Текст книги "Мир наизнанку (сборник)"

Ноги перестали держать ее. Она тяжело опустилась на край лавочки, вытащила карты и разложила прямо здесь, на коленях, на юбке. Выпала новая карта.

Это был текст, который она помнила наизусть, текст, напечатанный косо, по диагонали, поверх неясных карандашных схем: «…человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело, передача движения…»

Она заново перетасовала колоду.

«…внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело…»

Зазвонил телефон в перепачканной кровью сумке.

– Алло!

– Лиза, у нас проблемы, – сдавленным голосом сказал Горохов. – Быстро идите в ближайшее отделение милиции.

– Куда?!

– Идите в милицию, признавайтесь в убийстве племянника.

– Что?!

– Если вас сейчас запрут – может быть, спасетесь.

– От чего?

– Нет времени!

– Но я его не убивала! Я не убивала…

– Делайте, если хотите жить!

Запищали короткие гудки. Лиза встретилась взглядом с Игорем, наблюдавшим за ней из глубины своей будочки.

– Трамвай не придет? – спросила она.

Игорь отрицательно помотал головой.

Лиза встала и, пошатываясь, двинулась к метро. Туда, где должно быть метро. Куст сирени служил ей ориентиром; вот прошел прохожий, а вот сразу трое. Вот прокатила, сигналя, машина по тротуару. А вот уже толпа, как много людей, тени на асфальте, фантики возле урны, дети с шариками из «Макдоналдса», троллейбус…

– Елизавета Николаевна!

Она обернулась. Человек с острыми глазами, похожий на следователя в штатском, как их изображают в кино, – этот самый человек поднялся со скамеечки у края газона.

– Елизавета Николаевна, можно вас на пару слов?

Она открыла рот, чтобы ответить, может быть, отрицательно и резко – но в эту минуту ее захватили сзади, зажали рот, чем-то брызнули в лицо, и она отключилась.

* * *

Когда ее втолкнули в подвал, она соображала еще очень плохо, и ноги подкашивались через шаг. Ее вели или тащили с двух сторон двое мужчин в медицинских перчатках; в подвале горели под потолком голые лампочки, вдоль стен тянулись трубы, крашенные серо-зеленой краской, и черные кабели. Пол был бетонный, с редкими подсохшими лужами, каждая – в белом неровном ободке кристаллизовавшейся соли.

На полу, в кольце света под яркой лампой, сидел Горохов: оба глаза в кровоподтеках, губы в крови, глаза мутные; руки его были скованы за спиной милицейскими наручниками.

– Денис! – Лиза только теперь испугалась.

– Попали, – только и сказал Горохов. И отвернулся, будто не желая смотреть ей в глаза.

Лизу отпустили. Она пристроилась рядом с Гороховым, вытащила платок из сумки и попыталась промокнуть его все еще кровоточащее, надорванное ухо. Он мотнул головой:

– Не надо.

– Денис…

– Что сказали карты?

– Не знаю. Я не успела. Я не поняла.

Горохов зарычал сквозь сомкнутые зубы.

Лиза потрясла головой. К ней возвращалась способность смотреть без головокружения и соображать без длинных пауз; вокруг в полутьме происходило что-то, собирались люди, их туфли то уверенно, то опасливо ступали по бетонному полу: мужские летние туфли, пыльные кроссовки, пляжные сандалии, женские мокасины и даже туфли-лодочки на шпильках. Прокатился, поскрипывая колесиками, сервировочный столик. Щелкнула зажигалка, загорелась одна свеча, другая, и скоро на полу вокруг Лизы и Горохова вырос целый лес горящих свечек. Противный звук мелка по бетону заставил ее поежиться: несколько рук взялись выписывать на полу знаки, круги и треугольники, и Лиза с Гороховым оказались в кольце меловой вязи.

Признаки оккультного ритуала становились все более явными. В полумраке обозначились лица, покрытые прозрачные силиконовыми масками и оттого казавшиеся намазанными толстым слоем жира.

– Что это вы делаете? – спросила Лиза громко.

