Текст книги "О котах и людях: о яблоках и черемухе"

[исцеление]

[КТО: Керидвен]

[КОГДА: на Авалоне, после возвращения]

Эльфин сидит на крыльце – как всегда, как много дней подряд, как вчера и как, наверное, завтра, с вечным чаем, который он заваривает, крутит в руках и никогда не пьет, в шелковом шлафроке, который устилает деревянные ступени и время от времени идет бледными радужными разводами. Иногда, когда Эльфин сильно задумывается, шлафрок уползает в сад и расползается там по траве, оседает росой на листьях, расплетаясь на туманные, зыбкие пряди.

Если наклониться, намотать такую прядь на руку и дернуть, Эльфин вздрагивает, открывает глаза, слабо улыбается, бормочет что-то извиняющееся и опять закрывает глаза, прислонившись к стене. От порога он все равно не уходит.

Керидвен бродит по дикому саду по колено в молочном, жемчужном тумане, прислушивается к тишине. Тишина дышит, ровно и тихо, как спящий.

Керидвен варит варенье из ревеня, собирает щавель и землянику. Сушит мяту и земляничные листья, растирает между пальцев, подсыпает в чайник.

Эльфин улыбается, молча и благодарно, вдыхает пар, отставляет чашку.

Керидвен не настаивает.

Туман пахнет мятой и земляникой.

Ночь бездонна и пламенна. Млечный путь переливается, как искры от костра.

Эльфин сидит на крыльце, обняв колено и смотрит вверх. Керидвен подходит, опускается на гладкие доски рядом, обнимает и целует в затылок. Кожа теплая и гладкая, шлафрок гладкий и холодный, ладонь скользит между ними, соединяя и разделяя. О, выдыхает Эльфин, ловит ее руку, прижимает к сердцу, подается вперед. О, посмотри…

Керидвен заглядывает ему в лицо. Глаза черные, без белка, без зрачка, в огненных точках – будто звездную тьму налили в прозрачный кувшин.

Эльфин поднимается. О, если бы ты видела… если б ты могла видеть… – шепчет он, и встает, роняя ее руку, и делает шаг вперед, и еще один, и еще, делаясь все выше и выше, все больше и больше, все зыбче и зыбче, с дом, с сосну, с гору, уходя дымным столбом в высокое небо, становясь тенью, пронизанной звездной пылью.

Керидвен стоит на крыльце и смотрит вверх. Потом уходит в дом.

Потом засыпает одна.

Керидвен просыпается поздно, когда яркий солнечный свет уже залил всю спальню медом и янтарем. Светлые шторы смягчают блеск, но дремота заполняет комнату, как сахарная вода.

На закрытые веки ложится тень.

Керидвен открывает глаза. На полу у постели сидит Эльфин, положив подбородок на край и подперевшись локтем. Он совсем такой, как обычно, но каким-то краем сознания Керидвен видит не его – ладного, в светлой рубашке, со светлой прядью надо лбом, с глазами светлыми и прозрачными, как ручей – а дымную, скорчившуюся тень, едва входящую в дом, бесформенную и огромную, как туча, накрывшая дом, и лес, и поле, в которой клубятся, вспыхивают и гаснут искры, как от костра.

Эльфин улыбается ей.

Керидвен улыбается в ответ. Протягивает ладонь, чтобы погладить его по щеке.

Щека гладкая, совсем человеческая наощупь. (Пальцы проходят через тень, как через воду. Искры разлетаются в стороны, как мальки в глубине).

– Где ты был?

Эльфин опускает ресницы, но не успевает спрятать звездную мглу, то, что наполняет его сейчас изнутри, бьется наружу, как океан из раковины, выдох, полный нежности и печали.

О, если бы ты могла видеть, о…

Керидвен садится, подтягивает колени к груди.

– Все в порядке, – говорит она огромной, склонившейся перед ней тени. – Я знаю, что ты не человек. Я знаю, что не все возможно разделить.

Эльфин – похожий-на-человека-Эльфин, льдинка на поверхности океана – берет ее пальцы, прижимает к губам, качает головой.

