой, я знаю, что у них ничего нет, они просто дружат еще с детского сада…

А Сереге везет – с детского сада дружить с такой девочкой… И еще интересно: почему у Андрея и Сергея есть знакомые девчонки, а у меня нет… Что со мной не так? И почему, собственно, мама так беспокоится из-за Светы? Мне непонятно, но я чувствую, что в моих отношениях со Светой мама явно лишняя, она упорно лезет в то, что лично мое… Да, она мама, да, она лучше знает… У нее интуиция и богатый жизненный опыт. Ну блин… А у меня этот опыт откуда возьмется, если мама за меня все решает, указывает, что говорить и как с кем себя вести? А я, может, не хочу жить по ее указке? Я, может, сам хочу сказать то, что я хочу сказать… И вообще, я имею право на личную жизнь! Я личность! И мне может нравиться то, что не нравится маме!