Ей никто не ответил. Один мелок с хрустом сломался, его осколок отлетел Лизе чуть ли не под ноги – белый и острый, словно косточка. В ту же секунду лампочки погасли. Подвал освещался теперь только огоньками свечей; лица, подсвеченные снизу, утратили последний намек на обаяние.

– Фагоциты, – сказал голос, усиленный микрофоном из-под караоке. – Вы знаете, как страдает в последнее время информационное пространство, как чудовищно засоряют его, искривляют и загаживают выхлопы нашего нездорового общества. Среди людей нечувствительно приживаются герои сериалов, пошлые и примитивные создания, пародии на людей! Среди людей живут также тени и вещи, не говоря уже о проклятиях, которых нам еще не доводилось захватывать, но обязательно доведется! И Хозяин терпит это, то ли бросив людей на произвол судьбы, то ли целиком положившись на нас, фагоциты. И мы оправдаем его ожидания.

Голос замолк. Под сводами подвала сделалось тихо. Еле слышно журчало нутро толстых труб.

– Перед вами две нечеловеческие твари, фантом и перемещенная личность, – с усталой брезгливостью в голосе сказал невидимый оратор. – Сегодня мы очистим от них информационное пространство. Готовность – шестьдесят секунд.

И снова сделалось тихо. Силиконовые маски подступили ближе и плотнее обступили Горохова и Лизу.

– Погодите! – сказала она громко. – Вы ошиблись. Вы поймали не тех! Это ошибка!

По-видимому, все жертвы до нее начинали оправдание именно этими словами. И жертвы после нее, конечно же, не придумают ничего нового; маски подступили еще на один шаг. Лизины слова их не взволновали.

– Никто не имеет права чистить от нас пространство! Мы такие же существа, как вы! Мы… может, мы как раз стараемся стать людьми!

Никакого эффекта. Толпа сходилась в молчании, и непонятно было, что именно собираются предпринять фагоциты. Раздавить пленников массой, задушить, как в переполненном автобусе?

Горохов поднял голову, поднял дыбом волосы на макушке и оскалился, как загнанный в ловушку кот. Лиза всматривалась в маски, силясь различить под ними лица; она пыталась понять, кто из фагоцитов явился в подвал в кроссовках, кто в сандалиях, кто в туфлях на шпильках. Обувь, которую она случайно видела получасом раньше, показалась в этот момент ключом к спасению, кодом, пуповиной, соединяющей бредовое видение с бытом, с повседневностью, с жизнью.

Маски начали слипаться. Монолитная толпа сделалась плотной агрессивной средой, будто серная кислота, загустевшая до плотности жевательной резинки. Лиза поняла, что происходит и что произойдет через минуту; как сливаются шарики ртути, как спекаются расплавленные стружки, так окружавшая их толпа слиплась в единое целое, заключая Лизу и Горохова в пищевую вакуоль и готовясь приступить к трапезе.

Она пошатнулась, собираясь свалиться на Горохова, и наступила на осколок мела. Острый край проткнул тонкую подошву туфли, как ни одна горошина не пробивала дюжины матрацев. Лиза вскрикнула.

В детстве да и в юности у нее бывали моменты, когда казалось, что все вокруг чужое. Имя ее, повторенное сто раз, непривычно и странно звучало, а знакомые предметы выглядели по-другому. Тогда единственным спасением был повседневный, рутинный, ежедневный быт: повторяющиеся маршруты, распорядок, расписание.

Она боялась затянувшихся выходных. Внезапно изменившихся планов. Праздников. Отпусков. Переездов.

Но она была экскурсоводом и не боялась толпы. Она знала, что противопоставить безразличию, насмешке или даже агрессии: громкую выверенную речь.

– В скульптуре воспроизводится реальный мир! – выкрикнула она в лицо подступающим маскам. – Но основным объектом изображения является человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние! А также человеческое тело!

Неподвижный воздух в подвале дрогнул. Горохов тяжело дышал и смотрел на Лизу снизу вверх.

– Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений! Большое значение имеют четкость и цельность силуэта! Четкость и цельность силуэта! Четкость и цельность!

Она шагнула вперед, и стена масок отступила под напором.

– Один из видов скульптуры, обозримой со всех сторон, называют круглой скульптурой! Обход – одно из важнейших условий восприятия круглой пластики!