– Я хотел бы рассказать. Но это невыразимо словами, это можно только перелить… но это повредит тебя. Повредит тебе. – Он качает головой, прижимает ее руку к своей щеке. – Но это такая боль и такая радость, о ночь ночей, о Река, текущая в ночи… – Он запинается, мотает головой. – Прости меня.

– За что? – говорит Керидвен.

– Я хотел бы разделить, – говорит Эльфин. – Но я не могу.

Глаза у него серые, с желтоватыми точками вокруг зрачка. Ресницы светлые и жесткие, как остья у колоса.

Керидвен пожимает плечами:

– Это нормально. Если ты моряк, море в дом не запихнешь.

Тогда он поднимается – плавно, одним слитным движением, подхватывает ее и целует.

– Ты сама как море. Только совсем, совсем другое.

Это сбивает ее с мысли. Эльфин смеется – тихо, почти беззвучно, и внутри от этого чиркают, вспыхивают искры и уходят вверх, вверх, вверх.

[pet ocean/ручной океан]

[КТО: Керидвен, Эльфин]

[КОГДА: на Авалоне, после возвращения]

 
Loving you
Is like having a pet ocean,
your own incomprehensible abyss,
breathing by your side in the dark,
fully able of destroying you,
but instead
touching you gently,
telling you tales of depth and wonder,
bringing you bones of long-dead sailors,
crimson corals, pale-shining pearls,
driftwood, polished by the waves,
dotted pebbles with small holes,
loving you is becoming whole
with all the unspeakable, the unbreathable
wilderness within
a human heart and beyond,
with the universe, cradled
between breath and breath,
giving birth to the next moment,
                       and the next, and the next one
of the future
turning into eternity
one single breath at a time
 
 
Любить тебя —
все равно что иметь ручной океан,
свою собственную непостижимую бездну,
что дышит рядом с тобой в темноте,
легко способный тебя уничтожить,
но вместо этого
нежно касается,
рассказывает истории о глубинах и чудесах,
приносит кости давно усопших матросов,
алые кораллы, бледно сияющие жемчуга,
плавник, отполированный волнами,
пеструю гальку с маленькими отверстиями
Любить тебя – значит становиться целым
cо всеми невыразимыми, невыносимыми
глухими пустошами внутри
человеческого сердца и за его пределами,
со вселенной, в колыбели
между вдохом и вдохом,
давая рождение следующему мгновенью
– и еще, и еще, и еще —
будущему,
превращающемуся в вечность
по одному выдоху в раз
 

[дом на озере]

[КТО: Блейз, Керидвен, Эльфин]

[КОГДА: на Авалоне, до рождения Мерлина]

1

 
Над озером тишина и молочный туман, молочный,
белая мгла, из которой
медленно выступает берег —
мостки у самой воды,
влажная, благоуханная зелень,
сумрачный силуэт на берегу.
Пока привяжешь лодку,
пока причалишь, пока обнимешь —
сестренка, ты совершенно не изменилась! —
та же манера закатывать рукава,
подвязывать волосы,
прятать кулаки в карманы —
когда я спрошу тебя,
как ты здесь,
скрестишь ли ты пальцы,
когда начнешь отвечать,
надеясь, что я не замечу?
Или лучше не спрашивать, а смотреть —
вот, я вижу,
что у тебя в волосах нет седины,
что они кудрявятся от здешних туманов,
что ты ловко управляешься с лодкой,
что носишь зеленый и темно-красный,
                                      как всегда любила?
Счастлива ли ты здесь,
в мире без людей,
станешь ли ты когда-нибудь
старше тридцати,
жалеешь ли ты о чем-нибудь,
что оставила позади?
 
 
Сестра треплет меня по голове, как в детстве —
«Лысеешь, братик!» —
я смеюсь – «Тонзуру не выбривать, удобно»,
я не задаю вопросов,
и она вопросов не задает.
 