Лужи испарялись, поднимая туман над зеркальцами темных поверхностей. Белые кромки соли становились шире и обретали сходство с кольцами Сатурна.

– Чтобы рассмотреть трехмерный объем скульптуры, представить себе решение статуи в целом или увидеть все фигуры скульптурной группы, зрителю надо обойти вокруг скульптурное произведение!

Лиза кричала в полный голос. Лиза испытывала вдохновение, словно оперная дива в момент бенефиса; в эту минуту, ненадолго, впервые и, может быть, раз в жизни, она увидела мир – и себя, – как его видят люди.

Совершенная яркость и четкость. Покой в сочетании с движением. Гармония каждого шага, звука падающих дождевых капель и шелеста листьев под ногами, осознание, что некуда спешить. Лиза поняла в этот момент, по чему тосковал несчастный Игорь, когда говорил о радости солнечного света.

А потом наваждение закончилось, и Лиза сразу забыла половину всего, что чувствовала и знала в этот момент. И ей сделалось грустно.

В подвале тяжело дышали десятки ртов. Переминались на бетоне кроссовки и туфли. В задних рядах кто-то начал снимать силиконовые маски – лица под ними были потны, красны и растерянны.

– Скульптура бытового жанра показывает людей в привычной для них среде, за постоянным занятием, – сообщила Лиза резко, будто вбивая в могилу осиновый кол. Язычки оплывающих свечей задергались. Под ногами скрипнул мел, растертый почти в порошок.

– Кто следит за освещением?! – дискантом крикнул кто-то в глубине подвала. – Почему у вас половина софитов вообще не горит? Где прострел в правом дальнем углу?

Напряженная тишина разбилась. Разом начались движение, ворчание и ругань.

– Не ходите по кабелям! Под ноги смотрите!

– Конец смены, обед будет сегодня или нет?

– Я ухожу, у меня закончился контракт…

– Проверьте штекеры! Где-то искрит…

– Дежурного инженера ко мне! Немедленно!

Фигуры двигались в полумраке, соединяясь и распадаясь. Где-то капала вода, ворчали трубы, разными голосами звонили мобильные телефоны.

Лиза опустилась на бетон, на раздавленный мел. Горохов повернул к ней распухшее, в кровоподтеках лицо:

– Как вы это сделали?

Она не знала, что ответить.

* * *

Рыжий трехлапый кот мирно спал на диване. Горохов сидел, держа у лица пузырь со льдом, и время от времени вздыхал сквозь сомкнутые зубы. В его просторной, тщательно обставленной гостиной скучали гекконы в большом аквариуме и дымились на сервировочном столике две чашки кофе.

– Я открою вам страшную тайну, – сказала Лиза. – Людей нет.

– Не понял? – Горохов смотрел на нее из-под пузыря, как из-под огромной кепки.

– Людей нет. Мы все – фантомы и фагоциты. Тени, вещи, персонажи, отражения, перемещенные личности и еще, наверное, тысячу наименований. Мы придумали, будто живем среди людей, и это помогает: некоторые из нас даже хотят стать людьми. А фагоциты – те вообразили, что воюют за людей.

– Люди везде вокруг нас, – неуверенно предположил Горохов. – На улице. В толпе…

Лиза покачала головой:

– Нет. Человек – колоссальная редкость. И ценность. Понимаете?

– Нет, – грустно сказал Горохов. – Я просто кот. И сегодня я струсил так, как не пугался со времени памятной катастрофы.

– Вы никогда раньше не встречались с фагоцитами?

– Не было никаких фагоцитов, понимаете? До тех пор, пока я не взялся помогать вам, – фагоцитов не было! А теперь они есть, мало того – они были всегда! Они охотятся, видите ли, на фантомов, очищают информационное пространство, и мне, перемещенной личности, надо ходить с оглядкой! Потому что я, в отличие от вас, неспособен на ходу перекраивать действие, превращать палачей в экскурсантов, реальность – в имитацию, и если меня заловят в одиночку – от меня, кота, надежно очистят мир, будьте спокойны!

– Простите, – сказала Лиза.

– Вам не за что извиняться…

Он подобрал пульт от телевизора, валявшийся на ковре, и направил на плазменную панель на стене. Экран осветился.

– …пришла в ужас. Но, ты понимаешь, если сейчас его не окольцевать, потом он вообще не захочет. Надо вогнать его в какие-то рамки, пока возможно…

Шел сериал. Говорила молодая женщина, ухоженная, нарядная, с профессиональным макияжем.

– Наверное, – согласилась ее собеседница, милая простушка с рыжими колечками на висках. – А на ком он женится?

– На восемнадцатилетней девочке из провинции…

Горохов переключил каналы. Появился баскетбольный зал, и двухметровые мужчины с мокрыми от пота лицами повели борьбу за мяч.

Горохов выключил телевизор.

– Расскажите мне, как это, – сказал, помолчав.

– Что?

– Как это – быть человеком.

– Я не знаю. Я же не…

– Вы, по крайней мере, имеете представление.

– Ну… – Лиза задумалась.

Она вытащила колоду из кармана юбки. Карты скользили и шелестели, как новехонькие, и сами, кажется, просились, чтобы их перетасовали.

Чертежи и схемы помещений. Дорожные развязки, странички из паспортов, распечатки счетов и чеки из супермаркетов – все в черной рамке обгорелых краев. Лиза складывала их, карту к карте, тринадцать в ряд, и еще, и еще, пока не выложила все на ковре посреди комнаты, лицевой стороной кверху.

– Человек, – сказала Лиза, – способен жить сразу во многих измерениях. Он – волна, последовательность волн, как прибой. И он же – поток частиц, движение к цели, он замах и удар, он мотивация и действие. Он отбрасывает тени, создает вещи, творит проклятия, выдумывает персонажей. Мы все – плоские картинки, следы подошв на дороге или отпечатки зубов на огрызке яблока. Мы все осознаем себя в этом мире потому, что в нем существуют люди. Пусть они не ходят вокруг, но они – существуют, как идея, как ценность…

Горохов слушал ее с напряженным вниманием. Лиза, на секунду задумавшись, посмотрела вниз.

В этот момент узор на картах, случайным образом выложенных на ковре, соткался в единую картину. Лиза увидела дождь, подвижную поверхность луж, потоки воды на асфальте. Лиза увидела цветущий куст сирени, выкипающий из клумбы, будто каша из волшебного горшка. Брызги ударили ей в лицо, закружилась голова, и она упала в карты, будто в колодец, – под дождь.

* * *

Потоки воды молотили по ткани зонтика, по пестрым ягодам и ромашкам. Ноги промокли до колен; под кустом сирени стоял, укрывшись от ливня, человек в светлом пиджаке и джинсах. Прижимал к груди плоский портфель – и блестящую упаковку с кошачьим кормом.

Он казался сошедшим со старой черно-белой фотографии, хотя джинсы его были синими, а пиджак – бежевым. Наверное, в этот момент не стало категорий «цвет» и «форма», или даже «время» и «возраст», или «фактура», или «цена»; человек поглядывал вверх, на небо, ежился и слабо улыбался. Сквозь листья сирени уже пробивались капли.

Он вымокнет за две минуты, подумала Лиза. Подошла, ступая по лужам, вопросительно приподняв раскрытый зонт:

– Может, спрячетесь?

– Спасибо, – торопливо сказал мужчина. – Но я побегу, пожалуй, на метро, у меня кот с утра не кормлен…

– Я тоже побегу, – сказала Лиза. – Нам по дороге, мне тоже надо к метро.

– Спасибо, – он улыбнулся шире. – Осторожно, вы ступаете по лужам…

– Мне все равно, – сказала Лиза.

Она смотрела на него, будто сквозь запотевшее стекло, и по мере того, как дождь смывал испарину, видела все четче.

Оса

Окно было распахнуто настежь, хотя Ольга отлично помнила, как закрывала задвижку изнутри. Скверно; квартира на втором этаже, решеток нет. Приходите, люди добрые, берите все, нам не жалко.

Первым делом она попятилась к двери. Если вор еще в квартире… Нет, Ольга не собиралась предъявлять ему претензии лично. Отступая, она вернулась в коридор. Прислушалась. Снова заглянула в квартиру – очень осторожно, чтобы в случае чего моментально дать деру.