2

 
Братик, братик —
вот он идет, и я вижу,
как научилась тут,
как уже не могу не видеть,
не могу разучиться —
все его пять, и пятнадцать, и пятьдесят,
выступающие, как друзы из хрусталя,
бликующие, как мыльная пена,
просвечивающие, перетекающие друг в друга,
и на дне, на дне, в сердцевине
самоцвет, отбрасывающий блики,
сотнями разноцветных теней,
лучом изнутри обводящий
все то, что запечатлелось —
все улыбки, которыми ты улыбался,
все морщины, когда хмурился,
все ранние утра, все бессонные ночи,
вся долгая, долгая жизнь среди людей
(без меня),
разноцветный песок,
шлифующий стекло —
а ты смущаешься, что лысеешь,
и что поясница не гнется так, как раньше.
 

3

 
А вот и хозяин —
на него тяжело смотреть,
во всяком случае, мне.
Он выглядит обыкновенно,
две руки, две ноги, голова,
человеческий рост,
но я знаю, что это из вежливости,
и он знает, что я знаю.
Сестра берет его под руку, целует в щеку,
он старательно не поднимает на меня взгляда,
вежливо улыбается, кивает,
прижимает ладонь к груди вместо приветствия.
Я вежливо кланяюсь.
Как всегда, дышать становится тяжело,
и тянет зажмуриться и отвернуться —
люди не созданы смотреть на духов,
люди не созданы смотреть на падших,
и более, более всего —
человек не создан при жизни
смотреть на свою сердцевину,
а если я взгляну на него,
и если он поднимет веки,
то я увижу
– не его, нет —
всю свою жизнь от рождения и до смерти,
отраженную в зеркале, черном и золотом,
все, все,
освещенное незримым светом,
пронизанное насквозь —
я еще не готов, нет, нет,
я хочу еще помедлить,
я хочу еще заблуждаться,
я хочу еще иметь право не знать
всей истины о себе и своей жизни,
это малодушие – да, конечно —
но кто бы не был малодушным
                                  пред лицом смерти?..
 
 
Сестра берет меня за руку, говорит —
пойдем, что ли, чай пить,
я спохватываюсь —
вам тут гостинец,
варенье из монастырского сада,
«Ой, спасибо!» – радуется сестра,
«Спасибо, – эхом откликается ее муж, —
и вы не побрезгуйте угощеньем,
яблоки в меду
на Авалоне получаются как нигде».
 

4

 
Богатый дом —
такой, в котором приятно жить —
уютный,
тщательно обставленный,
может быть, великоватый
для двоих.
«А вот это кухня,
а вот это библиотека,
а вот это детская…» —
светлая, пустая комната,
где все продумано —
окна на восток, на горы,
и балкон, потому что
на балконе лучше всего читать,
и есть черешню, и бросать косточки в сад,
и большая черемуха,
чтобы лазить вверх и вниз из окна,
потому что мальчишке
скучно пользоваться только лестницей —
даже ты лазил по деревьям, помнишь?..»
В солнечном луче пляшут пылинки.
Так же было десять лет назад.
И двадцать.
Ты все надеешься, вырывается у меня.
Сестра смотрит на меня строго —
«Я не надеюсь, я знаю.
Знаю, когда».
У меня против воли замирает сердце.
Она проходит на балкон,
вынимает ножницы из кармана,
обрезает лишнюю ветку,
упирающуюся в окно.
В воздухе растекается свежий запах.
Сестра оборачивается и говорит —
«Чудо Сарре и Аврааму будет,
когда они смогут знать
о судьбе Исаака
и не роптать
против происходящего в своем сердце».
 

5

 
Скучать – да, конечно, скучаю,
нет, конечно, никогда не вернусь,
потому что некуда возвращаться —
все уже изменилось,
и встретиться снова
мы сможем только в вечности,
там, где сходятся все дороги,
все потоки сливаются воедино,
а до того —
нет смысла врать,
что судьба нас не развела,
что мне есть, что сказать людям,
что людям есть, что сказать мне.
Сейчас мое место здесь —
моя маленькая работа,
мое предназначенье —
вдыхать и выдыхать,
подрезать яблони,
варить варенье,
говорить «да» бытию,
когда это не кажется очевидным,
жить долго и счастливо,
сохранять надежду,
перебирать чужие воспоминания,
обломки сгинувших кораблей,
которые выносит, как штормом, на берег утра.
Может быть,
это не всегда просто,
но зато я всегда знаю,
что я делаю и зачем,
почему именно здесь,
почему именно с ним.
 