Тихо. Только ветер колышет занавеску. На улице плюс тридцать, дико орут воробьи, но в квартире не слышно ни чужого дыхания, ни скрипа паркетины под затаившимся человеком. А ведь старый паркет лучше любой сигнализации: трещит, даже если стоишь на месте.

И вот еще: запах. Ольга отлично знала запах своей квартиры и моментально различала посторонние примеси в этом букете. Когда приходил сантехник, когда являлись редкие гости, когда почтальонша, встав на пороге, просила расписаться в ведомости за бандероль – всякий раз Ольга ощущала чужой запах и радовалась, когда через некоторое время он рассеивался.

А теперь ее нос не чуял пришельца. Букет квартиры стоял первозданным, только с улицы летели, вместе с клочьями тополиного пуха, выхлопные газы от соседских «Жигулей».

– Эй, – сказала Ольга вслух.

Никто ей не ответил.

– Почему открыто окно? – громче спросила Ольга.

Окно не признавалось. Возможно, вор – если здесь был вор – уже свершил свое черное дело и убрался вон? Ольга ощутила новую тревогу. Ей еще не приходилось бывать ограбленной, и она не хотела пробовать.

На цыпочках, под скрип паркета и крик воробьев за окном, она начала обследовать квартиру шаг за шагом. Большая комната; никого. В шкафу полный порядок. На кресле валяется ноутбук. Оставил бы вор его вот так валяться?

– Пиджак импортный замшевый – две штуки, – сказала Ольга и услышала в своем голосе облегчение. – Портсигар золотой, отечественный – три штуки…

Дело ясное. Дамочка неплотно закрыла задвижку, ветром распахнуло окно, и незадачливая хозяйка, вернувшись, мысленно пережила целое приключение.

На всякий случай Ольга еще раз обошла квартиру и не нашла не то чтобы вора – вообще не обнаружила никакой странности. Кроме разве что светлого плаща в шкафу в прихожей. У Ольги никогда не было такого плаща – светлый, длинный, весь какой-то неуместный и в то же время стильный. Ношеный. С подсохшими пятнами на подоле – как будто хозяина плаща обдало струей грязи из-под колес проезжающей машины. Странное дело.

Ольга прищурилась. Любое событие имеет причину и следствие. То, что случается, может пугать или радовать, приносить пользу или вред. Ничего удивительного; она повторила несколько раз про себя: ничего удивительного.

И, конечно же, сразу вспомнила: пару лет назад она купила этот плащик по случаю, но неудачно. Надевала раза два или три. Как он попал в шкаф? Наверняка есть объяснение. Наверняка сама Ольга по рассеянности поместила его сюда, причем давно, еще весной. Конечно же, так и есть: в карманах плаща нашлись две мелкие монеты и смятый чек из супермаркета от шестнадцатого апреля.

Плащ звенел в руках даже после того, как была извлечена из карманов мелочь. Ольга присмотрелась: опять-таки ничего удивительного. На светлом рукаве болталось украшение – штука вроде металлического браслета, причем узор на нем явственно складывался в слово «ОСА». Ольга повертела ее так и эдак, даже задумалась – оторвать, что ли? Оригинальная штучка… Хотя смотрится, конечно, дешево; Ольга свернула плащ и сунула на антресоли – туда, где ждала своего часа старая одежда.

Поужинав, окончательно успокоилась и взяла телефонную трубку.

– Добрый вечер, Витя, – сказала очень сдержанно. – Поздравляю: меня сегодня чуть не обокрали. Открыли окно… Я не знаю как! Поставь мне, пожалуйста, решетки, если не хочешь, чтобы тебе позвонили из милиции и пригласили на опознание моего трупа, который зарезали ночью в собственной постели. Целую. Бай.

* * *

Ночью она проснулась от совершенно определенного шороха.

Это был не сон и, к сожалению, не фантазия. На кухне горел свет, косой дорожкой падал на линолеум в прихожей, и эту дорожку то и дело перекрывала тень – на кухне хозяйничал человек.

На этот раз было слышно дыхание. И вроде бы даже шепот сквозь зубы. А чужого запаха по-прежнему не ощущалось. Ольга, затаившись, лежала в постели, натянув одеяло до подбородка.