6

 
самое сложное
в том, чтобы любить падшего ангела —
не когда ему снится тьма и крошево,
что-то, что невозможно высказать
                                       на человеческом языке,
что-то, после чего он просыпается,
и не помнит твое имя
 
 
[мы договорились —
когда такое происходит,
выяснять, какая ветвь бытия обломилась,
возвращаться обратно до точки слома,
начинать заново
это не так уж сложно,
это выносимо,
это случается и с людьми]
 
 
нет, самое сложное – не те дни, когда он слепнет,
ходит по дому наощупь,
видя перед собой только огонь,
что-то бормоча запекшимися губами
(«пламя пламени, о пламя пламени»),
наощупь находит твою руку —
просит не отпускать,
на вопрос, адский ли это огонь,
улыбается нежно,
взмахивает рукой —
нет, что ты,
пламя
всего одно,
вопрос в том, как далеко ты можешь зайти,
сколько всего можешь выдержать
[торопливый шепот —
удержи меня, не отпускай,
я поклялся служить тебе,
клятва должна меня удержать,
удержи меня,
о, нет искушения больше,
о, нет искушенья сильнее —
и запрокидывает голову, и смотрит вверх,
глядя, как уносятся ввысь далекие звезды,
как светляки,
как холодные искры от костра —
и тогда тебе тоже начинает мерещиться
священное пламя,
которое обнимает стены,
которое лижет тебе ноги,
дергает тебя за подол,
обнимает мантией,
сжимает лоб,
пронизывает насквозь —
пламя, кроме которого ничего нет и не будет]
 
 
нет, это не самое сложное, самое —
когда он разворачивается изнутри,
когда прилив времени
уносит его внутри себя
к самому началу —
и он распахивает глаза,
и смотрит на тебя так,
будто сейчас первый день творения,
будто мир еще совершенно новый,
будто еще совсем ничего не произошло —
смотрит, как ребенок на рождественскую звезду,
состоя только из радости и изумления
всему, что существует —
а у тебя сжимает горло,
потому что ты не знаешь, как объяснить,
как предупредить —
что отлив времени пойдет в обратную сторону,
к тому берегу, на котором ты находишься,
что сначала надо пережить все то,
что случилось до твоего рождения,
и потом, еще немного – то, что после
 
 
И ты стоишь – на другом берегу времени,
и все, что можешь —
это говорить
«я люблю тебя»
и не закрывать,
не закрывать,
не закрывать глаза
на ту бездну,
которую ему нужно будет преодолеть
внутри себя
до здесь и сейчас,
чтобы сказанное
стало правдой
 

7

 
«Твой брат очень храбрый человек, Керри» —
«Скажи ему, что местные тоже тебя боятся» —
«Это было бы хвастовство.
Давай, я расскажу,
что наши думают о тебе?» —
«Он не поверит» —
«Ну, почему,
это же очень простой сюжет,
в любой сказке
герой идет в потусторонний мир,
с большими перипетиями
добывает себе жену
                 невероятной красоты и волшебности,
классика» —
«Потому что сказка о том,
как научиться эти качества видеть?» —
«И о том, как выносить увиденное,
и о том, как беречь, то, что увидел.
Наш мир построен на паттернах,
гаммах,
сочетаниях букв —
слишком много информации
для одного тварного существа,
слишком много для одного рассудка,
для одного сердца.
Мир можно сотворить в одиночку,
а для танца нужны двое,
всегда двое —
говорящий и слушающий,
дающий и принимающий,
единство и борьба противоположностей,
синтез…» —
«Как много слов,
чтобы сказать
«я тоже тебя люблю».
[Как никто не любил никого,
потому что сквозь каждого
луч преломляется уникальным образом.
Как все любят друг друга от начала времен,
потому что только одна сила
движет солнце и звезды].
 

8

 
Очень тихий сад.
Очень чинное чаепитие.
Очень вежливый разговор —
Никто не хочет бросать другому
                                лишней тяжести на весы.
Вдалеке проходит ветер в кронах.
На далеких склонах
синие тени от облаков меняют очертания.
Хозяин – той своей частью,
                              которая выглядит как человек —
старательно умещается в кресле,
той частью, которая не выглядит никак,
трогает время, собирает в чашу —
пчелы прошлого приносят горький мед,
пчелы будущего
                    приносят предвестие райского урожая,
тот, кто смешает первое и второе
в единственном вечном сейчас —
получит шанс приобщиться
к тому, каким был бы мир,
к тому, каким был бы разговор,
если бы произнесенное слово
не было таким тяжким.
«Прошу вас, попробуйте» —
гости не отказывают хозяевам,
хотя ему и так-то не очень легко отказывать.
Звякает ложка, стукает чашка —
«А теперь, пожалуйста, спрашивайте.
Я же вижу, что вы хотите о чем-то спросить».
 

9

 
«Что вы видите, глядя на нее?»
Он усмехается краем рта,
не поднимая глаз —
«Бога».
Не поднимая ресниц, наполняет чашки —
«Видите ли,
это изначально была большая проблема
для таких, как я —
на первый взгляд человек от Бога неотличим.
На второй…
На второй,
      те, для кого оказалось не слишком поздно,
выучились отличать —
но меня не было среди них».
 
 
«В этом были плюсы,
в этом были и минусы, —
он опять усмехается,
пахнет варенье в хрустальных розетках,
пахнет свежей зеленью сад —
влажной землей,
вечерними цветами, черемухой,
на грани слуха жужжит
золотая пчела, садится на скатерть,
отбрасывает слюдяными крыльями
чуть заметную витражную тень. —
Такие, как я,
были созданы,
чтобы созерцать людей,
постигать людей,
познавать людей,
находиться рядом с людьми.
Как вы видите,
мне, в конце концов,
удалось извлечь из этого личную выгоду,
хотя и позже,
чем хотелось бы».
Он опять усмехается —
«Я думаю, человеку вашей профессии очевидно,
что тварному существу
с избытком
хватает одной точки входа,
но одна точка входа —
альфа, она же омега —
совершенно необходима.
Пожалуй, это самое главное,
что я могу сказать
о моем отношении к вашей сестре».
 
 
«Ну да, – хмыкает та. —
Самая лучшая девушка в мире
не может дать больше, чем у нее имеется» —
Он вскидывается,
сестра смеется,
и в первый раз за день,
они становятся похожи на обычную пару,
и первый раз за день я думаю,
что, может быть,
эта жизнь после жизни и есть
то место и время,
где ей действительно хорошо.
 

10

 
«Приезжай еще, – говорит сестра, —
тебе-то всяко легче выбраться» —
«Ну да, ну да», —
«Вот, возьми варенье,
я сама варила, —
а вот настойка —
это муж делает,
от простуды хорошо,
или от хандры…» —
«Да уж, это точно!» —
На губах у меня до сих пор
привкус смерти и меда,
любви и вечности,
яблок, возвращенных обратно в сад
и давших глубокие корни —
нет, человеку не нужно
больше одной судьбы,
больше одного выбора,
больше одного Бога —
и наконец-то, на прощанье,
я спрашиваю:
«Ты не жалеешь?» —
Сестра сбивает мне на нос кепку и говорит:
«Глупый вопрос, братик,
Честное слово».
 

[чаша]

 
[КТО: Эльфин и Керидвен]
[КОГДА: перед рождением Мерлина]
 
 
по сравнению с повседневной драмою бытия,
с работой вдоха и выдоха,
трудом прорастания из мгновенья в мгновенье,
роскошью тишины,
ужасом памяти
великие чудеса,
случающиеся редко,
гораздо более выносимы
 
 
вот, например, Грааль —
Чаша, которая является сама по себе,
где и когда захочет,
меняя цвета и обличья,
утоляя любую жажду
 
 
вот, в этот раз —
глиняная, керамическая,
покрытая голубоватой глазурью
изнутри,
королевским синим по ободку
 