Без паники. Где телефон?

На подзарядке, в кухне. Там же рядом и мобильный. Выключен на всякий случай: вдруг среди ночи позвонит какой-нибудь сумасшедший?

Дрожа, Ольга выбралась из-под одеяла. Подхватила со стула шелковый халат с бабочками и драконами. Какого лешего она озадачила Виктора своим зловещим предостережением, историей о трупе в кровати? Страшно, зуб на зуб не попадает…

В крайнем случае успею выпрыгнуть во двор, подумала она обреченно. Лучше сломанные ноги, чем маньяк с ножом у горла. И, покосившись на приоткрытое окно, Ольга босиком, на цыпочках двинулась в сторону кухни.

Незваный гость не услышал треска паркета. Он был очень занят – выложил на стол содержимое холодильника, все полностью, до последнего яйца и коробочки с медикаментами. И, склонившись над этой – не очень внушительной – грудой, быстро ел, хрустя и давясь, повернувшись к двери спиной.

Ольга постояла. Время шло, тикали часы над холодильником. Ночной грабитель ел; когда он проглотил в два приема плавленый сырок вместе с упаковочной фольгой, у Ольги заныло сердце. Когда он добрался до пластмассовой баночки с шарообразной крышкой, она не выдержала:

– Это крем для лица!

Грабитель замер. Медленно обернулся; Ольга попятилась. Незваный гость был тощ, довольно высок и бледен. Уши оттопыривались. Глаза неопределенного цвета сидели глубоко, обведенные темными тенями.

Ольга осознала всю глупость своего поступка. Пусть бы жрал крем на здоровье; пока вор был занят, у хозяйки оставался шанс выйти из квартиры, позвонить в милицию, поднять соседей…

Она попятилась, готовясь закричать.

– Добрый вечер, Оля, – быстро сказал пожиратель сырков. – Все хорошо. Ты меня узнаешь? Я твой муж, Эдик!

Говоря, он улыбался, понимающе разводил руками, подмигивал – словом, делал все, что полагается делать маньяку за секунду до нападения. Но Ольга, вцепившаяся в дверной косяк, вдруг припомнила: Эдик… Лыжный курорт… Они познакомились у камина, сидели, потягивая коньяк, и беседовали до утра…

– Бросьте, – она провела рукой перед глазами, будто обирая паутину. – Мой муж – Витя. И мы разошлись ко всеобщей радости…

Грабитель быстро замигал:

– Нет. Твой муж – Эдик, это я. Хочешь, пойдем завтра в кино? Или в театр? Я Эдик, твой муж, это естественно! Оля, ложись спать, что ты ходишь среди ночи, я просто проголодался, ты помнишь, у меня есть такая манера – ночью подходить к холодильнику… Иди спать, ну, иди!

Она повернулась, как сомнамбула, и двинулась в спальню. Села на постель, хлопнула глазами.

Воспоминания наступали, рваные, в общем приятные, но не слишком правдоподобные: она живет с мужем… Любит его… Мужа зовут Эдик… Он работает в каком-то банке…

Эта неопределенность – «в каком-то банке» – здорово смутила ее. Кем работает? Или у них в семье настолько не принято говорить о работе, что она понятия не имеет, клерк ее благоверный – или генеральный директор?

Она провела по одеялу трясущейся ладонью. На кухне все еще горел свет. Судя по звуку, муж Эдик вылизывал баночку из-под крема.

– А почему у нас в доме одна кровать? – спросила Ольга вслух. – Причем односпальная?!

Сквозь ее оцепенение прорвались другие воспоминания, более определенные, но вовсе не приятные: будто в теплую ванну под большим напором хлынула ледяная вода. Как они разъезжались с Витей, как он увез кровать, а ей взамен привез вот эту, «детскую», был в этом какой-то оскорбительный намек…

На кухне было очень тихо. Ольга поднялась, на этот раз решительно, прошлепала по скрипучему паркету, остановилась в освещенном прямоугольнике дверей. «Муж Эдик» сидел на табуретке, облизывая перемазанные кремом губы.

– Я же сказала, что это крем для лица!

– Прости, – быстро сказал Эдик. – Я куплю тебе другой. Я ведь твой муж, Эдик…

Он покосился на стол – на остатки трапезы. Потянулся к позавчерашней вареной колбасе, которую Ольга собиралась подарить дворовым кошкам.

– Ты не ответил, почему у нас в доме нет двуспальной кровати, – Ольгино сознание раздвоилось. С одной стороны, все это выглядело жутко: незнакомый безумец, съеденный крем… С другой стороны, очень важным казалось разрешить загадку: если они в самом деле поженились, неужели ночуют по очереди, а любовью занимаются на полу?!

– Двуспальной нет, потому что… мы собираемся ее купить. Завтра. Да и… послушай, какие мелочи, при чем тут кровать? Я с одинаковой силой могу тебя любить на ковре, в машине, на верхушке небоскреба, на гребне волны!

Он встал и распростер объятия. Ольга отпрыгнула и раскрыла рот, собираясь немедленно перебудить весь дом.

– Не кричи! – в голосе «мужа Эдика» была теперь мольба. – Можешь пугаться. Это естественно. Только не удивляйся.

Он судорожно сцепил ладони. На правом его запястье Ольга разглядела крошечную татуировку – ОСА. Я рехнулась, подумала Ольга обреченно. С моим образом жизни – ничего удивительного.

– Я не причиню тебе вреда. Никакого. Я безвреден. Абсолютно. Разве это не счастье – жить рядом с верным, ласковым, преданным мужем?

Он говорил и смотрел ей в глаза. Ольга откинула со лба волосы; захотелось зевнуть, прикрыв рот ладонью, потянуться, пробормотать под нос: «Ну, Эд, ты даешь», и уковылять в спальню, лечь в кроватку, зная, что завтра утром на весь дом запахнет кофе…

Но это же все вранье!

Две Ольгиных жизни – истинная, в которой не было никакого Эдика, и мнимая, иллюзорная, навеянная непонятным гипнозом – схлестнулись. Понимая, что пропадает, Ольга схватила воздух ртом, наполнила легкие и даже ухитрилась издать первый звук:

– По…

Эдик рухнул. Сложился сам в себя, изменил форму, как герой пластилинового мультика. Какое-то мгновение он был плащом, светлым плащом, потом съежился, как пара свернутых носков. Секунда – темная тень скользнула по полу и закатилась под шкаф.

Ольга потеряла сознание.

* * *

– Бли-ин!

Солнце пробивалось сквозь выгоревшие шторы. Ольга лежала на спине, слушая развязное чириканье воробьев. Под окном взвыл кот, не то возмущенно, не то победно.

– Ну почему мне в последние дни снится всякая дрянь? – вслух спросила Ольга. И тут же ответила: – Наверное, магнитные бури.

За последний год она настолько привыкла к самостоятельной жизни, что обменивалась репликами сама с собой не только без стеснения, но даже с некоторой гордостью.

Массируя веки, она неторопливо направилась в ванную. Краем глаза заметила, что стол чист, пол блестит и ничего общего с кухней из ее кошмара реальная кухня не имеет. Умывшись, она потянулась за тюбиком зубной пасты и вдруг вытаращила глаза: рядом с канареечной веселой щеткой, привычно желтевшей в стакане, торчала другая, такая же, только синяя.

Минуту Ольга морщила лоб. Так ничего и не вспомнила. Почистила зубы безо всякого удовольствия, вышла на кухню, чтобы сварить себе кофе, механически открыла дверцу холодильника – и замерла, будто прилипнув босыми подошвами к полу.

Холодильник был пуст. Туманилась запотевшая задняя стенка. Сиротливо просвечивали решетчатые полки. В дверце не осталось не то что яиц – даже коробочки с медикаментами не оказалось, даже засохшего ломтика лимона, даже мятой пачки из-под кетчупа.

Ольга закрыла дверцу. Еще раз открыла; ничего не изменилось. Подумав, она наклонилась и посмотрела под шкаф. Там было пыльно, у самой стены лежала старая пробка из-под шампанского.

Завопил дверной звонок. Ольга подпрыгнула.

Снова зазвонили.

Взяв в каждую руку по телефону – стационарный и мобильный, – Ольга двинулась… не то чтобы открывать, нет. Просто посмотреть, кто там пришел.