 
он тянется —
Чаша дается в руки —
объясняет,
как текут, оставаясь незыблемыми, размеры
– мензурка, бутыль, кубок
(женская грудь; нет, это не надо вслух) —
но чаще всего —
чаша в две сложенные ладони,
что понятно —
он объясняет, рассматривает стенки и дно —
голубая глазурь цвета стареющей бирюзы,
круги и кольца, знак прошедшего времени,
грязные брызги на стенках —
как после лужи или дождя —
посуду нужно мыть,
прежде, чем ей можно будет пользоваться —
он опускает руку
по правую сторону от себя —
там бежит, бежит, бежит
быстрый поток песка,
мелкий, быстрый поток мгновений,
стирающий мясо с кости,
боль с памяти,
наполняющий Чашу и отступающий
он отводит руку —
Чаша, выступая из потока, пуста
как в первый день Творения
 
 
он поворачивается налево,
передает Чашу жене – пустую —
она принимает,
Чаша превращается в чашку,
даже в миску,
она ставит ее на колени —
держать неудобно —
восклицает —
ой, супчик!
он заглядывает через плечо – и правда,
бульон, зеленая фасоль стручками,
полоски говядины,
яйцо, влитое сверху,
свежий и пряный запах,
зеленые уголки зелени – укроп, мята,
будто тире и кавычки,
выпавшие из библейской цитаты
она ест,
он любуется,
он сует ему ложку под нос —
на, попробуй
по правую руку от него течет река песка
по левую руку от нее течет река времени
где-то впереди они встречаются воедино
 
 
она опускает руку в холодный поток,
ледяной и сладкий —
посуду надо мыть —
набирает опять,
протягивает ему —
попробуй так —
у него дрожат руки,
дрожат губы —
есть тяжесть, которую выдержать сложно,
движения, которые сложно сделать —
она накрывает его ладони своими —
попробуй теперь —
он пытается сделать глоток —
это трудно
в Чаше березовый сок —
ледяной и сладкий —
он закрывает глаза,
зажмуривается
«в Атлантиде не было берез,
совсем, совсем другой климат»
капли бегут по надрезанному стволу
по весне,
потому что так всегда происходит с водой жизни,
капли бегут по лицу
перед глазами пляшут, пляшут цветные пятна
огненные колеса
протуберанцы вихри
в Чаше прозрачное, белое
начинает бурлить,
сменяется густым, красным
 
 
«малиновое варенье! – радуется она – да ты попробуй!»
 
 
он
опускает палец в Чашу,
осторожно касается поверхности,
осторожно подносит к лицу
да, варенье
надо же
навстречу вкусу и запаху
из глубины
из бездны времен
изнутри
вырывается древо —
изнутри наружу,
задирая голову в небо,
разлетаясь в стороны кроной,
как фейерверк,
белым огнем
во всю глубину небес,
на все четыре стороны света
 
 
она
прижимается к его плечу,
шепотом от восторга спрашивает —
что это?
это будущее, отвечает он,
вероятности будущего,
то, что может случиться,
но еще не случилось,
то, чем станем мы,
когда прорастем
туда, где листья становятся кроной,
где все наши мгновенья
поют на звездном ветру,
когда превращаются в вечность
 

[благословение]

 
[КТО: Керидвен]
[КОГДА: перед рождением Мерлина]
 
 
Женщина посреди пещеры
босая, простоволосая
чувствует, как разгорается звезда в груди,
выходит в центр,
чувствуя переплетение ткани в половиках босой стопой,
встает, чувствует корни камня, уходящие вниз, в вечность,
обращается лицом ко входу,
чувствует спиною нездешний свет,
как парус ощущает ветер,
вскидывает руки,
выдыхает – «осанна!»,
чувствует, как волна света
прокатывается сквозь нее,
пролетает насквозь,
катится дальше —
над холмами, над лесом,
над башнями, над садами,
до самого побережья
Женщина опускает руку,
прикладывает ладонь к чреву, где бьется второе сердце
Кто дал ей право благословлять?
Неважно.
Важно – что сын ее родится в благой земле.