Дверной глазок искажал перспективу. Ничего нельзя было различить, кроме того, что пришедший – мужчина с двумя большими продуктовыми сумками.

– Кто там? – спросила Ольга слабым голосом.

– Муж пришел! – радостно донеслось из-за двери. – Жратоньки принес!

– Не открою, – сказала Ольга тихо. – Катись.

Стало тихо. Ольга, сама не зная почему, подумала о Вите. Вите она не говорила «катись», да и он ей не говорил; они были страшно вежливые оба, чопорные, натянутые, как на приеме у английской королевы…

– Оль, – сказали из-за двери, причем наигранная веселость исчезла без следа. – Если ты меня не впустишь, меня убьют.

* * *

Они познакомились на лыжном курорте. На Эдике был черно-белый свитер ручной вязки с двумя оленями на груди. Мамина работа, сказал Эдик, заметив Ольгин взгляд.

И просветлел.

Катался он здорово, но никогда не рисковал. Мне хватает риска в обыкновенной жизни, сказал однажды, смеясь. Я оперуполномоченный…

Ольга взялась за голову.

Она так ясно помнила и тесный холл маленькой гостиницы, и огонь в камине, и подогретое вино в стакане. И запах корицы. И сладость на губах. Но в прошлый раз, в этом же самом воспоминании, Эдик работал в банке!

Она потерла виски. Посмотрела прямо перед собой и увидела огромный нож с загнутым, как у турецкой туфли, носом. Эдик кромсал этим ножом мясо, а потом, напевая вполголоса, складывал кусочки в разогретую жаровню. Рядом томилась на маленьком огне сковородка, топился сыр, исходили соком овощи…

– Жаркое будет через час. А мы пока закусим, смотри, что я принес: помидорчики, свежие и соленые, огурцы, зелень, брынза… Хочешь вина?

– Ты кто?

Эдик сглотнул. Потер шею таким нервным жестом, словно ему грозили повешеньем.

– Ничему не удивляйся, ладно?

– Ты кто?

– Да никто! – он то ли рассердился, то ли впал в отчаяние. – Я… Меня ищут. Я прячусь. Оль, не выгоняй меня. Я не бандит, не убийца. Я… долго рассказывать. Но единственный способ для меня укрыться и пересидеть – подключиться к местной информационной сети… сойти за своего. Представь: аист ловит лягушку, а та замирает среди болота, неотличимая от ряски…

– Мимикрия.

– Нет. Это неточный пример, – Эдик сокрушенно покачал головой. – Представь: сокол гонит голубя… А тот садится на дерево и прирастает, как лист. Становится листом.

– Паразитизм, – Ольга нахмурилась.

– Оль, тебе от меня будет только польза, – прижимая ладони к груди, Эдик почти коснулся подбородка кончиком ножа. – Только не удивляйся. В жизни все закономерно, все размеренно, иногда страшно, но поводов для удивления – нет. Ты же такой человек, такой стабильный, определенный, взвешенный человек. Рациональный, даже когда психуешь.

– Погоди… Откуда ты все-таки меня знаешь?!

* * *

Они поженились весной, когда проклюнулись листья. Сбежали от родственников в аэропорт, а оттуда – к теплому морю.

Все изменилось. Привычки. Взгляды на жизнь. Любимая музыка. Любимые духи. Десять дней они купались, танцевали и строили планы, а когда вернулись домой, то первым делом купили двуспальную кровать с очень упругим, удобным матрацем…

Ольга остановилась на пороге комнаты.

Вот эта кровать. Широченная, загораживает полкомнаты. Укрыта шелковым покрывалом – бабочки и драконы.

Распахнутое окно. Чирикают воробьи. Снова тридцать градусов, лето, жара… У Ольги дрогнули ноздри. Да: запах квартиры изменился.

Немного мужского одеколона. Влажное полотенце на сушилке. Две зубные щетки в стакане – теперь уже точно две. А на кухне…

Ольга открыла холодильник. Полный, как автобус в час пик, продукты борются за пространство: кастрюлька громоздится на судке, пакетик на баночке, сверток на свертке. Понедельник, вечер.